Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 81
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 82-83; 84; 85; 86; 87.
№ 81 11-й год изд. - Январь 1940 г. № 81
Содержание
Двойная звезда: Гитлер - Сталин.
Почему я согласился выступить перед комиссией Дайеса?
Еще и еще раз о природе СССР.
Два письма в редакцию New York Times.
Разное
Двойная звезда: Гитлер - Сталин
Когда Гитлер молниеносно вторгается в Польшу с Запада, Сталин осторожно, крадучись вступает в Польшу с Востока. Когда Гитлер, задушив 23 миллиона поляков, предлагает прекратить "бесполезную" войну, Сталин, через свою дипломатию и свой Коминтерн, восхваляет преимущества мира. Когда Сталин занимает стратегические позиции в Прибалтике, Гитлер услужливо вывозит оттуда своих немцев. Когда Сталин наступает на Финляндию, печать Гитлера -- единственная в мире -- выражает Кремлю свою полную солидарность. Орбиты Гитлера и Сталина связаны какой-то внутренней связью. Какой именно? И на долго ли?
Двойные звезды бывают "оптические", т. е. мнимые, и "физические", т. е. составляющие действительную пару, причем одна вращается около другой. Представляют ли Гитлер и Сталин на нынешнем багровом небосклоне мировой политики действительную или мнимую двойную звезду? И если действительную, то кто вокруг кого вращается?
Сам Гитлер сдержанно говорит о прочном "реалистическом" пакте. Сталин предпочитает молча сосать трубку. Политики и журналисты враждебного лагеря, с целью перессорить друзей, изображают Сталина -- главной звездой, а Гитлера -- спутником. Попробуем разобраться в этом непростом вопросе, не забывая, однако, что орбиты мировой политики не поддаются такому точному определению, как орбиты небесных тел.
Возникнув гораздо позже западных соседей, капиталистическая Германия создала самую передовую и динамическую индустрию на континенте Европы, но зато оказалась обделенной при первоначальном разделе мира. "Мы его переделим заново", провозгласили германские империалисты в 1914 году. Они ошиблись. Аристократия мира объединилась против них и одержала победу. Ныне Гитлер хочет повторить эксперимент 1914 г. в более грандиозном масштабе. Он не может не хотеть этого: взрывчатый германский капитализм задыхается в старых границах. И тем не менее задача Гитлера неразрешима. Если бы он даже одержал военную победу, передел мира в пользу Германии не удастся. Германия пришла слишком поздно. Капитализму тесно во всех странах. Колонии не хотят быть колониями. Новая мировая война даст новый грандиозный толчок движению независимости угнетенных народов. Германия пришла слишком поздно.
Гитлер меняет свои "дружбы", свои оценки наций и государств, нарушает договоры и обязательства, обманывает врагов и друзей, -- но все это диктуется единством цели: новым переделом мира. "Германия в настоящее время не мировая держава", говорит Гитлер в своей книге; но "Германия будет мировой державой или ее не будет вовсе". Превратить объединенную Германию в базу для господства над Европой; превратить объединенную Европу в базу для борьбы за мировое господство, следовательно, за оттеснение, ослабление, унижение Америки, -- эта задача Гитлера остается неизменной. Ею он оправдывает тоталитарный режим, который стальным обручем сдавил классовые противоречия внутри немецкой нации.
СССР характеризуется прямо противоположными чертами. Царская Россия оставила после себя отсталость и нищету. Миссия советского режима состоит не в том, чтоб найти новые пространства для производительных сил, а в том, чтобы создать производительные силы для старых пространств. Хозяйственные задачи СССР не требуют расширения границ. Состояние производительных сил не допускает большой войны. Наступательная сила СССР невелика. Оборонительная сила по-прежнему в его пространствах.
Со времени последних "успехов" Кремля стало модой сравнивать нынешнюю московскую политику со старой политикой Великобритании, которая, сохраняя по возможности нейтралитет, поддерживала равновесие в Европе и в то же время крепко держала ключ от этого равновесия в своих руках. На основании этой аналогии, Кремль стал на сторону Германии, как более слабой стороны, чтобы, в случае слишком больших успехов Германии, перекинуться на сторону противного лагеря. Здесь все опрокинуто на голову. Старая политика Лондона была возможна, благодаря огромному экономическому перевесу Великобритании над всеми странами Европы. Советский Союз, наоборот, является, в экономическом смысле, самой слабой из великих держав. В марте этого года, Сталин, после ряда лет неслыханного официального хвастовства, впервые заговорил на съезде партии о сравнительной производительности труда в СССР и на Западе. Целью его экскурсии в область мировой статистики было объяснить ту нищету, в которой все еще живут народы СССР. Чтобы догнать в отношении чугуна Германию, по расчету на душу населения, СССР должен был бы производить не 15 миллионов тонн в год, как ныне, а 45 миллионов; чтоб догнать С. Штаты надо было бы довести ежегодную выплавку до 60 миллионов, т. е. повысить в четыре раза. Так же, и даже еще менее благоприятно, обстоит дело со всеми остальными отраслями хозяйства. Сталин выразил, правда, надежду на то, что Советский Союз догонит передовые капиталистические страны в течение ближайших 10-15 лет. Срок, разумеется, гадательный! Но до истечения этого срока участие СССР в большой войне означало бы, во всяком случае, борьбу с неравным оружием.
Моральный фактор, не менее важный, чем материальный, резко изменился за последние годы к худшему. Тенденция к социальному равенству, возвещенная революцией, растоптана и поругана. Надежды масс обмануты. В СССР есть 12-15 миллионов привиллегированного населения, которое сосредоточивает в своих руках около половины национального дохода и называет этот режим "социализмом". Но кроме того в стране есть около 160 миллионов, которые задушены бюрократией и не выходят из тисков нужды.
Отношение к войне у Гитлера и Сталина, в известном смысле прямо противоположное. Тоталитарный режим Гитлера вырос из страха имущих классов Германии перед социалистической революцией. Гитлер получил мандат от собственников, какою угодно ценою спасти их собственность от угрозы большевизма и открыть им выход на мировую арену. Тоталитарный режим Сталина вырос из страха новой касты революционных выскочек перед задушенным ею революционным народом. Война опасна для обоих. Но Гитлер не может разрешить своей исторической миссии иными путями. Победоносная наступательная война должна обеспечить экономическое будущее германского капитализма и вместе с тем национал-социалистический режим.
Иное дело Сталин. Он не может вести наступательной войны с надеждой на успех. К тому же она не нужна ему. В случае вовлечения СССР в мировую войну, с ее неисчислимыми жертвами и лишениями, все обиды и насилия, вся ложь официальной системы вызовут неизбежно глубокую реакцию со стороны народа, который совершил в этом столетии три революции. Никто не знает этого лучше, чем Сталин. Основная идея его внешней политики: избежать большой войны.
К изумлению дипломатических рутинеров и пацифистских ротозеев, Сталин оказался в союзе с Гитлером по той простой причине, что опасность большой войны могла идти только со стороны Гитлера, и что, по оценке Кремля, Германия сильнее своих нынешних противников. Длительные московские совещания с военными делегациями Франции и Англии послужили не только прикрытием переговоров с Гитлером, но и прямой военной разведкой. Московский штаб убедился, очевидно, что союзники плохо подготовлены к большой войне. Насквозь милитаризованная Германия есть страшный враг. Купить ее благожелательность можно только путем содействия ее планам. Этим и определилось решение Сталина.
Союз с Гитлером не только отодвигал непосредственную опасность вовлечения СССР в большую войну, но и открывал возможность получить непосредственные стратегические выгоды. В то время, как на Дальнем Востоке, Сталин, уклоняясь от войны, в течение ряда лет отступал и отступал, на западной границе обстоятельства сложились так, что он мог убегать от войны -- вперед, т. е. не сдавать старые позиции, а захватывать новые. Печать союзников изображает дело так, будто Гитлер оказался пленником Сталина и подчеркивает громадность выгод, которые получила Москва засчет Германии: половина Польши (на самом деле, по числу населения, около трети,) плюс господство над восточным побережьем Балтийского моря, плюс открытая дорога на Балканы и пр. Выгоды, полученные Москвой, несомненно, значительны. Но окончательный счет еще не подведен. Гитлер начал борьбу мирового масштаба. Из этой борьбы Германия выйдет либо хозяином Европы и всех ее колоний, либо раздавленной. Обеспечить свою восточную границу накануне такой войны являлось для Гитлера вопросом жизни и смерти. Он заплатил за это Кремлю частями бывшей царской империи. Неужели это дорогая плата?
Разговоры о том, будто Сталин "обманул" Гитлера своим вторжением в Польшу и своим нажимом на балтийские страны, совершенно вздорны. Вероятнее всего, именно Гитлер навел Сталина на мысль завладеть восточной Польшей и наложить руку на Прибалтику. Так как национал-социализм вырос на проповеди войны против Советского Союза, то Сталин не мог, конечно, поверить Гитлеру на честное слово. Переговоры велись в "реалистических" тонах. "Ты боишься меня? -- говорил Гитлер Сталину, -- ты хочешь гарантий? возьми их сам." И Сталин взял.
Изображать дело так, будто новая западная граница СССР навсегда преграждает Гитлеру путь на Восток, значит нарушать все пропорции. Гитлер разрешает свою задачу по этапам. Сейчас в порядке дня стоит разрушение Великобританской Империи. Ради этой цели можно кое-чем поступиться. Путь на Восток предполагает новую большую войну между Германией и СССР. Когда очередь дойдет до нее, то вопрос о том, на какой черте начнется столкновение, будет иметь второстепенное значение.
Наступление на Финляндию находится, как будто, в противоречии со страхом Сталина перед войной. На самом деле это не так. Кроме планов, есть логика положения. Уклоняясь от войны, Сталин пошел на союз с Гитлером. Чтоб застраховать себя от Гитлера, он захватил ряд опорных баз на балтийском побережьи. Однако, сопротивление Финляндии угрожало свести все стратегические выгоды к нулю и даже превратить их в свою противоположность. Кто, в самом деле, станет считаться с Москвой, если с ней не считается Гельсингфорс? Сказав А, Сталин вынужден сказать Б. Потом могут последовать другие буквы алфавита. Если Сталин хочет уклониться от войны, то это не значит, что война пощадит Сталина.
Берлин явно подталкивал Москву против Финляндии. Каждый новый шаг Москвы на Запад делает более близким вовлечение Советского Союза в войну. Еслиб эта цель оказалась достигнутой, мировое положение значительно изменилось бы. Ареной войны стал бы Ближний и Средний Восток. Ребром встал бы вопрос об Индии. Гитлер вздохнул бы с облегчением и, в случае неблагоприятного поворота событий, получил бы возможность заключения мира засчет Советского Союза. В Москве несомненно со скрежетом зубовным читали дружественные статьи германской печати по поводу наступления Красной армии на Финляндию. Но зубовный скрежет не есть фактор политики. Пакт остается в полной силе. И Сталин остается сателитом Гитлера.
Непосредственные выгоды пакта для Москвы несомненны. Пока Германия связана на Западном фронте, Советский Союз чувствует себя гораздо более свободным на Дальнем Востоке. Это не значит, что он предпримет здесь наступательные операции. Правда, японская олигархия еще менее, чем московская, способна на большую войну. Но у Москвы, которая вынуждена стоять лицом к Западу, не может быть сейчас ни малейшего побуждения углубляться в Азию. В свою очередь, Япония вынуждена считаться с тем, что может получить со стороны СССР серьезный и даже сокрушительный отпор. В этих условиях Токио должен предпочесть программу своих морских кругов, т. е. наступление не на Запад, а на Юг, в сторону Филиппин, голландской Индии, Борнео, французского Индо-Китая, британской Бармыи Соглашение между Москвой и Токио на этой почве симметрично дополнило бы пакт между Москвой и Берлином. Вопрос о том, какое положение создалось бы при этом для Соединенных Штатов, не входит в рассмотрение настоящей статьи.
Ссылаясь на недостаток сырья в СССР, мировая печать не устает твердить о незначительности той экономической помощи, которую Сталин может оказать Гитлеру. Дело совсем не решается так просто. Недостаток сырья в СССР имеет относительный, а не абсолютный характер; бюрократия намечает слишком высокие темпы промышленного развития и не умеет соблюдать пропорции между разными частями хозяйства. Если снизить на один-два года темпы роста известных отраслей промышленности с 15% до 10%, до 5% или оставить промышленность на прошлогоднем уровне, то сразу окажутся значительные излишки сырья. Абсолютная морская блокада германской внешней торговли должна, с другой стороны, направить значительный поток германских товаров в Россию, в обмен на советское сырье.
Не нужно также забывать, что СССР скопил и продолжает скоплять огромные запасы сырья и продовольствия для задач обороны. Известная часть этих запасов представляет потенциальный резерв Германии. Москва может, наконец, дать Гитлеру золото, которое, несмотря на все автаркические усилия, остается одним из главных нервов войны. Наконец, дружественный "нейтралитет" Москвы чрезвычайно облегчает Германии пользоваться ресурсами Прибалтики, Скандинавии и Балкан. "Совместно с Советской Россией -- не без основания писал "Volkischer Beobachter", орган Гитлера, 2 ноября -- мы господствуем над источниками сырья и продовольствия всего Востока."
За несколько месяцев до заключения пакта между Москвой и Берлином в Лондоне оценивали значение экономической помощи, которую СССР может оказать Германии, гораздо более трезво, чем сейчас. Официозное исследование Королевского Института внешних сношений, посвященное "Политическим и стратегическим интересам Соединенного Королевства" (предисловие помечено мартом 1939 г.), говорит по поводу советско-германского сближения: "опасность для Великобритании подобной комбинации может быть чрезвычайно большой." "Приходится спросить, -- продолжает коллективный автор, -- в какой мере Великобритания могла бы надеяться достигнуть решительной победы в борьбе с Германией, если-бы восточная граница Германии не была блокирована с суши?" Эта оценка заслуживает большого внимания. Не будет преувеличением сказать, что союз с СССР уменьшает для Германии тяжесть блокады не менее, как на 25%, а может быть и значительно более.
К материальной поддержке надо прибавить -- если это слово здесь уместно -- моральную. До конца августа Коминтерн требовал освобождения Австрии, Чехословакии, Албании, Абиссинии и совершенно молчал о британских колониях. Сейчас Коминтерн молчит о Чехии, поддерживает раздел Польши, но зато требует освобождения Индии. Московская "Правда" нападает на удушения свобод в Канаде, но молчит о кровавых расправах Гитлера над чехами и гангстерских пытках над польскими евреями. Все это значит, что Кремль очень высоко оценивает силу Германии.
И Кремль не ошибается. Германия оказалась, правда, неспособна обрушить на Францию и Великобританию "молниеносную" войну; но ни один серьезный человек и не верил в такую возможность. Однако, величайшим легкомыслием отличается та международная пропаганда, которая торопится изображать Гитлера, как загнанного в тупик маньяка. До этого еще очень далеко. Динамическая индустрия, технический гений, дух дисциплины, все это налицо; чудовищная военная машина Германии еще себя покажет. Дело идет о судьбе страны и режима. Польское правительство и чехословацкое полуправительство находятся сейчас во Франции. Кто знает, не придется ли французскому правительству вместе с бельгийским, голландским, польским и чехословацким искать убежища в Великобритании?и Я ни на минуту не верю, как уже сказано, в осуществление замыслов Гитлера относительно pax germanica и мирового господства. Новые государства, и не только европейские, встанут на его пути. Германский империализм пришел слишком поздно, его милитаристические беснования закончатся величайшей катастрофой. Но прежде, чем пробьет его час, многое и многие будут сметены в Европе. Сталин не хочет быть в их числе. Он больше всего остерегается, поэтому, оторваться от Гитлера слишком рано.
Пресса союзников жадно ловит симптомы "охлаждения" между новыми друзьями и со дня на день предсказывает их разрыв. Нельзя, конечно, отрицать, что Молотов чувствует себя не очень счастливым в объятиях Риббентропа. В течение целого ряда лет всякая внутренняя оппозиция в СССР клеймилась, преследовалась и уничтожалась, в качестве агентуры наци. После завершения этой работы Сталин вступает в тесный союз с Гитлером. В стране есть миллионы людей, связанных с расстрелянными и заключенными в концентрационные лагери, за мнимую связь с наци, -- и эти миллионы являются ныне осторожными, но крайне действительными агитаторами против Сталина. К этому надо прибавить секретные жалобы Коминтерна: иностранным агентам Кремля приходится нелегко. Сталин несомненно пытается оставить открытой и другую возможность. Литвинов был показан неожиданно на трибуне мавзолея Ленина 7 ноября; в юбилейном шествии несли портреты секретаря Коминтерна, Димитрова, и вождя немецких коммунистов, Тельмана. Все это относится, однако, к декоративной стороне политики, а не к ее существу. Литвинов, как и демонстративные портреты нужны были прежде всего для успокоения советских рабочих и Коминтерна. Лишь косвенно Сталин дает этим понять союзникам, что, при известных условиях, он может пересесть на другого коня. Но только фантазеры могут думать, что поворот внешней политики Кремля стоит в порядке дня. Пока Гитлер силен, -- а он очень силен, -- Сталин останется его сателитом.
* * *
Все это может быть и верно, -- скажет внимательный читатель, -- но где же у вас революция? Неужели Кремль не считается с ее возможностью, вероятностью, неизбежностью? И неужели расчет на революцию не отражается на внешней политике Сталина? Замечание законно. В Москве меньше всего сомневаются в том, что большая война способна вызвать революцию. Но война не начинается с революции, а заканчивается ею. Прежде чем разразилась революция в Германии (1918 г.), немецкая армия успела нанести смертельные удары царизму. Так и нынешняя война может опрокинуть кремлевскую бюрократию задолго до того, как революция начнется в какой-либо из капиталистических стран. Наша оценка внешней политики Кремля сохраняет, поэтому, свою силу, независимо от перспективы революции.
Однако, чтоб правильно ориентироваться в дальнейших маневрах Москвы и эволюции ее отношений с Берлином, необходимо ответить на вопрос: хочет ли Кремль использовать войну для развития международной революции и, если хочет, то как именно? 9 ноября Сталин счел необходимым в крайне резкой форме опровергнуть сообщение о том, будто он считает, что "война должна продолжаться как можно дольше, дабы участники ее полностью истощились". На этот раз Сталин сказал правду. Он не хочет затяжной войны по двум причинам: во-первых, она неизбежно вовлекла бы в свой водоворот СССР; во-вторых, она столь же неизбежно вызвала бы европейскую революцию. Кремль вполне основательно страшится одного и другого.
и"Внутреннее развитие России -- говорит уже цитированное исследование лондонского Королевского Института, -- направляется к образованию "буржуазии" директоров и чиновников, которые обладают достаточными привиллегиями, чтобы быть в высшей степени довольными статус квои В различных чистках можно усмотреть прием, при помощи которого искореняются все те, которые желают изменить нынешнее положение дел. Такое истолкование придает вес тому взгляду, что революционный период в России закончился, и что отныне правители будут стремиться лишь сохранить те выгоды, которые революция доставила им." Это очень хорошо сказано! Свыше двух лет тому назад я писал на страницах этого журнала: "Гитлер борется против франко-русского союза не из принципиальной вражды к коммунизму (ни один серьезный человек не верит более в революционную роль Сталина!), а потому, что хочет иметь руки свободными для соглашения с Москвой против Парижа"и Тогда эти слова истолковывались, как продукт предвзятости. События принесли проверку.
В Москве отдают себе ясный отчет в том, что война больших масштабов откроет эру политических и социальных потрясений. Еслиб там могли серьезно надеяться овладеть революционным движением и подчинить его себе, разумеется, Сталин пошел бы ему на встречу. Но он знает, что революция есть антитеза бюрократии, и что она беспощадно обращается с привиллегированными консервативными аппаратами. Какое жалкое крушение потерпела бюрократическая опека Кремля в китайской революции 1925-1927 г. и в испанской революции 1931-1939 г.! На волнах новой революции должна неизбежно подняться новая международная организация, которая отбросит назад Коминтерн, и нанесет смертельный удар авторитету советской бюрократии на ее национальных позициях в СССР.
Сталинская фракция поднялась к власти в борьбе с так называемым "троцкизмом". Под знаком борьбы с "троцкизмом" прошли затем все чистки, все театральные процессы и все расстрелы. То, что в Москве называют "троцкизмом", выражает по существу страх новой олигархии перед массами. Это наименование, очень условное само по себе, уже успело приобрести международный характер. Я вынужден привести здесь три свежих примера, ибо они очень симптоматичны для тех политических процессов, которые подготовляет война, и вместе с тем наглядно вскрывают источник страхов Кремля перед революцией.
В еженедельном приложении к парижской газете Пари-Суар, от 31 августа 1939 г., передается диалог между французским послом Кулондр и Гитлером 25-го августа, в момент разрыва дипломатических отношений. Гитлер брызжет слюной и хвастает пактом, который он заключил со Сталиным: "реалистический пакт"и "Но, -- возражает Кулондр, -- Сталин обнаружил великое двуличие. Действительным победителем (в случае войны) будет Троцкий. Подумали ли вы об этом?" Я знаю, -- отвечает фюрер, -- но почему же Франция и Англия дали Польше полную свободу действий"и и т. д. Личное имя имеет здесь, разумеется, условный характер. Но не случайно и демократический дипломат и тоталитарный диктатор для обозначения революции употребляют имя лица, которое Кремль считает своим врагом # 1. Оба собеседника солидарны в том, что революция пройдет под враждебным Кремлю знаменем.
Бывший берлинский корреспондент французского официоза, Temps, пишущий ныне из Копенгагена, сообщает в корреспонденции от 24 сентября, что, пользуясь темнотой улиц нынешнего Берлина, революционные элементы расклеили в рабочем квартале такие плакаты: "Долой Гитлера и Сталина! Да здравствует Троцкий!" Так наиболее смелые рабочие Берлина выражают свое отношение к пакту. А революцией будут рукоупотребляют имя лица, которое Кремль считает Хорошо, что Сталину не приходится держать Москву в темноте. В противном случае улицы советской столицы тоже покрылись бы не менее многозначительными плакатами.
Накануне годовщины чешской независимости, 28 октября, протектор барон Нейрат и чешское правительство опубликовали суровые предупреждения по адресу зачинщиков манифестации. "Рабочая агитация в Праге, особенно в связи с угрозой стачки, официально заклеймлена, как дело троцкистских коммунистов". (N. Y. Times, 28 октября). Я совсем не склонен преувеличивать роль "троцкистов" в пражских манифестациях. Однако, самый факт официального преувеличения их роли объясняет, почему хозяева Кремля боятся революции не менее, чем Кулондр, Гитлер и барон Нейрат.
Но разве советизация Западной Украины и Белоруссии (Восточной Польши), как и нынешний приступ к советизации Финляндии, не являются актами социальной революции? И да и нет. Больше нет, чем да. После того, как Красная армия занимает новую территорию, московская бюрократия устанавливает в ней тот режим, который обеспечивает ее господство. Населению разрешено только одобрять проведенные реформы посредством тоталитарного плебисцита. Такого рода переворот осуществим только на завоеванной территории, с немногочисленным и достаточно отсталым населением. Новый глава "советского правительства" Финляндии, Отто Куусинен, -- не вождь революционных масс, а старый чиновник Сталина, один из секретарей Коминтерна, с тугой мыслью и гибкой спиной. Такую "революцию" Кремль конечно, приемлет. Такой "революции" Гитлер не боится.
Руководящий аппарат Коминтерна, состоящий сплошь из Куусиненов и Броудеров, т. е. чиновников-карьеристов, совершенно не пригоден для руководства революционным движением масс. Зато он полезен для прикрытия пакта с Гитлером революционной фразой, т. е. для обмана рабочих в СССР и заграницей. А в дальнейшем он может пригодиться, как орудие шантажа против империалистских демократий.
* * *
Поразительно, как мало поняты уроки испанских событий! Оборонясь от Гитлера и Муссолини, которые стремились использовать гражданскую войну в Испании для создания блока четырех держав против большевизма, Сталин поставил себе задачей доказать Лондону и Парижу, что он способен оградить Испанию и Европу от пролетарской революции с гораздо большим успехом, чем Франко и его покровители. Никто с такой беспощадностью не подавлял социалистическое движение в Испании, как Сталин, в те дни выступавший, как архангел чистой демократии. Все было пущено в ход: и бешеная кампания лжи и подлогов, и судебные фальсификации в духе московских процессов, и систематические убийства революционных вождей. Борьба против захвата крестьянами и рабочими земель и фабрик велась под видом борьбы против "троцкизма".
Гражданская война в Испании заслуживает величайшего внимания, ибо она во многих отношениях явилась репетицией будущей мировой войны. Во всяком случае Сталин вполне готов повторить свой испанский опыт в мировом масштабе, с надеждой на лучший успех, -- именно купить благорасположение будущих победителей, доказав им делом, что никто, лучше его, не способен справиться с красным призраком, который, для удобства терминологии, будет снова назван "троцкизмом".
В течение пяти лет Кремль руководил кампанией в пользу союза демократий, чтобы в последний час как можно выгоднее продать Гитлеру свою любовь к "коллективной безопасности" и миру. Чиновники Коминтерна получили команду: "налево кругом!" -- и немедленно извлекли из архивов старые формулы социалистической революции. Новый "революционный" зигзаг будет, надо думать, короче "демократического", потому что атмосфера войны чрезвычайно ускоряет темпы событий. Но основной тактический метод Сталина тот же: он превращает Коминтерн в революционную угрозу по отношению к противникам, чтобы в решительную минуту обменять его на выгодную дипломатическую комбинацию. Опасаться сопротивления со стороны Броудеров нет основания: эти тигры хорошо дрессированы, боятся бича и привыкли в положенный час получать свою порцию мяса.
Через покорных корреспондентов Сталин пускает слухи, что в случае, если Италия или Япония присоединятся к Англии и Франции, Россия вступит в войну на стороне Гитлера, причем будет одновременно стремиться к советизации Германии (См., напр. X. Y. Times, 12 ноября). Поразительное признание! Цепями своих "завоеваний" Кремль уже сейчас настолько привязан к колеснице германского империализма, что возможные будущие враги Гитлера автоматически оказываются врагами Сталина. Свое вероятное участие в войне на стороне Третьего Райха Сталин заранее прикрывает обещанием стремиться к "советизации" Германии. По образцу Галиции? Но для этого необходимо предварительно занять Германию Красной армией. Через восстание германских рабочих? Но если у Кремля есть такая возможность, зачем тогда ждать вступления в войну Италии или Японии? Цель инспирированной корреспонденции слишком ясна: запугать, с одной стороны, Италию и Японию, с другой, Англию и Францию, чтоб таким путем уклониться от войны. "Не доводите меня до крайности, -- угрожает Сталин, -- иначе я наделаю страшных дел". Здесь, по крайней мере, 95% блефа, и может быть, 5% туманной надежды на то, что в случае смертельной опасности, спасение принесет революция.
Мысль о советизации Германии, под указку кремлевской дипломатии, так же абсурдна, как и надежда Чемберлена на реставрацию в Германии мирной консервативной монархии. Недопустимо недооценивать военную мощь Германии, как и силу сопротивления режима наци! Сломить германскую армию сможет только новая мировая коалиция посредством войны невиданных масштабов. Низвергнуть тоталитарный режим сможет лишь могущественный напор немецких рабочих. Они совершат революцию не для того, конечно, чтобы заменять Гитлера Гогенцоллерном или Сталиным. Победа народных масс над тиранией наци будет одним из величайших потрясений мировой истории и сразу изменит лицо Европы. Волна возбуждения, надежды, энтузиазма не остановится перед герметическими границами СССР. Советские народные массы ненавидят жадную и жестокую правящую касту. Их ненависть сдерживается мыслью: нас подстерегает империализм. Революция на Западе отнимет у кремлевской олигархии единственное право на политическое существование. Если Сталин переживет своего союзника Гитлера, то не надолго. Двойная звезда сойдет с небосклона.
Л. Троцкий.
Койоакан, 4 декабря 1939 г.
Почему я согласился выступить перед комиссией Дайеса?
Это заявление предназначалось автором для передачи печати немедленно по предполагаемом приезде в С. Ш. Дайес и его комитет решили, однако, взять назад свое предложение. Этим они ясно показали, что, по их собственному мнению, появление т. Троцкого перед комитетом принесло бы их целям не пользу, а вред. Более проницательные люди не сомневались в этом с самого начала. Мы печатаем заявление т. Троцкого потому что, независимо от отступления комиссии Дайеса, оно показывает, как можно использовать реакционные учреждения в революционных целях. -- Редакция.Не потому, разумеется, чтобы я стремился облегчить г. Дайесу осуществление его политических целей, именно: введение ограничительных законов против тех или других "крайних" партий. Будучи непримиримым противником не только фашизма, но и нынешнего Коминтерна, я являюсь, в то же время, решительным противником запрещения этих партий. Объявление фашистских группировок вне закона неизбежно получило бы фиктивный характер: в качестве реакционных организаций, им очень легко перекраситься и приспособиться ко всяким ограничениям, так как во влиятельных секторах господствующего класса и государственного аппарата имеются большие симпатии к ним, причем эти симпатии неизбежно возрастают во время политических кризисов. Что касается Коминтерна, то запрещение могло бы только помочь этой насквозь выродившейся и скомпрометированной организации. Трудность положения Коминтерна вытекает из непримиримого противоречия между интересами мирового рабочего движения и интересами правящей клики Кремля. После всех зигзагов и обманов, Коминтерн явно вступил в эпоху распада. Запрещение коммунистической партии немедленно же восстановило бы в глазах рабочих ее репутацию, как преследуемого борца против господствующих классов.
Однако, одним этим соображением вопрос не исчерпывается. В условиях буржуазного режима всякие ограничения политических прав и свобод, против кого бы они ни были первоначально направлены, в конце концов, неизбежно ложатся своей тяжестью на рабочий класс, особенно на его наиболее передовые элементы. Таков исторический закон. Рабочие должны научиться различать своих друзей от врагов своим собственным разумом, а не под указку полиции.
Нетрудно предвидеть возражение ad hominem: "но ведь то советское правительство, в которое входили вы сами, запрещало все политические партии, кроме большевистской?" Совершенно правильно: я готов и сегодня нести ответственность за эти действия. Но нельзя отождествлять законы гражданской войны и законы мирного времени; законы диктатуры пролетариата и законы буржуазной демократии. Если к политике Абраама Линкольна подойти исключительно с точки зрения гражданских свобод, то великому президенту придется плохо. В свое оправдание он смог бы, правда, сказать, что вынужден был прибегнуть к мерам гражданской войны, чтобы очистить демократию от рабовладения. Гражданская война есть состояние острого социального кризиса. Та или иная диктатура, неизбежно вырастающая из условий гражданской войны, по самому существу своему, является исключительным режимом. Правда, диктатура в Советском Союзе не исчезла, а наоборот, приняла уродливые тоталитарные формы. Это объясняется тем, что над революцией поднялась новая каста привиллегированных, которая не способна поддерживать свое господство иначе, как мерами замаскированной гражданской войны. Именно на этом вопросе я порвал с правящей кликой Кремля. Я потерпел поражение, так как рабочий класс, в силу внутренних и международных условий, оказался пока не в силах справиться со своей собственной бюрократией. Но, не будем сомневаться, он справится с нею.
Как бы, однако, дело ни обстояло в СССР, в капиталистических странах рабочий класс, под страхом собственного закабления, обязан отстаивать свободу для всех политических направлений, в том числе и для своих непримиримых врагов. Вот почему я не питаю ни малейшего сочувствия к замыслам комиссии Дайеса.
Незачем также пояснять, что я приехал не для того, чтобы защищать "американские" тенденции против "неамериканских". Для этой миссии я слишком мало подготовлен. Хуже того, все мои попытки понять, в чем именно состоит "американизм", подлежащий особой защите, не привели до сих пор ни к чему. Величайший вклад, который Америка сделала в сокровищницу человечества, выражается одним словом: техника. Этот "американизм" является бесспорным и общепризнанным. Но остается еще вопрос, как использовать американскую технику в интересах человечества? От Гарольда Иккеса, Гомера Каммингса, Луиса Дугласа, и других выдающихся представителей нынешнего режима, мы слышим, что экономические монополии притиворечат идеалам американской демократии. Однако, нигде в мире господство монополии не достигло такого могущества, как в Соединенных Штатах. Где же искать американизм: в абстрактных идеалах или в противоречащей им действительности? Является ли, далее, хроническая безработица американским явлением или неамериканским? Те ограничительные законы, которые отстаивает г. Дайес, имеют долгую историю в европейских странах, где они за два последних десятилетия неизбежно открывали период перехода от демократий к тоталитарному режиму. Представители Конгресса Молодежи прямо обвиняют комиссию Дайеса в попрании "американизма". Чтобы мне, иностранцу, разобраться в этом запутанном вопросе, понадобилось бы, видимо, не меньше года; но я не знаю совместимо ли столь длительное пребывание мое в Соединенных Штатах с принципами "американизма".
Надо, правда, признать, что Коминтерн в значительной степени сам подготовил преследования против себя. В течение ряда лет он систематически требовал от демократических правительств репрессий против своих политических противников слева. Это постыдное поведение давало нам возможность давно предсказывать, что в конце концов Коминтерн сам попадет в сети, которые он плетет для других. Так и случилось. Броудер не уставал требовать полицейских мер против так называемых "троцкистов". Кончилось тем, что полиция невежливо обошлась с самим Броудером. Мы не испытывали по этому поводу ни малейшего злорадства. Пользование фальшивым паспортом отнюдь не приводит нас в состояние священного ужаса. Мне самому доводилось пользоваться фальшивым паспортом в борьбе с царизмом и всякого рода реакцией. Беда не в том, что Броудеру пришлось в том или ином случае обмануть фашистскую или иную полицию, а в том, что Броудер систематически обманывает американских рабочих. Борьба против этого обмана есть элементарный политический долг. Парламентская комиссия для этой борьбы так же хороша, как и рабочая печать и народные собрания.
Я не собираюсь, однако, оказывать поддержку тем вождям профессиональных союзов и "рабочих партий", которые, будучи оскорбленными в своих патриотических чувствах, выбрасывают ныне коммунистов из своих организаций. Эту политику я считаю столь же вредной, как и исключительные законы против коммунистической партии. Профессиональный союз отвечает своему назначению только до тех пор, пока он основан на принципах рабочей демократии. Изгонять сталинцев бюрократическими мерами легко. Лишить их доверия рабочих труднее. Но только этот второй путь способен оздоровить рабочее движение и поднять его на более высокую ступень. Коминтерн столько лгал, обманывал и предавал, что вернейшим орудием против него является открытая правда о нем самом. Эту задачу -- сказать о деятельности Кремля и Коминтерна правду -- я себе и ставлю.
Я не обещаю каких-либо сенсационных разоблачений. Их и без того достаточно. Какие новые разоблачения могли бы, в самом деле, превзойти картину московских судебных подлогов, истребления старой большевистской гвардии, истребления красного офицерства, внезапного союза с Гитлером, и позорных зигзагов Коминтерна под кнутом Кремля? Но я могу, может быть, помочь свести разные части этой картины в одно целое и вскрыть ее внутренний смысл. Когда рабочие поймут реакционную историческую роль сталинизма, они отвернутся от него с отвращением. Чтоб помочь им в этом, я и согласился выступить перед комиссией Дайеса.
Л. Троцкий.
Койоакан, 11 декабря 1939 г.
Еще и еще раз о природе СССР
Психоанализ и марксизм
Некоторые товарищи, или бывшие товарищи, как Бруно Р., забывая прошлые дискуссии и решения Четвертого Интернационала, пытаются объяснить мою личную оценку советского государства психоаналитически. "Так как Троцкий участвовал в русской революции, то ему трудно расстаться с идеей рабочего государства, т. е. как бы отказаться от дела всей своей жизни", и пр. Я думаю, что старик Фрейд, который был очень проницателен, надрал бы такого рода психоаналитикам уши. Я разумеется, на такую операцию никогда не решусь. Но смею все же заверить моих критиков, что субъективизм и сентиментализм не на моей, а на их стороне.
Поведение Москвы, перешедшее все границы подлости и цинизма, вызывает бешеное возмущение у каждого революционного пролетария. Возмущение порождает потребность отпора. Когда для непосредственных действий не хватает сил, нетерпеливые революционеры склонны прибегать к искусственным методам. Так рождается, например, тактика индивидуального террора. Чаще всего люди прибегают к крепким выражениям, к ругательствам и проклятиям. В нашем случае некоторые товарищи явно склонны искать удовлетворения в терминологическом "терроре". Однако, даже с этой точки зрения переименование бюрократии в класс никуда не годится. Если бонапартистская сволочь -- класс, значит она не случайный выкидыш, а жизнеспособное дитя истории. Если ее мародерство и паразитизм -- "эксплоатация", в научном смысле слова, значит бюрократия имеет перед собою историческое будущее, как необходимый правящий класс в системе хозяйства. Вот к чему приводит нетерпеливое возмущение, освободившееся от марксистской дисциплины!
Когда нервный механик осматривает автомобиль, в котором, скажем, гангстеры спасались от преследования полиции по дурной дороге, и находит исковерканный кузов, искривленные колеса и частично испорченный мотор, то он может с полным правом сказать: "это не автомобиль, а чорт знает что такое!" Подобное определение не будет иметь научно-технического характера, но оно выразит законное возмущение механика перед работой гангстеров. Представим себе, однако, что тот же механик вынужден ремонтировать предмет, который он назвал "чорт знает, что такое". В этом случае он будет исходить из признания, что перед ним -- исковерканный автомобиль. Он определит здоровые и больные части, чтобы решить, как приступить к работе. Подобным же образом сознательный рабочий относится к СССР. Он имеет полное право сказать, что гангстеры бюрократии превратили рабочее государство в "чорт знает, что такое". Но когда он от этого взрыва возмущения переходит к разрешению политической проблемы, он вынужден признать, что перед ним -- исковерканное рабочее государство, в котором экономический мотор поврежден, но продолжает еще действовать и может быть полностью восстановлен при замене некоторых частей. Разумеется, это только сравнение. Но над ним стоит все же задуматься.
"Контр-революционное рабочее государство"
Раздаются такие голоса: "если продолжать признавать СССР рабочим государством, то придется установить новую категорию: контр-революционное рабочее государство". Этот довод стремится поразить наше воображение, противопоставив хорошую програмную норму печальной, даже отвратительной реальности. Но разве мы с 1923 года не наблюдали день за днем, как советское государство на международной арене играло все более и более контр-революционную роль? Неужели же мы забыли опыт китайской революции, всеобщей стачки в Англии в 1926 году, и, наконец, совсем свежий опыт испанской революции? Мы имеем два насквозь контр-революционных рабочих Интернационала. Критики, видимо, забыли об этой "категории". Профессиональные союзы Франции, Великобритании, Соединенных Штатов и других стран насквозь поддерживают контр-революционную политику своей буржуазии. Это не мешает нам называть союзы союзами, поддерживать каждый их прогрессивный шаг и защищать их от буржуазии. Почему нельзя применять тот же метод по отношению к контр-революционному рабочему государству? В конце концов рабочее государство есть профессиональный союз, овладевший властью. Различный подход в этих двух случаях объясняется попросту тем, что профессиональные союзы имеют долгую историю, и мы привыкли считаться с ними, как с реальностями, а не только как с "категориями" нашей программы. Тогда как первое рабочее государство мы никак не хотим научиться рассматривать, как реальный исторический факт, не подчиняющийся нашей программе.
"Империализм"?
Можно ли нынешнюю кремлевскую экспансию назвать империализмом? Прежде всего надо условиться, какое социальное содержание мы вкладываем в этот термин. История знала империализм римского государства, основанного на рабском труде; империализм феодального землевладения; империализм торгового и промышленного капитала; империализм царской монархии и пр. Движущей силой московской бюрократии является, несомненно, стремление увеличить свою власть, свой престиж, свои доходы. Это есть тот элемент "империализма", в самом широком смысле слова, который был свойствен в прошлом всем монархиям, олигархиям, правящим кастам, сословиям, классам. Однако, в современной литературе, по крайней мере марксистской, под империализмом понимают экспансивную политику финансового капитала, которая имеет весьма опделенное экономическое содержание. Применять ко внешней политике Кремля термин "империализм", без пояснения, что именно этим хотят сказать, значит попросту отождествлять политику бонапартистской бюрократии с политикой монополистского капитализма на том основании, что та и другая применяют военную силу в целях экспансии. Такое отождествление, способное лишь сеять путаницу, прилично скорее мелко-буржуазным демократам, чем марксистам.
Продолжение политики царского империализма
Кремль участвует в новом разделе Польши, Кремль накладывает свои руки на прибалтийские государства. Кремль тяготеет к Балканам, к Персии и Афганистану; -- другими словами, Кремль продолжает политику царского империализма. Не в праве ли мы, в таком случае, политику самого Кремля назвать империалистской? Этот историко-географический довод не более убедителен, чем все другие. Пролетарская революция, разыгравшаяся на территории царской империи, с самого начала стремилась овладеть и на время овладела балтийскими странами, пыталась проникнуть в Румынию и Персию и довела в известный момент свои армии до Варшавы (1920 г.). Линии революционной экспансии были те же, что и у царизма, т. к. революция не меняет географических условий. Именно поэтому меньшевики уже в тот период говорили о большевистском империализме, как преемнике традиций царской дипломатии. Мелкобуржуазная демократия охотно прибегает к этому доводу и сейчас. У нас нет, повторяю, никакого основания подражать ей в этом.
Агентура империализма?
Независимо, однако, от того, как оценивать экспансивную политику самого СССР, остается вопрос о помощи, которую Москва оказывает империалистской политике Берлина. Здесь прежде всего необходимо установить, что в известных условиях, до известной степени и в известной форме поддержка тому или другому империализму была бы неизбежна и для вполне здорового рабочего государства -- в силу невозможности вырваться из сети мировых империалистских отношений. Брест-Литовский мир несомненно усиливал временно германский империализм против Франции и Англии. Изолированное рабочее государство не может не лавировать между враждующими империалистскими лагерями. Лавировать значит временно поддерживать один из них против другого. Вопрос о том, какой именно из двух лагерей в данный момент более выгодно, или менее опасно поддержать, есть вопрос не принципа, а вопрос практического учета и предвиденья. Несомненный минус, который получается вследствие вынужденной поддержки одного буржуазного государства против другого с избытком покрывается тем результатом, что изолированное рабочее государство получает таким образом возможность продлить свое существование.
Но есть лавирование и лавирование. В Брест-Литовске советское правительство пожертвовало национальной независимостью Украйны с целью спасения рабочего государства. Об измене по отношению к Украйне не могло быть и речи, так как все сознательные рабочие понимали вынужденный характер этой жертвы. Совершенно иначе обстоит дело с Польшей. Сам Кремль нигде и никогда не изображал дело так, будто он оказался вынужден пожертвовать Польшей. Наоборот, он цинично хвастает своей комбинацией, которая справедливо оскорбляет самые элементарные демократические чувства угнетенных классов и народов во всем мире, и тем самым, чрезвычайно ослабляет международное положение Советского Союза. Этого и на одну десятую долю не возмещают экономические преобразования в оккупированных областях!
Вся вообще внешняя политика Кремля основана на мошенническом прикрашивании "дружественного" империализма и приносит, таким образом, в жертву основные интересы мирового рабочего движения ради второстепенных и неустойчивых выгод. После пяти лет одурманивания рабочих лозунгом "защиты демократий" Москва занялась сейчас прикрашиванием разбойничьей политики Гитлера. Это само по себе еще не превращает СССР в империалистское государство. Но Сталин и его Коминтерн являются сейчас несомненно наиболее ценной агентурой империализма.
Если мы хотим точно определить внешнюю политику Кремля, то мы скажем, что это есть политика бонапартистской бюрократии выродившегося рабочего государства в империалистском окружении. Это определение не так коротко и звучно, как "империалистская политика", но зато оно более точно.
"Меньшее зло"
Занятие Восточной Польши Красной армией есть, конечно, "меньшее зло" по сравнению с занятием той же территории войсками наци. Но это меньшее зло было достигнуто тем, что Гитлеру было облегчено совершить большее зло. Еслиб кто-нибудь поджог или помог поджечь дом, а затем из населения дома в 10 человек спас 5, чтоб превратить их в полурабов, то это, конечно, меньшее зло, чем еслиб сгорели все 10. Но вряд ли этот поджигатель заслуживал бы медали за спасение от пожара. Еслиб, тем не менее, такая медаль была ему все же выдана, то сейчас вслед за этим его следовало бы расстрелять, как поступают с одним из героев в романе Виктора Гюго.
"Вооруженные миссионеры"
Робеспьер говорил, что народы не любят миссионеров со штыками. Он хотел этим сказать, что нельзя навязывать другим народам революционные идеи и учреждения при помощи военного насилия. Эта правильная мысль не означает, разумеется, недопустимости военной интервенции в других странах с целью содействия революции.
Но такая интервенция, как часть революционной международной политики, должна быть понятна международному пролетариату, должна отвечать желаниям рабочих масс той страны, на территорию которой вступают революционные войска. Теория социализма в отдельной стране совершенно не годится, разумеется, для воспитания той активной международной солидарности, которая одна только может подготовить и оправдать вооруженное вмешательство. Вопрос о военной интервенции, как и все другие вопросы своей политики, Кремль ставит и разрешает совершенно независимо от мыслей и чувств международного рабочего класса. Оттого последние дипломатические "успехи" Кремля чудовищно компрометируют СССР и вносят крайнее замешательство в ряды мирового пролетариата.
Восстание на два фронта
Но раз дело обстоит так, -- заявляют некоторые товарищи, -- уместно ли говорить о защите СССР и оккупированных областей? Не правильнее ли призвать рабочих и крестьян в обоих частях бывшей Польши восстать как против Гитлера, так и против Сталина? Разумеется, это очень привлекательно. Еслиб революция вспыхнула единовременно в Германии и в СССР, включая и вновь оккупированные области, это разрешило бы одним ударом многие вопросы. Но наша политика не может базироваться только на наиболее выгодной для нас, на самой счастливой комбинации обстоятельств. Вопрос стоит так: как быть, если Гитлер, прежде чем его сметет революция, нападет на Украйну, прежде чем революция сметет Сталина? Будут ли сторонники Четвертого Интернационала в этом случае сражаться против войск Гитлера, как они в Испании сражались в рядах республиканских войск против Франко? Мы стоим полностью и целиком за независимую (от Гитлера, как и от Сталина) Советскую Украйну. Но как быть, если, до достижения этой независимости, Гитлер попытается захватить Украйну, находящуюся под господством сталинской бюрократии? Четвертый Интернационал отвечает: мы будем защищать эту закабаленную Сталиным Украйну против Гитлера.
"Безусловная защита СССР"
Что значит "безусловная" защита СССР? Это значит, что мы не ставим бюрократии никаких условий. Это значит, что независимо от поводов и причин войны, мы защищаем социальные основы СССР, если и когда им грозит опасность со стороны империализма.
Некоторые товарищи говорят: а если Красная армия вторгнется завтра в Индию и станет там усмирять революционное движение, неужели же мы и в этом случае будем ее поддерживать? Такая постановка вопроса ни с чем не сообразна. Не ясно, прежде всего, зачем тут припутана Индия? Не проще ли спросить: а в тех случаях, когда Красная армия громит рабочие стачки или крестьянские протесты против бюрократии в СССР, должны мы ее поддерживать или нет? Внешняя политика есть продолжение внутренней. Мы никогда не обещали поддерживать все действия Красной армии, которая является орудием в руках бонапартистской бюрократии. Мы обещали лишь защищать СССР, как рабочиее государство, и только то, что в нем есть от рабочего государства.
Искусный казуист может сказать: если Красную армию, независимо от характера выполняемой ею "работы", побьют восставшие массы в Индии, это ослабит СССР. На это мы отвечаем: разгром революционного движения в Индии, при содействии Красной армии, означал бы неизменно большую опасность для социальных основ СССР, чем эпизодическое поражение контр-революционных отрядов Красной армии в Индии. Во всяком случае Четвертый Интернационал сумеет различить, где и когда Красная армия выступает только, как орудие бонапартистской реакции, и где она защищает социальные основы СССР.
Профессиональный союз, руководимый реакционными негодяями устраивает стачку против допущения негров в данную отрасль промышленности. Станем ли мы поддерживать такую постыдную стачку? Разумеется, нет. Но представим себе, что предприниматели, воспользовавшись данной стачкой, делают попытку разгромить профессиональный союз и сделать вообще невозможным организованную самозащиту рабочих. В этом случае, мы разумеется, будем защищать профессиональный союз, несмотря на его реакционное руководство. Почему же эта самая политика не применима по отношению к СССР?
Основная директива
Четвертый Интернационал установил незыблемо, что во всех империалистских странах, независимо от того, находятся ли они в союзе с СССР или во враждебном ей лагере, пролетарские партии должны во время войны развивать классовую борьбу с целью захвата власти. Вместе с тем, пролетариат империалистских стран должен не упускать из виду интересов обороны СССР (или колониальных революций) и, в случае действительной необходимости, прибегать к самым решительным действиям, например, стачкам, актам саботажа и пр. Группировка держав с того времени, когда Четвертый Интернационал формулировал эту директиву, радикально изменилась, но сама директива сохраняет свою силу. Если бы Англия и Франция угрожали завтра Ленинграду или Москве, то и британские и французские рабочие должны были бы принять самые решительные меры к тому, чтоб воспрепятствовать посылке солдат и боевых припасов. Наоборот, еслиб Гитлер оказался логикой положения вынужден посылать Сталину боеприпасы, то у немецких рабочих не было бы никакого основания прибегать в этом конкретном случае к стачке или саботажу. Никто надеюсь, не предложит никакого другого решения.
"Ревизия марксизма"?
Некоторых товарищей, по-видимому, поразило, что я говорю в своей статье о системе "бюрократического коллективизма", как о теоретической возможности. Они открыли в этом даже полную ревизию марксизма. Здесь очевидное недоразумение. Марксистское понимание исторической необходимости не имеет ничего общего с фатализмом. Социализм осуществится не "сам собою", а в результате борьбы живых сил, классов и их партий. Решающее преимущество пролетариата в этой борьбе состоит в том, что он представляет исторический прогресс, тогда как буржуазия воплощает реакцию и упадок. В этом и заключается источник нашей уверенности в победе. Но мы имеем полное право спросить себя: какой характер приняло бы общество, еслиб победили силы реакции?
Марксисты несчетное число раз формулировали альтернативу: либо социализм, либо возврат к варварству. После итальянского "опыта" мы тысячи раз повторяли: либо коммунизм либо фашизм. Реальный переход к социализму не мог не оказаться неизмеримо сложнее, многообразнее, противоречивее, чем предвидела общая историческая схема. Маркс говорил о диктатуре пролетариата и ее дальнейшем отмирании, но ничего не говорил о бюрократическом перерождении диктатуры. Мы впервые на опыте наблюдаем и анализируем такое перерождение. Есть ли это ревизия марксизма?
Ход событий успел показать, что запоздание социалистической революции порождает несомненные явления варварства: хроническую безработицу, пауперизацию мелкой буржуазии, фашизм, наконец, истребительные войны, которые не открывают никакого выхода. Какие социальные и политические формы могло бы принять новое "варварство", если теоритечески допустить, что человечество не сумеет подняться к социализму? Мы имеем возможность высказаться на этот счет конкретнее, чем Маркс. Фашизм, с одной стороны, перерождение советского государства, с другой, намечают социальные и политические формы нового варварства. Такого рода альтернатива -- социализм или тоталитарное рабство -- имеет не только теоретеческий интерес, но и огромное агитационное значение, ибо в свете ее особенно наглядно выступает необходимость социалистической революции.
Если уж говорить о ревизии Маркса, то ею занимаются на самом деле те товарищи, которые устанавливают новый тип "не-буржуазного" и "не-рабочего" государства. Так как развитая мною альтернатива доводит их собственные мысли до конца, то некоторые из критиков, испугавшись выводов из своей собственной теории, об'виняют меняи в ревизии марксизма. Я хочу думать, что это просто дружеская шутка.
Право на революционный оптимизм
Я старался показать в своей статье "СССР в войне", что перспектива не-рабочего и не-буржуазного эксплоататорского государства, или "бюрократического коллективизма", есть перспектива полного поражения и упадка международного пролетариата, перспектива глубочайшего исторического пессимизма. Есть ли для такой перспективы реальные основания? Не мешает на этот счет справиться у классовых врагов.
В еженедельном приложении к парижской газете Пари-Суар от 31 августа 1939 г. передается чрезвычайно поучительный диалог между французским послом Кулондром и Гитлером 25-го августа, в момент их последнего свидания (источником информации является несомненно сам Кулондр). Гитлер брызжет слюной, хвалится пактом, который он заключил со Сталиным ("реалистический пакт") и "жалеет", что будет литься немецкая и французская кровь "Но, -- возражает Кулондр, -- Сталин обнаружил великое двуличе. Действительным победителем (в случае войны) будет Троцкий. Подумали ли вы об этом".
"Я знаю, -- отвечает фюрер, -- но почему же Франция и Англия дали Польше полную свободу действий?" И т. д. Призраку революции этим господам угодно дать личное имя. Но не в этом, разумеется, суть драматического диалога, в самый момент разрыва дипломатических отношений. "Ведь война неизбежно вызовет революцию", пугает противника представитель империалистской демократии, сам перепуганный до мозга костей. "Я знаю", отвечает Гитлер, как еслиб речь шла о давно решенном вопросе. "Я знаю". Поразительный диалог!
Оба они, и Кулондр и Гитлер, представляют надвигающееся на Европу варварство. В то же время оба они не сомневаются, что над их варварством одержит победу социалистическая революция. Таково ныне самочувствие господствующих классов всего капиталистического мира. Их полная деморализация есть один из важнейших элементов в соотношении классовых сил. У пролетариата молодое и еще слабое революционное руководство. Но руководство буржуазии заживо гниет. Начиная войну, которую они не могли предотвратить, эти господа заранее убеждены в крушении их режима. Один этот факт должен стать для нас источником несокрушимого революционного оптимизма!
Л. Троцкий.
Койоакан, 18 октября 1939 г.
Два письма в редакцию New York Times
Первое письмо
Ваш московский корреспондент в письме, посвященном внешней политике Кремля (New York Times, Nov. 18) утверждает, что политика эта диктуется марксистской доктриной. Гэди настойчиво повторяет: "Они ("вожди") -- марксисты прежде всего, в конце концов и всегда". Г. Гэди согласен, таким образом, с той оценкой, которую вожди Кремля дают сами себе, и которая им необходима для поддержания репутации их международной агентуры, Коминтерна. Входить здесь в обсуждение "марксизма" кремлевской политики, разумеется, невозможно.
Однако, в корреспонденции есть более конкретные утверждения, мимо которых я не считаю себя в праве пройти из уважения к общественному мнению Соединенных Штатов. "Вожди не приняли -- пишет Гэди -- теорию Льва Троцкого насчет перманентного восстания (permanent revolt) и его взгляд, что социализм в одной стране невозможен. Далекие от этого, они убеждены, как всегда, что Ленин был прави" Эти две фразы заключают в себе, осторожно выражаясь, два недоразумения. Ленин никогда не проповедывал теорию социализма в одной стране, наоборот, всегда утверждал, что дальнейшая судьба общественного строя в СССР полностью зависит от судьбы международного капитализма. Я позволю себе сослаться на свою "Историю русской революции", где, смею думать, неопровержимо доказано, что Ленин держался взглядов, прямо противоположных тем, какие ему ныне приписывают. (См. т. 2, стр. 415-468 рус. изд.).
Уже после смерти Ленина, весной 1924 года, Сталин продолжал в своей книге "Основы ленинизма" излагать, как и почему Ленин считал невозможным построить социализм в отдельной стране. Только в следующем издании той же книги, в конце 1924 г. Сталин -- по чисто практическим, а не теоретическим соображениям -- радикально изменил свою позицию в этом вопросе После этого Кремль сделал попытку заставить и Ленина изменить свой взгляд. Гэди поддерживает, к сожалению, эту попытку.
Не менее ошибочно заявление о теории "перманентного восстания", будто бы поддерживаемой мною. Теория "перманентной революции" (революции, а не восстания) исходила из соотношений классов в России и приходила к выводу, что демократическая революция в России должна непосредственно привести к завоеванию власти пролетариатом и тем самым открыть эру социалистической революции. Я не думаю, чтобы последующие события опровергли эту теорию, выдвинутую в начале 1905 года. Во всяком случае она не имеет ничего общего с идеей "перманентного восстания", которая мне по просту представляется бессмыслицей. Тоталитарная печать Москвы, разумеется, не раз изображала мои взгляды в карикатурной форме. Г. Гэди, видимо, усвоил это карикатурное изображение.
Я должен вообще, сказать, что нигде так настойчиво и успешно не обрабатывают иностранных корреспондентов, как в Москве. За последние годы мы наблюдали, как некоторые американские журналисты систематически вводили в заблуждение американское общественное мнение статьями о "самой демократической в мире конституции", о пламенной симпатии Кремля к демократиям, о столь же пламенной вражде Кремля к Гитлеру и пр. В результате такой информации последний поворот Кремля застиг общественное мнение Соединенных Штатов врасплох. В стране, где книги по истории партии и революции, исторические пьесы, исторические фильмы, историческая живопись представляет собою сознательно фабрикуемые фальсификации, иностранные корреспонденты должны запастись серьезной дозой критического недоверия, если действительно хотят информировать общественное мнение своей страны, а не просто поддерживать дружеские отношения с Кремлем.
Позвольте воспользоваться случаем, чтобы внести еще одну поправку. В вашей газете я два или три раза встречал ссылку на то, будто Ленин назвал Троцкого "самым ловким (clever) членом Центрального Комитета". Я опасаюсь, что этот перевод не только не правильный, но и тенденциозный, тоже исходит от одного из слишком "доверчивых" московских корреспондентов. Слово clever имеет иронический и уничижительный оттенок, которого нет и следа в так называемом "завещании Ленина". "Самый способный", как сказано там, может быть переведено на английский язык, как most able, но ни в каком случае не clever.
Л. Троцкий.
Койоакан, 17 ноября 1939 г.Второе письмо
25 ноября в Нью Йорк Таймс опубликовано было письмо за подписью Джон Стюарт Гамильтон, которое начинается со слов: "письмо Льва Троцкого в Таймс наполнено недоказанными инсинуациями." Это очень серьезное обвинение.
Вы позволите мне, надеюсь, доказать, что оно ложно, и попутно обнаружить, какими недостойными методами Москва и ее агенты вводят в заблуждение значительную часть общественного мнения всего мира. Данный повод особенно благоприятен, так как теоретический и политический вопрос, затронутый в моем письме, сам по себе, представляет огромный интерес для всякого мыслящего человека, независимо от идеологического направления; и так г. Гамильтон -- по неведению или по неосторожности -- нажал на клапан, особенно богатый неприятными сюрпризами, как для него самого, так и для его подзащитного, Сталина.
В моем письме заключалось утверждение, что Ленин и вся большевистская партия, без единного исключения считали невозможным построение социалистического общества в отдельной стране, тем более столь отсталой, как Россия; и что Сталин только в конце 1924 г. совершил в этом вопросе поворот в 180%, объявив при этом свой собственный вчерашний взгляд контр-революционным троцкизмом". Политическая причина поворота Сталина состояла в том, что советская бюрократия успела к этому времени построить свой собственный "социализм", т. е. прочно обеспечить свою власть и благополучиеи в отдельной стране. Вопрос этот давно уже вышел за пределы внутренних споров в марксизме. Нельзя понимать ни эволюции правящей партии СССР, ни характера нынешней советской власти и ее международной политики, если не отдать себе ясный отчет в том, как и почему Сталин порвал с традицией большевизма в вопросе о международном характере социалистической революции.
Чтобы доказать, что никакого разрыва не было, г. Гамильтон приводит следующую цитату из статьи Ленина, написанной в 1915 г.: "Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстания против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой против эксплоататорских классов и их государств."
Эти строки выражают на самом деле ту элементарную мысль, что социалистическая революция не может возникнуть в одно и то же время во всех странах мира, а должна неизбежно начаться "первоначально" в немногих или даже в одной стране. Под "победой социализма" Ленин понимает здесь, как видно из всей цитаты, завоевание власти пролетариатом и национализацию средств производства, отнюдь не построение изолированного социалистического общества. Наоборот, Ленин прямо говорит, что завоевание власти должно дать в руки пролетариата средства для развития революции в международном масштабе. Весь аргумент Гамильтона, как и его московских учителей, опирается на отождествление победы социалистической революции с построением социалистического общества. Это грубый софизм! Октябрьскую революцию мы не раз называли "победой социализма". Но мы видели в ней лишь начало исторической эпохи, которая должна преобразовать человеческое общество в международном масштабе.
Разве не поразительно, в самом деле, что по вопросу о построении социализма в отдельной стране Гамильтон не находит ничего, кроме ложно истолкованной цитаты 1915 года? Власть была завоевана большевиками в 1917 году. За пять лет, в течение которых Ленин стоял во главе советской страны, он несчетное число раз в статьях и речах высказывался об условиях осуществления социалистического общества. В своей "Истории русской революции" я привожу десятки высказываний Ленина (за годы 1917-1923). Позвольте привести здесь немногие из них. После февральской революции Ленин писал: "Русский пролетариат не может одними своими силами победоносно завершить социалистическую революцию. Но он можети облегчить обстановку для вступления в решительные битвы своего главного, самого надежного сотрудника, европейского и американского социалистического пролетариата!" 23 апреля 1918 г. Ленин говорил на заседании московского Совета: "Наша отсталость двинула нас вперед, и мы погибнем, если не сумеем удержаться до тех пор, пока мы не встретим мощную поддержку со стороны восставших рабочих других стран." В третью годовщину Октябрьского переворота Ленин говорит: и"Наша ставка безусловно была вернаи Мы всегда подчеркивали, что в одной стране совершить такое дело, как социалистическая революция, нельзя"и В 1921 году он говорил на съезде партии: "В России мы имеем меньшинство рабочих в промышленности и громадное большинство мелких земледельцев. Социалистическая революция в такой стране может иметь окончательный успех лишьи при условии поддержки ее своевременно социальной революцией в одной или нескольких передовых странах"и Я ограничиваюсь этими немногими цитатами не потому, что они самые яркие, -- далеко нет! -- а потому что они самые короткие.
Г. Гамильтон ссылается на то, что цитата Ленина 1915 года мне известна и что я, следовательно, сознательно скрываю ее от читателей N. Y. Times. Но дело в том, что мне известна не только эта цитата, но все вообще произведения Ленина и весь ход его мыслей. Между тем ложно истолкованная цитата 1915 г. составляет единственный капитал Кремля и его агентов. Дело дошло до того, что прокурор Вышинский включил в обвинительный акт против меня и других эту цитату. Она составляла, поэтому, предмет особого разбирательства со стороны комиссии доктора Джона Дьюи.
Можно не соглашаться с Дж. Дьюи и его сотрудниками в области философии и политики: таково именно мое положение. Но вряд ли есть на свете здравомыслящий человек, который посмел бы отрицать исключительную интеллектуальную честность Дьюи, не говоря уже об его способности анализа текстов. Его сотрудники: Эдвард Алсворт Росс, Джон Чемберлен, Сюзан Лафоллет и другие, являются сплошь людьми высокой умственной и моральной квалификации. Более авторитетного исследования, особенно для американского общественного мнения, нельзя себе представить. Послушаем заключение комиссии: "Статья Ленина (1915 г.) и может быть истолкована в том смысле, что социализм может быть окончательно установлен в отдельной стране только в том случае, если выпустить решающее слово "первоначально" и вырвать цитату из контекста. иТроцкий и Ленин были по существу солидарны в том, что социалистическая революция может начаться на национальной основе, но закончиться интернационально."
И далее: "Тщательное изучение соответственного исторического материала убедило Комиссию в том, что действительный взгляд Ленина на этот вопрос был таков, что социалистическая революция может восторжествовать первоначально в отдельной стране, но не может быть в дальнейшем успешной без помощи победоносных социалистических революций в других странахи Вопрос о правильности ленинского взгляда ни в малейшей степени не затрагивает нас. То, что нас затрагивает, это во-первых, что прокурор фальсифицировал позицию Ленина; и во-вторых, что Троцкий, отнюдь ненаходясь в оппозиции к Ленину по вопросу о "социализме в одной стране", был, наоборот, в основном солидарен с ним. Еслибы, в самом деле, Троцкий не занимал этой позиции, он бы противился Октябрьской революции, вместо того, чтобы со всей силой поддерживать ее".
Г. Гамильтон только повторил, как видим, давно разоблаченную фальсификацию прокурора Вышинского. Инициатива фальсификации принадлежала, однако, не Вышинскому, а Сталину. В апреле 1924 г., в брошюре "Основы ленинизма" Сталин писал: и"Свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма -- организация социалистического производства -- остается еще впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны, -- об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства, усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже не достаточно, -- для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран"и Изложение этих мыслей Сталин заканчивает словами: "Таковы в общем характерные черты ленинской теории пролетарской революции."
В конце того же года он в новом издании изменил это место следующим образом: "Упрочив за собою власть и поведя за собою крестьянство, пролетариат победившей страны может и должен построить социалистическое общество". "Может и должен!" После этого следуют те же заключительные строки: "Таковы в общем характерные черты ленинской теории пролетарской революции."
Таким образом в течение одного полугодия Сталин приписал Ленину два прямо противоположных взгляда по основному вопросу революции. Доказать правильность его новой точки зрения было возложено на Ягоду, начальника ГПУ.
Г. Гамильтон попытался -- мы видели с каким успехом -- обвинить меня в сокрытии одной цитаты Ленина. Я обвиняю Коминтерн не в сокрытии цитаты, а в систематической фальсификации идей, фактов и цитат в интересах правящей клики Кремля. Кодифицированный сборник такого рода фальцификаций, "История ВКП," переведен на все языки цивилизованного человечества и издан, в СССР и заграницей, в десятках миллионов экземпляров. Я берусь доказать перед любой беспристрастной комиссией, что в библиотеке человечества нет книги, более бесчестной, чем эта "История", которая служит ныне основой не только политической пропаганды, но и директивой для советской живописи, скульптуры, театра, фильма и пр. К сожалению, не приходится сомневаться, что противники не примут моего вызова.
Л. Троцкий.
Койоакан, 4 декабря 1939 г.
Предупреждение
"Новое Русское Слово" перехватывает статьи Л. Д. Троцкого из американской печати, переводит их на "неведомый" язык, который редакция считает, видимо, русским, и подвергает их злостным искажениям в своих политических целях. Мы предупреждаем редакцию, что не будем больше терпеть эти приемы литературного гангстеризма.
Редакция "Бюллетеня."
На наш призыв о помощи бюллетеню отозвались:
Группа народных учителей иииии $5.00
Европейский друг иииииии.. 5.00
Канадские товарищи иииииии 5.00
М. С. иииииииииии. 1.00
От театрального предприятия группы
"Друзей Бюллетеня"иииииии. 34.00
Канадским товарищам -- подтвердите получение Бюллетеня.
Шлите запасные адреса.
В ответ на запросы наших читателей, ниже приводим список статей по вопросам развития СССР, появившихся на страницах нашего журнала. К сожалению, не все истекшие номера бюллетеня имеются на складе издательства. Мы примем все усилия, чтоб достать их заинтересованным лицам.
# # Х. Г. Раковский. Письмо о причинах
перерождения государственного аппарата6 Л. Троцкий. Почему Сталин победил оппозицию? 46 Л. Троцкий. О термидорианстве и бонапартизме 17 Н. Маркин Стахановское движение 47 Проблемы развития СССР 20 Новая конституция СССР 50 Л. Т. Объяснения в кругу друзей.
(К вопросу об элементах двоевластия в СССР)25 Начало конца 58 С партией и рабочим классом
против угрозы бонапартизма и
контр-революции (Перепечатка
из "Воинствующего большевика,
органа б.-л. Верхне-Уральского изолятора)27 Н. Маркин От Термидора назад к Октябрю? (По поводу разрыва т. т. Бармина и Кривицкого) 60 Проблемы советского режима. (Теория перерождения и перерождение теории) 34 Л. Т. Нерабочее и небуржуазное государство? 62 Л. Троцкий. Нужно честное внутрипартийное соглашение 34 М. П . Т. Верховный Совет преторианцев 62 Л. Троцкий. Классовая природа советского государства 36 Л. Т. Продолжает ли еще советское правительство следовать принципам, усвоенным 20 лет тому назад? 66 Куда сталинская бюрократия ведет СССР? 42 Тоталитарные пораженцы 68 Л. Троцкий. Рабочее государство, термидор и бонапартизм 43 Н. Т. "Благонадежность" сталинских кадров 70 Л. Троцкий. Еще к вопросу о бонапартизме 43 21-ая годовщина 73 Л. Троцкий. Бонапартистская философия государства 77