За обновление социализма
Подобно тому, как в 1848 году Маркс и Энгельс справедливо отмечали, что капитализм утверждается во всем мире, создавая одновременно своих могильщиков, мы видим сегодня, как капиталистическая экономика «свободного предпринимательства» быстро эволюционирует в направлении формирования управляемых и плановых систем, по сути своей коллективистских, хотя они и сохраняют смешанный характер, оставляя частной собственности относительно широкие или в большей степени символические функции. Одновременно мы обнаруживаем, что коллективизм этот вовсе не таков, как его себе представляли, он не является синонимом социализма, а может обретать и антисоциалистические формы эксплуатации труда и презрения к человеку. Мы констатируем, что происходящие события повсюду и неизбежно выдвигают на первый план проблемы рациональной организации производства, безопасности и свободы человека, поставленные социалистическим движением; и одновременно видна крайняя слабость движений, выступающих за социалистический коллективизм, отвечающий как требованиям экономического развития, так и смутным стремлениям широких масс, интересы которых сложившаяся ситуация непосредственно ставит под угрозу.
Невозможно отрицать, что эта слабость по преимуществу обусловлена поражениями европейского социализма; тем более не подлежит сомнению, что часть ответственности за поражения несут сами побежденные. Представляется очевидным, что эволюция советского режима к тоталитаризму была в значительной степени вызвана недостаточной прозорливостью большевиков, их неразборчивостью в средствах, их пренебрежением к демократическим ценностям, их психологией. (Если кто-то из них и прозрел, то слишком поздно, и им оставалось лишь мужественно умереть.) В других европейских странах реформистский социализм выказал меньше энергии и больше прозорливости. Обыкновенно говорят, используя марксистскую терминологию, что «субъективный фактор оказался не на высоте объективных обстоятельств», - иными словами, что социалисты недостаточно ясно осознали угрожавшие им опасности и предоставлявшиеся им возможности. Четверть века спустя их интеллектуальный арсенал значительно слабее того, что ранее составлял их силу. Полновластье большевиков в России отнюдь не компенсировало их действительную идеологическую ограниченность. Русским знания и убеждения заменили воля и власть - а также террор. Социал-демократов Западной Европы события просто-напросто опередили.
Начиная с первой мировой войны научный социализм - то есть социализм, пронизанный научным духом и использующий новейшие знания, - именно в момент своих величайших революционных побед стал отдаляться от современной науки, теряя таким образом способность ориентироваться в ситуации и интеллектуальное притяжение. Мы считаем, что основы марксизма по-прежнему выдерживают самую жесткую критику, по меньшей мере, в главном, как то: 1) анализ капитализма; 2) метод исследования и интерпретации истории, то есть исторический материализм; 3) провозглашение действенного гуманизма.
Но сложилось так, что эти основные представления оказались включены в современную научную и практическую мысль, утратив при этом свои исходные особенности. Консервативные государственные деятели, экономисты крупных трестов, старые вожди капитализма (и порой обслуживающие их ученые), являясь антисоциалистами, использовали исторический материализм с компетентностью и решимостью, которые нельзя недооценивать, тогда как сияние марксизма угасало. То же самое произошло с теорией эволюции, революционной в XIX веке, а затем ставшей общепринятой.
В ряде других важных моментов социалистическая мысль нуждается в обновлении. Вторжение марксизма в философию обнаружило свою несостоятельность. Диалектический материализм, понимаемый как свод «законов развития природы и мышления», представляется нам теперь лишь метафизической производной от старого гегельянства, но он успел сыграть гибельную роль в перерождении социализма в России, начиная с того момента, как стал официальной философией СССР, государственной догмой, оправданием управляемого мышления. Если государство обладает философской истиной, почему, в самом деле, должно оно мириться с заблуждениями? В таких условиях становится естественным осуждать «ошибочные» произведения - и авторов, приверженных заблуждениям.
Психология как фактор обновления
Когда Маркс и Энгельс создавали свои труды, психологии как науки не существовало. Ни Каутский, ни Ленин, ни Роза Люксембург, ни Бухарин, ни Троцкий особенно ею не интересовались. Большевизм периода сталинского упадка даже придумал своего рода удобный девиз московских процессов: «Никакой психологии!» Профессора-сталинисты объявили Фрейда «реакционным метафизическим идеалистом» (дословно). Европейский и американский социализм не пошел по этому пути мракобесия, однако, за исключением сферы образования (главным образом, в Австрии, благодаря влиянию Альфреда Адлера), он специально не обращался к психологии, без которой, тем не менее, невозможно никакое успешное осуществление социальных преобразований. Раскол трудящихся масс на «революционное» меньшинство и «умеренное» большинство до сих пор чаще всего рассматривается как чисто политический - или обусловленный обстоятельствами, - и его думают преодолеть пропагандистскими и тактическими средствами. А на самом деле не идет ли речь о более или менее устойчивых типах психологического характера? Кроме того, почти не изучена природа эмоциональных и политических отношений между лидерами и массами - отсутствие знаний в этой области способствовало сползанию коммунистов к культу личности. Желая привести трудящихся к социализму, они слишком полагались на «верность идей» («правильную политику», к которой беспрерывно взывал Троцкий); тем самым, язык рационализма (смешанного с демагогией и облагороженного идеализмом) прикрывал недооценку множества подсознательных факторов. Незнание психологии играло пагубную и порой роковую роль в конфликтах течений, отношениях между активистами, внутренних драмах всемогущего Политбюро. Еще более страшные последствия имела недооценка врага. Так, нацизм являлся по сути своей движением деклассированных, обретшим силу благодаря поддержке широкой публики; но верно и то, что он эксплуатировал, пробуждал глубинные чувства, отвратительные эмоциональные проявления, и понятным это стало слишком поздно. Корни расизма, антисемитизма, фюрерства можно вырвать, лишь изучив глубинную психологию личности и масс. Негласный альянс между тоталитарным коммунизмом и другими формами тоталитарного менталитета возможно по-настоящему понять только в свете психологического исследования (что, разумеется, ничуть не принижает значения чисто экономических и политических факторов).
На своем поле, в сфере политической экономии, социалистическое движение недооценило в последние тридцать лет колоссальное развитие новых технологий, которые достигли огромных успехов в увеличении производительных способностей промышленности при количественном сокращении рабочей силы. Рабочий класс, разделенный на аристократию и низшие слои, утратил однородность; внедрение новых технологий способствовало росту хронической безработицы и деморализации; технические специалисты завоевали в обществе передовые стратегические позиции. В наше время можно с полным основанием говорить о технологической революции, которая разрушает прежний расклад общественных сил, меняет отношения между классами и их положение. Именно поэтому социальные группы, которые в классическом марксизме рассматривались как второстепенные по сравнению с пролетариатом и буржуазией - обновленные средние классы - сыграли в новейшей истории решающую роль: российская бюрократия, фашизм, нацизм, народные фронты. Необходимо новое исследование развития технологии в ее влиянии на структуру общества. Оно со всей вероятностью покажет, что ослабление рабочего класса вследствие технологического развития сыграло большую роль в поражениях европейского социализма, чем близорукая умеренность реформизма и примитивный макиавеллизм Коминтерна.
Роль государства
Традиционные социалистические теории государства, актуальные еще полвека назад, требуют не менее серьезного пересмотра. Принудительные функции буржуазного государства как «инструмента классовой защиты и эксплуатации», так сурово проанализированные Марксом, Энгельсом и их последователями, стали менее значимыми в демократических (буржуазных) государствах, в то время как государственная деятельность по организации транспорта, связи, обмена, здравоохранения и образования получила большее развитие. В тоталитарных же странах государство колоссально усилило свои принудительные функции, подчинив себе организацию производства и потребления, а также руководство интеллектуальной жизнью. «Революционную отмену» государства, за которую еще ратуют некоторые анархисты, явно следует отправить в лавку раритетов утопизма. Большевистское либертарное «государство-коммуна» 1917 года потерпело полный крах. Теория «отмирания государства», сформулированная Лениным, тихо скончалась еще при его жизни. Современные общества имеют тенденцию к расширению и трансформации государственных функций. Именно из-за излишнего утопизма в этой сфере социалистическая мысль осознала тоталитаризм лишь тогда, когда оказалась поставлена перед свершившимся фактом. (Оппозиция, в которую я входил в России, пала в борьбе с крепнущим тоталитаризмом, не отдавая себе полностью в этом отчета.) Первым серьезным социалистическим эссе о тоталитарном государстве мы обязаны Гильфердингу. Он написал его в 1938 или 1939 году, через двенадцать лет после окончательного установления тоталитаризма в России, более чем через пятнадцать лет после торжества итальянского фашизма, через пять или шесть лет после прихода к власти Гитлера. Подлинная проблема нашего времени - проблема сочетаемости плановой (коллективистской) экономики с демократией и индивидуальной свободой. Она занимает умы многих американских социалистов и либералов; но даже не ставится в европейских социалистических изданиях.
Новая теория свободы
Теория свободы (демократии, которая является организацией свободы граждан) в социалистическом движении, как видно из текущей литературы, все еще основывается на идеях либерализма-гуманизма революционной буржуазии и традиции парламентских демократий. Это источники достойные, но недостаточные и практически устаревшие. Дело свободы подвергается серьезной угрозе в эпоху развития плановой, государственной экономики с ее стремлением планировать по своему усмотрению информацию, прессу, образование, печатное выражение мысли. Как понимать, как организовать свободу печати после социализации (национализации) крупных газет и национализации трестов? Уже завтра этот вопрос может встать во Франции - и в других странах, - но я не видел ни одной статьи на подобную тему. Как на практике примирить непреклонность и твердость убеждений с терпимостью и уважением к тем, кто, по выражению Розы Люксембург, «мыслит иначе»? Здесь вновь остро ощущается необходимость психологического образования, которого не хватало марксизму вчерашнего дня.
Новая теория свободы могла бы, на наш взгляд, базироваться на следующих основах: а) знание основных психологических потребностей, которым отвечает стремление к свободе, находящееся в конфликте со стремлением к подчинению-безопасности; б) очевидная необходимость свободного научного поиска; в) очевидная польза - с точки зрения самой экономики - свободы инициатив, предложений и критики в рамках планового производства, то есть трудовой демократии; г) традиция демократических институтов, создающих возможность эффективного контроля всех граждан над управлением экономикой и политической жизнью; д) способность современных технологий довольно легко обеспечить высокий уровень благополучия и, следовательно, социальной защищенности гражданам промышленно развитых стран; е) неотделимость чувства свободы от чувства безопасности. Облечь все это в требования и предложения, конечно, нелегко; но, вероятно, гораздо опаснее не сделать этого.
Обновить социализм
Ни одна из теоретических проблем, схематически обрисованных нами выше, никоим образом не является абстрактной, чуждой непосредственной политической практике. Но для последней определяющее значение имеет новая историческая ситуация, которая не позволяет нам больше мыслить политическими категориями 1917-1920 гг., ибо наша эпоха гораздо сложнее и отмечена более глубокими трансформациями, чем период конца первой мировой войны. Тогда социализм представлялся делом рабочего класса, «выполняющего свою историческую миссию»; теперь же технические потребности современного производства и восстановления Европы сами собой приводят к осуществлению основных положений социалистической программы. И отныне этого явно недостаточно… В период восстановления трудящиеся классы явно обретают значительную силу. Тоталитарные режимы порождают (мы убеждены в этом, ибо немало лет прожили при самом завершенном из них) очень мощную и глубинную антитоталитарную реакцию; отравляя молодые поколения, они в то же время питают в них смутные стремления, делающие их особенно восприимчивыми к свободе. Растущая взаимозависимость наций должна проявиться в интернационализации социальной жизни… По этим причинам социализм - движение и мысль - имеет, как представляется, большое будущее. Однако при этом его современное положение трагически сложно. Его ослабляет недостаточность интеллектуального арсенала, который возможно будет пополнить лишь в эпоху подъема, а коммунистический тоталитаризм, еще эксплуатирующий достижения великой революции, подрывает социализм изнутри при содействии мощных государственных механизмов. Теперь борьба уже не ведется, как прежде, между двумя силами (если говорить схематично): капитализм против социализма, реакция против революции. Прибавился третий фактор - тоталитаризм в СССР.
И сейчас, как никогда прежде, необходимо смотреть на вещи мужественно, видеть их ясно и работать с новой силой.
Мехико, июнь 1946 г.
Напечатано в журнале «Masses», 1946, No.3. Перевод с французского Ю.В. Гусевой.