"Революционный архив"

Гавриил Мясников

Очередной обман
     (продолжение)

СЛОВО ПОКОЙНИКАМ
     (Вместо введения)

Предыдущая часть

 

“В сентябре 1843г. Маркс писал Руге:  

“До сих пор философы имели в своем портфеле разрешение всех загадок, и глупому миру не посвященных оставалось только раскрыть рты, чтобы ловить жаренных рябчиков абсолютной науки. Теперь философия сделалась светской... Если конструктирование будущего и окончательные результаты для всех грядущих времен не наше дело, то я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: в том, что эта критика не боится собственных результатов, и в том, что она не отступает от столкновения с предержащими властями”.

“Этому критическому настроению одного из будущих авторов “Манифеста” вполне соответствовало настроение другого его автора, Фридриха Энгельса, как это хорошо видно из его интересной статьи, в которой много места отведено изложению взглядов Карлейля.

“Карлейль признавался, что у него нет никаких “мориносовых пилюль”, никаких панацей для лечения общественных бедствий. Указав на это признание, Энгельс замечает: “В этом он тоже прав. Еще не совершенна та общественная философия, которая выдает два три положения за свой конечный результат и предлагает “мориносовые пилюли”. Нам не так нужны голые результаты, как изучение. Результаты без развития, которое ведет к ним – ничто: это мы уже знаем со времени Гегеля. А результаты, которые фиксируются как неизменные и не кладутся в основу дальнейшего развития, хуже, чем бесполезны. Но результаты все-таки должны принять определенную, хотя и временную форму; развитие должно вывести их из туманной неопределенности и сделать из них ясные мысли”.        

В течение времени, протекшего с тех пор, как написаны были эти строчки, социальная “философия Маркса-Энгельса тоже пришла в своем развитии к известным результатам, которые получили первое систематическое выражение в “Манифесте Коммунистической партии” и затем пополнялись в других сочинениях авторов. Эти результаты никогда не грешили туманной неопределенностью... Но если справедливо замечание Энгельса о том, что надо дорожить не столько результатами, сколько тем развитием, которое ведет к ним, и что вообще результаты имеют лишь временное значение, то можно спросить себя: не устарели ли результаты, изложенные в “Манифесте” и не осуждены ли они дальнейшим ходом того самого развития, которое некогда привело к ним? Один остроумный француз заметил, что он не хотел бы думать  как Вольтер в такое время, когда Вольтер думал бы иначе. Если бы мы захотели думать, как Маркс и Энгельс в такое время, когда Маркс и Энгельс думали бы иначе, то показали бы этим полную неспособность усвоить живой критический дух их учения и, отстаивая его мертвую букву, мы были бы от него гораздо дальше, чем те догматики, о которых говорил Маркс в цитированном выше письме к Арнольду Руге”.

“Маркс и Энгельс беспощадно критиковали все существующее и не боялись результатов своей критики. Ученики Маркса и Энгельса не должны   бояться критиковать результаты, добытые их учителями.

“Казалось бы, что это само собой разумеется, и что говорить об этом излишне, говорит Г.В. Плеханов, но это не правда, что это само собой разумеется и совсем не излишне об этом говорить теперь, в наше время, когда самой высокой добродетелью провозглашается слепая вера в мудрость “философов”, заседающих в Политбюро ЦК ВКП, которые “имеют в своих портфелях разрешение всех загадок и глупому миру не посвященных пролетариев остается только раскрыть рот, чтобы ловить жаренных рябчиков абсолютной науки”. Совсем не лишне об этом говорить, когда “всякая критика линии партии, линии ЦК ВКП и справа и слева считается меньшевизмом”, со всеми вытекающими отсюда последствиями для дерзновенных критиков. Неправда, что ЦК ВКП не имеет “мориносовых пилюль”, никаких панацей для лечения общественных недугов”, если бы не имел, то критику считал не только уделом дерзких головорезов, но долгом каждого марксиста, долгом каждого революционера. А что они похожи на догматиков, о которых говорил К. Маркс и по мысли Г. В. Плеханова стоят гораздо дальше от Маркса, чем эти догматики, так в наше время никого, уважаемый папаша русского марксизма, в ЦК ВКП этим не смутишь.

Хорошо Вам, уважаемый Г. В. Плеханов, говорить что “ученики Маркса-Энгельса не должны бояться критиковать результаты добытые их учителями”, когда Вы находитесь вне пределов досягаемости. А мы вот следуя Вашему совету, попробовали критиковать “результаты”, добытые учениками Маркса-Энгельса и испытали и испытываем неловкости “результатов” нашей критики. Но так как Вы нас учили, следуя Марксу-Энгельсу, не “отступать от столкновения с предержащими властями”, то мы решили продолжать думать так, как бы думали Маркс и Энгельс, находясь в нашем положении.

И это делаем потому, что: “сознательные рабочие, ведя дальше свое движение, должны постоянно оглядываться на пройденный рабочим движением путь и обдумывать снова и снова, правилен ли этот путь, нет ли возможности улучшить его”. И потому, что: “Только людям не умным и боящимся участия широких масс в политике кажутся неуместными или излишними открытые и страстные споры о тактике, которые постоянно наблюдаются в рабочей печати. На самом деле именно эти горячие споры и помогают тому, чтобы все рабочие втягивались, приучались всесторонне обдумывать свою, рабочую политику, вырабатывали твердую, ясную, определенную классовую линию движения”, как говорил другой, бывший в то время, когда Вы писали свое “Предисловие” в 1900 г. Вашим другом и соратником, другой ученик Маркса и Энгельса Н. Ленин.                              

Но кроме того этот же Н. Ленин говорил: “Бывают такие споры и такая борьба мнений в печати, которые помогают читателям понять вопросы политики, глубже дать себе отчет в их значении, тверже решить их”.

“Бывают споры, которые вырождаются в перебранку, в сплетни и дрязги”.

“Передовым рабочим, которые знают свою ответственность за ход работы, превращающей и организующей пролетариат, на­до внимательнейшим образом смотреть за тем, чтобы неизбежные споры, неизбежная борьба мнений не вырождались в перебранку, сплетни, дрязги, клевету”.

Он же находил, что “политическая невоспитанность россиян сказывается, между прочим, в неумении искать точных доказательств по спорным и важным историческим вопросам, в наивном доверии к восклицаниям и выкрикам, к заверениям и клятвам заинтересованных лиц”. (стр. 14) И что “Всякий разумный человек понимает, что если идет горячая борьба из-за какого бы то не было предмета то для установления истины необходимо не ограничиваться заявлениями спорящих сторон, а самому проверять факты и документы, самому разбирать есть ли показания свидетелей и достоверны ли эти показания.

“Спора нет, это сделать не всегда легко. Гораздо “легче” брать на веру то, что попадается, что доведется услышать, о чем более “открыто” кричат и тому подобное.

Но только людей, удовлетворяющихся этим, зовут “легонькими” легковесными людьми, и никто с ним серьезно не считается. Без известного самостоятельного труда ни в одном серьезном деле истины не найти, и кто боится труда, тот сам себя лишает возможности найти истину”. (стр. 84).

“Только тот заслуживает названия члена партии и созидателя рабочей партии, кто внимательно изучает, обдумывает и самостоятельно решает вопросы и судьбы своей партии” (стр. 116).

“Поэтому мы обращаемся только к тем рабочим, которые этого труда не боятся, которые решились самостоятельно разбираться и стараться найти факты, документы, свидетельские показания”. (стр. 84).

При чем не бояться критиковать результаты добытые Марксом-Энгельсом, ни Плехановым, ни Лениным и ни ЦК РКП.

Тов. Ленин говорит: “Тов. Чудновский говорил здесь о том, что он позволил себе подвергнуть действия комиссаров резкой критике. Здесь не может быть речи о том можно или нельзя позволить себе резкой критики, эта критика составляет долг революционера, и народные комиссары не считают себя непогрешимыми. Критика долг революционера!”

 

1. Бюрократическое вранье и пролетариат

Всякий, грамотный и неграмотный рабочий и крестьянин, неожиданно оглушен воем и криками, всех партийно-советских профессиональных бюрократов о “самокритике”.

Каждая газета, каждый журнал только что голосили, завывали, требуя расправы со всяким иначе-думающим: оппозиционным рабочим, крестьянином и пролетарским интеллигентом, требуя применения крови и железа, требуя расправ направо и налево. И вот: рассовав не одну тысячу рабочих, крестьян и интеллигентов по тюрьмам и ссылкам очень “социалистического” отечества, эта бюрократическая орава вдруг заголосила благим матом о “критике”, “самокритике”, о “беспощадной, сверху до низу, критике”! В чем дело? Почему эта бюрократическая орава, решающая все важнейшие вопросы многомиллионной страны, в дали от пролетарских и крестьянских глаз, в тиши кабинетов политбюро ЦК ВКП (б), постановления которого объявляются более непогрешимыми, чем постановления святейшего синода, почему она, только что расправившись с честнейшими рабочими, крестьянами и интеллигентами без всякого гласного суда, без права защиты, Шемякинским судом застенков, только потому, что эти честные революционеры дерзнули сметь свое суждение иметь, да и высказать его, расправившись более жестоко чем самое подлое из подлых буржуазных правительств (Бела Кун осужден буржуазным, гласным судом к 3 месяцам тюрьмы, а организатор побега из германской тюрьмы, т. Браун, осужден на 6 месяцев), вдруг провозглашает лозунг самокритики!!

Партийные и беспартийные рабочие, крестьяне и интеллигенты ошеломлены этим наглым лицемерием и стоят в недоумении. – Неужели поворот? Неужели теперь над иначе-думающим, чем бюрократия из Политбюро ЦК ВКП (б), рабочими, крестьянами, интеллигентами не будут учинять безгласной, в тиши подвалов ГПУ, внесудебной расправы за то, что они будут высказываться на собрании и в печати? Неужели отныне постановления бюрократии, заседающей в Политбюро ЦК ВКП (б), теряют свою святость, и неприкосновенность? Неужели постановления оравы бюрократов, съезжающихся на вселенские и поместные соборы (партсъезды), можно критиковать и  вести борьбу за их изменение, набирая большинство? Разумеется, нет. Это очередной обман бюрократии.

Недовольство рабоче-крестьянских масс всевластием, бесконтрольностью, произволом, казнокрадством бюрократии, неспособной даже на самое простое дело: обеспечить хлебом города страны, экспортирующей хлеб, настолько велико, что бюрократия, организованная в господствующий класс и партию, стоящая во главе производства, распределения и государства, вновь почувствовала, что расправа с оппозиционными пролетариями, крестьянами и интеллигенцией не помогли ей, и почва под ее ногами стала более горячей, чем когда либо. Вот почему она так неистово завопила о “бюрократизме”, о “самокритике”.

Но, разумеется, “самокритика”, “критика” – должны идти на пользу бюрократии, укоренить власть и господство бюрократии, очистив ряды этой бюрократии от явных казнокрадов, растлителей, бандитов, особенно озлобляющих пролетариат и крестьянство, и этим путем отвести их недовольство самой системой господства бюрократии на мелочи: на уголовные делишки мелкой сошки от бюрократии, бюрократической мелкой шпанки. Бюрократия борется за “честных” бюрократов и призывает рабочих и крестьян помочь ей почистить бюрократические конюшни. Вот рамки “критики”, “самокритики”, выход за которые бюрократия будет “пресекать” всеми средствами: подкупом, клеветой, тайной расправой в ГПУ, ссылками и тюрьмами. Рабочий класс, трудовики крестьяне, а также честная, пролетарски мыслящая интеллигенция – будут бороться за уничтожение господства бюрократии, за слом всей бюрократической машины, за устранение бюрократии от руководства производством и за замену ее Советами Рабочих Депутатов предприятий, выбирающими   все   органы   управления   промышленностью: правления трестов, синдикатов, ВСНX, в то же время делая эти Советы “основными ячейками государственной власти” (программа РКП (б)); они будут бороться за устранение бюрократии от руководства торговлей, за уничтожение всех наркомторгов, госторгов, и передачи всех капиталов, прав и обязанностей кооперации; они будут бороться за устранение бюрократии от государственного контроля и передачи всех прав и обязанностей бюрократической, а не рабоче-крестьянской инспекции, производственным (профессиональным) союзам; они будут бороться за рабочее государство, за диктатуру пролетариата, за пролетарскую демократию, зная, что бюрократия не способна, хоть в какой-нибудь значительной мере, уничтожить казнокрадство, взяточничество, произвол, издевательства, угнетение  и эксплуатацию  рабоче-крестьянской массы.

И хотя в своей повседневной борьбе пролетариат будет бороться за частичные требования, за частичное уничтожение бюрократического зла, повышение заработной платы, улучшение охраны труда и прочие реформы социал-бюрократического режима, но борясь с бюрократическим злом, пролетариат должен знать природу этого зла, которая лежит в самой системе государственного капитализма, во всей системе социал-бюрократического строя.

Только уничтожение этого строя и замена его рабочим государством уничтожит самую почву бюрократии и пакостей ее.

2. Бюрократическая ложь в прошлом и настоящем

Не первый раз социал-бюрократия криками о критике, самокритике, о демократии советской и пролетарской, заглушает свой страх перед растущим недовольством рабоче-крестьянских масс, прикрывая в тоже время этим “свободолюбивым” завыванием расправы с иначе-мыслящими пролетариями, крестьянством и интеллигенцией.

Все помнят, как в 1923 году после самых свирепых расправ с пролетариями из Рабочей Группы РКП (б), преступления которых состояли в том, что они выступили с критикой теории и практики бюрократии в “Манифесте Рабочей Группы”, выступили с критикой “скопом”, группой, критикой организованной, все помнят, как учинив свирепую, тайную, подвально-гепеускую расправу над ними, бюрократия тогда также заголосила благим матом о советской демократии, о пролетарской демократии. Как потом, в 1924-25 годах, когда недовольство рабоче-крестьянских масс стало выливаться в стихийные забастовки и восстания,  эта бюрократия вновь и вновь завопила о “критике” и “самокритике”. Так на 13-ой Московской партконференции  в январе 1925 года теперешний вожак бюрократии Сталин говорил: “Вопрос стоит так: либо мы, вся партия, дадим беспартийным рабочим и крестьянам критиковать себя, либо нас пойдут критиковать путем восстаний”. Грузинское восстание – это была критика. Тамбовское восстание – тоже была критика. Восстание в Кронштадте – чем же это не критика?

“Одно из двух: либо мы откажемся от чиновничьего благополучия и чиновничьего подхода к делу, не будем бояться критики, и дадим критиковать себя, всем беспартийным рабочим, и крестьянам, которые ведь испытывают на собственной спине, результаты наших ошибок; либо недовольство будет накапливаться, будет нарастать и тогда критика пойдет путем восстаний”.1

Кто не узнает в этой речи испуганного, паникерствующего чинушу, до которого докатились волны рабоче-крестьянского недовольства, и который все пообещает, чтобы потом, как только усмирят рабочих и крестьян совокупным действием лжи, провокаций, подкупов и насилия, обмануть их?

“Тамбовское, грузинское и кронштадтское восстания – это была критика”. Критика рабочих и крестьян принимала форму восстаний и забастовок потому, что они до сих пор не имели права иной критики линии правящей бюрократии и ее партии, права критики устным и печатным словом, – сознается Сталин, поэтому то он и говорит: “Либо мы дадим критиковать себя (бюрократию) всем беспартийным рабочим и крестьянам, либо недовольство будет накапливаться, нарастать и тогда пойдет критика путем вос­станий”.[1]                        

Значит, по признанию вожака бюрократии Сталина, до 1925 года рабочие и крестьяне были лишены всех политических прав: свободы слова, печати, собраний, организаций партии (свободы союзов), лишены права критики.

Всевластие, произвол, насилия бюрократии не имеют никако­го предела. Потому-то рабочие и крестьяне, испытывая на собст­венной спине результаты политики Сталиных и Ко, и доведенные до отчаяния, решили выявить свое недовольство путем  восстаний и забастовок.

“Либо мы откажемся от чиновничьего благополучия, и чиновничьего подхода к делу, не будем бояться критики и дадим критиковать себя всем беспартийным рабочим и крестьянам, – либо недовольство будет накапливаться, нарастать и тогда критика пойдет путем восстаний”.

Сам вожак бюрократии от имени всей бюрократии изрекает “свободолюбивые” либеральные фразы и выбалтывает, что на эти фразы его вынуждает страх перед растущим недовольством рабочих и крестьян, которое может вылиться в форму восстаний. Кроме того, этот главчинуша зовет своих собратий отказаться от чиновничьего благополучия, от чиновничьего подхода к делу, т.е. призывает их изменить своей мелкобуржуазно-бюрократической природе. Разумеется, что из этого ничего не вышло. И сам вожак, как и вся орава чиновников, как были бюрократами, так ими и остались.

Замечательно в этом паническом признании вожака бюрократии то, что “чиновничий” “бюрократический” подход к делу загонял недовольство внутрь: что всякая критика со стороны рабочих и крестьян и справа и слева всей линии этих бюрократов и их партии считалась меньшевизмом и контрреволюцией и с ней расправлялись втихомолку, вдали от пролетарских глаз, в тиши подвалов ГПУ, и тем не менее это не спасло бюрократию, и вожак зовет ее отказаться от бюрократического подхода к делу, и дать возможность критиковать себя, не доводя своим “бюрократическим подходом к делу” – т.е. произволом и насилием, рабочих и крестьян, до критики путем восстаний и забастовок.

“Самая большая опасность, – продолжает Сталин, – состоит в том, что многие наши товарищи не понимают этой особенности положения в данный момент. Часто говорят: что же в Москве наши лидеры взяли за моду говорить о крестьянстве. Это должно быть не серьезно. Это дипломатия. Москве нужно чтобы эти речи говорились для заграницы. А мы будем продолжать старую политику” (там же). “Вся беда, самая большая опасность состоит в том, что местные работники будут рассматривать новую линию не как линию, а как способ объегоривания заграницы, и будут по старому, по чиновничьи, подходить к делу, рассматривая, как и раньше, всякую критику и справа и слева, и со стороны крестьян и со стороны рабочих, как меньшевизм, как контрреволюцию, и по старому же будут расправляться с нею: будут “тащить и не пускать”.

Сталин сознается, что ему могут не поверить даже его товарищи, так как часто говорились эти “свободолюбивые” речи о свободе критики для обмана рабоче-крестьянских масс, и местные работники могут посмотреть на это как на очередной трюк, фокус на предмет обмана рабоче-крестьянских масс.

Так оно и оказалось. Если бы была свобода критики с 1925 года для всех рабочих и крестьян, то зачем же вновь в 1928 году заговаривать о “самокритике” и “критике”? Тогда обманывали на “критике” для всех рабочих и крестьян, а теперь на “самокритике”.

Не только беспартийным рабочим и крестьянам нельзя критиковать всевластвующую бюрократию, т.е. издавать газеты, журналы, книги не бюрократического толка, не казенного направления, выступать на собраниях, организовываться в группы, партии и выступать на выборах, конкурируя с партийной бюрократией, но и нельзя было выступать с критикой партийным же товарищам, а как только выступили, да попробовали отстаивать свою точку зрения, и бороться в партии за большинство, так тогда с ними расправлялись со свирепостью  и жестокостью, которой позавидовали бы даже твердолобые фашисты Италии, расправляющиеся с коммунистами, в большинстве случаев, через гласный суд. А у нас гласный суд существует для воров, убийц, растлителей, казнокрадов, белобандитов,  генералов, капиталистов и их наймитов, а с инакомыслящими пролетариями, крестьянами и интеллигентами расправляются втихомолку в тиши подвалов ГПУ. И пока не обеспечат за рабочими, крестьянами, интеллигенцией самых элементарных прав на гласный суд и на право защиты, которые признаны за всеми категориями уголовных преступников, а так же за шпионами, провокаторами, жандармами, генералами и т.д. и т.п., пока с инакомыслящими рабочими, крестьянами, интеллигентами будут расправляться в тиши подвалов ГПУ без права гласной защиты, пока будет существовать для них Шемякинский суд застенков, – до тех пор рабочие и крестьяне не могут поверить бюрократии и их вожакам, что они действительно допускают свободу критики, до тех пор всякие разговоры о критике и самокритике  есть наглая ложь, обман и провокация.

В 1925 году бюрократия выступила с лозунгом “критики для всех рабочих и крестьян”. В 1928 году с лозунгом самокритики. Но цена этим лозунгам одна и та же, ибо и в 1925 и в 1928 годах ГПУ расправлялось и продолжает расправляться со всяким  инакомыслящим рабочим, крестьянином и интеллигентом в своих застенках без гласного суда, без прав защиты. И пока томятся в тюрьмах и ссылках рабочие, крестьяне и интеллигенты, засаженные туда за инакомыслие, за политику, без гласного суда, без права гласной защиты, до тех пор никто не может поверить клятвам и заверениям Сталиных и Ко, что это не очередной  бюрократический обман.

 


Следующая часть

[1] См. “Правда” №24 за 30 января 1925 г.

Сайт управляется системой uCoz