489
Единство империализма в антагонизме США-СССР
Россия работает на Америку
Первый итог шестого пятилетнего плана, решения в экономической области, принятые последними пленумами ЦК КПСС, дискуссии и решения Верховного Совета предоставляют нам возможность в общих чертах набросать картину экономического развития Советского Союза и тенденции, которые её характеризуют. Это позволит нам в будущем заложить основы для сравнительного анализа с развитием американского империализма с тем, чтобы иметь, после освобождения от дурацких лозунгов о «соревновании», достаточно ясное видение современного состояния мирового империализма.
Не случайно, что наша концепция унитарного империализма исходит из анализа, согласно которому каждая отрасль национальной экономики по ту сторону соперничества, ставящего её в положение конфликта ради завоевания и перераспределения рынков, всё более и более связана с мировой экономической системой и в этой взаимозависимости существует и вносит вклад в развитие империализма.
Следовательно, нет ничего абсурдного в утверждении, по которому советский государственный капитализм поддерживает и усиливает американский империализм. В той мере, в какой развивается советский рынок, советский государственный капитализм занимает непосредственно более выгодное положение, но тот, кто косвенно извлекает из него наибольшие преимущества (и именно это является характерной чертой империализма) – это наиболее сильная капиталистическая группировка, то есть, американская. Два фундаментальных показателя будут достаточны, чтобы доказать этот закон развития унитарного империализма.
1) По мере того как развивалось производство в СССР, а зависимый от него рынок распространялся на страны народной демократии и на некоторые азиатские регионы, производство всех капиталистических стран возросло, и в некоторых случаях темп их роста даже превысил показатели Советского Союза. В намерении СССР развивать свою торговлю со странами Запада содержится объективная потребность капиталистической экономики, а именно потребность для каждого нового рынка увеличивать обмен товаров и капиталов, т.е. создавать очень тесные и расширяющиеся международные экономические связи. На империалистической стадии никакой экономический рынок не может больше ограничиваться самим собой. Потому что каждый рынок нуждается во внешних капиталах для поддержания темпов своего развития, которые имеют тенденцию поддерживаться на среднем уровне мировых темпов. Достаточно посмотреть то, что производится в некоторых отраслях стран народной демократии или азиатских стран. СССР расширил свой рынок до такой степени, что тот явно превосходит экспанси-
490
онистские возможности советского империализма. Образовался «вакуум экономической мощи», который может заполнить только самый полный в мире капиталистический резервуар - Соединённые Штаты.
Именно это происходит в Польше и вырисовывается для Венгрии, Индии и Китая. Не является ли это «провозвестием» экономической поддержки и стимуляции американского производства?
2) Экспансия капиталистического рынка, реализуемая СССР, в той же степени увеличивая производство, как и интегрируя в торговый цикл новые регионы, прежде изолированные в рамках феодальной экономики, и, следовательно, увеличивая торговый обмен и потребность в промышленных товарах, абсолютно не носит конкурентоспособный характер. На империалистической стадии капитализм не является более экономическим соревнованием, ни на национальном, ни на интернациональном уровне, он мог быть таковым на мануфактурной и домонополистической стадии, и то отчасти. Завоевание и перераспределение рынков, которое находит в войне своё высшее проявление, абсолютно не является элементом соревнования, а есть фаза производства. Война экономически, - это необходимость производить ради разрушения продукта и нового производства того, что было разрушено.
Нет, следовательно, никакого соревнования между нациями, потому что не существует ни единой страны, которая была бы экономически независимой. Лучше было бы сказать, что ни одна нация не имеет действительно «национального» капитала, потому что на империалистической стадии единственная нация, которая ещё может быть экономически независимой – это нация, которая до сих пор живет при феодальной системе. Вопреки всякой демократической риторике, чем более отсталой является страна, тем более она независима, потому что ни в ком не нуждается для воспроизводства своей нищеты, так как ход и тенденции кризиса более развитых стран оказывают очень малое влияние на её закрытую экономику, и, наконец, в связи с тем, что она может довольствоваться сама собой.
Слово «соревнование», следовательно, неуместно, если использовать его по отношению к современной экономике. Капиталистическая система – это мировая система, которую можно представить в виде ряда сообщающихся сосудов, имеющих в качестве внутреннего содержания мировое производство и прибыль, которую оно порождает. От веса каждого сосуда (вес, проистекающий из его производственной мощности и его производительности труда) зависит больший или меньший вес, который каждая из стран имеет в общей совокупности. В конечном счёте, так называемое соревнование всё более и более разрешается усилением наиболее сильных капиталистических групп. В этом конкретном случае соревнование сначала усиливает Соединённые Штаты и только попутно Советский Союз и другие страны. Если это не так, то почему США пропорционально имеют большее преимущество как в этом «соревновании», так и в серьезных кризисах, которые он вызывает? В сущности, необходимо рассмотреть все экономические и политические явления империализма в их диалектическом единстве. Воз-
491
можности выбора не существует. Те, кто выбирает или принимает сторону, каковы бы ни были их оговорки, России или Америки, выбирают не часть империализма, а весь империализм целиком.
Тем более верно то, что само развитие империализма показывает - он стремится придать единообразие своим частным характеристикам даже в совокупности их противоречий. Если исключить политические формы, которые, однако, также развиваются унитарным способом к «демократической» формуле, экономический анализ представит нам действительность в движении к общим и откровенно «унитарным» явлениям.
Аграрный вопрос в России
Ключевой проблемой советской экономики всегда был и остаётся сегодня (более чем когда-либо) аграрный вопрос. Достаточно рассмотреть два неоспоримых факта: а) основная часть активного населения занята в сельском хозяйстве; б) сельское хозяйство производит наименьшую часть национального дохода. Это означает, что активное сельское население, которое составляет 59% от всего активного населения, производит, примерно, лишь 38% национального дохода, так как нет необходимости в точном подсчете для подтверждения нашего тезиса. С этой точки зрения, аграрный вопрос имеет отрицательный вес в советской экономике, более отрицательный, чем тот, который он имеет, например, в экономике итальянской, где крестьяне представляют 40% активного населения и производят 25% национального дохода.
Точнее, мы можем сказать, что, учитывая значение аграрного вопроса, Советский Союз находится в более отсталом положении, чем многие страны Запада, и в более тяжелых условиях, чтобы противостоять нарушению баланса между промышленностью и сельским хозяйством, которое эти страны частично разрешили в ходе своего промышленного развития. Поэтому естественно, что уровень производительности труда в сельском хозяйстве СССР ниже, чем во многих западных государствах, и ещё более обостряет проблему производительности труда в промышленности. Не прибегая к детальному анализу, можно сказать, что низкая производительность труда в сельском хозяйстве имеет немалое влияние на уровень производительности труда в промышленности, учитывая факт, что сельская продукция, в сущности, определяет собой стоимость рабочей силы в промышленности.
Борьба, начатая на XIX, а особенно на ХХ съезде КПСС ради увеличения производительности труда в промышленности могла лишь подтолкнуть советских руководителей к разработке новой сельскохозяйственной политики.
Следуя за основными направлениями этой политики, мы можем рассмотреть в целом тенденции, которые находятся в основе советского экономического развития и параллельно проявляются в его классовой характеристике.
492
В поисках класса
С самого начала следует сказать, что схематизм часто мешает нам дать точное определение социальной природы СССР. Используя термин «государственный капитализм» по отношению ко всему советскому базису, мы переоценили экономическую тенденцию, теоретизируя слишком механистически о ходе реализации законов развития капитализма, не учитывая силы его противоречий. Другими словами, мы решили, что развитие государственного капитализма было не только всеобщим, но и быстрым и неотвратимым. Вместо просто господствующей тенденции, каковой он в действительности является, государственный капитализм казался, таким образом, тенденцией общей и обобщенной.
Учитывая очень активное присутствие государства, мы дошли до того, что сделали из концепции «государственного капитализма» предрассудок, маскирующий многие другие экономические факторы и особенно их медленное и еле заметное развитие. Именно это экономическое движение вскрыло необходимость более верной экономической оценки. Именно сила, с которой аграрный вопрос недавно появился на переднем плане, позволила лучше понять динамику советской экономики и его государственного капитализма.
В этой динамике мы лучше понимаем вес частного капитализма, представленного деревней, и мы можем сказать, что неверно говорить об экономике СССР как о государственно-капиталистической, а более точно будет определить советский базис как смешанный, частно-государственный капиталистический базис. По многим аспектам частный сектор сейчас господствует, и это подтверждает тезис, по которому существование государственного капитализма определяется и интересами частного капитализма и неотделимо от этого последнего. Так же, как не существует «чистого» монополистического капитализма, не существует и «чистого» государственного капитализма.
Сохраняя все пропорции, в некоторых западных государствах больше государственного капитализма, чем в Советском Союзе.
Тем, кто хочет любой ценой констатировать «физическое» присутствие класса капиталистов в СССР, мы советуем проанализировать социальную структуру села и особенно колхозов. Их внимание затем должно будет обратиться к высшей бюрократии с её доходами, накоплениями и инвестициями в государственный заем или в другие формы обычного паразитизма. Никакого сомнения, что их анализ вскроет существование общественных групп индивидуумов, имеющих все критерии класса капиталистов.
Рассматривая этот вопрос как подчинённый, поступим более правильно с научной точки зрения и заглянем в центр производственных отношений и объективных законов, которые их регулируют.
На ХХ съезде Микоян настаивал на том факте, что развитие тяжелой промышленности привело к нарушению равновесия между городом и деревней, «дальнейшее усиление которого стало бы серьёзным препятстви-
493
ем нашему развитию». Он признавал, таким образом, что соотношение между государственным и частным капитализмом, установленное сталинской политикой, представляло собой препятствие развитию производительных сил в целом и сельского хозяйства в частности.
В той степени, в какой, как, впрочем, признавал и сам Сталин, колхозный сектор не является социалистическим, а системой кооперативов, которая сохраняет характер частного капитализма, существуют две возможности чтобы изменить упомянутое соотношение: а) указанная Сталиным, - преодоление колхозов, т.е. огосударствление сельскохозяйственного производства и в итоге снятие противоречия между двумя секторами, объединёнными в единой деятельности; б) предпринятая ХХ съездом, - т.е. признание колхозного сектора как необратимого явления и как противоречивого фактора в экономическом развитии. Иначе говоря, меньше капитализма государственного, больше - частного.
Соотношение меняется в пользу частного колхозного меркантилизма. Сельское хозяйство все больше и больше становится независимым и менее контролируемым государством и не следует больше за процессом индустриализации, свойственным городу. Более того, не только оставлено всякое намерение огосударствления сельского хозяйства, но национальное экономическое развитие понимается отныне как свободная динамика расхождения между промышленностью и сельским хозяйством.
Несколько вопросов о государственном капитализме
Прежде чем рассмотреть на практике, как выглядит эволюция сельского хозяйства, рассмотрим некоторые вопросы чрезвычайного значения.
Во-первых. Государственный капитализм предоставляет самую большую экономическую свободу частному сельскому капитализму, но это не означает, что государственный капитализм надолго теряет своё экономическое влияние, точно так же финансовый капитализм не теряет его по отношению к мелким и средним предприятиям на Западе. Каков вес политической воли в этой динамике отношений? Даже если она имеет значительный вес, мы считаем, что это вторично и что это ничто иное, как адаптация к определенным условиям, которые стихийно возникают под воздействием экономических законов капитализма (прибыль и т.д.). Это показывает, что равновесие советской экономики не избавлено от этих законов и что они господствуют над ней и строго её определяют.
Во-вторых. Нужно ли, следовательно, понимать, что вес сельского капитализма значительно возрастает, потому что колхозы располагают уже значительными капиталами и желают иметь лучшие условия для их накопления и предоставления их государству в качестве займов? Ряд факторов подтверждает это предположение, даже если нам не хватает многих элементов для того, чтобы сделать окончательный вывод.
В-третьих. Другое и, возможно, самое важное соображение, мы слиш-
494
ком долго переоценивали значение государственного капитализма, говоря, как это делал П.Шалье, что это качественно отличающийся этап от капитализма классического. Этап, который даже отменяет закон стоимости. Мы погрешили избытком субъективизма, поверив в «планирующую волю» государства. В действительности, как мы это увидим на примере промышленности, государственный капитализм очень мало планирует для сельского хозяйства. Через тридцать лет он вынужден дать больше инициативы частному капитализму в деревне. Что это означает, если не то, что государство по-прежнему является инструментом капиталистических социальных группировок? Другими словами, мы все ещё находимся в «государстве инструментальном», а не в «государстве функциональном» с экономической точки зрения. Фундаментальный вопрос: возможно ли в действительности иметь «функциональное государство» или любую форму государственного капитализма, которая не была бы слиянием нескольких нелегитимных форм частного капитализма? Таким образом, учитывая агарный вопрос можно констатировать то, что никогда не будет ни чистого частнокапиталистического общества, ни чистого государственного капитализма.
В-четвертых. Тот факт, что в СССР существует тенденция к либерализации аграрного сектора для увеличения производства, доказывает, что государственный капитализм не имеет достаточного количества капиталов для развития своих сельскохозяйственных предприятий (совхозов), чтобы они стали более производительными.
Но здесь появляется другой вопрос: если капиталы не притекают в сельские государственные предприятия, то это потому, что действует закон максимальной прибыли или потому что регрессивная сила мелкобуржуазного крестьянства влечёт за собой политически и экономически своего рода компромисс, имеющий целью избежать политических и социальных кризисов?
В любом случае компромисс оплачивается пролетариатом. В своей основе капитализм не может разрешить аграрный вопрос, потому что он должен согласиться на компромисс с крестьянством, и с этой точки зрения, можно сказать, что в СССР государство зависит от крестьянства. Замедление роста промышленного производства - первое свидетельство, оплаченное этой обусловленностью, ещё более затормозит решение аграрного вопроса, потому что именно оно не даст ни возможности перехода нового количества крестьян в промышленность, ни, следовательно, облегчения огромным массам деревни, пожирающим национальный доход и бессильным экономически увеличить производительность труда.
Пятый и последний вопрос: действительно ли государственный капитализм представляет, как говорил Ленин, преддверие социализма и, следовательно, объективный элемент прогресса, или, напротив, он есть лишь неистовая попытка сохранить капитализм, отсрочить его падение под непосильным весом социальных проблем, которые он бессилен разрешить?
495
Поворот в развитии сельского хозяйства
Новые мероприятия советской сельскохозяйственной политики заключаются, главным образом, в серии уступок колхозам, которые доходят до значительного расширения свободного частного рынка.
Вот о чём идет речь.
а) Выражение сельского меркантилизма. Это вытекает из факта, что нет «ещё достаточного количества предметов потребления», что сельское производство ниже потребностей, что снабжение городов недостаточное, даже никуда не годное (Хрущёв, ХХ съезд). Нарушение равновесия между объемом существующих товаров и денежными доходами населения влечёт за собой инфляцию и черный рынок. Если будет продолжено развитие тяжелой промышленности, то это обострит данный экономический кризис, который мог бы иметь, в особенности при безразличии крестьянских масс, политические последствия такой серьёзности, что они поставили бы под угрозу современные основы советского государства. Чтобы попытаться остановить серьезный кризис развития всей системы производства, была принята новая аграрная политика, основанная на операции «целинные земли» (30 миллионов гектар) и на увеличении «материальной заинтересованности колхозников», т.е. на частном интересе сельского меркантилизма.
б) Уступки колхозам. Они заключаются: 1) во всё более стимулирующих ценах на сельскохозяйственные продукты, предназначенные для государственного накопления; 2) снижении норм; 3) снижении цен, уплачиваемых колхозами государственным машинотракторным станциям за осуществляемое ими обслуживание; 4) возрастающей свободе торговли для колхозной продукции, что оборачивается на практике развитием свободного колхозного рынка, который располагает, таким образом, большим количеством товаров, стимулируемых рыночным спросом и курсом свободных цен; 5) освобождении колхозов от централизованного планирования, поскольку государство будет фиксировать только процент продукции, направляемой на накопление. Рассмотрим также возможность для колхозов располагать своим собственным машинным парком. «Советские новости» от 31 декабря 1956 г. сообщают, что благодаря увеличению государственных закупочных цен и хорошему урожаю, колхозники накопят в 1956 г. 20 миллиардов рублей дополнительно по сравнению с 1955 г. и что «доходы колхозов, получаемые со свободного рынка, намного увеличились». В своём докладе к 7 ноября Суслов говорит, что «в течение трёх последних лет доходы колхозов удвоились» и что в течение того же периода промышленность поставила сельскому хозяйству 650 тыс. тракторов, 142 тыс. комбайнов и 345 тыс. грузовых автомобилей. Это пример способа, которым не движутся к социализму, а непрерывно и все больше усиливают частный капитализм. На практике государственный капитализм эксплуатирует пролетариат к выгоде частного капитализма, который вместо того, чтобы ограничиваться, не прекращает расширяться, создавая своего рода сельскохозяйственный паразитизм, который высасывает капиталы из государства
496
и тормозит рост промышленного производства. «Советские новости» от 30 октября 1956 г. предоставляет нам образец: белорусский колхоз им. Гастелло, которому уже 25 лет, имеет 5700 гектар и состоит из 826 семей. В 1950 г. его годовой доход не превышал 1 млн. рублей, а в 1955 г. достиг 5,7 млн. рублей.
в) Расширение частнокапиталистического рынка. Речь не идёт только о колхозном рынке, но о явлении более общего порядка, которое затрагивает всю экономическую структуру СССР. Таким образом, автоматизм капиталистического меркантилизма, который в течение долгого периода страдал от ценовой политики правительства, возобновился в более широкой форме. В самом деле, рыночный автоматизм, введённый в широком масштабе в сельское хозяйство, расширится на все экономические отношения. Вследствие этого «советский рынок» будет всё больше вытеснять «государственное планирование» вплоть до того, что будет регулировать отношения между промышленностью и сельским хозяйством, стихийно определять выбор инвестиций даже в старом и трудном вопросе между тяжелой и лёгкой промышленностью и давать возможность для инфляционных или дефляционных кризисов.
И на полном основании в апреле 1956 г. такой проницательный наблюдатель, как Раймондо Кравери мог сказать в «Lo spettatore Italiano», что противопоставление между капиталистическим миром, экономическое равновесие которого в хаосе производства устанавливается стихийно, и советским миром, равновесие которого происходит из организованной воли планирования, более не приемлемо. После празднования рыночного триумфа, т.е. «вечных и неотъемлемых» законов капитализма в СССР, Кравери делает вывод, что единственной истиной является то, что каждый регион придёт к тому, что заявит о «своей собственной автономии в процессе функционирования рынка» для того, чтобы продемонстрировать невозможность и абсурдность всякого «научного планирования». Это крик радости буржуазного экономиста о том, что ничего нового не рождается под безграничным солнцем капитализма, вызван тем, что он, наконец, признал в советской реальности, открывшейся для него лишь сегодня, отражение своей экономической концепции.
Автор патетически воздаёт должное вновь открытой России: «Признавая фактически все последствия, вытекающие из существования этих двух секторов, т.е. то, что предприятия аграрного сектора не огосударствлены, а что они являются кооперативами крестьян, т.е. частных лиц, съезд КПСС в действительности вернул право на гражданство в Советском Союзе аутентичному автоматическому рыночному механизму регулирования отношений между городом и деревней, иначе говоря, системе самообразующихся цен, которые партия и правительство должны принять как основу экономической жизни в СССР и как необходимое условие настоящей эффективности производства, так же, как и социального мира в деревне. Истина в том, что более свободное ценообразование на сельскохозяйственные продукты в силу протяжённости системы, на которой оно отныне основывается, и совместное действие причин, приведшие его в действие, могут в конечном итоге придать производственную рациональность и печать экономической аутентичности всей системе советского ценообразования, начиная с заработной платы, о сегодняшней иррациональности которой
497
так часто вспоминал съезд. Из этого следует, что все чаще и чаще именно рынок будет принимать решающее значение в установлении раз за разом объема производства, требуемого обществу, и что он будет это делать не только в случае производства продуктов питания и текстильной промышленности, но также и всех предметов потребления промышленного происхождения, долговременного пользования или нет».
Хаос в промышленности
Существует динамика, непосредственно связанная с экономическим развитием (определившим новую сельскохозяйственную политику), зачастую принимающая административные формы и ведущая к не менее важной эволюции в промышленности. В связи с тем, что две отрасли не являются абсолютно независимыми, а дополняют друг друга, подвергаются тем же самым глубинным тенденциям, изменяющим соотношение между ними и даже их характеристики, неправильно говорить об изменениях для каждой из них. Точнее с научной точки зрения нужно было бы говорить ни о какой-то мирной эволюции, а об экономическом развитии, сопровождающемся глубокими кризисами и социальной борьбой. То, что Верховный Совет постановил на февральской сессии, было, фактически, ничем иным как юридическим признанием экономического факта, давно существующего в советском обществе.
Некоторые из этих фактов имеют значение, возвышающееся над советской экономикой, и относятся к развитию унитарного империализма.
Они приобретают особое значение, потому что касаются промышленности, выдаваемой за «социалистическую» на основе неизменной аргументации и тезиса, что это подтверждается наличием коллективной или государственной собственности. Всё это уже основательно опровергнуто временем, которое продолжит свою работу и в будущем. Как говорят теоретики «советского социализма» бюрократический нарост произрастает на коллективной собственности (что верно), но это не изменяет экономических основ социализма, потому что бюрократия – это каста, которая живёт ради привилегий, но не класс, способный юридически присвоить себе средства производства.
Теория «государственного капитализма», вслед за классиками марксизма, дала исчерпывающий ответ на этот псевдонаучный тезис, устанавливая чёткое различие между владением и собственностью, так что капиталистическая система производства меньше идентифицируется юридическими формами собственности, чем владением средствами производства одной из социальных групп. С марксистской точки зрения, «классом капиталистов» называют именно ту общественную группу, владеющую средствами производства и, следовательно, ими распоряжающуюся в экономической деятельности, определенной законом меновой стоимости. В случае Советского Союза не трудящиеся владеют и распоряжаются средствами производства в промышленности, а социальная группа, составленная из высшей бюрократии и других социальных слоев.
498
Когда мы поставим цель углубить эту тему, мы попытаемся вывести теорию посредством практического анализа, из которого вытекает и сама расстановка социальных групп.
Проблемы, появившиеся недавно в советской промышленности это, главным образом: а) замедление темпов промышленного развития; б) бурный рост числа промышленных предприятий; в) «главкизм» или очень высокая бюрократизация; г) отсутствие специализации; д) хаос централизации.
Их переплетение даёт нам захватывающую картину планирования на словах и капиталистического хаоса на деле.
Крушение мифа «Темпы роста»
Темпы промышленного роста были козырной картой апологетов СССР. Несколько лет назад, представляя пятый пятилетний план, Рикардо Ломбарди основывал демонстрацию «социализма в СССР» и его превосходства над западными странами почти исключительно на этом детском тезисе. Другими словами, он говорил: тот факт, что СССР является социалистическим доказано его более высокими темпами промышленного развития по сравнению с любой другой капиталистической страной. Это превосходство в темпах промышленного роста служило даже оправданием стагнации в сельском хозяйстве. Ничего не стоило ответить этим профессиональным апологетам, что любая капиталистическая страна изначально имеет подобный темп развития и что он замедляется по мере её капиталистического созревания.
В действительности нужно сказать, что эта болтовня, как и наши напрасные усилия против советского мифа, продолжалась одно мгновение. Промышленность только что преодолела свою раннюю стадию, и вот уже все пороки зрелого капитализма терзают её тело. Её сильная юношеская лихорадка созидания спала сейчас до нормального биения пульса западного капитализма.
Явление возникло несколько лет назад, когда Германия Аденауэра вырвала у сталинской России мировой рекорд «социалистических темпов». Не потребуется и нескольких лет ожидания для того, чтобы рекорд оказался в руках отсталых Китая и Индии.
В журнале «Коммунист» за июнь 1956 г. советский экономист Н.Байбаков составил сравнительную таблицу (которую мы воспроизводим) процентов годового роста промышленной продукции в Соединенных Штатах и в Советском Союзе, которая делает очевидным замедлением советских темпов роста.
США и СССР. Темпы роста производства промышленной продукции (1948-1955 гг.)
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
СССР
+ 26
+20
+23
+16
+12
+12
+13
+12
США
+4
-7
+16
+7
+3
+8
-7
+10
499
Другая таблица из той же статьи показывает, что за период 1951-1955 гг. абсолютный прирост производства стали составил для СССР, как и для США, 18 млн. тонн.
Если мы сравним также показатели 1956 г., то соотношение между двумя колоссами будет ещё очевидней, с разницей, обязанной тому факту, что американский колосс находится в более благоприятных условиях и извлекает выгоду из всех кризисов колосса советского.
Так как СССР не достиг ещё своего максимального уровня индустриализации, т.е. уровня, когда низкие темпы роста становятся естественными, следовательно, негативное влияние аграрного сектора значительно замедляет промышленный рост.
Мы имеем случай двух стран, которые движутся почти одинаковым темпом, но с большой разницей в соответствующих объёмах производства. Пятилетние планы, введенные Сталиным, намечали в качестве цели достигнуть американского уровня производства в 1960 г. Сегодня эта цель, которую тупо повторяют все попугаи, теряется на горизонте 2000 года. Советское производство стали, которое увеличилось с 27 до 45 миллионов тонн за пятилетие 1951-1955 гг., т.е. на 66% (тогда как американское производство выросло с 96 до 115 миллионов тонн, т.е. процентный рост на 20% ниже, но он выше в абсолютном выражении), за последний год выросло только на 6-7%, т.е. на 3,7 миллиона тонн, доведя общий объем до 49 миллионов.
По итогам 1956 г., после того, как стало ясно, что цели угольной отрасли не были достигнуты, ЦК КПСС в январе 1957 г. зафиксировал следующие цели на 1960 г.: 53 миллиона тонн стали, 593 миллиона тонн угля, 135 миллионов тонн нефти и 320 миллиардов кВт/ч электроэнергии. Верховный Совет окончательно подтвердил, что рост производства в 1957 г. составит лишь 7%, тогда как в 1956 г. он уже был ниже на один процент (т.е. 11%) показателя 1955 г. Следует напомнить, что только великая сила материального закона капитализма (который, как мы это увидим, действует без различий в Америке или в России) с её огромной жаждой капиталов могла изменить за несколько месяцев темпы промышленного роста шестого пятилетнего плана, оцениваемые Хрущёвым на ХХ съезде в скромные 10,5%. Даже эти скромные темпы, впрочем, более низкие, чем цифры, указанные Байбаковым (США в 1939-1943 гг. имели 22% в среднем за год, Западная Германия 1951-1955 гг. – 11%, Италия 1948-1955 гг. – 10%), не смогли быть реализованы, безусловно, нельзя исключать то, что они могут быть достигнуты в будущем.
В настоящее время бесславно обрушился другой миф. Италия побивает СССР с 8% против 7. Не говоря уж об итальянских темпах роста металлургической промышленности в течение последних лет. Но здесь имеется ещё один трюк, который сразу не бросается в глаза - ЕСУС (Европейское сообщество угля и стали). Промышленные страны-участницы ЕСУС имеют больше капиталов для инвестиций в оборудование и меньше колхозов, нуждающихся в субсидиях. По словам Ле Бруна из французской CGT, во Франции с 1949 по 1955 гг. общий объем инвестиций постоянного капитала увеличился
500
на 23%. Приведем пример итальянского государственного капитализма: металлургия IRI с его новым инвестиционным планом и строительством типового предприятия полного цикла мощностью в один миллион тонн в год.
Реальность: свободная инициатива
Свободная инициатива западной христианской цивилизации? Басни для дураков и… для Христа. Речь всегда идёт об обычных капиталах, потому что в том, что касается государственного капитализма и соответствующей ненасытной бюрократии, итальянская металлургия не шутит - около 80% производится IRI. Что бы ни говорили об этом продажные психологи, различие заключается не между тупой и догматичной бюрократией, запертой в своих кабинетах, составляющей планы, и командором, простодушным и заваленным работой в ходе своей свободной инициативы. Напротив, оно заключается в факте настолько простом, что он кажется ребяческим. В Италии металлургическое производство (вспомните о государственно-капиталистическом IRI) более концентрировано, чем в России, и это потому, что оно имеет более высокое органическое строение капитала. Другими словами, имеет место более сильное инвестирование капиталов в машинное оборудование, которое включает в себя гигантские комплексы, высокую производительность труда и т.д. Результат второй партии - итальянский государственный капитализм побеждает российский государственный капитализм.
А свободная инициатива? Мы оставляем её мелкой буржуазии, совершенно свободной в том, чтобы облапошить своего ближнего; функционеру ИКП, который потом прибежит к мелкому буржуа, чтобы поволноваться за союзника в безнадежном предприятии надуть монополии и, наконец, директору советского государственного предприятия. Хотя этот последний живёт в когтях «тоталитарного монстра», он может позволить себе роскошь дать уроки частной инициативы своему итальянскому коллеге. Никакой итальянский промышленник, не говоря уж об американском, никогда не додумался бы до того, чтобы строить мелкие сталелитейные заводы, производящие по тысяче тонн в год. Если охваченный внезапным безумием он всё-таки бы сделал это, то был бы быстро разорен, потому что нынешний уровень капиталистической концентрации не даёт возможности для таких юношеских ошибок. Напротив, как мы покажем это впоследствии с помощью красноречивых цифр, директор советского предприятия является хозяином мелкого производства. Если свободная инициатива означает для марксизма более низкий уровень капиталистической концентрации и, следовательно, большую свободу в условиях большей отсталости, то нет сомнения: Россия больше Италии использует это преимущество. Результат третьей партии - советская свободная инициатива побеждает итальянскую свободную инициативу.
Поскольку наибольшая концентрация и, следовательно, ограниченная свободная инициатива обеспечивает более высокую производительность труда и более высокие инвестиционные проценты, из этого следует, что бо-
501
лее высокая концентрация способствует более высоким темпам промышленного роста. Если мы хотим быть более точными, мы скажем, что усиление концентрации – это капиталистическая тенденция, которая пытается остановить падение нормы прибыли, закон, присущий производству, основанному на торговом обмене. С этой точки зрения, проблема инвестиций фундаментальная, и поэтому она приобретает огромное значение для каждой капиталистической страны, имеющей возможность направить излишки существующих капиталов, которые, даже если и в минимальных размерах, имеют тенденцию поглощаться в результате потребления паразитическими социальными проявлениями (торговля, бюрократия и т.д.). Тогда как уровень концентрации в некоторых западных странах в самой малой степени даёт возможность для паразитического потребления, сказывающегося на накоплении капиталов (или, по меньшей мере, предание этому явлению всеобщего характера в условиях капитализма делает его экономически более переносимым), в Советском Союзе, напротив, он имеет более негативное влияние. Можно сказать то же самое о производстве вооружений и издержках паразитического милитаризма. Производство вооружений, которое в Соединённых Штатах является защитной мерой против кризиса, в СССР представляет собой тормоз для возможности концентрации капиталов. В США на военные расходы идёт 45,5 миллиардов долларов, т.е. около 18% национального дохода, а в СССР - 9 миллиардов рублей или около 7% национального дохода. Чтобы догнать американцев, Россия должна была бы тратить почти весь государственный бюджет, т.е. около 540 миллиардов рублей из 617, и около 42% своего национального дохода. Т.е. для неё было бы чрезмерно, если не сказать невозможно, тратить сумму соответствующую американским 18%. Слова «мир» и «война» также являются абстрактными, не связанными с чьими-то желаниями, но отражающими экономические тенденции.
В заключение разговора по поводу темпов роста, к которым мы вернёмся при рассмотрении других проблем, мы ещё раз процитируем Байбакова. Он говорит, что для того, чтобы догнать западные страны по производству на душу населения, СССР должен стремиться к более высоким темпам роста, чем те, которые были зафиксированы в 1939 г. В самом деле, в 1955 г. западный капиталистический мир в два раза увеличил своё промышленное производство по отношению к 1938 г. (США в 3 раза, Англия – в 1,6, Западная Германия – в 2, Франция – в 1,7, Италия – в 2 раза).
Это значит удвоить цели 1939 г. Даже Хрущёв об этом больше не мечтает.
Проблема инвестиций
Темпы роста концентрации, производительности труда делают из инвестиций капиталов фундаментальную проблему экономического развития. Жажда капиталов, необходимых для инвестиций, - это хроническая болезнь современного капитализма. Соединённые Штаты остро её испы-
502
тывают, но они имеют массу империалистической сверхприбыли, которая служит тому, чтобы снабжать их. СССР, который нуждается в них меньше, учитывая более слабую концентрацию, имеет, следовательно, скромные излишки, и его жажда, следовательно, сильнее. Потребность капиталистических инвестиций в отсталых странах очень сильна, но в то же время необходимо сказать, что они могут продолжать экономически существовать и без них. Наоборот, потребность в инвестициях является жизненно важной для передовых стран, которые без постоянного увеличения капиталистического накопления погибли бы от ужасного кризиса, поразившего бы даже самые мелкие крестьянские экономические единицы.
Тяжёлые и противоречивые испытания выдерживает советская экономика, которая имеет ту же природу и в основном страдает от «американской болезни» капитализма - необходимости обеспечивать себя, при достижении зрелости, мощными империалистическими инъекциями.
«Серьезные недостатки в планировании национальной экономики», рассмотренные ЦК КПСС в декабре 1956 г., также исходят из того, что различные экономические органы чрезмерно расширили свои инвестиционные программы, развертывая их на слишком долгие сроки, которые в конечном итоге делают невозможной техническую организацию некоторых отраслей, их снабжение сырьём и т.д. Причина, якобы, не всегда исходит из рациональных критериев, характеризующих увеличение производственных мощностей. Даже если принять тезис об иррациональности, которая, впрочем, свойственна капиталистической системе, объяснение будет несколько упрощенным. Под иррациональностью мы должны были бы понимать явление менее волюнтаристское и более объективное, закон, определяющий тенденцию капитализма, т.е. то, что темп увеличения инвестиций капитала недостаточен для удовлетворения потребностей развития производительных сил. Следовательно, на практике мы имеем: а) неполную загруженность машин во многих отраслях, что технически не позволяет конкретизировать развитие их производительной мощности; б) нехватку капиталов, необходимых для развертывания долговременных инвестиций, т.е. инвестиций в «постоянный капитал», которые ещё более способствуют повышению производительности труда. Мы уже сказали, что именно в этом заключается типичное капиталистическое явление (а не ошибки социализма!), которое проявляется в меньшей степени, но с большей интенсивностью и в США.
Ограниченность места, которым мы располагаем, и недостаточность многочисленных советских данных не даёт нам возможности сделать подробное сравнение между СССР и Соединенными Штатами, как экономическими образованиями одного явления. Мы приведём лишь ряд данных, касающихся Соединенных Штатов, которые мы взяли из прекрасного исследования Пьетро Валле в журнале ИКП «Critica Econimica» (№. 5, 1956 г).
С 1945 по 1956 гг. в промышленность США, в новые предприятия и оборудование, было инвестировано от 230 до 250 миллиардов долларов. Только в одном 1956 г. инвестиции подобного рода возросли (с
503
суммой около 39 миллиардов долларов) почти на 30% по отношению к предыдущему году. Это значительные цифры, если сравнивать их с аналогичными показателями России, которые особенно вскрывают глубинную тенденцию капиталистического развития к долговременным инвестициям, т.е. инвестициям, которые создают основы автоматизации. Было рассчитано, что США потребуется период в 18 лет для амортизации этих инвестиций, потому что нужно предусматривать вложения около 9 тысяч долларов на каждого работника промышленной сферы.
Поэтому, если советская промышленность хочет поддержать себя в том же темпе, она, следовательно, должна осуществлять инвестиции подобного рода, а не увеличивать промышленное производство на базе низких инвестиций и низкой производительности труда, что влечёт за собой в долгосрочной перспективе серьёзный кризис. Но тенденция к долгосрочным инвестициям, которые требуют 9 тыс. долларов на одно рабочее место, вызывает, как говорит об этом резолюция ЦК, остановки в производственной деятельности, и принимает обескровливающие формы. Это происходит также потому, что существует раздробленность промышленной деятельности, так как имеется слишком много производственных единиц, требующих краткосрочных инвестиций и не дающих возможности для притока капиталов, необходимых для долгосрочных инвестиций.
Иначе говоря, в настоящее время проблема неразрешима, но это не помешает русской промышленности в будущем встать на «американский путь» после типичного для капитализма частичного кризиса.
А «американский путь» – это единственная возможность, которая остается ещё капитализму, частному или государственному, для того, чтобы задержать вспышку своего врожденного кризиса, т.е. кризиса недопотребления, детерминированного производством, основанным на законе прибыли, которая не может быть поглощена путём потребления. Именно с этой точки зрения осуществляется попытка бороться с последствиями тенденции падения нормы прибыли. 100 крупнейших американских промышленных компаний, имеющих годовой бюджет не менее 130 миллиардов долларов, лишь 26% из него тратят на заработную плату и имеют низкую норму прибыли, равную 7%, т.е. имеют удельный вес переменного капитала и прибыли ниже средних в Италии и России. По мнению наших «антимонополистов», уровень жизни итальянского или русского рабочего должен быть райским по сравнению с рабочим американским. Но почему происходит обратное?
Потому что единственной логикой капитализма является производство ради производства, и тенденция к продлению этого порочного круга - долгосрочные инвестиции, имеющие целью производство не только в настоящем, но также и в будущем; передача в залог, с оплатой в рассрочку, массы будущего потребления и даже продажа самой рабочей силы, почти полностью потребляемой в рассрочку, так как она уже приобретена на многие годы вперед.
Советская промышленность, которая не имеет достаточно капиталов для покупки будущего труда рабочих в обмен на использование потребле-
504
ния, взятого в рассрочку, страдает от кризиса, не имея силы его преодолеть.
В Соединённых Штатах существует обострённая потребность в капиталах (что доказывает безвыходное положение общественной системы, антисоциальная направленность которой становится более явной по мере её развития), но промышленные предприятия, которые с помощью самофинансирования покрывают 2/3 своих инвестиций, в 1956 г. могут ещё подталкивать кредитную машину до уровня прямых займов в 31 миллиард долларов и дополнительно, 182 миллиарда на инвестирование государственного долга, помощи, ипотеки и т.д.
СССР не может напрягаться до такой степени и делает шаг назад.
В России концентрация меньше, чем в Америке
В Соединённых Штатах существует 120 тысяч промышленных компаний. По информации Джузеппе Боффа, опубликованной в газете «L’Unita» от 17 февраля, в Советском Союзе имеется более 200 тысяч государственных промышленных предприятий, плюс более 100 тысяч строящихся. Мы не располагаем данными о финансовой состоятельности этих государственных предприятий. Но мы знаем, что в 1955 г. 100 из 120 тысяч американских предприятий имели доход в 130 миллиардов долларов, т.е. почти половину национального дохода. Другими словами, это триумф экономического централизма в звездно-полосатой республике, где даже шериф избирается своими федеральными согражданами. Мы считаем, что несчастный бедняк, обманутый свистоплясками по поводу централизма и децентрализации, воспеваемыми «Радио Америки» и «Радио Москвы» в сопровождении хора чисто итальянских голосов, ничего в этом больше не поймет. «Но Россия?» - спросит нас радикальный мелкий буржуа и его друг-социалист. Ответ, который дают цифры, опровергает установившееся заблуждение.
Экономический централизм зависит не от политической воли, а от развития производительных сил. Поэтому естественно то, что его больше в Америке (даже если он маскируется политическим федерализмом), чем в России, где политический централизм скрывает радикально иную экономическую ситуацию. Другими словами, 100 генеральных дирекций 100 гигантских американских «корпораций» «планируют» больше, чем 370 генеральных дирекций московских министерств. Тогда как первые имеют эффективное экономическое руководство, вторые – лишь административно-бюрократическое, которое разделяется по вертикали на тысячи подчинённых, региональных, местных, производственных.
Это явление нам объясняет очень интересный очерк советского экономиста Н.Орлова (см. статью «Специализация и кооперация в промышленности в шестом пятилетнем плане» в журнале «Плановое хозяйство» за май-июнь 1956 г., переведённую в итальянском журнале «Советское обозрение» за сентябрь-октябрь 1956 г.). Автор отстаивает необходимость организации промышленности на базе специализации и
505
кооперации, которых явно недостаточно, и свидетельствует о волнующей ситуации. Так предприятия, зависящие от различных министерств, располагают более чем 50% всех металлорежущих станков и около 60% прессов и кузнечных цехов, существующих в промышленности, но производят менее 30% общего объема машиностроительного производства.
Металлургическое производство рассеяно между очень многочисленными предприятиями различных министерств. Сталь производят на предприятиях 28 министерств. Случается, что многие из них, не получая поставок централизованно, производят их сами. Очень распространённый на промышленных предприятиях метод состоит, например, в установке маленьких отдельных литейных мастерских как вспомогательных подразделений других отраслей. Нет даже необходимости говорить о стоимости производства этих подразделений. Откровения, которые нам предоставил Орлов, для нас достаточны. Мощности по производству советской стали, следовательно, распределены следующим образом: 32% всех сталелитейных заводов имеют годовое производство до 1000 тонн, 42% - между 1000 и 10 тыс. тонн, 15% - между 10 тыс. и 20 тыс. тонн. Только оставшиеся 11% производят более 20 тыс. тонн в год.
То же самое происходит в производстве чугуна. Мы имеем своего рода государственный капитализм мелких предприятий, продукт их меркантилизма. Чтобы достигнуть или превысить плановые показатели, и чтобы увеличить социальный фонд предприятий (исходя из которого затем устанавливается дополнительные вознаграждения, капиталы для самофинансирования, социальные расходы на жильё для рабочих и премии для руководства), каждый директор предприятия увеличивает производство на своем заводе, совершенно не учитывая рентабельности и себестоимости.
Это форма «экстенсивных» инвестиций контрастирует с «интенсивными» инвестициями, типичными для передового капитализма. Другими словами, это та катастрофическая свободная инициатива, которая все ещё предоставлена предприятию. Это то, что повергло бы в ужас генеральных директоров “US Steel”, если бы такое происходило в Соединённых Штатах.
От ХХ съезда до последней сессии Верховного Совета и до бесконечного числа газетных статей мы видели проявление другой характерной черты свободной инициативы советских директоров. Инициативы уклоняться от трудовых контрактов при соучастии с профсоюзными бюрократами и всё меньше использовать социальные фонды предприятий на строительство жилья для рабочих. Нужен ли в действительности им сертификат о собственности на предприятие, которым они управляют, для того, чтобы можно было квалифицировать этих господ в качестве капиталистов? Их отличие от западных капиталистов, заключавшееся в мелочах, теперь сведено к клочку бумаги!
Мы покончим с выводами Орлова для того, чтобы вернуться к этой теме впоследствии: «Эта ситуация препятствует правильному использованию специализации, противостоит совершенствованию и повышению технического уровня
506
продукции, приводит к значительным потерям общественного труда», иначе говоря, она мешает стандартизации последовательно, уменьшая себестоимость, увеличивая автоматизацию, производительность и специализацию многих отраслей, в связи с чем предприятие должно было бы производить сильно специализированные изделия кооперируясь для этого с другими.
Напротив, существует «заводское местничество» министерств, которое предоставляет иногда место разорительной конкуренции между идентичными предприятиями различных министерств, приводя каждое министерство к организации сети предприятий, не соответствующих ему. Министерство металлургической промышленности имеет только 5% своих цехов, которые производят, по крайней мере, 5 тыс. тонн стали в год. Вместо того чтобы сконцентрироваться на своей отрасли, министерство угольной промышленности создаёт своё собственное металлургическое производство. Каково лекарство от этого состояния вещей? Концентрировать производство одного и того же типа и переходить к специализации, взяв в пример Соединённые Штаты, утверждает нам автор, где «промышленность характеризуются существованием сети высоко специализированных предприятий, производящих независимые компоненты».
Старый государственный капитализм
Но что такое планирование советской промышленности? Что такое государственный капитализм?
Если нужен был практический пример для демонстрации того, является ли планирование социалистическим или нет; если нужен был пример для того, чтобы доказать, что нельзя планировать экономические законы капитализма и что социализм будет действительным планированием, потому что он будет основываться на «плане» производства для коллективного общественного потребления, устраняя всякий торговый цикл и, следовательно, прибыль и заработную плату, то этот пример нам был предоставлен СССР.
Так называемое «советское планирование» - это лишь демагогическая этикетка, прикрывающая капиталистический хаос. Государственный капитализм – это попытка, в исторических условиях соответствующих тем, в которых оказалась Россия (когда Октябрьская революция осталась лишь изолированным эпизодом), развивать капиталистическое производство в эпоху, уже отмеченную закатом, кризисом, распадом устаревшей социальной системы.
На этом этапе молодой русский государственный капитализм мог родиться и сформироваться лишь уже заражённым всеми старческими болезнями своих более зрелых западных братьев, не прожив, однако, их долгой естественной жизни. Например, «бюрократическая болезнь». Это не изобретение Сталина, как нас хотели бы уверить все недавние герои «охоты на бюрократов». Нет, это болезнь столь же старая, как и капитализм, не говоря уж о предшествующих социальных системах. На империалистической стадии, однако, она становится болезнью гигантской и деморализующей. Это паразитический недуг, который, в пластичном определении Ленина, закупоривает поры
507
общественного организма. Именно этой стадии развития болезни соответствует, по мнению Ленина, форма государственного капитализма.
Государственный капитализм, следовательно, не является новым этапом экономического развития, это просто экономическое развитие в пределах этапа, который произвел самую большую паразитическую бюрократию.
Без сомнения, бюрократизация не является менее значительной в Соединённых Штатах, чем в Советском Союзе, если мы рассмотрим в качестве бюрократической все формы паразитической деятельности промышленных и торговых организаций, которые в США действуют в частном секторе, а в СССР находятся в государственных рамках. Бюрократия является не формой, но социально бесполезным и паразитическим явлением, необходимым лишь для антисоциальной капиталистической системы производства и распределения. Пропагандистский офис КПСС в Баку также бесполезен с общественной точки зрения, как и рекламный офис по продаже в кредит в Денвере. Но в Баку или Денвере железнодорожная бюрократия, напротив, полезна для общества. Существует, следовательно, не бюрократия вообще, с которой необходимо бороться, но явление бюрократизации, которое необходимо анализировать на основе его классового состава.
Наблюдая слоноподобную форму бюрократизации на империалистической стадии, проистекающую из капиталистического разделения труда, мы абсолютно не можем рассматривать бюрократию саму по себе как класс, а должны подойти с другой стороны и принять во внимание, что в основе бюрократизации существует капиталистический класс, принимающий бюрократические формы в своих производственных отношениях с пролетариатом.
«Бюрократизированный» капиталистический класс в СССР состоит не из потомственных бюрократов, каковыми могут быть технические работники министерств, простые жандармы или начальники станций, но из высших бюрократов, которые руководят в экономическом, политическом и в военном плане промышленными предприятиями, не говоря уж о предприятиях сельскохозяйственных, где они практически владеют средствами производства. Как и все капиталисты, наш бравый директор завода «Сталин» области Y пытается дать как можно меньше своим рабочим на пропитание не потому, что он хочет всё оставить для себя, но потому, что ему необходимо всё больше капитала для увеличения производства, и поэтому по возможности он, несомненно, создаёт новые литейные цеха. Он сохранит для своего потребления ровно столько, сколько нужно, чтобы обеспечить свою зажиточную жизнь на том же уровне, что и его западные коллеги, и особенно, чтобы обеспечить своим сыновьям (которые, как и все их сверстники на Западе, всё меньше учатся и работают) жизненные «хулиганские» развлечения в поисках последних новостей джаза и вещей, соответствующих «последнему крику» мужской моды. Чтобы обеспечить нечто более солидное своим отпрыскам, которые не имеют никакого желания следовать за ним в руководстве предприятиями, добрый отец разместит свои сбережения в банке
508
под 3% или предоставит заем государству с бонами казначейства под 2% годовых. У него уже будет сертификат о собственности, предназначенный для передачи своему бездельнику-сыну.
Частный капитал, приносящий проценты
Вот вам «клочок бумаги», в том числе для любознательности тех, кто, во что бы то ни стало, хочет его видеть. Он ещё не говорит, что «токарный станок №22 завода №15 отрасли №3 – мой», но он говорит: «Поскольку станок №22 и т.д. продолжает вращаться, я имею право бесплатно, не работая, иметь годовой процент на капитал, который я предоставил государству, для того, чтобы оно заставило вращаться станок №22 и т.д.».
Но, в самом деле, чем отличается «клочок бумаги», который находится в кармане доброго итальянского отца, обеспокоенного будущим своего сына, прогуливающегося по «Виа Вененто» и предоставившего заем компании ENI?
Для удовлетворения любопытства закоренелых искателей «клочков бумаги» (бедный Карл Маркс, если он посвятил «Капитал» этим господам) мы забудем на мгновение о следовании за объективными законами русского капитализма и последуем немного за вопросом «сертификатов».
Нам сразу придёт на помощь статья «Частные сбережения в СССР», опубликованная в своем июльском номере за 1956 г. журналом Коммунистической партии Франции «Economie et Politique». Так мы узнаем, что 15 мая 1956 г. был выпущен заем с ценными бумагами, подлежащими возмещению в течение 20 лет, разделёнными на годовые «транши» со ставкой 2% годовых и доступными только физическим лицам. Бумаги освобождены от всех налогов (слушайте, «ванонианцы» Италии!), а заем увеличивается на 32 миллиарда рублей в год. Следовательно, он представляет собой 5,4% поступлений государственного бюджета. Для займа 1956 г. предусмотрены 6 бонов по 4900 рублей, 60 бонов по 900 рублей, 600 бонов по 400 рублей и 11384 бона по 100 рублей. В 1956 г. обслуживание и погашение займа составляет 14 миллиардов рублей из 570 миллиардов рублей расходной части государственного бюджета, т.е. 2,4%.
Если учесть, что, в отличие от государственных бюджетов западных стран, бюджет Советского государства охватывает всю промышленную деятельность и управляет почти половиной национального дохода, тогда как на Западе он составляет около 25%, то мы можем рассматривать эти 2,4% как относительно высокий показатель. Если, кроме того, мы учтём, что, в противоположность странам Запада, значительная часть национального дохода производится и потребляется сельским населением, избыточным и имеющим очень низкий уровень жизни, и, следовательно, очень слабо участвует в капитализации и накоплении, мы можем сказать, что 1% годового национального дохода, представляемого обслуживанием займа и процентами по вкладам в сберегательные кассы, - это достаточно высокая ставка «купонного» капиталистического дохода. По многим аспектам эта ставка
509
приближается к наиболее зрелым и паразитическим капиталистическим странам Запада. В Италии 1% - это около 130 миллиардов лир. Но 1% - это повышенный процент, если сравнивать его не с национальным доходом или потреблением в целом, но, как и следует это делать, с инвестициями, т.е. с той частью национального продукта, которая не потребляется ежегодно. Если взять, например, средний показатель в 20% за показатель инвестиций на национальный доход, то 1% национального дохода, представленного паразитическими процентами, эквивалентно 1/20 инвестиций, т.е. 5%.
В этом более точном капиталистическом экономическом соотношении, показатель, представленный процентами, принимает знаменательный вид. Помимо прибыли в советской экономике действует также и ссудный процент, в рамках понятной отныне капиталистической структуры. Что ещё важнее, ссудный процент стал восходящим явлением. Это больше не новость для экономических законов капитализма, это их подтверждение.
И именно «Политическая экономия» говорит об этом. С 1927 по 1940 гг. общий объем государственных займов составил 50 миллиардов рублей. Во время войны, с 1941 по 1945 гг., общая сумма составила 90 миллиардов. С 1946 по 1950 гг. – 130 миллиардов рублей. «Сегодня заем полностью добровольный и помогает финансированию шестого пятилетнего плана». Но вот таблица.
СССР. Государственные займы (1953-1956 гг.)
(миллиарды рублей)
1953
1954
1955
1956
16,7
16,4
30,5
32
Ещё интересней таблица, касающаяся вкладов в сберегательные кассы, куда, по сведениям журналиста, приток более сильный, чем в государственный заем, как, впрочем, это показывает сумма вкладов и темп их роста. В «патриотическом кураже» добрый отец выбирает 3%.
СССР. Вклады в сберегательные кассы (1941-1956 гг.)
(миллиарды рублей)
1941
1946
1953
1955
1956
6,8
9
38,5
53
58 (прогноз)
Журнал считает, что эти расчеты недооценены. Мы рассматриваем их именно в таком плане. Отсюда следует, что если мы сложим 58 миллиардов рублей банковских вкладов и 32 миллиарда государственного займа, мы получаем сумму частного капитала (он здесь находится в соответствии с сертификатом на собственность, согласно старому буржуазному праву) в 90 миллиардов рублей, т.е. около 7% национального дохода. Мы сделали другое открытие в рамках этого не столь нового государственного капитализма. Открытие, которое делает его для нас старым и похожим как две капли
510
воды на частный буржуазный капитализм: каждый год 7% национального дохода становятся частной собственностью и предоставляются под проценты государству, чтобы оно инвестировало их в промышленность. Если мы вычтем из национального дохода заработную плату, потребление сограждан и непроизводственное потребление государства, останутся только эти 7%, которые находятся в частных руках, и если мы повторим ту же операцию в Соединённых Штатах, нам останется процентная величина очень близкая к её показателю в Советском Союзе.
Если основываться на данных журнала, 90 миллиардов рублей давали бы 2-3% годовых. Допуская, что процентная ставка была бы 3%, мы получили бы 2,7 миллиарда рублей, которые, очевидно, не составляют 1% национального дохода. Допуская также повышенную стоимость банковских услуг, мы должны будем сделать вывод, что для того, чтобы достичь 13 миллиардов, которые составляют около 1% национального дохода, процентная ставка к этим 90 миллиардам должна быть выше обозначенной официально, или хотя бы замещаться страховыми взносами и т.д. Отсюда следует, что темп воспроизводства частного капитала очень быстрый, головокружительный. Нашим педантичным друзьям нужно потерпеть лишь несколько лет, и они увидят такие «сертификаты на собственность», от которых у них заболят глаза.
Между тем, эти 7% национального дохода представляют собой более 30% годовых инвестиций! Но что думают обо всем этом редакторы «Economie et Politique»? Послушаем их: «Проценты, выданные сберегательными кассами и заемными бонами, имеют в качестве своей цели, как и в капиталистической экономике, привлечение в производственный цикл суммы, имеющиеся на руках отдельных граждан». Почему, следовательно, они не капиталистические, и каково отличие всего этого от того, что все называют капитализмом? Ответ ошеломляющий, и иначе и быть не могло: в СССР процент не является капиталистическим, потому что он идёт отдельным гражданам, а не «компаниям»! Эта болтовня не нуждается в комментариях. У нас есть свидетельство Хамера Муира, президента Королевского банка Канады, который заявил в июне прошлого года по своему возвращению из СССР: «Советская банковская система не имеет никакой необходимости завидовать любой другой банковской системе в мире в том, что касается современности и эффективности».
Ничего нового, все тот же капитализм
Мы уже увидели, что около 30% годовых инвестиций предоставлено частным капиталом, который получает с них ссудный процент, являющийся ничем иным, как прибылью. Таким способом можно лучше понять производственные отношения внутри советских предприятий, антагонизм между пролетариатом и господствующим классом, существующим в различных социальных формах, но объединённым, чтобы извлекать максимальную прибыль из эксплуатации рабочей силы, для осуществления политической диктатуры над трудящимися массами, имеющими низкий уровень жизни и заработной платы, чаще всего сдельной, борьба за которую иронично называет-
511
ся «социалистическим соревнованием». Никто не может оспорить, что советские рабочие трудятся также и для того, чтобы обеспечить процент «собственникам» 90 миллиардов рублей. Эти последние не могут сказать: «Заводы принадлежат нам», но они могут сказать: «Часть прибыли, которая будет получена от производства на заводе, в который инвестирован наш частный капитал, принадлежит нам».
По сути, доводы не отличаются от тех, которые приводят западные акционеры. Повторяем, не формально, а, по сути, потому что наши акционеры могут сказать, что «остальные 70% инвестиций капитала в заводы также принадлежат нам». Мы могли бы ответить, что в любом случае владельцы акций ENI или бонов казначейства не выдвигают больше подобного рода доводов. Но мы принимаем возражение юридических «формалистов». Прежде всего, чем являются эти 70% годовых инвестиций, которые представляют в СССР долю «государственного капитала», а на Западе долю «частного капитала»? В обоих случаях речь идёт о капитале, полученном исходя из годовой прибыли предприятия, капитале, предназначенном для самофинансирования. В СССР, как и на Западе, капитал для самофинансирования не может быть изъят из цикла производства, более того, он становится неотъемлемой частью этого цикла и постоянно стремится к увеличению. На Западе капитал, предназначенный для самофинансирования (для удобства примем советские 70%) повышает стоимость акций, но она тесно связана с циклом производства и предопределена увеличением постоянного капитала. Чем больше прибыль завязывается на постоянный капитал (машины, оборудование и т.д.), тем более стабильной становится стоимость акций. Если это развитие прерывается и наступает кризис, стоимость акций становится ничтожной. В СССР 70% инвестиций не представлены частными ценными бумагами и акциями, потому что с этой точки зрения юридическая фикция («идеологическая надстройка» по Марксу), исторически более молодая, отражает лучше, чем на Западе, общую с ним экономическую реальность производственного процесса.
И даже если, гипотетически, частные ценные бумаги государственного или банковского займа многократно увеличатся, как это иногда происходит, и как это ещё будет происходить впоследствии, до такой степени, чтобы представлять, помимо 30% инвестиций, ещё и 70% самофинансирования, экономическая реальность капитала не изменится ни на йоту.
Капитал, представленный этими 70%, оставался бы, как он является в настоящее время в СССР и на Западе, общественным капиталом в экономическом плане, без собственности. Именно Марксу мы обязаны научной постановкой, преодолевая утопический социализм, проблемы взаимосвязи между капиталистической системой производства и частной собственностью, т.е. проблемы взаимоотношений между базисом и надстройкой, между экономическим базисом и идеологией. Однажды разрушив юридическую видимость, научная марксистская концепция ставит «собственность» на конкретную историческую почву и, следовательно, на развивающийся базис определённой экономики, капиталистической, а не экономики вообще. Однако исторически капиталистическая экономика – это та, которая упраздняет в своём
512
развитии частную экономику. И социализм исторически возможен и необходим именно потому, что он возникает на капиталистической базе, из материальной основы, в рамках которой производительные силы становятся общественными, то есть в экономическом плане принадлежат, всему обществу. Капитализм – это препятствие для развития производительных сил, которые стали социалистическими, и не потому, что он является «собственником» производительных сил, а потому что он их «владелец».
В самом деле, развитие капитализма представляет собой, в историческом плане, развитие производительных сил, которые не могут больше быть «частной собственностью». Если бы это было не так, социализм был бы исторически невозможен. Однако социализм и возможен и необходим, потому что производительные силы стали общественным капиталом. Средства производства являются результатом общественного труда. Они функционируют в качестве лишь одного из факторов производства, допускающего частное присвоение со стороны тех, кто ими обладает. И это возможно лишь в том случае, если они приводятся в действия наёмной рабочей силой. Сами по себе средства производства не являются «частной собственностью», так как не имеют никаких характеристик собственности. Именно поэтому Маркс мог также сказать, что капитализм преодолел феодальную «частную собственность», когда феодальный сеньор действительно был хозяином своих богатств, а не только их владельцем, как современный капиталист. Феодальный сеньор мог располагать по своему усмотрению своими богатствами, потому что они имели денежную стоимость, укорененную в статичной экономике. Капиталистический сеньор не настолько счастливый, так как никак не может последовать примеру предшественника, не взрывая при этом всю социальную систему.
Если мы надолго остановились на этой проблеме, то это не только для того, чтобы показать, что эти 70% российского и американского самофинансирования похожи друг на друга как две капли воды (несмотря на пакет акций, который в России составляет 30, а в Америке 100 процентов), но также и для того, чтобы сказать, что если отличие и имеет место, то оно полностью не в пользу России. Несмотря на 90 миллиардов рублей, советская промышленность опустилась к 7% годового роста. Нужно было дополнительно 90 миллиардов не для того, чтобы увеличить 30% частного капитала, но чтобы его уменьшить, как это происходит фактически в американской промышленности, где более высокие инвестиции в постоянный капитал (машины) обеспечивают более высокую производительность труда и, следовательно, более высокое самофинансирование крупных предприятий.
Прогноз на 1957 г.
Чтобы дополнить цифры, которые мы только что привели и притом только из советских источников, бросим взгляд на доклад о советском бюджете на 1957 г., представленный министром финансов Зверевым. Уточним, что эти цифры и те, которые мы приведём в дальнейшем, часто отличаются
513
от цифр и процентных показателей, полученных из других советских источников или из западных просоветских публикаций. Часто это происходит из преувеличений, из пропагандистской апологетики или некомпетентности.
В той мере, в какой это состояние вещей не зависит от нашей воли, мы часто использовали процентные показатели или цифры, которые при пристальном рассмотрении без труда превращались в определённые экономические явления. Иногда, сравнивая цифры на одну и ту же тему, мы должны были корректировать некоторых журналистов, слишком благосклонных к ИКП. Например, мы не желали соглашаться с цифрой 80 миллионов в качестве численности городского населения, представленной Лучано Баркой и Альфредо Рейклином в их обзоре об СССР в сентябре прошлого года. Эта цифра бездоказательно увеличивала долю активного крестьянского населения, по сравнению с нашим анализом. Следующее же смехотворное суждение, высказанное этими двумя журналистами, мы просто не берём во внимание: «Нетрудно убедиться, что с 1960 г., а возможно даже раньше, учитывая значительный прогресс, достигнутый в течение этих последних лет в области сельского хозяйства, национальный доход Советского Союза превысит в абсолютных цифрах национальный доход Соединённых Штатов» («L’Unita», 6 октября 1956 г.). Без сомнения, эти два журналиста не знают, что такое национальный доход Соединённых Штатов.
Поэтому мы больше не использовали цифры советского статистического ежегодника, цитируемого Баркой и Рейклином, согласно которым в настоящее время существует 212 тысяч государственных предприятий, производящих 91,8% всей промышленной продукции, 114 тысяч промышленных кооперативов (артелей), доля которых составляет 5,9% от всего производства, 28 тысяч мелких предприятий, связанных с потребительскими кооперативами, и 400 тысяч мастерских, подчинённых колхозам.
Мы можем указать на другие примеры того же рода, используя бюджет Зверева, согласно которому «выплаты населению в форме прибылей по государственному займу оцениваются приблизительно в 15,4 миллиарда рублей, т.е. на 1,5 миллиарда рублей больше, чем в прошлом году». Зверев, который ссылается на 1957 г., подтверждает увеличение процентов, получаемых частным капиталом, и тот факт, что благодаря «премиальной» системе они принесут гораздо больше, чем 3%. Если мы добавим ещё проценты по банковским вкладам, мы будем иметь итоговый процент очевидно выше 1% национального дохода.
Другой пример касается децентрализованной административной деятельности. Государственные бюджеты республик Союза оцениваются в общую сумму в 193 миллиарда рублей, т.е. увеличиваются на 11,7% по отношению к 1956 г. Отсюда следует, что уже в 1956 г. имела место финансовая децентрализация, которая была лишь немногим ниже, чем в США. Но, как и в США, бюрократия от этого не уменьшилась.
Посмотрим на проблему инвестиций. В целом это 201,4 миллиарда рублей, из которых 119,4 идут из государственного бюджета и направляются на промышленное развитие. Вместе с 61,4 миллиарда рублей (52,9 из государственного бюджета), предназначенных для сельского хозяйства, мы
514
получим общие инвестиции в 263 миллиарда рублей - менее 20% национального дохода, даже учитывая 8% роста, прогнозируемых Зверевым.
Бюрократия без центра
На этом этапе два термина «главкизм» и «ведомственность», циркулирующие уже несколько месяцев в советской и иностранной прессе, потеряли своё экзотическое значение для того, чтобы приобрести конкретные очертания.
На экономической почве два термина могут быть объединены в одно явление, проявляющееся в росте бюрократии, партикуляризма, частнособственнических интересов, министерского централизма и т.д. С советской стороны делаются попытки свести это явление к абстрактным дебатам по поводу централизма и децентрализации. Западный хор, без ограничений, присоединяется к этому набору слов, лишённому какого-либо определенного экономического смысла.
Несомненно, есть бесконечное число эпизодов, которые доказывают неэффективность, безусловно, бюрократического централизма в СССР, и мы можем принять свидетельство Джузеппе Боффа, когда он сообщает нам, на страницах газеты «L’Unita», что одно министерство не может контролировать все цеха всей отрасли и поэтому раскалывается на новые министерства и новые Генеральные управления, до такой степени, что существует в настоящее время 8 министерств в области машиностроения и 4 по строительству промышленных предприятий. «Всё это неизбежно приводило к бюрократическому разбуханию административных аппаратов: тем более, что партеногенез угрожал продолжиться в будущем». В этой ситуации «существует мало заводов, которыми функционеры управляют эффективно». Следствие - невосприимчивый бюрократический централизм, разбазаривание энергии, отсутствие координации между центром и периферией. Следовательно, необходима радикальная реформа для того, чтобы ликвидировать некоторые министерства, дать больше свободы республикам, создать региональные комплексы, где будут представлены все отрасли промышленности, осуществить экономическую децентрализацию как техническую, так и административную. «Глубоко изменить весь метод планирования, руководства, контроля. Бюрократия должна будет получить решительный удар».
Мы верим, что нельзя смешивать административную реорганизацию с гораздо более чётким экономическим движением; первое – это следствие второго. Во-первых, те же официальные источники сами вскрыли нам реальный масштаб хаоса так называемого планирования и масштаб явления бюрократизации. Эти два факта - новшества, которые входят не только в административную сферу, но, прежде всего, в сферу экономическую. Это факты, которые приобретают особое социальное значение, вытекающее из классовой структуры.
Во-вторых, абсурдно полагать, что административная реорганизация сможет ограничить такое социальное явление, как бюрократизация, точно так же, как было бы абсурдно полагать, что в Италии бюрократию умень-
515
шит коммунальная и региональная автономия. Мы уже сказали, и мы это повторяем, что в США больше бюрократии, чем в СССР. Бюрократия рождается не в огромных зданиях министерств, а в центрах капиталистического производства, потому что она для них является естественной и необходимой. Бюрократы покинут кремлевские кабинеты ради более современных кабинетов региональных трестов, которые станут отныне их собственной казной. Техническая эффективность, может быть, увеличится, но бюрократия, конечно, не уменьшится. Напротив, она испытает трансформацию по-американски, становясь бюрократией всё более технически и политически специализированной на уровне руководства предприятия. Т.е. она будет политизирована в новой форме, более тесно связанной на экономическом уровне, по образцу политико-технического руководителя «Корпорации» или монополии, и потеряет характерные черты устаревшей, превратившейся в причудливое нагромождение сталинской политизации.
В этом советское общество также развивается по американской модели. Модель, которая, в конечном счёте, как это показывают все их доклады, остаётся для советских руководителей мифом эффективности. Бюрократическая децентрализация является ничем иным, как адаптацией к законам капиталистической экономики, усиливающей позицию капиталистического класса, который скрывается за бюрократическими формами именно в центрах, продвигающих вперед производственные отношения. Не следует забывать, что в основе производственных отношений (всей советской промышленности), которые являются отношениями классовыми, существуют классовые противоречия и классовая борьба. Мы увидим ещё в других случаях, как они проявляются, но мы должны, в то же время, подчеркнуть, что политическая и экономическая десталинизация означает больше свободы для всех социальных элементов, ближе всего находящихся к предприятию и составляющих по своему положению и по своим привилегиям господствующий класс. Она означает больше свободы именно для того, чтобы сохранить инициативу в классовой борьбе против рабочих.
Исаак Дойчер характеризуя классовую сущность десталинизации, говорил, что бюрократия хочет большей политической свободы и отстаивает все приобретенные привилегии, тогда как рабочие требуют прекращения полицейского диктата и борются за социальное равенство.
Именно в этой динамике классовой борьбы и новых форм, которые она порождает, сегодня также находится и будущее советской промышленности и экономики. В той мере, в какой глубинные проблемы, поставленные потребностями экономического развития, установят новый тип промышленной и государственно-бюрократической организации, природа мирового унитарного империализма также подтвердит сходство между Москвой и Вашингтоном. Как всегда в нашей истории именно рабочий класс превратит в простую обнаженную правду колоссальнейшую двусмысленность, порождённую нашим веком.
(« L’Impulso », n.4/5, 10 марта, 25 марта и 4 апреля 1957)
Источник: Арриго Черветто «Унитарный империализм», изд. «Марксистская наука", 2005, т. I, стр. 489-515