Фридрих Энгельс
222
5 августа текущего года исполнится 10 лет с того дня, когда Фридрих Энгельс навсегда закрыл глаза не столько на склоне, сколько в апогее счастливой и содержательной жизни. Ему дано было оставаться молодым до библейского возраста, и центр тяжести его исторической жизни пришелся на старческий его возраст, тогда как у Лассаля он пришелся на молодой, у Маркса же на зрелый период его жизни.
Было бы, конечно, ошибочно делать отсюда вывод, что духовное созревание Энгельса совершалось медленно. Он, наоборот, подобно Лассалю, да и Марксу, развился рано. В еще более молодом возрасте, чем Лассаль и Маркс, он написал сочинение, составившее эпоху, книгу, имеющую непреходящее значение, первый крупный документ научного социализма. Ему было всего 24 года, когда он опубликовал свою книгу о положении рабочего класса в Англии. Такое блестящее вступление в мир науки и в столь молодом возрасте представляют собой очень редкую удачу и является тем более несомненным доказательством силы и энергии духа, что за ним последовало беспрерывное полувековое дальнейшее развитие. Старик только выполнил то, что обещал юноша.
Когда Энгельс писал свой, проложивший новые пути, первый труд, он был уже знаком с Карлом Марксом. Они не только переписывались друг с другом, но в течение нескольких дней видались лично и соста-
223
вили план совместной работы, опубликованной впоследствии под заглавием «Святое семейство». Но на книгу о положении английского рабочего класса Маркс не оказал никакого влияния. Она, наоборот, показала ему многое, что до тех пор оставалось чуждым для него. Но уже несколько лет спустя, когда они совместно составляли «Коммунистический манифест», Энгельс отошел на второй план. На этом он сам всегда, со всей энергией, настаивал. И вот, будучи наиболее способным и наиболее верным, но все же всегда только помощником своего друга, Энгельс вдет борьбу в течение революционных годов, потом на целое десятилетие исчезает с общественной сцены, подавая лишь изредка некоторые признаки жизни. Впоследствии, уже на шестом десятке лет, он выступил со вторым своим крупным сочинением, также проложившим новые пути в истории научного социализма. Подняв затем оружие, выпавшее из усталых рук умирающего друга, Энгельс еще в течение длинного ряда лет оставался главным деятелем интернационального рабочего движения.
То, в чем ему отказали в утро и полдень жизни, в изобилии подарил ему вечер. Сам Энгельс даже говорил: в чрезмерном изобилии, хотя и признавал, что судьба во многих отношениях оставалась его должницей. Действительно, дружба с Карлом Марксом составила великое счастье, но и тайное горе всей его жизни. Он должен был пожертвовать многим, чем жертвовать тяжело даже мужественному человеку. Но то, что он без ропота, и даже без неудовольствия, а совершенно добровольно жертвуя собой, отдавал дань более могучему гению, в большей мере служит к чести его, чем мог бы послужить величайший подвиг духа. Он знал, какое значение имела для рабочего класса такая сила, как Карл Маркс, и сумел покориться. Если многие второстепенные таланты разбились о гений, против которого с завистью восставали, то Энгельс - и нечто подобное же можно было сказать о Лассале - именно потому сделался равным учителю, что встал на его сторону без малейшей тени ревности.
Было бы совершенно праздным занятием раздумывать о том, что вышло бы из Маркса или из Энгельса, если бы они не встретились друг с другом. По самому существу своему они должны были бы встретиться, и благодарным наследникам совместного их жизненного подвига дано только воздать должное смертным в том, что бессмертно.
В сравнении с бурями, нарушившими жизнь Лассаля и Маркса, жизнь Энгельса протекала, казалось, безмятежно и ясно. Но совсем без треволнений и без потрясений дело все-таки не обошлось, и, если судьба, в некоторых отношениях, была к ему милостива, то она с тем
224
большею жестокостью отплатила ему в другом. Даже мертвый Энгельс не был избавлен от жестоких превратностей судьбы. Но живой, с несокрушимым спокойствием мудреца, он предвидел эти превратности: последние годы своей жизни Энгельс не раз говорил, что признательность, которую его, по его мнению, награждали даже до чрезмерности, исчезнет, как только его не будет в живых.
Это действительно случилось, ив настоящее время опасность недооценить Энгельса гораздо больше, чем опасность его переоценки, ибо Карл Маркс возвышается все с большею силою и импозантностью, вопреки, а быть может и благодаря поколению лилипутов, которые, в бессильном своем тщеславии, стараются вскарабкаться на подножие его монумента, чтобы сорвать с его головы лавры. Поэтому кажется, что он далеко превышает и Энгельса. Но Маркс не может возвыситься без того, чтобы вместе с ним не возвысился и Энгельс. Последний никогда не был простым его истолкователем и помощником, - каких у Маркса при жизни его и после его смерти, всегда было немало - а самостоятельным сотрудником, не равным Марксу, но все-таки могущим равняться с ним. И если нам позволено будет привести аналогию, которая во многих отношениях является здесь уместной, то нельзя же отрицать исторического значения Лессинга только потому, что Лейбниц обладал более универсальным умом. Но если нельзя говорить об Энгельсе, не упоминая Маркса, если нельзя говорить о них обоих, не коснувшись осторожно их дружбы, то надо сказать, что Энгельс, менее чем кто бы то ни было другой, был склонен ныть и жалеть о том, в чем отказала ему судьба. «История в конце концов приведет все это в порядок, - говаривал он, - а до тех пор успеешь сойти со сцены и не будет тебе никакого дела до этого». Гораздо больше, чем забота о своей посмертной славе, волновало его радостное сознание, что дело его жизни так прекрасно росло и ширилось. В чаше этой радости была одна только капля горечи - сожаление о том, то не было уже в живых Маркса, что он не мог принять участия в этой радости. Поэтому полная жизнь Энгельса была также и счастливой жизнью; годы и десятилетия бесследно проходили мимо него, и после непродолжительной болезни, страдания которой он переносил легко, благодаря своему жизнерадостному темпераменту, он семидесяти пяти лет, умер легкой смертью.
И в настоящее время нельзя не жалеть, что его нет среди нас, что он не может порадоваться великолепному росту и развитию революции. Энгельс, наверное, одобрил бы далеко не все, что за последние десять лет произошло среди интернациональной и, в особенности, среди германской социал-демократии. Хотя верно, что нет человека незаменимого,
225
все же не менее верно, что его проницательный взгляд и его мудрые советы избавили бы современное рабочее движение от многих ложных шагов, если бы ему суждено было прожить дольше. Но все остальное, многое мелкое и мелочное померкло бы в его глазах перед мировым историческим зрелищем революционной России, перед могучей вспышкой того пламени, искры которого он разжигал вместе с Марксом, что составляло не последнюю их заслугу перед интернациональным рабочим движением.
Будучи всю свою жизнь революционерами с головы до ног, они всегда считали, что падение царского деспотизма послужит поворотным пунктом в пролетарской революции. Они уже в «Neue Rheinische Zeitung» призывали к войне против этого залитого кровью и грязью режима.
Нанесение смертельного удара царизму всегда представлялось им задачей, которую не следовало упускать из вида. Их духом и их учением питался передовой отряд русской революции, и утренняя заря, распространяющаяся на Востоке, шлет свой привет могильному холму в столице Англии, под которым покоится революционер Маркс, и волнам моря, по которым развеян пепел революционера Энгельса.
Их дух всегда сиял наиболее ярко, мысль становилась наиболее острой, слова наиболее смелыми, когда дряхлеющая Европа стонала под железными стопами революции. Поэтому память о них жива среди тех, ради кого они жили, боролись и создавали бессмертные ценности. Каждая годовщина их рождения и смерти с новой силой воскрешает эту память. И мы слышим металлический звук их голосов, как-будто бы они еще живут среди нас, каждый раз, когда под нищетою задыхающегося в предсмертных судорогах мира, знающего только угнетателей и угнетенных, занимается заря новой революционной эпохи.