Бюллетень Оппозиции

(Большевиков-ленинцев) № 21-22

Другие номера

№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30;31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.

№ 21-22

Май -- 1931 -- Mai-Juni

№ 21-22

Содержание   Л. Троцкий. Испанская революция и угрожающие ей опасности. Руководство Коминтерна пред лицом испанских событий. Как быть с кортесами? Парламентарный кретинизм реформистов и антипарламентарный кретинизм анархистов. Какая революция предстоит в Испании? Проблема перманентной революции. Что такое "перерастание" революции? Два варианта: оппортунистический и авантюристский. Перспектива "июльских дней". Борьба за массы и рабочие хунты. Вопросы темпов испанской революции. За единство коммунистических рядов! Приложение. Вопросы испанской революции изо дня в день. Л. Троцкий. Письмо в Политбюро ВКП(б). Десять заповедей испанского коммуниста. Л. Т. Дело т. Рязанова. Дополнительная клевета на Д. Б. Рязанова. Альфа. Заметки журналиста. Вождь Коминтерна Мануильский. Авербах, пойманный с поличным. Осколки правды из-под мусора клеветы. Л. Троцкий. К дискуссии о синдикальном единстве. Л. Троцкий. Задушенная революция. (Французский роман о китайской революции). Действительное расположение фигур на политической доске (К процессу меньшевиков). Почтовый ящик.

Испанская революция и угрожающие ей опасности.

Руководство Коминтерна пред лицом испанских событий.

Испанская революция растет. Растут в процессе борьбы ее внутренние силы. Но вместе с тем растут и опасности. Мы говорим не о тех опасностях, очагом которых являются господствующие классы и их политическая прислуга: республиканская и социалистическая. Здесь дело идет об открытых врагах, и задачи по отношению к ним совершенно ясны. Но есть опасности внутренние.

Испанские рабочие с доверием глядят на Советский Союз, детище Октябрьской революции. Это настроение представляет ценный капитал коммунизма. Защита Советского Союза долг каждого революционного рабочего. Но нельзя позволять злоупотреблять верностью рабочих Октябрьской революции в целях навязыванья рабочим политики, идущей наперекор всем урокам и заветам Октября.

Надо сказать ясно. Надо сказать так, чтоб это услышал авангард испанского и международного пролетариата: непосредственная опасность грозит пролетарской революции в Испании со стороны нынешнего руководства Коминтерна. Всякую революцию можно погубить, даже и самую многообещающую: это доказано на опыте германской революции 1923 г. и, еще ярче, на опыте китайской революции 1925 -- 27 г.г. В обоих случаях непосредственной причиной крушения явилось ложное руководство. Сейчас на очереди Испания. Руководители Коминтерна из своих собственных ошибок ничему не научились. Хуже того. Чтоб прикрыть прошлые ошибки, они вынуждены оправдывать и развивать их. Поскольку дело зависит от них, они готовят испанской революции судьбу китайской.

В течение двух лет передовых рабочих сбивали с толку злосчастной теорией "третьего периода", которая ослабила и деморализовала Коминтерн. Руководство, наконец, ударило отбой. Но когда? Как-раз в момент, когда мировой кризис создал перелом обстановки и заложил первые предпосылки для революционного наступления. Внутренние процессы в Испании проходили тем временем для Коминтерна незамеченными. Мануильский заявлял, -- а ведь Мануильский сейчас исполняет обязанности вождя Коминтерна! -- что события в Испании вообще не заслуживают внимания.

В нашем очерке об испанской революции, написанном до апрельского переворота, мы высказывались в том смысле, что буржуазия, играя разными оттенками республиканизма, будет изо всех сил и до последнего момента охранять свой союз с монархией. "Не исключено, правда, -- писали мы, -- такое стечение обстоятельств, при котором имущие классы могут оказаться вынуждены принести в жертву монархию, чтоб спасти себя (Германия!)". Эти строки дали сталинцам повод -- разумеется, после событий, -- говорить о неправильном прогнозе.

Больше всего отличаются американские сталинцы. Трудно представить себе до каких геркулесовых столпов вульгарности и глупости способны договариваться чиновники, которым за это платят и которых никто не контролирует.

Люди, которые сами ничего не предвидели, требуют от других не марксистских прогнозов, а теософских предсказаний насчет того, в какой день и в какой форме произойдут события: так невежественные и суеверные больные требуют от медицины чудес. Задача марксистского прогноза в том, чтоб помочь ориентироваться в общем направлении развития и разобраться в его "неожиданностях". То обстоятельство, что испанская буржуазия решилась разлучиться с монархией, объясняется двумя одинаково важными причинами. Бурный разлив массового возмущения навязывал буржуазии попытку превратить ненавистного народу Альфонса в козла отпущения. Но такой маневр, связанный с серьезным риском, оказался доступен испанской буржуазии только потому, что массы доверяли республиканцам и социалистам, и что в самом перевороте можно было не считаться с коммунистической опасностью. Тот исторический вариант, который осуществился в Испании, есть, следовательно, результат силы массового напора, с одной стороны, слабости Коминтерна, с другой. С установления этих фактов и надо начинать. Основное правило тактики: если хочешь стать сильнее, не начинай с преувеличения своих сил. Но это правило не для эпигонской бюрократии. Если накануне событий Мануильский предсказывал, что вообще ничего серьезного не случится, то на другой день после переворота, незаменимый Пери, поставщик фальшивой информации из латинских стран, стал слать в Москву телеграмму за телеграммой о том, что испанский пролетариат почти безраздельно поддерживает коммунистическую партию, и что испанские крестьяне строят советы. "Правда" печатала этот вздор, дополняя его вздором о "троцкистах", идущих в хвосте правительства Замора, в то время, как Замора сажал и сажает левых коммунистов в тюрьмуи Наконец, 14 мая "Правда" напечатала программную передовицу "Испания в огне", которая представляет собою сгусток эпигонских блужданий и ошибок в переводе на язык испанской революции.

Как быть с кортесами?

 

"Правда" пытается исходить из той бесспорной истины, что голой пропаганды недостаточно: "Компартия должна сказать массам, что им делать сегодня". Что же предлагает по этой части сама "Правда"? Сплачивать рабочих "для разоружения реакции, для вооружения пролетариата, для выбора фабрично-заводских комитетов, для осуществления явочным порядком 7-часового рабочего дня и т. д.". И т. д. -- так и сказано. Перечисленные лозунги бесспорны, хотя и даны вне всякой внутренней связи и вне той последовательности, которая должна вытекать из логики развития масс. Но поразительно то, что руководящая статья "Правды" ни словом не упоминает о выборах в кортесы, как еслиб этого политического события в жизни испанской нации совершенно не существовало, или, как если-бы рабочим до этого не было никакого дела. Как понимать это молчание?

По внешности, республиканский переворот совершился, как известно, через посредство муниципальных выборов. Разумеется, под переворотом были более глубокие причины, и мы об них говорили задолго до падения министерства Беренгера. Но "парламентарная" форма ликвидации монархии пошла целиком на пользу буржуазным республиканцам и мелко-буржуазной демократии. Очень многим рабочим в Испании представляется сейчас, что основные вопросы социальной жизни можно разрешить при помощи бюллетеней. Эту иллюзию может разбить только опыт. Но опыту надо уметь помочь. Как? Повернувшись ли спиной к кортесам или же, наоборот, приняв участие в выборах? Надо на это ответить.

Кроме названной выше передовицы в той же газете напечатана "теоретическая" статья (## от 7 и 10 мая), претендующая на марксистский анализ внутренних сил испанской революции и на большевистское определение ее стратегии. И в этой статье о кортесах не упомянуто ни единым словом: бойкотировать или участвовать в выборах? Вообще о лозунгах и задачах политической демократии "Правда" совершенно молчит, хотя революцию именует демократической. Что значит это отмалчиванье? Можно участвовать в выборах, можно их бойкотировать. Но можно ли их игнорировать?

По отношению к кортесам Беренгера вполне правильна была тактика бойкота. Было заранее ясно, что, либо Альфонсу удастся на известный период повернуть снова на путь военной диктатуры, либо движение перекатится через голову Беренгера с его кортесами. В этих условиях коммунисты должны были взять на себя инициативу борьбы за бойкот кортесов. Именно на этом мы настаивали при помощи тех скудных средств, какие имелись в нашем распоряжении.

У левой оппозиции нет ежедневной печати. В частных письмах приходится развивать мысли, которые должны были бы составлять содержание повседневных статей. В приложении к этой работе мы даем выдержки из таких писем-статей в хронологическом порядке.

Еслиб испанские коммунисты своевременно и решительно выступили за бойкот, распространяя в стране хотя бы небольшие прокламации на эту тему, их авторитет к моменту свержения министерства Беренгера чрезвычайно возрос бы. Передовые рабочие сказали бы себе: "эти люди способны кое-что предвидеть". К сожалению, испанские коммунисты, сбиваемые с толку руководством Коминтерна, не поняли обстановки, готовились принять участие в выборах, но опять-таки, без уверенности. События перекатились через их головы, и первая победа революции почти не принесла коммунистам приращения влияния.

Сейчас за созыв учредительных кортесов взялось правительство Замора. Есть ли основание думать, что созыв этих кортесов будет сорван второй революцией? Никаких оснований. Могущественные движения масс вполне возможны, но без программы, без партии, без руководства эти движения не могут привести ко второй революции. Лозунг бойкота был бы сейчас лозунгом самоизоляции. Надо принять активнейшее участие в выборах.

Парламентарный кретинизм реформистов и антипарламентарный кретинизм анархистов.

Парламентарный кретинизм есть отвратительная болезнь, но и антипарламентарный кретинизм немногим лучше. Это мы яснее всего видим на судьбе испанских анархо-синдикалистов. Революция ребром ставит политические вопросы, причем на данной стадии придает им парламентарную форму. Внимание рабочего класса не может не быть сосредоточено на кортесах, и анархо-синдикалисты будут из-под полы голосовать за социалистов, а то и за республиканцев. Бороться против парламентских иллюзий, не борясь одновременно против антипарламентарной метафизики анархистов, в Испании можно меньше, чем где бы то ни было.

В ряде статей и писем мы доказывали огромную важность лозунгов демократии для дальнейшего развития испанской революции. Помощь безработным, 7-часовой рабочий день, аграрный переворот, национальная автономия, все эти жизненные, коренные вопросы так или иначе сочетаются в сознании подавляющего большинства испанских рабочих, в том числе и анархо-синдикалистов, с будущими кортесами. В период Беренгера надо было бойкотировать кортесы милостью Альфонса -- во имя революционных учредительных кортесов. В агитации надо было с самого начала на одно из первых мест выдвинуть вопрос избирательного права. Да: прозаический вопрос избирательного права! Советская демократия, что и говорить, несравненно выше буржуазной демократии. Но советы не падают с неба. До них нужно дорасти.

Находятся на свете, с позволения сказать, марксисты, которые с великолепным презрением относятся к такому, например, лозунгу, как всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право для всех мужчин и женщин, начиная с 18 лет. Между тем, если-бы испанские коммунисты своевременно выдвинули этот лозунг, защищая его в речах, статьях, листовках и летучках, они приобрели бы огромную популярность. Именно потому, что народные массы Испании склонны преувеличивать творческую силу кортесов, каждый пробужденный рабочий, каждая революционная крестьянка хочет принять участие в выборах. Мы ни на минуту не солидаризуемся с иллюзиями масс; но то, что есть под этими иллюзиями прогрессивного, мы должны использовать до конца, иначе мы не революционеры, а презренные педанты. Одно снижение избирательного возраста захватывает за живое многие сотни тысяч рабочих, работниц, крестьян и крестьянок. Притом, каких? Молодых, активных, тех, которые призваны совершить вторую революцию. Противопоставить эти молодые поколения социалистам, которые стремятся опереться на рабочих старшего возраста есть совершенно элементарная и неоспоримая задача коммунистического авангарда.

Далее. Правительство Замора хочет провести через кортесы конституцию с двумя палатами. Революционные массы, только что низвергнувшие монархию и проникнутые страстным, хотя еще очень смутным стремлением к равенству и справедливости, пламенно откликнутся на агитацию коммунистов против плана буржуазии посадить народу на спину "палату господ". Этот частный вопрос может сыграть в агитации громадную роль, создать тяжелые затруднения для социалистов, вогнать клин между социалистами и республиканцами, т. е. разделить, хотя бы на время, врагов пролетариата, и -- что в тысячу раз важнее -- вогнать клин между рабочими массами и социалистами.

Требование семичасового рабочего дня, выдвигаемое "Правдой", совершенно правильно, крайне важно и неотложно. Но можно ли выдвигать это голое требование, игнорируя политическую обстановку и революционные задачи демократии? Говоря только о семичасовом рабочем дне, о заводских комитетах и вооружении рабочих, игнорируя "политику", ни единым словом не упоминая во всех своих статьях о выборах в кортесы, "Правда" целиком идет навстречу анархо-синдикализму, питает его, прикрывает его. Между тем молодой рабочий, которого республиканцы и социалисты лишают избирательного права, несмотря на то, что буржуазное законодательство считает его созревшим для капиталистической эксплоатации, или которому они хотят навязать вторую палату, в борьбе против этих гнусностей захочет завтра повернуться спиной к анархизму и протянуть руку за винтовкой. Противопоставлять лозунг вооружения рабочих реальным политическим процессам, захватывающим массу за живое, значит изолировать себя от масс, а массы -- от оружия.

Лозунг национального самоопределения получил сейчас в Испании исключительное значение. Однако, и этот лозунг сегодня стоит в демократической плоскости. Дело идет, для нас, разумеется, не о том, чтоб призывать каталанцев и басков к отделению от Испании, а о том, чтобы бороться за предоставление им такой возможности, если они сами этого хотят. Но как определить, хотят ли они этого? Очень просто: путем всеобщего, равного, прямого и тайного голосования заинтересованных областей. Другого способа сейчас нет. В дальнейшем национальные вопросы, как и все другие, будут решаться советами, как органами диктатуры пролетариата. Но мы не можем рабочим навязать советы в любой момент. Мы можем лишь довести рабочих до советов. Тем менее можем мы навязать народу те советы, которые пролетариат создаст только в будущем. Между тем необходимо дать ответ на сегодняшний вопрос. В мае месяце органы самоуправления Каталонии оказались призваны выбрать своих депутатов для выработки временной конституции провинции, т. е. определения ее отношения к Испании в целом. Неужели же каталонские рабочие могли относиться безучастно к тому факту, что мелкобуржуазная демократия, подчиняющаяся, как всегда, крупному капиталу, пытается при помощи антидемократических выборов решать судьбу каталанского народа? Лозунг национального самоопределения, без дополняющих и конкретизирующих его лозунгов политической демократии, есть голая формула, или еще хуже: пускание пыли в глаза.

В течение известного времени все вопросы испанской революции будут так или иначе преломляться через призму парламентаризма. Крестьяне будут с величайшим напряжением ждать, что скажут кортесы по поводу аграрного вопроса. Трудно ли понять, какое значение могла бы иметь в нынешних условиях коммунистическая аграрная программа, развернутая с трибуны кортесов? Для этого нужны два условия: нужно иметь аграрную программу и нужно завоевать себе доступ к парламентской трибуне. Не кортесы разрешат земельный вопрос, это мы знаем. Нужна боевая инициатива самих крестьянских масс. Но для такой инициативы массы нуждаются в программе и в руководстве. Трибуна кортесов нужна коммунистам для связи с массами. А из этой связи развернутся действия, которые перельются через голову кортесов. В этом и состоит суть революционно-диалектического отношения к парламентаризму.

Чем же объясняется, все-таки, что руководство Коминтерна молчит по этому вопросу? Только тем, что оно является пленником своего собственного вчерашнего дня. Сталинцы слишком шумно отвергли лозунг Учредительного собрания для Китая. VI-й конгресс официально заклеймил лозунги политической демократии для колониальных стран, как "оппортунизм". На примере Испании, страны несравненно более передовой, чем Китай и Индия, обнаруживается вся несостоятельность решений VI-го конгресса. Но сталинцы связаны по рукам и ногам. Не смея призвать к бойкоту парламентаризма, они попросту отмалчиваются. Да погибнет революция, но да здравствует репутация непогрешимости вождей!

Итальянская группа "Прометео" (бордигисты) отрицает вообще революционно-демократические лозунги для всех стран и всех народов. Это сектантское доктринерство, практически совпадающее с позицией сталинцев, не имеет ничего общего с позицией большевиков-ленинцев. Интернациональная левая должна отклонить всякую тень ответственности за подобное ультра-левое ребячество. Как раз свежий испанский опыт свидетельствует, что в процессе крушения режима фашистской диктатуры в Италии лозунги политической демократии сыграют несомненно крайне важную роль. Вступать в испанскую или итальянскую революцию с программой "Прометео" -- то же самое, что пускаться вплавь со связанными на спине руками: такой пловец весьма рискует утонуть.

Какая революция предстоит в Испании?

В цитированной выше теоретической статье, как бы специально написанной для засорения мозгов, после попыток определения классового характера испанской революции, говорится буквально следующее: "При всем этом (!) было бы, однако, (!) неправильно, характеризовать испанскую революцию уже на данном этапе, как революцию социалистическую". ("Правда", 10 мая). Одной этой фразы достаточно для оценки всего анализа. Да разве же, должен спросить себя читатель, существуют на свете люди, способные думать, что испанскую революцию "на данном этапе" можно характеризовать, как социалистическую, без риска попасть в сумасшедший дом? Откуда вообще у "Правды" взялась мысль о необходимости такого рода "отмежевания", притом в столь мягкой и условной форме: "при всем этом было бы, однако, неправильно"и Объясняется это тем, что эпигоны вычитали, на беду свою, у Ленина фразу о "перерастании" буржуазно-демократической революции в социалистическую. Не поняв Ленина, забыв или исказив опыт русской революции, они понятие "перерастания" положили в основу грубейших оппортунистических заблуждений. Дело идет -- скажем сразу -- совсем не об академических тонкостях, а о жизни и смерти пролетарской революции. Еще совсем недавно эпигоны ждали, что диктатура Гоминдана "перерастет" в рабоче-крестьянскую диктатуру, а эта последняя -- в социалистическую диктатуру пролетариата. Им при этом мыслилось -- с особой глубиной развивал эту тему Сталин, -- что с одного фланга революции будут постепенно откалываться "правые элементы", а на другом фланге будут укрепляться "левые элементы": в этом и должен был состоять органический процесс "перерастания". К несчастью, великолепная теория Сталина-Мартынова основана целиком на попрании классовой теории Маркса. Характер социального режима, а следовательно и характер каждой революции, определяется характером того класса, который держит в руках власть. Из рук одного класса в руки другого власть может перейти лишь посредством революционного переворота, а никак не путем органического "перерастания". Эту основную истину эпигоны растоптали -- сперва для Китая, теперь для Испании. И мы видим ученых мудрецов "Правды", которые, покрыв головы колпаками, и вставив Заморе подмышку термометр, рассуждают: можно или нельзя признать, что процесс "перерастания" перевел уже испанскую революцию в социалистическую стадию? И мудрецы, -- отдадим должное их мудрости, -- приходят к заключению: нет, пока еще нельзя.

Дав нам столь ценную социологическую экспертизу, "Правда" вступает в область прогнозов и директив. "В Испании -- говорит она -- социалистическая революция не может быть непосредственной задачей дня. Ближайшей задачей (!) является рабоче-крестьянская революция против помещиков и буржуазии". ("Правда", 10 мая). Что социалистическая революция не является в Испании "непосредственной задачей дня", это бесспорно. Лучше и точнее было бы, однако, сказать, что вооруженное восстание с целью захвата власти пролетариатом не является в Испании "непосредственной задачей дня". Почему? Потому что разрозненный авангард пролетариата еще не ведет за собой класса, а класс не ведет за собой угнетенных масс деревни. В этих условиях борьба за власть была бы авантюризмом. Но что означает в таком случае дополнительная фраза: "ближайшей задачей является рабоче-крестьянская революция против помещиков и буржуазии"? Значит, между нынешним буржуазно-республиканским режимом и диктатурой пролетариата предстоит еще посредине особая "рабоче-крестьянская революция"? Причем оказывается, что эта особая, промежуточная, "рабоче-крестьянская" революция в противоположность социалистической, является в Испании "непосредственной задачей"? Значит в порядке сегодняшнего дня стоит все-таки новый переворот? Путем вооруженного восстания или иным путем? Чем именно рабоче-крестьянская революция "против помещиков и буржуазии" будут отличаться от пролетарской революции? Какая комбинация классовых сил будет лежать в ее основе? Какая партия будет руководить первой революцией в отличие от второй? В чем разница программ и методов этих двух революций? Тщетно стали бы мы искать ответов на эти вопросы. Смазанность и спутанность мысли перекрывается словом "перерастание": несмотря на все противоречивые оговорки, этим людям мерещится процесс эволюционного перехода от буржуазной революции к социалистической, через ряд органических этапов, фигурирующих под разными псевдонимами: Гоминдан, "демократическая диктатура", "рабоче-крестьянская революция", "народная революция", -- причем в этом процессе незаметно растворяется тот решающий момент, когда один класс вырывает власть у другого класса.

Проблема перманентной революции.

Разумеется, пролетарская революция есть в то же время крестьянская революция; но крестьянская революция вне пролетарской в современных условиях невозможна. Мы можем с полным правом сказать крестьянам, что нашей целью является создание рабоче-крестьянской республики, как в России правительство пролетарской диктатуры мы назвали после Октябрьского переворота "рабоче-крестьянским правительством". Но мы не противопоставляем рабоче-крестьянскую революцию пролетарской, а, наоборот, отождествляем их. Это и есть единственно правильная постановка вопроса.

Здесь мы снова упираемся в самую сердцевину вопроса о так называемой "перманентной революции". В борьбе с этой теорией эпигоны докатились до полного разрыва с классовой точкой зрения. После опыта "блока четырех классов" в Китае, они, правда, стали осторожнее. Но от этого они только еще более запутались и изо всех сил стремятся теперь запутать других.

К счастью, однако, вопрос выведен событиями из области краснопрофессорских мудрствований над старыми текстами. Дело идет не об исторических воспоминаниях, не о подборе цитат, а о новом грандиозном историческом опыте, развертывающемся у всех на глазах. Здесь две точки зрения сведены на очную ставку на поле революционной борьбы. Последнее слово скажут события. От их контроля ускользнуть нельзя. Испанский коммунист, который не отдаст себе своевременно отчета в сущности вопросов, связанных с борьбой против "троцкизма", окажется теоретически безоружным перед основными вопросами испанской революции.

Что такое "перерастание" революции?

Да, Ленин выдвинул в 1905 году гипотетическую формулу "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". Если вообще существовала страна, где можно было ждать самостоятельной аграрно-демократической революции, предшествующей завоеванию власти пролетариатом, так это Россия, где аграрная проблема господствовала над всей национальной жизнью, где революционные крестьянские движения тянулись через десятилетия, где существовала самостоятельная аграрно-революционная партия, с большой традицией и с широким влиянием в массах. Однако же, и в России для промежуточной революции, между буржуазной и пролетарской, места не оказалось. В апреле 1917 года Ленин повторял и повторял по адресу Сталина, Каменева и др., державшихся за старую большевистскую формулу 1905 г.: другой "демократической диктатуры", кроме диктатуры Милюкова -- Церетели -- Чернова нет и не будет: демократическая диктатура есть, по самому существу своему, диктатура буржуазии над пролетариатом; сменить такую "демократическую диктатуру" может только диктатура пролетариата. Кто выдумывает промежуточные, средние формулы, тот жалкий иллюзионист или шарлатан. Вот вывод, который Ленин сделал из живого опыта февральской и Октябрьской революций. На основах этого опыта и этих выводов мы стоим целиком.

Что же означает у Ленина в таком случае "перерастание демократической революции в социалистическую"? Совсем не то, что мерещится эпигонам и пустобрехам из породы красных профессоров. Дело в том, что диктатура пролетариата вовсе не совпадает механически с понятием социалистической революции. Завоевание власти рабочим классом происходит в определенной национальной среде, в определенный период, для разрешения определенных задач. В отсталых нациях такими непосредственными задачами являются задачи демократического характера: общенациональное освобождение от империалистической кабалы и аграрный переворот, как в Китае; аграрный переворот и освобождение угнетенных национальностей, как в России. То же самое, хотя и в ином сочетании, мы видим сейчас в Испании. Ленин говорил даже, что пролетариат России пришел в октябре 1917 г. к власти прежде всего, как агент буржуазно-демократической революции. Победоносный пролетариат начал с разрешения демократических задач и лишь постепенно, логикой своего господства, подошел к социалистическим задачам: к коллективизации сельского хозяйства он серьезно приступил только на двенадцатом году своей власти. Это Ленин и называл перерастанием демократической революции в социалистическую. Не буржуазная власть перерастает в рабоче-крестьянскую, а затем в пролетарскую; нет, власть одного класса не "перерастает" во власть другого класса, а вырывается с оружием в руках. Но после того, как рабочий класс завоевал власть, демократические задачи пролетарского режима неизбежно перерастают в социалистические. Эволюционный, органический переход от демократии к социализму мыслим только при диктатуре пролетариата. Вот центральная идея Ленина. Эпигоны все это исказили, запутали, извратили и теперь отравляют своими фальсификатами сознание международного пролетариата.

Два варианта: оппортунистический и авантюристский.

Дело идет -- повторим снова -- не об академических тонкостях, а о жизненных вопросах революционной стратегии пролетариата. Неправда, будто в порядке дня в Испании стоит "рабоче-крестьянская революция". Неправда, будто в Испании вообще стоит сейчас в порядке дня новая революция, т. е. непосредственная борьба за власть. Нет, в порядке дня стоит борьба за массы, за их освобождение от республиканских иллюзий, от доверчивости к социалистам, за их революционное сплочение. Вторая революция придет, но это будет революция пролетариата, ведущего за собой крестьянскую бедноту. Между буржуазным режимом и диктатурой пролетариата не будет места ни для какой особой "рабоче-крестьянской революции". Расчитывать на нее и приспособлять к ней политику значит огоминданить пролетариат, т. е. погубить революцию.

Конфузионистские формулировки "Правды" открывают два пути, опять-таки до конца испытанных в Китае: оппортунистический и авантюристский. Если сегодня "Правда" еще не решается "характеризовать" испанскую революцию, как рабоче-крестьянскую, то -- кто знает? -- не столкнемся ли мы с этим завтра, когда на смену Замора -- Чан-Кай-Ши придет "верный Ван-Тин-Вей", скажем, левый Леру. Не решат ли тогда мудрые диагносты -- Мартынов, Куусинен и К-о, -- что это и есть рабоче-крестьянская республика, которую надо "поддерживать постольку-поскольку" (формула Сталина в марте 1917 г.) или поддерживать полностью (формула того же Сталина по отношению к Гоминдану в 1925-27 годах).

Но есть и авантюристская возможность, которая, пожалуй, больше отвечает центристским настроениям сегодняшнего дня. Передовица "Правды" говорит о том, что испанские массы "начинают направлять свои удары и против правительства". Может ли, однако, испанская компартия выдвинуть лозунг низвержения этого правительства, в качестве задачи дня? В ученом исследовании "Правды" говорится, как мы слышали, что непосредственной задачей является рабоче-крестьянская революция. Если понимать эту "стадию" не в смысле перерастания, а в смысле низвержения власти, то открывается полностью вариант авантюризма. Слабая компартия может сказать себе в Мадриде, как она сказала себе (или как ей было приказано сказать) в декабре 1927 года в Кантоне: "для пролетарской диктатуры мы еще, конечно, не созрели; но так как дело сегодня идет о промежуточной ступени, о рабоче-крестьянской диктатуре, то попробуем и с слабыми силами устроить восстание, авось что-нибудь и выйдет". Нетрудно, в самом деле, предвидеть, что после того, как обнаружится преступное упущение первого года испанской революции, виновники потери времени станут хлестать "исполнителей" в три кнута и могут довести их до трагической авантюры в стиле Кантона.

Перспектива "июльских дней".

Насколько реальна эта опасность? Вполне реальна. Она коренится во внутренних условиях самой революции, которые придают особо зловещий характер недомолвкам и путанице вождей. В нынешней испанской обстановке заложен новый массовый взрыв, соответствующий более или менее тем боям 1917 года в Петрограде, которые вошли в историю под именем "июльских дней", и которые не привели к разгрому революции только благодаря правильности большевистской политики. На этом жгучем для Испании вопросе необходимо остановиться.

Прообраз "июльских дней" мы встречаем во всех старых революциях, начиная с Великой французской, с разным, но по общему правилу неблагоприятным, нередко катастрофическим исходом. Такого рода этап заложен в механику буржуазной революции, поскольку тот класс, который больше всего жертвует собою для ее успеха и больше всего возлагает на нее надежд, меньше всего получает от нее. Закономерность процесса совершенно ясна. Имущий класс, приобщенный к власти переворотом, склонен считать, что этим самым революция исчерпала свою миссию, и больше всего бывает озабочен тем, чтоб доказать свою благонадежность силам реакции. "Революционная" буржуазия вызывает негодование народных масс теми самыми мерами, которыми стремится завоевать расположение свергнутых классов. Разочарование масс наступает очень скоро, прежде еще, чем авангард их успеет остыть от революционных боев. Передовому слою кажется, что он может новым ударом доделать или поправить то, что выполнил раньше недостаточно решительно. Отсюда порыв к новой революции, без подготовки, без программы, без оглядки на резервы, без размышления о последствиях. С другой стороны, пришедшая к власти буржуазия как бы только поджидает бурного порыва снизу, чтоб попытаться окончательно расправиться с народом. Такова социальная и психологическая основа той дополнительной полуреволюции, которая не раз в истории становилась точкой отправления победоносной контр-революции.

В 1848 г. "июльские дни" выпали во Франции на июнь и приняли неизмеримо более грандиозный и трагический характер, чем в Петрограде в 1917 году. Так называемые "июньские дни" парижского пролетариата с непреодолимой силой выросли из февральского переворота. Парижские рабочие, с февральским ружьем в руках, не могли не реагировать на противоречие между пышной программой и жалкой действительностью, на этот невыносимый контраст, который каждый день бил их по желудку и по совести. Без плана, без программы, без руководства июньские дни 1848 года похожи на могущественный и неотвратимый рефлекс пролетариата. Восставших рабочих беспощадно раздавили. Так демократы проложили дорогу бонапартизму.

Гигантская вспышка Коммуны так же относилась к сентябрьскому перевороту 1870 г., как июньские дни -- к февральской революции 1848 г. Мартовское восстание парижского пролетариата меньше всего было делом стратегического расчета. Оно возникло из трагического сочетания обстоятельств, дополненного одной из тех провокаций, на которые так изобретательна французская буржуазия, когда страх подстегивает ее злую волю. В парижской коммуне рефлективный процесс пролетариата против обмана буржуазной революции впервые поднялся до уровня пролетарского переворота, но поднялся, чтобы тут же упасть.

Сейчас, бескровная, мирная, славная (список этих прилагательных всегда один и тот же) революция в Испании подготовляет на наших глазах свои "июньские дни", если брать календарь Франции, или "июльские", по календарю России. Мадридское правительство, купаясь во фразах, которые нередко кажутся переводом с русского языка, обещает широкие меры против безработицы и земельной тесноты, но не смеет прикоснуться ни к одной из старых социальных язв. Коалационные социалисты помогают республиканцам саботировать задачи революции. Глава Каталонии, наиболее промышленной и революционной части Испании, проповедует тысячелетнее царство без угнетенных наций и угнетенных классов, но в то же время не решается ударить палец о палец, чтоб помочь народу на деле сбросить с себя хотя бы часть наиболее ненавистных старых оков. Масиа прячется за мадридское правительство, которое прячется за Учредительное собрание. Как будто жизнь остановилась в ожидании его! И как будто заранее не ясно, что ближайшие кортесы явятся только расширенным воспроизведением республиканско-социалистического блока, озабоченного главным образом тем, чтоб все осталось по старому. Трудно ли предвидеть лихорадочный рост возмущенья рабочих и крестьян? Несоответствие хода массовой революции и политики новых правящих классов, -- вот источник того непримиримого конфликта, который в дальнейшем развитии своем либо погребет первую, апрельскую революцию, либо приведет ко второй.

Если бы большевистская партия, заупрямившись на оценке июльского движения в Петрограде, как "несвоевременного", повернула массам спину, полувосстание неизбежно подпало бы под раздробленное и несогласованное руководство анархистов, авантюристов, случайных выразителей возмущения масс и изошло бы кровью в бесплодных конвульсиях. Но и, наоборот, если-бы партия, встав во главе движения, отказалась от своей оценки обстановки в целом и соскользнула на путь решающих боев, восстание приняло бы несомненно смелый размах рабочие и солдаты, под руководством большевиков, временно завладели бы в июле властью в Петрограде, однако, только затем, чтоб подготовить крушение революции. Только правильное руководство партии большевиков устранило оба варианта роковой опасности: в духе июньских дней 1848 года и в духе Парижской коммуны 1871 г. Удар, нанесенный в июле 1917 г. массам и партии, был очень значителен. Но это не был решающий удар. Жертвы исчислялись десятками, а не десятками тысяч. Рабочий класс вышел из испытания не обезглавленным и не обескровленным. Он полностью сохранил свои боевые кадры. Эти кадры многому научились и привели в Октябре пролетариат к победе.

Именно под углом зрения "июньских дней" страшную опасность представляет фикция "промежуточной", средней революции, будто бы стоящей в Испании на очереди.

Борьба за массы и рабочие хунты.

Обязанность левой оппозиции беспощадно вскрыть, разоблачить и навсегда опорочить в сознании пролетарского авангарда формулу особой "рабоче-крестьянской революции", в отличие от буржуазной и пролетарской. Не верьте этому, коммунисты Испании! Это иллюзия и обман. Это дьявольская уловка, которая завтра превратится в петлю на вашей шее. Не верьте этому, передовые рабочие Испании. Вдумайтесь в уроки русской революции и в уроки эпигонских поражений. Перед вами открывается перспектива борьбы за диктатуру пролетариата. Во имя этой задачи вы должны сплотить вокруг себя рабочий класс и поднять на помощь рабочим миллионы деревенской бедноты. Это исполинская задача. На вас, на коммунистов Испании, ложится неизмеримая революционная ответственность. Не закрывайте глаз на вашу слабость, не обольщайтесь иллюзиями. Революция не верит словам. Она все проверяет и притом проверяет кровью. Свергнуть господство буржуазии может только диктатура пролетариата. Никакой промежуточной революции, более "простой", более "экономной", более доступной по силам вашим, нет, не будет, не может быть. Никакой переходной диктатуры, диктатуры второго сорта, диктатуры со скидкой история для вас не выдумает. Кто говорит вам об ней, тот обманывает вас. Готовьтесь к диктатуре пролетариата, готовьтесь серьезно, упорно, неутомимо!

Непосредственно, однако, перед испанскими коммунистами стоит задача не борьбы за власть, а борьбы за массы, причем борьба эта в ближайший период будет развертываться на основах буржуазной республики и, в огромной степени, под лозунгами демократии. Создание рабочих хунт (советов) является, несомненно, непосредственной задачей дня. Но противопоставлять хунты лозунгам демократии бессмысленно. Борьба против привиллегий церкви и засилья монашеских орденов и монастырей -- борьба чисто демократическая -- привела в мае к массовому взрыву, который создал благоприятные, к несчастью, неиспользованные условия для выбора рабочих депутатов. Хунты на данной стадии являются организационной формой единого пролетарского фронта -- и для стачек, и для изгнания иезуитов, и для участия в выборах в кортесы, и для связи с солдатами, и для поддержки крестьянского движения. Только через хунты, охватывающее основное ядро пролетариата, коммунисты могут обеспечить свою гегемонию в пролетариате, а значит и в революции. Только по мере роста влияния коммунистов на рабочий класс, хунты будут превращаться в органы борьбы за власть. На одном из дальнейших этапов, -- мы еще не знаем, когда, -- хунты, как органы власти пролетариата, окажутся противопоставлены демократическим учреждениям буржуазии. Только тогда пробьет последний час буржуазной демократии.

Во всех тех случаях, где массы вовлечены в борьбу, они неизменно ощущают -- не могут не ощущать -- острую потребность в авторитетной организации, поднимающейся над партиями, фракциями, сектами, и способной объединить всех рабочих в едином действии. Такой формой и должны явиться выборные рабочие хунты. Надо уметь подсказать массе этот лозунг в подходящий момент -- а такие моменты встречаются сейчас на каждом шагу. Противопоставлять же лозунг советов, как орган диктатуры пролетариата, реальной сегодняшней борьбе, значит превращать лозунг советов в над-историческую святыню, в над-революционную икону, которой могут поклоняться отдельные святоши, но за которой никогда не пойдут революционные массы.

Вопросы темпов испанской революции.

Но остается ли еще время для применения правильной тактики? Не поздно ли? Не упущены ли все сроки?

Правильное определение темпа развития революции имеет огромное значение -- если не для определения основной стратегической линии, то для определения тактики. А без правильной тактики самая лучшая стратегическая линия может привести к гибели. Разумеется, предугадать темп заранее на длительный период невозможно. Темп надо проверять в ходе борьбы, пользуясь самыми различными признаками. К тому же в ходе событий темп может резко изменяться. Но нужно все же иметь перед глазами известную перспективу, чтоб вносить в нее в процессе опыта необходимые исправления.

Великая французская революция затратила свыше трех лет, пока добралась до наивысшей своей точки, диктатуры якобинцев. Русская революция в течение 8 месяцев привела к диктатуре большевиков. Здесь мы видим громадную разницу темпов. Еслиб во Франции события развивались более быстро, то якобинцы не успели бы сформироваться, так как накануне революции они не существовали, как партия. С другой стороны, если-бы якобинцы представляли собою силу уже накануне революции, события пошли бы, вероятно, быстрее. Таков один из факторов, определяющих темп. Но есть другие, пожалуй, более решающие.

Русской революции 1917 года предшествовала революция 1905 года, которую Ленин назвал генеральной репетицией. Все элементы второй и третьей революций были заранее подготовлены, так что участвовавшие в борьбе силы двигались как бы по накатанной дороге. Это чрезвычайно ускорило период восхождения революции к своей кульминации.

Но все же, надо думать, решающим фактором в отношении темпа явилась в 1917 году война. Вопрос о земле можно было еще отложить на месяцы, может быть даже на год-два. Но вопрос о смерти в окопах не терпел отлагательства. Солдаты говорили: "зачем мне земля, если меня не будет". Давление двенадцатимиллионной солдатской массы являлось фактором чрезвычайного ускорения революции. Не будь войны, несмотря на "генеральную репетицию" 1905 года и на наличие большевистской партии, вступительный, до-большевистский период революции мог бы длиться не 8 месяцев, а может быть год, два и более.

Эти общие соображения имеют несомненное значение для определения возможного темпа развития событий в Испании. Нынешнее поколение испанцев не знало революции, не проделало в прошлом "генеральной репетиции". Коммунистическая партия вступила в события крайне слабой. Испания не ведет войны; испанское крестьянство не сосредоточено миллионами в казармах и траншеях, и не стоит под непосредственной опасностью истребления. Все эти обстоятельства заставляют ждать более медленного развития событий, и позволяют следовательно надеяться на более длительный срок для подготовки партии к завоеванию власти.

Но есть факторы, которые действуют в противоположном направлении и которые могут вызвать преждевременные попытки решающего боя, равносильные поражению революции: отсутствие сильной партии повышает значение стихийного момента в движении; анархо-синдикалистские традиции действуют в том же направлении; наконец, ложная ориентировка Коминтерна открывает ворота взрывам авантюризма.

Вывод из этих исторических аналогий ясен: если положение в Испании (отсутствие свежих революционных традиций; отсутствие сильной партии; отсутствие войны) ведет к тому, что нормальные роды диктатуры пролетариата окажутся, по всей видимости, отодвинуты на значительно более длительный срок, чем в России, то зато имеются обстоятельства, которые чрезвычайно усиливают опасность революционного выкидыша.

Слабость испанского коммунизма, являющегося результатом ошибочной официальной политики, делает его, в свою очередь, крайне восприимчивым к наиболее опасным выводам из ложных директив. Слабый не любит глядеть в глаза своей слабости, боится опоздать, нервничает и забегает вперед. В частности, испанские коммунисты могут бояться кортесов.

В России Учредительное собрание, оттягивавшееся буржуазией, собралось уже после решающей развязки и было без труда ликвидировано. Испанские учредительные кортесы собираются на более ранней стадии развития революции. Коммунисты в кортесах будут ничтожным меньшинством, если вообще попадут туда. Отсюда недалеко до мысли: попытаться как можно скорее низвергнуть кортесы, использовав какое-либо стихийное наступление масс. Такая авантюра не только не разрешила бы проблему власти, но, наоборот, отбросила бы революцию далеко назад, по всей вероятности, с разбитым позвоночником. Вырвать власть из рук буржуазии пролетариат сможет лишь при том условии, если большинство рабочих будет страстно стремиться к этому, и если угнетенное большинство народа будет с доверием относиться к пролетариату.

Как-раз в вопросе о парламентских учреждениях революции испанским товарищам надо обращаться не столько к русскому опыту, сколько к опыту Великой французской революции. Диктатуре якобинцев предшествовали три парламента. По этим трем ступеням массы поднялись до диктатуры якобинцев. Нелепо думать, -- вместе с мадридскими республиканцами и социалистами -- будто кортесы действительно поставят над революцией точку. Нет, они могут только дать новый толчок развитию революции, обеспечив в то же время большую его планомерность. Такого рода перспектива в высшей степени важна для ориентировки в ходе событий, для противодействия нервничанью и авантюризму.

Разумеется, это не значит, что коммунисты должны выступать тормазом революции. Еще меньше это значит, что коммунисты отгораживаются от движений и выступлений масс города и деревни. Такая политика погубила бы партию, которой еще только предстоит завоевать доверие революционных масс. Только потому, что большевики руководили всеми боями рабочих и солдат, они получили возможность удержать массы в июле от катастрофы.

Если бы объективные обстоятельства и злая воля буржуазии навязали пролетариату решающий бой в невыгодных условиях, коммунисты нашли бы, разумеется, свое место в передних рядах бойцов. Революционная партия всегда предпочтет подвергнуться разгрому вместе со своим классом, чем оставаться в стороне, занимаясь нравоучениями и оставляя рабочих без руководств<а> под штыками буржуазии. Разбитая в бою партия глубоко внедрится в сердцах масс и раньше или позже возьмет реванш. Партия же, отшатнувшаяся от класса в минуту опасности, не воскреснет никогда. Но испанские коммунисты вовсе не стоят перед такой трагической альтернативой. Наоборот, есть все основания рассчитывать на то, что позорная политика социализма, стоящего у власти, и жалкая растерянность анархо-синдикализма будут все больше толкать рабочих в сторону коммунизма, и что партия -- при условии правильной политики -- будет иметь достаточно времени для того, чтобы подготовиться и привести пролетариат к победе.

За единство коммунистических рядов!

Одним из самых злостных преступлений сталинской бюрократии является систематический раскол немногочисленных коммунистических рядов в Испании, раскол, который не вытек из событий испанской революции, а предпослан им, в виде директив, вытекающих из борьбы сталинской бюрократии за самосохранение. Революция всегда создает в пролетариате могучую тягу к левому флангу. С большевиками сливались в 1917 году все близкие по духу течения и группы, хотя бы и боровшиеся в прошлом с большевизмом. Партия не только быстро росла, но и жила крайне бурной внутренней жизнью. С апреля по октябрь и позже, в годы гражданской войны, борьба тенденций и группировок в большевистской партии достигает в некоторые моменты чрезвычайной остроты. Но мы не видим расколов. Мы не видим даже единичных исключений. Могучий напор масс сплачивает партию. Внутренняя борьба воспитывает ее, уясняет ей ее собственные пути. В этой борьбе все члены партии завоевывают глубокую уверенность в правильности политики партии и в революционной надежности руководства. Только такое убеждение рядовых большевиков, завоеванное на опыте и в идейной борьбе, дает возможность руководству в нужный момент двинуть всю партию в бой. И только глубокая уверенность самой партии в правильности ее политики внушает рабочим массам доверие к партии. Искусственные группировки, навязанные извне; отсутствие свободной и честной идейной борьбы; переименовывание друзей во врагов; создание легенд, служащих для раскола коммунистических рядов, -- вот, что сейчас парализует испанскую коммунистическую партию. Она должна вырваться из бюрократических тисков, обрекающих ее на бессилие. Надо собрать коммунистические ряды на основе открытой, честной дискуссии. Надо подготовить объединительный съезд испанской коммунистической партии.

Положение осложняется тем, что не только официальная сталинская бюрократия в Испании, немногочисленная и слабая, но и оппозиционные организации, формально стоящие вне Коминтерна -- Каталанская федерация и мадридская автономная группировка -- лишены ясной программы действий и, что еще хуже, в значительной своей части заражены предрассудками, которые так щедро сеяли за последние восемь лет эпигоны большевизма. По вопросу о "рабоче-крестьянской" революции, о "демократической диктатуре", и даже о "рабоче-крестьянской партии" у каталанских оппозиционеров нет необходимой ясности. Это удваивает опасность. Борьбу за восстановление единства коммунистических рядов, надо сочетать с борьбой против идеологической гнили и фальши сталинизма.

Это задача левой оппозиции. Но и здесь нужно сказать правду: к разрешению своей задачи она еще почти не приступала. То обстоятельство, что испанские товарищи, причисляющие себя к левой оппозиции, до сих пор не создали даже собственного органа,

В настоящее время, # 1 теоретического органа испанской оппозиции "Коммунизм" уже вышел. Ред.

является непростительным упущением времени, и революция не оставит этого безнаказанным. Мы знаем, в какие трудные условия поставлены наши единомышленники: непрерывные полицейские преследования, при Примо-де-Ривера, при Беренгере и при Замора. Тов. Лакруа, например, выходит из тюрьмы только для того, чтобы снова вернуться в нее. Бессильный в деле революционного руководства аппарат Коминтерна развивает большую активность в деле преследований и клеветы. Все это до крайности затрудняет работу. Тем не менее она должна быть выполнена. Надо собрать силы левой оппозиции во всей стране, поставить журнал и бюллетень, группировать рабочую молодежь, создавать кружки и бороться за единство коммунистических рядов на основе правильной марксистской политики.

Л. Троцкий.
28 мая 1931 г., Кадикей.

Приложение.

Вопросы испанской революции изо дня в день.

Выше упомянуто, что очередные вопросы испанской революции левая оппозиция вынуждена обсуждать в частных письмах. Мы даем здесь некоторые выдержки из этих писем, как дополнение к напечатанной выше работе.

* * *

25-е мая 1930 г.

События переживаемого Испанией кризиса развиваются пока с замечательной планомерностью, которая предоставляет пролетарскому авангарду известное время на подготовку.

Когда буржуазия сознательно и упорно не хочет взять на себя разрешение задач, вытекающих из кризиса буржуазного общества; когда пролетариат оказывается еще неготовым взять разрешение этих задач на себя, тогда авансцену нередко занимает студенчество. Революционная или полуреволюционная активность студенчества означает, что буржуазное общество проходит через глубочайший кризис.

Испанские рабочие проявили совершенно правильный революционный инстинкт, когда подперли плечом студенческое выступление. Разумеется, они должны это делать под собственным знаменем и под руководством собственной пролетарской организации. Обеспечить это должен испанский коммунизм, а для этого ему необходима правильная политика.

Этот путь предполагает со стороны коммунистов решительную, смелую и энергичную борьбу за лозунги демократии. Не понять этого было бы величайшей ошибкой сектантства. Если революционный кризис превратится в революцию, то она роковым образом перешагнет через буржуазные пределы и, в случае победы, должна будет передать власть пролетариату.

* * *

21-е ноября 1930 г.

В своей статье я в очень осторожной форме высказывал ту мысль, что после нескольких лет диктатуры, оппозиционного движения буржуазии, поверхностного шума республиканцев и выступлений студенчества, следует неизбежно ждать выступлений рабочих, причем эти выступления могут застигнуть революционные партии врасплох. Если я не ошибаюсь, некоторые испанские товарищи считали, что я преувеличиваю симптоматическое значение выступления студентов, а вместе с тем и перспективы революционного движения рабочих. С того времени, однако, стачечная борьба получила в Испании гигантский размах. Совершенно не ясно, кто руководит этими стачками. Не думаете ли вы, что Испания может пройти через тот цикл, через который прошла Италия начиная с 1918-19 годов: брожение, стачки, всеобщие стачки, захват заводов, отсутствие руководства, упадок движения, рост фашизма, контр-революционная диктатура. Режим Примо-де-Ривера не был фашистской диктатурой, ибо не опирался на реакцию мелкобуржуазных масс. Не думаете ли вы, что в результате нынешнего несомненного революционного подъема в Испании, при дальнейшей пассивности и несостоятельности пролетарского авангарда, как партии, могут создаться условия для подлинного испанского фашизма? Самое опасное в такой обстановке -- это упущение времени.

* * *

12 декабря 1930 г.

Каковы же перспективы? Насколько я вижу из вашего последнего письма, все организации и группы плывут по течению, т. е. участвуют в движении, поскольку оно их захватывает. Ни одна из организаций не имеет ни революционной программы действия, ни продуманной перспективы.

Мне кажется, что лозунг советов подсказывается всей обстановкой, если брать советы в том виде, как они возникли и развились у нас: первоначально это были могучие стачечные комитеты. Ни один из первых участников не предпол<а>гал, что это будущие органы власти. Разумеется, советы нельзя создавать искусственно. Но во время каждой местной стачки, охватывающей большинство профессий и принимающей политический характер, необходимо вызывать к жизни советы. Это есть единственная форма организации, которая способна при данных условиях взять в руки руководство движением и внести в него дисциплину революционного действия.

Скажу вам прямо, я очень боюсь, как бы историку не пришлось обвинять испанских революционеров в том, что они упустили исключительную революционную ситуацию.

* * *

12 января 1931 г.

Будут ли выборы действительно произведены 1-го марта? Положение таково, при котором сорвать выборы Беренгера при помощи энергичной тактики бойкота, казалось бы, вполне возможным: в 1905 году нами таким образом сорваны были выборы в законосовещательную думу. Какова в этом вопросе политика коммунистов? Выпускают ли коммунисты на эту тему листки, воззвания, прокламации?

Но если бойкотировать кортесы, то во имя чего? Во имя советов? Такая постановка вопроса была бы по моему неправильна. Объединить массы города и деревни можно сейчас только под лозунгами демократии. Сюда входят учредительные кортесы на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Я не думаю, чтоб в нынешнем положении вы могли обойтись без этого лозунга. Советов ведь еще нет. Испанские рабочие не знают -- по крайней мере на собственном опыте, -- что такое советы. О крестьянах нечего и говорить. Между тем борьба из-за кортесов и вокруг кортесов составит в ближайший период содержание политической жизни страны. Противопоставлять в этих условиях лозунг советов лозунгу кортесов было бы неправильно. Наоборот, строить советы можно будет в ближайшее время, по-видимому, только мобилизуя массы на основе лозунгов демократии. Это значит: для того, чтоб не дать монархии созвать фальшивые, подтасованные, консервативные кортесы; для того, чтоб обеспечить созыв демократических учредительных кортесов; для того, чтоб эти кортесы могли передать землю крестьянам и пр. и пр., надо строить рабочие, солдатские и крестьянские советы, как укрепленные позиции трудящихся масс.

* * *

31 января 1931 г.

Лозунг единства коммунистических рядов несомненно будет иметь в Испании в ближайший период огромную притягательную силу, которая будет расти вместе с ростом влияния коммунизма. Масса, даже передовая масса, примет только те расколы, которые вытекут из ее собственного опыта. Вот почему, кажется мне, лозунг единого фронта по отношению к рабочим-синдикалистам и социалистам должен дополняться лозунгом объединения коммунистов (на определенной платформе).

* * *

5 февраля 1931 г.

иЯ думаю, что вы вряд ли сможете отказаться от лозунга революционных учредительных кортесов. Ведь в Испании свыше 70% крестьян. Как они поймут лозунг "рабочая республика"? Социалисты и республиканцы, с одной стороны, попы -- с другой, скажут крестьянам, что рабочие хотят сесть им на шею и командовать ими. Что вы на это ответите? Я знаю единственный ответ в данных условиях: мы хотим, чтобы рабочие и крестьяне прогнали назначенных сверху чиновников и всяких вообще насильников и угнетателей, и выразили свою свободную волю на основах всеобщего избирательного права. Крестьян можно привести к рабочей республике, т. е. к диктатуре пролетариата, в процессе борьбы за землю и пр. Но невозможно предложить крестьянам диктатуру пролетариата в качестве априорной формулы.

иКоммунисты явно сделали ошибку, не взяв на себя инициативы бойкота. Только коммунисты, во главе революционных рабочих, могли бы придать кампании бойкота смелый и боевой характер. Бойкотистские настроения все же, по-видимому, очень широко распространены в оппозиционных партиях и являются отражением и симптомом глубокого клокотания в народных толщах. Последние телеграммы как будто подтверждают, что республиканцы и социалисты высказались за бойкот. Еслиб коммунисты своевременно взяли их под свой кнут, то им гораздо труднее было бы отказаться от бойкота. Между тем Беренгер сильно связал себя и свое правительство с выборами 1-го марта. Еслиб бойкот вынудил Беренгера к тому или другому отступлению, это имело бы гигантские последствия, в смысле повышения революционного самочувствия масс, особенно, если-бы коноводами бойкотистской тактики выступали коммунисты.

* * *

13 февраля 1931 г.

Насчет "рабочей республики". От этого лозунга отказываться никак не приходиться. Но сейчас этот лозунг имеет более пропагандистский, чем агитационный характер. Мы должны разъяснять передовым рабочим, что мы идем к рабочей республике, но что крестьян нужно к этому привести. Привести же крестьян к рабочей республике, т. е. фактически к диктатуре пролетариата, мы вряд ли сможем иначе, чем через несколько промежуточных "опытов", в том числе и парламентского характера. Крестьянство примет диктатуру пролетариата только исчерпав другие возможности. Правда, в Испании многие возможности были уже исчерпаны в прошлом. Но остается все же, еще "полная", "последовательная", демократия, добытая революционным путем. Это и есть учредительные кортесы. Разумеется, мы этого лозунга не фетишизируем. Если развитие пойдет более быстро, мы успеем своевременно заменить один лозунг другим.

* * *

15 февраля 1931 г.

Помнится, я вам писал в виде "мечты", как хорошо было бы, если-бы бойкот вынудил монархию стать на колени, хотя бы на одно колено. Теперь это есть совершившийся факт. Непосредственное политическое значение отставки Беренгера не велико, симптоматическое значение огромно. Бессилие монархии, распад правящих клик, их неуверенность в себе, страх, страх, страх -- перед народом, революцией, завтрашним днем, стремление путем крайних уступок предупредить наиболее страшные последствия, -- вот что выступает из отставки Беренгера и полукапитуляции короля. Великолепно! Поистине великолепно! Лучше придумать нельзя. Фетишизм власти в сознании народных масс будет подорван всем этим смертельно. Волна удовлетворения, уверенности, отваги пройдет по сердцам миллионов, согревая их, воодушевляя, толкая вперед.

Общая революционная обстановка, в которой приходится действовать партии пролетариата, сейчас в высшей степени благоприятна. Весь вопрос теперь в самой партии. К сожалению коммунисты не были корифеями в хоре бойкотистов. Они вышли поэтому из кампании последних двух-трех месяцев без больших завоеваний. В периоды бурного революционного прилива авторитет партии возрастает быстро, лихорадочно, -- если партия на поворотных моментах, на новых этапах сразу выдвигает нужный лозунг, который вскоре подтверждается событиямии Кое-что в последние месяцы и недели упущено. Но назад оглядываться не приходится. Нужно глядеть вперед. Революция еще только развертывается. Упущенное можно наверстать сторицей.

Конституционно-парламентская проблема становится в центре официальной политической жизни. Мы не можем пройти мимо этого. Лозунг революционных учредительных кортесов должен, на мой взгляд, быть выдвинут теперь с удвоенной силой. Нужно не "брезгать" точными демократическими формулировками. Например: избирательное право всем мужчинам и женщинам, начиная с 18 лет, без каких-либо ограничений. 18 лет для Испании, как южной страны, пожалуй, даже слишком высокий возраст. Надо ставить ставку на молодежь.

Вопрос о едином фронте всех коммунистических фракций, в том числе и официальной партии, неизбежно встанет в порядке дня. Массы должны почувствовать в ближайшие недели и месяцы могущественную потребность в едином и серьезном революционном руководстве. Разноголосица коммунистов будет раздражать массы. Они навяжут единство, -- не на всегда, ибо события могут снова развести разные фракции в разные стороны. Но на ближайшее время сближение коммунистических фракций представляется мне совершенно неизбежным. И здесь, как в вопросе бойкота, как во всяком вообще актуальном политическом вопросе, выиграет та фракция, которая возьмет на себя инициативу единства коммунистических рядов. Возможность такой инициативы со стороны коммунистической левой предполагает единство и организованность этой последней. Необходимо создать немедленно правильно организованную, хотя бы и немногочисленную на первых порах фракцию левой коммунистической оппозиции, со своим Бюллетенем и со своим теоретическим органом. Это совершенно не исключает, разумеется, участия левых коммунистов в более широких организациях, наоборот, предполагает такое участие. Но вместе с тем является необходимым условием этого участия.

* * *

13 марта 1931 г.

Несколько слов о солдатских хунтах. Заинтересованы ли мы в том, чтоб они возникли как самостоятельные организации? Это очень серьезный вопрос, по которому надо с самого начала наметить известную линию поведения, разумеется, оставляя за собою право вносить в нее поправки, в зависимости от опыта.

В 1905 году в России дело до солдатских советов не дошло. Появление солдатских депутатов в рабочих советах имело эпизодический характер. В 1917 году солдатские советы играли гигантскую роль. В Питере солдатский совет был слит с рабочим с самого начала, причем солдаты подавляли рабочих. В Москве рабочие и солдатские советы существовали самостоятельно. Но это, в сущности, вопрос организационной техники. Суть дела б<ы>ла в гигантской армии, включавшей около 10 -- 12 миллионов крестьян. В Испании мы имеем армию мирного времени, незначительную по сравнению с населением, даже по сравнению с пролетариатом. Неизбежно ли при этих условиях возникновение самостоятельных солдатских советов? С точки зрения пролетарской политики мы заинтересованы в том, чтобы втягивать солдатских делегатов в рабочие хунты по мере того, как эти последние будут создаваться. Чисто-солдатские хунты могли бы возникнуть только в период кульминации революции или после ее победы. Рабочие хунты могут (должны!) возникнуть раньше, на основе стачек, бойкота кортесов, затем -- участия в выборах. Вовлекать солдатских делегатов в рабочие хунты можно, следовательно, задолго до того, как могли бы образоваться чисто солдатские хунты. Но я иду дальше: если своевременно проявить инициативу в деле создания рабочих хунт и их воздействия на армию, то можно вообще может-быть избежать в дальнейшем возникновения самостоятельных солдатских хунт, которые могли бы подпасть под влияние карьеристов-офицеров, а не революционных рабочих. Малочисленность испанской армии говорит в пользу такой перспективы. Но, с другой стороны, у этой малочисленной армии имеются свои самостоятельные революционно-политические традиции -- больше, чем в какой бы то было другой стране. Это может до известной степени помешать растворению солдатского представительства в рабочих хунтах.

Вы видите, что я в этом вопросе не решаюсь высказаться категорически; да вряд ли и товарищи, близко стоящие к делу, могут здесь дать категорическое решение. Я скорее ставлю известный вопрос на обсуждение: чем раньше широкий круг передовых рабочих обсудит известные вопросы, тем легче будет разрешать их в дальнейшем. Курс во всяком случае следовало бы взять на растворение солдатских делегатов среди рабочих. Если это удастся частично -- и то хорошо. Но именно с этой целью надо своевременно и тщательно изучать состояние армии, отдельных родов войск, отдельных частей и пр.

Было бы вообще хорошо попытаться составить коллективно политическую карту Испании с целью более точного определения соотношения сил в каждом районе и взаимоотношений между районами. На такую карту должны быть нанесены рабочие районы, революционные очаги, профессиональные и партийные организации, гарнизоны, соотношение красных и белых частей, районы крестьянского движения и т. д. и т. д. Как ни малочислены оппозиционеры, но они могли бы в разных местах взять на себя инициативу такой разработки вопроса, привлекая лучших представителей других революционных групп. Так создались бы элементы генерального штаба революции. Центральная ячейка сводила бы эту работу к необходимому единству. Эта подготовительная, на первых порах как-будто "академическая" работа получит в дальнейшем громадное, может быть, даже решающее значение. В такую эпоху, какую сейчас переживает Испания, самый большой грех -- это терять время.

* * *

14 апреля 1931 г.

Спасибо за цитаты о "народной" революции из речи Тельмана, которую я проглядел. Более нелепой и злостно-путанной постановки вопроса нельзя себе представить! "Народная революция" -- как лозунг, да еще со ссылкой на Ленина. Но ведь в каждом номере газеты фашиста Штрассера красуется лозунг народной революции в противовес марксистскому лозунгу классовой революции. Разумеется, всякая великая революция есть народная или национальная революция, в том смысле, что она объединяет вокруг революционного класса все живые и творческие силы нации, и перестраивает нацию вокруг нового стержня. Но это не лозунг, а социологическое описание революции, притом требующее точных и конкретных пояснений. В качестве же лозунга, это пустышка и шарлатанство, базарная конкуренция с фашистами, оплачиваемая ценою внесения путаницы в головы рабочих.

Поразительна эволюция лозунгов Коминтерна как раз в этом вопросе. Со времени III-го конгресса Коминтерна лозунг "класс против класса" стал популярным выражением политики единого пролетарского фронта. Это было вполне правильно: все рабочие должны сплачиваться против буржуазии. Это превратили затем в союз с реформистами-бюрократами против рабочих (опыт английской всеобщей стачки). Потом перешли в проти<во>положную крайность: никаких соглашений с реформистами, "класс против класса". Тот самый лозунг, который должен был служить для сближения рабочих социал-демократов с рабочими коммунистами, стал во время "третьего периода" означать борьбу против рабочих -- социал-демократов, как против другого класса. Теперь новый поворот: народная революция вместо пролетарской. Фашист Штрассор говорит: 95% народа заинтересованы в революции, следовательно это революция не классовая, а народная. Тельман подпевает ему. На самом же деле рабочий коммунист должен был сказать рабочему фашисту: конечно, 95% населения, если не 98%, эксплоатируются финансовым капиталом. Но эта эксплоатация организована иерархически: есть эксплоататоры, есть суб-эксплоататоры, суб-суб-эксплоататоры и т. д. Только благодаря этой иерархии сверх-эксплоататоры держат в подчинении себе большинство нации. Чтобы нация могла на деле перестроиться вокруг нового классового стержня, она должна идейно перестроиться, а этого можно достигнуть лишь в том случае, если пролетариат, не растворяясь в "народе", в "нации", наоборот, развернет программу своей, пролетарской революции, и заставит мелкую буржуазию выбирать между двумя режимами. Лозунг народной революции убаюкивает мелкую буржуазию, как и широкие массы рабочих, примиряет их с буржуазно-иерархической структурой "народа", замедляет их освобождение. В нынешних же условиях Германии лозунг "народной революции" стирает идеологические грани между марксизмом и фашизмом, примиряет часть рабочих и мелкую буржуазию с идеологией фашизма, позволяя им думать, что нет необходимости делать выбор, ибо там и здесь дело идет о народной революции. Эти горе-революционеры при столкновении с каждым серьезным врагом думают прежде всего о том, как бы подделаться под него, перекраситься в его цвет и путем ловкого трюка, а не революционной борьбы завоевать массы. Поистине постыдная постановка вопроса! Если бы слабые испанские коммунисты усвоили эту формулу, они пришли бы к политике испанского Гоминдана.

* * *

20 апреля 1931 г.

Многие черты сходства между февральским режимом в России и нынешним республиканским режимом в Испании бьют в глаза. Но есть и глубокие различия: а) Испания не ведет войны, и у вас нет острого лозунга борьбы за мир; б) у вас еще нет рабочих советов, не говоря о солдатских. Из прессы я не вижу даже, чтоб этот лозунг был брошен в массу; в) республиканское правительство с самого начала применяет репрессии против левого пролетарского крыла, чего у нас в феврале не было, ибо штыки были в распоряжении рабочих и солдатских советов, а не в руках либерального правительства. Последнее обстоятельство имеет огромное значение для нашей агитации. Февральский режим в политической области сразу осуществил полную, в своем роде абсолютную демократию. Буржуазия держалась только доверчивостью рабочих и солдатских масс. У вас буржуазия держится не только доверчивостью, но и организованным насилием, которое она переняла у старого режима. У вас нет полной и безусловной свободы собраний, речи, печати и пр. Избирательные основы ваших новых муниципалитетов очень далеки от демократизма. Между тем в революционную эпоху массы особенно чувствительны <к>о всякому правовому неравенству, ко всяким видам полицейщины. Это нужно использовать. Другими словами, коммунистам необходимо сейчас выступать, как самой последовательной, решительной и непримиримой демократической партии.

С другой стороны, надо немедленно же приступить к строительству рабочих советов. Борьба за демократию является прекрасной для этого точкой отправления. У них есть свой муниципалитет; нам, рабочим, нужна своя городская хунта, для защиты наших прав и наших интересов.

* * *

23 апреля 1931 г. (из письма в Барселону).

Каталанская Федерация должна стремиться войти в обще-испанскую коммунистическую организацию. Каталония есть авангард. Но если этот авангард не будет идти в ногу с пролетариатом, а далее с крестьянством всей Испании, то каталанское движение в лучшем случае разрешится грандиозным эпизодом в стиле Парижской коммуны. В этом направлении толкает особое положение Каталонии. Национальный конфликт может так разогреть пары, что каталанский взрыв произойдет задолго до того, как обстановка в Испании созреет для второй революции. Величайшим историческим несчастьем было б, еслиб каталанский пролетариат, под влиянием обще-национального кипения и брожения, дал себя увлечь на путь решающей борьбы прежде, чем он успеет сплотиться с пролетариатом всей Испании. Сила левой оппозиции в Барселоне, как и в Мадриде, могла бы и должна бы состоять в том, чтобы поднимать все вопросы на историческую высоту.

* * *

17 мая 1931 г. (из письма в Мадрид).

О так называемом "национализме" каталанской Федерации. Это очень важный и острый вопрос. Ошибки в нем могут иметь фатальные последствия.

Революция пробудила в Испании с новой силой все вопросы, в том числе и национальный. Носительницей национальных тенденций и иллюзий является в первую голову мелко-буржуазная интеллигенция, стремящаяся найти опору в крестьянстве против денационализующей роли крупного капитала и государственной бюрократии. Руководящая -- на данной стадии -- роль мелкой буржуазии в национально-освободительном движении, как и во всем вообще революционно-демократическом движении, неизбежно вносит в это последнее множество всяких предрассудков. Из этой среды национальные иллюзии проникают также и в среду рабочих. Таково, вероятно, в общем и целом сейчас положение в Каталонии вообще, до некоторой степени, может быть, и в каталанской Федерации. Но сказанное вовсе не умаляет прогрессивного, революционно-демократического характера каталанской национальной борьбы, -- против испанского великодержавия, буржуазного империализма и бюрократического централизма.

Нельзя ни на минуту упускать из виду, что Испанией в целом и Каталонией, как ее частью, управляют сейчас не каталанские национал-демократы, а испанские буржуа-империалисты, в союзе с помещиками, старыми бюрократами и генералами, при поддержке испанских национал-социалистов. Вся эта братия стоит, с одной стороны, за дальнейшее закабаление испанских колоний, а с другой -- за максимальную бюрократическую централизацию самой Испании, т. е. за подавление испанской буржуазией каталанцев, басков и пр. На данной стадии развития, при данном сочетании классовых сил, каталанский национализм является прогрессивно-революционным фактором. Испанский национализм является реакционно-империалистским фактором. Тот испанский коммунист, который не понимает этого различия, игнорирует его, не выдвигает его на передний план, а, наоборот, смазывает его значение, рискует стать бессознательным агентом испанской буржуазии и погибнуть для дела пролетарской революции.

В чем состоит опасность мелко-буржуазных национальных иллюзий? В том, что они способны разъединить пролетариат Испании по национальным линиям. Это очень серьезная опасность. Но испанские коммунисты могут с успехом бороться против этой опасности только одним путем: беспощадно разоблачая насилия буржуазии господствующей нации и завоевывая этим доверие пролетариата угнетенных национальностей. Всякая другая политика была бы равносильна поддержке реакционного национализма империалистской буржуазии господствующей нации против революционно-демократического национализма мелкой буржуазии угнетенной нации.

* * *

20 мая 1931 г.

Вы пишете, что ложь "Юманитэ" вызывает в Каталонии возмущение. Легко себе это представить. Но одного возмущения мало. Не обходимо, чтобы оппозиционная печать давала систематическую картину того, что происходит в Испании. Этот вопрос имеет огромное значение. На живом опыте испанской революции должно произойти перевоспитание кадров международного коммунизма. Систематические корреспонденции из Барселоны и Мадрида -- это не просто корреспонденции, а политические документы первостепенного значения. Без этого сталинцы способны создать вокруг каталанской Федерации такую атмосферу отчуждения и вражды, которая сама по себе может толкнуть передовых каталанских рабочих на путь авантюры и катастрофы.

Письмо в Политбюро ВКП(б).

24 апреля Л. Д. Троцким отправлено было печатаемое выше письмо в Политбюро ВКП (б). Так как на письмо не получено ответа, а политика Коминтерна идет в Испании по прежней колее, автор считает необходимым опубликовать свое письмо.

Дальнейшая судьба испанской революции полностью и целиком зависит от того, сложится ли в ближайшие месяцы в Испании боеспособная и авторитетная коммунистическая партия. При системе искусственных, навязываемых движению извне расколов это неосуществимо. В 1917 году партия большевиков сплачивала вокруг себя все родственные и близкие ей течения. Тщательно охраняя единство в своих рядах и дисциплину действия, партия открывала в то же время возможность широкого и всестороннего обсуждения коренных проблем революции (мартовское совещание, апрельская конференция, предоктябрьский период). Может ли пролетарский авангард Испании другими путями и методами выработать свои взгляды и проникнуться таким несокрушимым убеждением в их правильности, которое одно только и позволит ему повести народные массы на решающий штурм? Уже один тот факт, -- привожу его в качестве примера, -- что официальная компартия, при нынешнем положении, вынуждена Андрея Нина характеризовать, как контр-революционера, не может не вести к чудовищной смуте, прежде всего в самих коммунистических рядах. На идейной смуте партия подняться не сможет. Неизбежное, при дальнейшей раздробленности и слабости коммунистов, поражение испанской революции почти автоматически приведет к установлению в Испании настоящего фашизма, в стиле Муссолини. Незачем говорить о том, какие последствия это имело бы для всей Европы и для СССР. С другой стороны, успешное развитие испанской революции в условиях еще далеко не завершившегося мирового кризиса открывало бы грандиозные возможности.

Глубокие разногласия по ряду вопросов, касающихся СССР и мирового рабочего движения, не должны помешать сделать честную попытку единого фронта на арене испанской революции. Еще не поздно! Нужно немедленно прекратить в Испании политику искусственного раскола, посоветовав -- не приказав, а именно посоветовав, -- испанским коммунистическим организациям созвать в возможно короткий срок объединительный съезд, который должен обеспечить разным оттенкам, при обязательной дисциплине действия, по крайней мере, ту степень свободы критики, какую имели в 1917 году разные течения русского большевизма, обладавшего несравненно более высоким опытом и закалом.

Можно не сомневаться, что если официальная испанская партия поймет диспропорцию между своей слабостью и грандиозностью задач и сделает серьезную попытку объединения коммунистических рядов, то она встретит полную поддержку со стороны тех революционных коммунистов, которые сейчас имеют свои особые организации, по причинам, которые вам известны и которые на 9/10 лежат вне условий испанской революции.

Чтоб не создавать даже и внешних затруднений, я делаю это свое предложение не в печати, а в настоящем письме. Ход событий в Испании -- в этом сомневаться нельзя -- будет каждый день подтверждать необходимость единства коммунистических рядов. Ответственность за раскол явится в данном случае грандиозной исторической ответственностью.

Л. Троцкий
24 апреля 1931 г.

Десять заповедей испанского коммуниста.

1. Монархия потеряла власть, но надеется вернуть ее. Имущие классы еще сидят в седле. Блок республиканцев и социалистов стал на почву республиканского переворота, чтоб удержать массы от социалистической революции. Не верить словам! Нужны дела! Для начала: аресты наиболее видных вождей и сторонников старого режима, конфискация имущества династии и ее наиболее запятнавших себя слуг! Вооружение рабочих!

2. Правительство, опирающееся на республиканцев и социалистов будет изо всех сил стремиться расширить свою базу направо, в сторону крупной буржуазии и крупного землевладения, и будет пытаться нейтрализовать церковь ценою уступок и капитуляций. Это правительство есть правительство эксплоататоров, выдвинутое для обороны от эксплоатируемых. Пролетариат находится в непримиримой оппозиции к правительству республиканско-социалистических агентов буржуазии.

3. Участие социалистов во власти означает возрастающие столкновения рабочих со своими социалистическими вождями. Это открывает широкие возможности для революционной политики единого фронта. Каждая стачка, каждая манифестация, каждое сближение рабочих с солдатами, каждый шаг к действительной демократизации страны снизу будет отныне наталкиваться на сопротивление социалистических вождей, как людей "порядка". Тем важнее для рабочих-коммунистов участвовать в едином фронте с рабочими социалистами, синдикалистами и беспартийными, ведя их за собою.

4. Рабочие коммунисты представляют сейчас маленькое меньшинство в стране. Они не могут непосредственно претендовать на власть. Они не могут в настоящий момент ставить своей практической задачей насильственное низвержение республиканско-социалистического правительства. Каждая попытка в таком направлении была бы гибельной авантюрой. Рабочие, солдатские и крестьянские массы должны пройти через полосу республиканско-"социалистических" иллюзий, чтобы тем полнее и решительнее очиститься от них. Не опьянять себя фразами! Смотреть на факты открытыми глазами! Упорно подготовлять вторую, рабочую революцию.

5. Задача коммунистов в открывающийся период состоит в том, чтоб завоевать большинство рабочих, большинство солдат, большинство крестьян. Что для этого нужно? Агитировать, воспитывать кадры, "терпеливо разъяснять" (Ленин), организовывать. Все это -- на основе опыта масс и активного участия коммунистов в этом опыте: широкая и смелая политика единого фронта!

6. Коммунисты не вступают с республиканско-социалистическим блоком или его частями ни в какие сделки, которые могли бы прямо или косвенно ограничить или ослабить свободу коммунистической критики и агитации. Коммунисты повсеместно и неизменно разъясняют народным массам, что в борьбе со всеми видами монархической контр-революции они будут на первых местах, но что для такой борьбы им не нужно никаких политических блоков с республиканцами и социалистами, политика которых будет неизбежно основана на уступках в пользу реакции и на прикрытии ее происков.

7. Коммунисты выдвигают самые крайние лозунги демократии: полная свобода пролетарских организаций; свобода местного самоуправления; выборность всех чиновников народом; участие во всех выборах мужчин и женщин с 18-летнего возраста и пр. Создание рабочей, а в дальнейшем и крестьянской милиции. Конфискация всего имущества династии и церковных богатств для нужд народа, в первую голову -- для помощи безработным, для поддержки крестьянской бедноты, для улучшения положения солдат. Полное отделение церкви от государства.

Полнота гражданских прав и политических свобод для солдат и выборность командного состава в армии. Солдат -- не палач народа, не вооруженный наемник имущих, не преторианец, а революционный гражданин, родной брат рабочего и крестьянина!

8. Центральный лозунг пролетариата -- рабочая хунта (совет). Этот лозунг надо провозглашать, разъяснять, популяризировать, неутомимо и непрестанно, и при первой возможности приступать к его осуществлению. Рабочая хунта вовсе не есть немедленная борьба за власть. Такова несомненная перспектива, к которой масса, однако, может подойти не иначе, как путем собственного тяжкого опыта и при помощи разъяснительной работы коммунистов. Рабочая хунта сегодня означает собирание разрозненных сил пролетариата в одно целое, борьбу за единство рабочего класса, за его самостоятельность. Рабочая хунта заботится о помощи стачечникам, о прокормлении безработных, о связи рабочих с солдатами, чтоб предупреждать кровавые конфликты между ними, о связи города и деревни, чтоб обеспечить союз рабочих и крестьян-бедняков. Рабочая хунта привлекает в свой состав представителей воинских частей. Так и только так рабочая хунта станет органом пролетарского восстания, а затем и органом власти.

9. Коммунисты обязаны выработать немедленно революционную аграрную программу. В основу ее должна быть положена конфискация земель привиллегированных и богатых классов, эксплоататоров, начиная с династии и церкви, в интересах крестьян-бедняков и солдат. Эту программу надо конкретизировать применительно к областям. В каждой провинции, имеющей экономические и исторические особенности, нужно немедленно создать комиссии для конкретной разработки аграрной программы, в тесной связи с местными революционными крестьянами. Нужно уметь подслушать голос крестьян, чтобы ясно и точно формулировать его.

10. Так называемые левые социалисты, в том числе и честные рабочие, будут призывать коммунистов к участию в блоке и даже к объединению организаций. На это коммунисты отвечают: "Мы готовы за интересы рабочего класса бороться рука об руку, во имя определенных и конкретных задач, с любой группой, с любой организацией пролетариата. Именно для этого мы и предлагаем создать хунты. Рабочие депутаты, принадлежащие к разным партиям, будут в этих хунтах обсуждать все очередные вопросы, все неотложные задачи. Рабочая хунта есть наиболее естественная, открытая, честная, наиболее здоровая форма союза разных рабочих организаций во имя общих задач. В рабочей хунте мы, коммунисты, будем предлагать свои лозунги и свои методы решения, и будем стараться убедить рабочих в нашей правоте. Каждая группа должна в рабочей хунте пользоваться полной свободой критики. В борьбе за практические задачи, выдвигаемые хунтой, мы, коммунисты всегда будем в первых рядах". Такова форма сотрудничества, которую коммунисты по братски предлагают рабочим социалистам, рабочим синдикалистам и беспартийным рабочим.

* * *

Обеспечив единство своих собственных рядов, коммунисты завоюют доверие пролетариата и подавляющего большинства крестьян -- бедняков, возьмет в свои вооруженные руки власть и откроют эру социалистической революции.

Л. Троцкий
Кадикей, 15-ое апреля 1931 г.

Дело т. Рязанова.

Сейчас, когда пишутся эти строки, об исключении т. Рязанова из партии нам известно только то, что сообщают официальные телеграммы ТАСС'а. Рязанов исключен не за расхождение с так называемой генеральной линией, а за "измену" партии. Рязанов обвиняется не больше и не меньше, как в участии в заговоре меньшевиков и эсеров, связанных, в свою очередь, с заговором промышленной буржуазии. Так гласит официальное сообщение. Неясным представляется, прежде всего, почему в отношении Рязанова дело ограничивается исключением из партии? Почему он не арестован и не предан верховному суду по обвинению <в> заговоре против диктатуры пролетариата? Такой вопрос должен возникнуть у всякого вдумчивого человека, даже и не знакомого с действующими лицами.

Последние сообщения говорят, что Рязанов назван по имени в обвинительном акте Крыленко. В качестве завтрашнего обвиняемого?

Меньшевики и эсеры представляют собою партии, стремящиеся к восстановлению капитализма. От других партий капиталистической реставрации меньшевики и эсеры отличаются тем, что надеются придать буржуазному режиму в России "демократические" формы. В составе этих партий есть очень сильное течение, которое считает, что всякий режим в России, независимо от его политической формы, будет прогрессивнее большевистского режима. Позиция меньшевиков и эсеров является контр-революционной в совершенно точном, объективном, т. е. классовом смысле слова. Эта позиция не может не вести к стремлению использовать недовольство масс для социального переворота. Деятельность меньшевиков и эсеров есть ни что иное, как подготовка такого переворота. Исключаются ли при этом блоки меньшевиков и эсеров с промышленной буржуазией? Ни в каком случае. Политика социал-демократии во всем мире основана на идее коалиции с буржуазией против "реакции" и революционного пролетариата. Политика меньшевиков и эсеров в 1917 году была целиком построена на принципе коалиции с либеральной буржуазией, притом не только республиканской, но и монархической. Партии, которые считают, что для России нет другого выхода, кроме возвращения к буржуазному режиму, не могут не заключать блоков с буржуазией. Эта последняя не может отказывать в поддержке, в том числе и денежной, своим демократическим помощникам. В этих пределах все ясно, ибо вытекает из природы вещей. Но каким же образом мог оказаться участником меньшевистского заговора т. Рязанов? Здесь перед нами явная загадка.

Когда Сырцов был обвинен в "двурушничестве", всякий сознательный рабочий должен был спросить себя: каким образом старый-большевик, который совсем недавно был поставлен Центральным комитетом на пост председателя Совнаркома, оказался вдруг нелегальным защитником тех взглядов, которые он официально отвергал и осуждал? Из этого факта нельзя было не сделать вывод, крайней двойственности и фальши сталинского режима, при котором действительные взгляды членов правительства приходится определять через ГПУ.

Но в деле Сырцова речь шла все же лишь о противоречии между центристским и правым крылом партии, не более того. "Дело" Рязанова несравненно значительнее и поразительнее. Рязанов -- неизмеримо более крупная международная фигура, чем Сырцов. Вся деятельность Рязанова протекала в области идей, книг, изданий и уже тем самым находилась под непрерывным контролем сотен тысяч читателей во всем мире. Наконец, -- и это самое важное, -- Рязанов обвиняется не в сочувствии правому уклону партии, а в соучастии в контр-революционном заговоре.

Что многие члены ВКП, теоретики и практики генеральной линии, являются меньшевиками, не сознавая этого; что многие бывшие меньшевики, переменившие имя, но не сущность, занимают с успехом ответственнейшие посты народных комиссаров, послов и пр.; наконец, что, в рамках ВКП, наряду с Беседовскими, Агабековыми и всякими вообще продажными и деморализированными элементами, немалое место занимает прямая меньшевистская агентура -- на этот счет сомнений быть не может. Сталинский режим является питательным бульоном для всех и всяких микробов партийного разложения. Но "дело" Рязанова в эти рамки никак не укладывается. Рязанов -- не выскочка, не авантюрист, не Беседовский и не безыменный агент меньшевиков. Линию развития Рязанова можно установить из года в год, по фактам и документам, статьям и книгам. В лице Рязанова мы имеем человека, который свыше 40 лет участвует в революционном движении и все этапы деятельности которого так или иначе вошли в историю пролетарской партии. У Рязанова бывали серьезные разногласия с партией в разные моменты, в том числе и при Ленине, вернее сказать, именно при Ленине, когда Рязанов активно участвовал в текущей политике партии. В одной из своих речей Ленин прямо говорил о сильных и слабых сторонах Рязанова. Ленин не считал Рязанова политиком. Под сильными его сторонами он понимал его идейность, его глубокую преданность марксистской доктрине, его исключительную эрудицию, его принципиальную честность, его непримиримость в деле защиты наследства Маркса и Энгельса. Именно поэтому Рязанов был поставлен партией во главе Института Маркса-Энгельса, который он сам же и создал. Работа Рязанова имела международное значение, не только научно-историческое, но и революционно-политическое. Марксизм немыслим вне признания революционной диктатуры пролетариата. Меньшевизм есть буржуазно-демократическое отрицание этой диктатуры. Отстаивая марксизм от ревизионизма, Рязанов всей своей деятельностью вел борьбу против с.-д., а следовательно и русских меньшевиков. Как же примирить принципиальную позицию Рязанова с его участием в заговоре меньшевиков? На этот вопрос нет ответа. И мы полагаем, что такого ответа не может быть. Мы ни на минуту не сомневаемся в том, что т. Рязанов ни в каком заговоре не участвовал. Но откуда же, в таком случае, взялось обвинение? Если оно выдумано, то кем и с какой целью?

На этот счет мы можем дать только гипотетические объяснения, которые, однако, основаны на достаточно близком знакомстве с людьми и обстановкой. На помощь нам, к тому же, должны прийти политическая логика и революционная психология. Ни та, ни другая не могут быть отменены телеграммами ТАСС'а.

Тов. Рязанов руководил огромным научным учреждением. Ему необходим был большой штат квалифицированных сотрудников, людей, знакомых с марксизмом, с историей революционного движения, с проблемами классовой борьбы и с иностранными языками. Большевики с такими данными почти все без исключения занимают ответственные административные посты и недостижимы для научного института. Среди меньшевиков, наоборот, есть немало политически демобилизованных людей, устранившихся от борьбы или, по крайней мере, кажущихся таковыми. В области исторических исследований, комментариев, примечаний, переводов, ответственных корректур и пр. т. Рязанов опирался в значительной мере на такого рода вышедших в запас меньшевиков. Они играли в Институте ту же приблизительно роль, какую буржуазные инженеры играют в Госплане и других хозяйственных органах. Коммунист, руководящий любым учреждением, по общему правилу защищает "своих" спецов, нередко и тех, которые водят его за нос. Наиболее яркий пример -- бывший председатель Госплана, член Центрального комитета, Кржижановский, который в течение ряда лет с пеною на губах защищал от оппозиции минималистские программы и планы подчиненного ему штаба вредителей. Директор Института Маркса и Энгельса не мог не заступаться за своих сотрудников-меньшевиков, когда им грозили аресты и высылки. Такого рода заступничество Рязанова, не всегда счастливое, началось не со вчерашнего дня. Все, начиная с Ленина об этом знали, многие над этим подшучивали, прекрасно понимая те "ведомственные" интересы, которые руководят Рязановым.

Нет никакого сомнения в том, что отдельные сотрудники-меньшевики, может быть и большинство их, пользовались Институтом, как прикрытием для своей конспирации (хранение архивов и документов, переписка, связи с заграницей и пр.). Можно допустить, что Рязанов не всегда был достаточно внимателен к предупреждениям, исходившим из кругов партии, и проявлял слишком снисходительное отношение к своим вероломным сотрудникам. Но это, думаем мы, и есть крайний предел того, что можно вменить т. Рязанову в вину. Издававшиеся Рязановым при помощи меньшевиков книги у всех пред глазами: в них нет ни меньшевизма, ни вредительства, как в хозяйственных планах Сталина-Кржижановского.

Но если исходить из того, что вина Рязанова не шла дальше доверчивого покровительства по отношению к спецам-меньшевикам, то откуда же, все-таки, взялось обвинение в измене? Что сталинское ГПУ способно подкинуть безукоризненным революционерам врангелевского офицера, это мы знаем по свежему опыту. Менжинский и Ягода ни на минуту не задумались бы, конечно, подбросить Рязанову любое преступление, раз им это приказано. Но кто приказал? Кому это выгодно? Кому нужен мировой скандал вокруг имени Рязанова?

Именно на этот счет мы можем предложить объяснение, которое с неотразимой силой вытекает из всех обстоятельств. Рязанов за последние годы, как упомянуто, отстранился от активной политики. Он разделил в этом отношении участь очень многих старых членов партии, которые с отчаянием в душе отошли от внутренней жизни партии, замкнувшись в хозяйство или культурничество. Только это самоотречение давало Рязанову возможность охранять свой Институт от разгрома в течение всего послеленинского периода. Но за последний год удержаться на этой позиции уже оказалось невозможно. Жизнь партии, особенно со времени XVI-го съезда, превратилась в постоянный экзамен на верность единому и единственному вождю. В каждой ячейке имеются теперь специально натасканные агенты плебисцита, которые по любому поводу допрашивают всех сомнительных и уклоняющихся: считают ли они Сталина безошибочным вождем, великим теоретиком, классиком марксизма? готовы ли они, по случаю нового года, поклясться в верности вождю партии -- Сталину? Чем меньше партия оказывается способной самое себя контролировать при помощи идейной борьбы, тем больше бюрократия вынуждена контролировать партию при помощи агентов-провокаторов.

Рязанов мог в течение нескольких лет осторожно, -- очень осторожно, слишком осторожно -- молчать по целому ряду острых вопросов. Но Рязанов был органически неспособен подличать, подхалимствовать, упражняться в излиянии верноподданических чувств. Можно себе представить, что на заседаниях ячейки Института он не раз неистово огрызался по адресу тех молодых негодяев из многочисленного ордена "красных профессоров", которые обычно мало смыслят в марксизме, но зато набили себе руку в деле подвохов, кляуз и фальшивых доносов. Такого рода внутренняя клика имела несомненно давно уже своего кандидата в директора Института и, что еще важнее, свои связи с ГПУ и секретариатом ЦК. Еслиб Рязанов где-нибудь, хотя бы в нескольких словах, намекнул на то, что Маркс и Энгельс были только предтечами Сталина, то все козни молодых негодяев сразу рассыпались бы прахом, и никакой Крыленко не осмелился бы вменить Рязанову в вину его потачки по отношению к переводчикам-меньшевикам. Но на это Рязанов не пошел. А на меньшем генеральный секретарь не мог примириться.

Достигнув аппаратного всемогущества, Сталин чувствует себя внутренне более слабым, чем когда бы то ни было. Он слишком хорошо знает себя и потому боится собственного положения. Ему необходимы каждодневные подтверждения его прав на роль диктатора. Плебисцитарный режим неумолим, с сомнениями не мирится, требует все новых и новых восторженных признаний. Так наступила очередь Рязанова. Если Бухарин и Рыков пали жертвой своей "платформы", от которой они, правда, дважды и трижды отказывались, то Рязанов пал жертвойи личной опрятности. Старый революционер сказал: "служить молча, стиснув зубы -- готов; восторженным холуем быть -- не могу". Вот почему Рязанов попал под партийное правосудие Ярославских. После этого Ягода сервировал улики. В заключение Рязанов был объявлен изменником партии и агентом контр-революции.

В ВКП, как и в западных секциях Коминтерна, есть немало коммунистов, которые со внутренним содроганием наблюдают работу сталинской бюрократии, но в оправдание своей пассивности говорят: "Что же делать? Приходится молчать, чтоб не расшатывать устои диктатуры". Этот поссибилизм не только труслив, но и слеп. Официальный партийный аппарат из устоя диктатуры все больше становится орудием ее разложения. Этого процесса нельзя остановить замалчиванием. Внутренние взрывы учащаются и принимают каждый раз все более угрожающую форму. Борьба против сталинского режима есть борьба за марксистские основы пролетарской политики. Перейти на эти основы нельзя без свободной критики, свободного обсуждения, т. е. партийной демократии. Сталинский плебисцитарный режим недолговечен по самому своему существу. Чтоб его не ликвидировали классовые враги, необходимо ликвидировать его усилиями передовых элементов Коммунистического Интернационала. Таков урок "дела" Рязанова!

Л. Т.
8-ое марта 1931 г.

Дополнительная клевета на Д. Б. Рязанова.

В "Правде" от 12 марта опубликована была заметка "Маркс о К. Каутском", за подписью "Институт Маркса и Энгельса". Эта заметка была затем без всяких комментариев перепечатана мировой печатью Коминтерна. По внешности центром тяжести заметки является замечательное место из письма Маркса 1881 г., дающее убийственную и в конце концов вполне подтвердившуюся характеристику Каутского.

Опубликование заметки за торжественной подписью целого учреждения, имеет, однако, иную цель: опорочить то лицо, которое создало институт Маркса и Энгельса и стояло во главе его. Вот что говорится в конце заметки: "Подлинник этого письма был передан Рязанову известной меньшевичкой Лидией Цедербаум-Дан еще в 1925 году. Это письмо Рязанов тщательно скрывал".

Во время процесса меньшевиков Рязанов был генерал-прокурором республики обвинен на весь мир в соучастии в заговоре против диктатуры пролетариата. Через несколько месяцев после этого обвинения человечеству сообщают новое преступление Рязанова: он, оказывается, сверх того ещеи скрыл цитату из письма Маркса от 1881 года. Уже одна эта потребность выдвигать против т. Рязанова такого рода отягчающие вину обстоятельства, не находящиеся ни в каком соответствии с первым обвинением, свидетельствует о том, что у господ обвинителей так называемая совесть не спокойна. Сочетая по обычаю нелойальность с грубостью, эти люди не замечают, что своими подпорками они только выдают шаткость основного столба. Как родилось обвинение против Рязанова, мы в гипотетической форме объяснили в свое время. Все, что нам пишут из России по этому поводу, полностью подтверждает наши предположения. Нетрудно вскрыть механику и дополнительного обвинения, выдвинутого ныне теми же обвинителями, под псевдонимом Института Маркса и Энгельса. "Меньшевичка Лидия Цедербаум" передала письмо Маркса Рязанову еще в 1925 году. Для чего передала? В качестве залога дружбы Рязанова с меньшевиками и будущего их совместного заговора против диктатуры пролетариата? "Институт" на этот счет молчит. Слово "меньшевичка" должно заткнуть рот всем сомневающимся, тем более, что с 1925 года Рязанов это письмо "тщательно скрывал". Почему скрывал? Очевидно, охраняя интересы Каутского и международного меньшевизма. Правда, между 1925, когда Рязанов вступил в заговор с меньшевиками для сокрытия исторического документа, и 1931 годом, когда он оказался разоблаченным в заговоре против диктатуры пролетариата, Рязанов опубликовал немало документов и работ, причинивших меньшевизму великие огорчения. Но ничего не поделаешь. Читатели прессы Коминтерна должны руководствоваться старой благочестивой формулой: "Верю, хотя это и абсурд".

Хорошо, спросит читатель, но как же все-таки обстоит дело с письмом? Подлинное ли оно, действительно ли скрывал его Рязанов, и если скрывал, то почему? Достаточно взглянуть на цитату, чтоб не сомневаться в подлинности письма: Маркса не могут подделать даже Ярославский в сотрудничестве с Ягодой. Что касается обстоятельств "сокрытия" письма, то здесь мы можем опять-таки предложить лишь гипотезу, достоверность которой, однако, всеми обстоятельствами дела обеспечивается на все сто процентов.

Рязанов мог получить письмо только у тех, у которых оно находилось в руках. Распорядителем наследства Энгельса оказался Бернштейн силою той же исторической логики эпигонства, которая позволяет ныне Ярославскому распоряжаться наследством Ленина. Рязанов проявил исключительную настойчивость и находчивость в собирании наследства Маркса и Энгельса. Точно также, как Институт Ленина, Институт Маркса-Энгельса покупал очень многие документы у меньшевиков и через посредство меньшевиков: достаточно, например, сослаться на архив, купленный Институтом Ленина у Потресова. Нет никакого сомнения в том, что "меньшевичка Лидия Цедербаум" не просто передала Рязанову письмо, а продала его, вероятнее всего, в качестве посредницы Бернштейна или кого-либо другого из старцев, в руках которых оказалось письмо Маркса. Совершенно естественно, что продавая письмо, дающее убийственный портрет Каутского, Бернштейн или какой-нибудь другой владелец документа из тех же кругов, поставил при продаже условием, чтобы письмо не было опубликовано при жизни Каутского или при жизни того, кто продал письмо. Достаточно известно, как свирепо Бернштейн под этим углом зрения подвергал цензуре переписку Маркса и Энгельса. Тов. Рязанову не оставалось выбора: чтоб получить письмо в свои руки, он оказался вынужден принять навязанное ему условие. Всякий другой на его месте поступил бы точно также. Приняв условие, он его, разумеется, выполнял. Только соблюдение Рязановым чрезвычайной осторожности и корректности во всех сделках такого рода и дало ему возможность извлечь из рук противников драгоценные элементы наследства наших великих классиков. Теперь, надеемся, понятно, почему т. Рязанов "скрывал" письмо. Кто знает Рязанова, не усомнится ни на минуту, что он больше, чем кто бы то ни было, горел желанием опубликовать свою драгоценную находку. Но он ждал, пока пробьет условленный час. Путем обыска письмо Маркса нашли у Рязанова и не только опубликовали, т. е. нарушили данное Рязановым обязательство, но и превратили в улику против Рязанова. Как назвать такой образ действий? Назовем его настоящим именем: это сталинский образ действий.

1 мая 1931 г.

Заметки журналиста

Вождь Коминтерна Мануильский.

Ничего не поделаешь: Мануильский сейчас вождь Коминтерна. Самая сильная сторона этого человека состоит в том, что он сам себя не берет всерьез. Это свидетельствует, что он склонен к самокритике. Потому ли, что Сталин не берет всерьез Коминтерна или по другой причине, но решено было, что не берущий себя всерьез Мануильский является надлежащим человеком на надлежащем месте. Да и кого другого поставить?

Если бы собрать полное собрание "сочинений" Мануильского, то получилась бы, если и не поучительная, то во всяком случае занимательная книга. Мануильский всегда был чьим-либо оруженосцем, причем своих "рыцарей" он менял много раз; дольше всего он состоял при небезызвестном Алексинском. Ныне Мануильский, в качестве оруженосца Ярославского, является одним из подручных прокуроров по делам троцкистской идеологии. И под собственным именем, и под псевдонимами, он снова и снова доказывает непримиримость троцкизма и ленинизма. Но он не всегда так говорил. В 1918 году Мануильский выпустил брошюру, в которой писал, что "честь освобождения большевизма от национальной ограниченности и превращения его в теорию международной пролетарской революции принадлежит Л. Д. Троцкому".

Цитату мы вынуждены привести, к сожалению, на память, но за точность смысла ручаемся полностью.

На одном из пленумов Коминтерна Троцкий приводил эту "знаменитую" в своем роде цитату в присутствии Мануильского и с полным основанием издевался над цитатой и над ее автором. Свою брошюру Мануильский писал после Октябрьского переворота и даже после брестских переговоров, причем после опубликования ее ни один волос не упал с его головы. Можно, правда, сказать, что это было дои "профсоюзной дискуссии", и что в дальнейшем Мануильский свой взгляд переменил. Не тут-то было. Недавно мы наткнулись на цитату из статьи Мануильского, написанной в 1922 году, следовательно, тогда, когда под взаимоотношениями Ленина и Троцкого болезнь Ленина уже подводила последнюю черту. Вот что писал Мануильский в статье, посвященной памяти Чудновского:

"и "Социал-Демократ", издававшийся в Швейцарии тт. Лениным и Зиновьевым, парижский "Голос", переименованный впоследствии, после закрытия "Голоса" французской полицией, в газету "Наше Слово", руководимую т. Троцким, явятся для будущего историка III-го Интернационала основными фрагментами, из которых выковывалась новая революционная идеология международного пролетариата". ("Летопись революции", # 1, стр. 229, 1922 г.).

Теперь Мануильский доказывает, что во время войны Троцкий был пацифистом и каутскианцем, что ленинизм и троцкизм -- два непримиримых начала, а в 1922 году Мануильский утверждал не более и не менее, как то, что "новая революционная идеология революционного пролетариата", т. е. идеология современного коммунизма, создана Лениным и Троцким. Когда же, собственно, Мануильский увидел свет истины? Ни в 1914 -- 1916 годах, когда он работал с Троцким в парижской газете "Наше Слово", ни в 1917 -- 1922 г.г., когда Мануильский, вместе со всей партией работал под руководством Ленина, свет истины не открывался ему. Только после того, как болезнь, а затем смерть вывели Ленина из строя, а эпигоны, подталкиваемые волной термидорианской реакции, объявили войну идейному наследству Ленина, под именем "троцкизма", Мануильский начал прозревать. Впрочем, не сразу. "Тройка" (Сталин, Зиновьев, Каменев) держала его долго в черном теле и лишь доведя этим до полураскаяния, поставила ультиматум: открыть кампанию против Раковского на Украине, как вступление к кампании против Троцкого. Мануильский после колебаний (слишком высок был авторитет Раковского) принял условие и купил себе этим место в Ц. К. партии. Сделка не составляла секрета для широких партийных кругов, ибо сам Мануильский, со свойственным ему цинизмом, многим изображал эту сделку в лицах, обнаруживая высокие таланты рассказчика национальных и иных анекдотов. Повторяем: этот человек никогда не брал себя всерьез, ни политически ни морально. И его ныне поставили во главе Коммунистического Интернационала. И он ныне вырабатывает маршруты для испанской революции!

Авербах, пойманный с поличным.

В Москве издается "Литературная газета", орган федерации советских писателей. Критиком этой газеты является Авербах. Его права на руководство литературой определяются, с одной стороны, тем, что он своевременно перебежал из рядов оппозиции, куда он попал случайно (И. Н. Смирнов говорил о нем: "не останется у нас, -- очень жаден"), в ряды бюрократии, где он вполне на месте; с другой стороны, тем, что он абсолютно лишен литературного чутья, о чем свидетельствует каждая строка его собственных писаний. В "Литературной газете" от 19 февраля Авербах напечатал гигантскую статью под заглавием "Темпы саморазоблачения (О Троцком, о Маяковском, о попутничестве)". В центре статьи стоит заметка Троцкого, посвященная самоубийству Маяковского. Из этой заметки Авербах извлекает цитату, посвященную пролетарской литературе. "Саморазоблачение" состоит в том, что Троцкий, наконец, открыто признал полную противоположность своих воззрений в вопросе о пролетарской культуре и пролетарской литературе воззрениям Ленина. Приведем, однако, цитату из статьи Троцкого в том виде, как она приведена в статье Л. Авербаха с его собственными примечаниями в скобках.

"Борьба за "пролетарскую культуру" (кавычки Троцкого. Л. А.) -- нечто вроде "всеобщей коллективизации" (его же кавычки. Л. А.) всех духовных достижений человечества в рамках пятилетнего плана -- носила в начале Октябрьской революции еще утопический, идеалистический характер. Знаменательно, что в этой области уже тогда обнаружилось противоречие между Лениным и автором этих строк".

Вся цитата, как видим, взята в кавычки, причем Авербах точно указывает внутренние кавычки самого Троцкого. Авербах точен и добросовестен. Но несмотря на это, вызывает недоумение авербашистый стиль цитаты и особенно последняя ее фраза: "знаменательно, что в этой области уже тогда обнаружилось противоречие между Лениным и автором этих строк". Таким образом Троцкий не только указывает, что у него по известному вопросу были разногласия с Лениным, но спешит подчеркнуть "знаменательность" того, что эти разногласия обнаружились "уже тогда", т. е. Троцкий как бы ставит себе целью саморазоблачение. Это звучит несколько загадочно. Авербах не скупится, однако, на комментарии. "Прежде всего бросается в глаза, -- говорит он, -- откровенное заявление о разногласиях с Лениным". Действительно, Авербах прав, кое-что бросается в глаза. Далее сказано: "Следует быть благодарным: что приятнее читать, чем признание самим Троцким несогласия Ленина с его взглядами на литературу и общие вопросы культуры". Фраза построена неграмотно, как большинство фраз Авербаха, но понять можно. Вся статья заканчивается выводом: "Показательна быстрота саморазоблачения".

Таким образом в 1930 году Троцкий себя разоблачил в том, что не сходился с Лениным во взглядах на литературу. По этому поводу Авербах празднует победу и говорит о быстроте саморазоблачения. Но ведь Троцкий в 1928 году сослан был в Алма-Ата, а в 1929 г. выслан заграницу за контр-революционную деятельность и подготовку вооруженного восстания против советской власти. Какое же значение может иметь по сравнению с этим "фактом" расхождение Троцкого с Лениным во взглядах на пролетарскую литературу? Где же и в чем тут быстрота (!) саморазоблачения? Не наоборот ли? Не разоблачает ли эта "диспропорция" в обвинениях -- хозяев Авербаха? Такова политическая сторона дела. Но есть другая.

Дело в том, что Авербах налгал с начала до конца. Цитата, которую он привел не есть цитата; это фальсификат: грубый, безграмотный, наглый, -- авербашистый. Вот дословно то место из статьи Троцкого, которое перелицевал Авербах:

"Борьба за "пролетарскую культуру" -- нечто вроде "сплошной коллективизации" всех завоеваний человечества в рамках пятилетки -- имела вначале Октябрьской революции характер утопического идеализма, -- и именно по этой линии встречала отпор со стороны Ленина и автора этих строк".

Таким образом у Троцкого говорится, что философия пролетарской культуры "встречала отпор со стороны Ленина и автора этих строк". У Авербаха же сказано: "Уже тогда обнаружилось противоречие между Лениным и автором этих строк". Не больше и не меньше! Человек, выдающий себя за пролетарского критика, оказывается просто низкопробным литературным шулером. На этот раз он слишком грубо попался с поличным и, в сущности, избавляет нас от необходимости дальнейших комментариев. Однако же, нельзя не упомянуть, что подлог Авербаха получает тем более отвратительный характер, что сам Авербах прекрасно осведомлен об отношении Ленина и Троцкого к авербаховскому маргарину литературной и культурной философии. Авербах знает, как сурово Ленин выступал против теоретиков так называемой "пролетарской культуры" в те годы, когда это движение имело революционную подоплеку, а не было захватано руками бюрократических шарлатанов. Авербах знает, что, если у Троцкого и бывали "разногласия" в этом вопросе с Лениным, то они выражались разве лишь в том, что Троцкий мягче Ленина относился к увлечениям идеологов пролетарской культуры и заступался за них иногда перед Лениным. Авербах знает, что книгу свою о литературе Троцкий писал по соглашению с Лениным, который не раз настаивал на том, чтобы главу, посвященную "пролетарской культуре", Троцкий обработал в первую голову и опубликовал в "Правде". Кстати сказать, опубликование ее не сопровождалось никакими комментариями и примечаниями редакции. Ярославский -- сам Ярославский! -- писал Троцкому, что согласен с выраженной им точкой зрения. Все это Авербах знает, потому что, в качестве одного из молодых аспирантов "пролетарской литературы", пытался не раз найти в те годы у Троцкого защиту против взглядов Ленина, но неизменно встречал отпор.

Буквально, какого угла не коснись, идеология центристской бюрократии строится на лжи, фальсификации, на искажении прошлого. Подумать только: вот этакий Авербах выступает наставником и учителем пролетарского молодняка! Он, Авербах, пролагает пути "пролетарской"(!) "культуры"(!!). Люди, которые умеют судить по симптомам, должны понять из одного этого примера, какую смертельную опасность представляет нынешний режим партии для развития социалистического общества и социалистической культуры.

Осколки правды из-под мусора клеветы.

В 1924 году Зиновьев ввел в оборот обвинение Троцкого в издании железнодорожного "приказа 1042", который чуть было не погубил транспорт. На этой канве вышивали затем узоры Сталин, Ярославский, Рудзутак. Легенда обошла в свое время всю печать Коминтерна. В письме Троцкого Истпарту приводятся подлинные отзывы Ленина и Дзержинского о приказе 1042 и о его значении для транспорта. Но есть, оказывается, отзыв более позднего происхождения. В ежегоднике Коминтерна, вышедшем в 1923 году, т. е. накануне кампании против Троцкого, в статье "Транспорт РСФСР и его восстановление" говорится буквально следующее:

"В это время транспорт оказался уже в полной мере разрушенным. Не только о его восстановлении не было речи, но дело дошло до того, что в Совете Труда и Обороны членом коллегии Наркомпути, проф. Ломоносовым, был сделан доклад о том, что транспорт накануне полной и неизбежной его остановки. Тов. Троцкий, приступив к управлению транспортом, выдвинул два лозунга, имевшие решающее значение не только для дела транспорта, но и для всего хозяйства страныи Приказ # 1042 является историческим. По этому приказу в 5 лет паровозный парк должен был быть восстановлен. Коммунистическая пропаганда этого приказа и коммунистический подъем, вызваный ею, нужно признать высшим уровнем, достигнутым классовым подъемом готовности к труду -- подвигу". ("Ежегодник Коминтерна, Изд. Коммунистического Интернационала, Петроград-Москва, 1923, стр. 363).

И т. д. Как видим функция "приказа # 1042" в разные периоды была различна.

Альфа.

К дискуссии о синдикальном единстве.

Вопрос об единстве рабочих организаций не имеет единого решения, пригодного для всех форм организации и для всех условий.

Наиболее категорически этот вопрос решается для партии. Ее полная самостоятельность есть элементарное условие революционного действия. Но и этот принцип не дает заранее готового ответа относительно того, когда и при каких условиях нужно расколоться или, наоборот, объединиться с соседним политическим течением. Такого рода вопросы решаются каждый раз на основе конкретного анализа политических тенденций и условий. Высшим критерием при этом остается, во всяком случае, необходимость для организованного пролетарского авангарда -- партии -- ограждать свою полную независимость и самостоятельность на основе определенной программы действий.

Но именно такое решение вопроса о партии не только допускает, но, по общему правилу, делает необходимым, совершенно иное отношение к вопросу о единстве других, более массовых организаций рабочего класса: профессиональных союзов, кооперативов, советов.

Каждая из этих организаций имеет свои собственные, в известных пределах независимые, задачи и методы действий. Для коммунистической партии все эти организации являются прежде всего ареной революционного воспитания широких рабочих слоев и рекрутирования передовых рабочих. Чем большие массы охватывает данная организация, тем более широкие возможности она открывает перед революционным авангардом. Вот почему не коммунистическое, а реформистское крыло берет на себя, по общему правилу, инициативу раскола массовых организаций.

Достаточно противопоставить поведение большевиков в 1917 году с поведением британских трэд-юнионистов за последние годы. Большевики не только оставались в общих профсоюзах с меньшевиками, но терпели в некоторых союзах меньшевистское правление уже после Октябрьского переворота, несмотря на то, что в завкомах и в советах большевикам принадлежало подавляющее большинство. Наоборот, британские трэд-юнионисты, по инициативе лейбористов, изгоняют коммунистов не только из партии, но по возможности и из трэд-юнионов.

Во Франции раскол в синдикатах также явился последствием инициативы реформистов, причем революционная синдикальная организация, вынужденная вести самостоятельное существование, не случайно приняла название унитарной.

Требуем ли мы сегодня, чтобы коммунисты покинули ряды Генеральной конфедерации? Ни в каком случае. Наоборот: нужно укрепить революционное крыло конфедерации Жуо. Но уж этим одним мы показываем, что раскол синдикальной организации ни в каком случае не является для нас вопросом принципа. Все те принципиальные ультра-левые возражения, которые можно сделать против единства профсоюзов, применимы прежде всего к участию коммунистов в Генеральной конфедерации. Между тем всякий революционер, не утративший чутья действительности, должен признать, что создание коммунистической фракции в реформистских синдикатах является исключительно важной задачей. Одной из задач этих фракций должна являться защита Унитарной конфедерации перед членами реформистских синдикатов. Эту задачу можно разрешать только доказывая, что коммунисты не хотят раскола профсоюзов, наоборот, готовы во всякое время востановить синдикальное единство.

Если допустить на минуту, что раскол профсоюзов вытекает из обязанности коммунистов противопоставлять революционную политику реформистской, тогда нельзя ограничиваться одной Францией; надо потребовать, чтобы и в Германии, в Англии, Соединенных Штатах и т. д., коммунисты, независимо от соотношения сил, порвали с реформистскими профсоюзами и создали свои собственные. Коммунистические партии в некоторых странах действительно встали на этот путь. В отдельных случаях реформисты действительно не оставляют другого выхода. В других случаях коммунисты делают явную ошибку, поддаваясь на провокацию реформистов. Но никогда и нигде до сих пор коммунисты не мотивировали раскола синдикатов принципиальной недопустимостью работать вместе с реформистами в массовых пролетарских организациях.

Не останавливаясь на кооперативной организации, опыт которой не прибавит ничего существенного к сказанному выше, сошлемся на советы. Эта организация возникает в наиболее революционный исторический период, когда все вопросы ставятся на острие ножа. Можно ли, однако, хоть на минуту представить себе создание коммунистических советов в противовес социал-демократическим? Это значило бы убить самую идею советов. В начале 1917 года большевики оставались в советах в качестве ничтожного меньшинства. Они в течение месяцев -- в такой период, когда месяцы идут за годы, если не десятилетия, -- терпели над собою соглашательство большинства в советах несмотря на то, что в фабзавкомах они уже представляли подавляющее большинство. Наконец, и после завоевания власти большевики терпели меньшевиков в составе советов, пока те представляли известную часть рабочего класса. Лишь после того, как меньшевики окончательно скомпрометировали и изолировали себя, превратившись в клику, советы выбросили их из своей среды.

В Испании, где лозунг советов может в ближайшее время уже практически встать в порядок дня, самое создание советов (хунт) -- при условии энергичной и смелой инициативы коммунистов -- мыслимо не иначе, как путем организационно-технического соглашения с синдикалистами и социалистами, относительно порядка и времени выбора рабочих депутатов. Выдвигать в этих условиях идею недопустимости работы вместе с реформистами в массовых организациях было бы самой гибельной из всех форм сектантства.

* * *

Как же примирить такое наше отношение к массовым пролетарским организациям, руководимым реформистами, с нашей оценкой реформизма, как левого крыла империалистской буржуазии? Противоречие это не формально-логическое, а диалектическое, т. е. вырастающее из самого хода классовой борьбы. Значительная часть рабочего класса, большинство его в ряде стран, либо отвергает нашу оценку реформизма, либо вообще еще не подошло к этому вопросу. Вся задача в том и состоит, чтобы подвести эти массы к революционным выводам на основе нашего общего с ними опыта. Мы говорим рабочим, не-коммунистам и анти-коммунистам:

"Вы сегодня еще верите реформистским вождям, которых мы считаем изменниками. Мы не можем и не хотим насильственно навязать вам наши взгляды; мы хотим убедить вас. Давайте же попробуем вместе бороться и свободно обсуждать методы и результаты этой борьбы!"

Это и значит: при единстве синдикальной организации и обязательности для всех синдикальной дисциплины -- полная свобода группировок внутри синдикатов.

Никакой другой принципиальной позиции предложить вообще невозможно.

* * *

Исполнительная комиссия французской оппозиционной Лиги совершенно правильно выдвигает сейчас на первый план вопрос об едином фронте. Только таким образом можно помешать реформистам и особенно их левой агентуре, монатистам, противопоставлять формальный лозунг единства практическим задачам классовой борьбы. Вассар, в противовес бесплодной официальной линии, выдвигал мысль об едином фронте с местными синдикальными организациями. В этой постановке верно то, что при местных стачках приходится иметь дело главным образом с локальными синдикатами и с отдельными федерациями. Верно также и то, что низовые звенья реформистского аппарата более чувствительны к давлению рабочих. Но было бы неверно проводить какую-либо принципиальную разницу между соглашениями с местными оппортунистами и соглашениями с их вождями. Все зависит от условий момента, от силы давления масс и от характера тех задач, которые стоят на очереди.

Само собою разумеется, что сами мы, при этом, вовсе не ставим соглашение с реформистами, местными или центральными, в качестве необходимого предварительного условия борьбы в каждом отдельном случае. Мы равняемся не по реформистам, а по объективной обстановке и настроению масс. То же самое относится и к характеру выдвигаемых требований. Было бы пагубно, еслиб мы заранее обязали себя принимать единый фронт на условиях реформистов, т. е. на основе минимальных требований. Рабочие массы не поднимутся на борьбу во имя требований, которые им представляются фантастическими. Но, с другой стороны, если требования заранее излишне урезаны, то рабочие могут сказать себе: игра не стоит свеч.

Задача состоит каждый раз не в том, чтоб формально предложить реформистам единый фронт, а в том, чтобы навязать его им на условиях, наиболее отвечающих обстановке. Все это требует активной и маневренной стратегии. Несомненно, во всяком случае, что именно на этом пути, и только на нем, унитарная Конфедерация может до некоторой степени смягчить последствия раскола масс между двумя синдикальными организациями, возложить ответственность за раскол на тех, кому она принадлежит по праву, и выдвинуть собственные боевые позиции вперед.

* * *

Особенностью положения во Франции является то обстоятельство, что в ней две синдикальные организации существуют раздельно в течение нескольких лет. При упадке движения за последние годы к расколу привыкли, об нем часто просто забывали. Можно было, однако, заранее предвидеть, что оживление в рядах рабочего класса непременно оживит лозунг единства синдикальной организации. Если принять во внимание, что более 9/10 французского пролетариата состоят вне синдикатов, то станет ясно, что при дальнейшем оживлении давление неорганизованных должно возрастать. Лозунг единства и является одним из первых последствий этого давления. При правильной политике это давление должно пойти целиком на пользу коммунистической партии и Унитарной федерации.

Если активная политика единого фронта является для ближайшего периода основным методом синдикальной стратегии французских коммунистов, то было бы, однако, совершенной ошибкой противопоставлять политику единого фронта политике единства синдикальной организации.

Совершенно неоспоримо, что единство рабочего класса может быть осуществлено лишь на революционной основе. Политика единого фронта, являющаяся одним из средств освобождения рабочих от влияния реформистов, ведет в последнем счете к действительному единству рабочего класса. Мы должны неутомимо разъяснять эту марксистскую истину передовым рабочим. Но историческая перспектива, даже самая правильная, не может заменять живого опыта масс. Партия есть авангард, но в своей работе, особенно в синдикальной, она должна уметь нагнуться к арьергарду. Она должна на деле показать рабочим -- и раз, и два, и десять раз, если это нужно -- что она готова в любое время помочь им восстановить единство синдикальной организации. И в этой области мы остаемся верны основному принципу марксистской стратегии: сочетанию борьбы за реформы с борьбой за революцию.

* * *

Каково сейчас отношение к единству со стороны обеих синдикальных конфедераций? Широким рабочим кругам оно должно казаться совершенно одинаковым. В самом деле, административные центры обеих организаций заявили, что объединение мыслимо только "снизу", на основе принципов данной организации. Прикрывшись лозунгом единства снизу, который она перехватила у коммунистов, реформистская Конфедерация эксплоатирует забывчивость рабочего класса и неосведомленность молодого поколения, которое совершенно не знает раскольнической работы Жуо, Дюмулена и К-о.

Монатисты тем временем помогают Жуо, подменивая боевые задачи рабочего движения одним единственным лозунгом синдикального единства. В качестве честных маклеров, они направляют все свои усилия против Унитарной организации, чтоб оторвать от нее как можно больше синдикатов, сгруппировать их вокруг себя и затем повести переговоры с реформистской Конфедерацией на равных правах.

Насколько могу здесь судить по имеющимся у меня материалам, Вассар высказался за то, чтоб самим коммунистам выдвинуть лозунг объединительного конгресса обеих Конфедераций в целях полного слияния на основах синдикальной демократии. Это предложение было категорически отвергнуто, причем автор предложения был обвинен в переходе на позицию Монатта. За недостатком данных я лишен возможности высказаться об этом споре по существу. Но я считаю, что у французских коммунистов нет никакого основания отказываться от лозунга объединительного конгресса. Наоборот!

Монатисты говорят: "И те и другие -- раскольники. Лишь мы стоим за единство. Рабочие, поддержите нас!" Реформисты отвечают: "Мы -- за единство снизу", т. е. "мы" великодушно разрешаем рабочим вступать в нашу организацию. Что должна сказать по этому поводу революционная Конфедерация? "Мы недаром называемся унитарной Конфедерацией. Мы готовы осуществить единство синдикальной организации сегодня же. Но для этого рабочим совершенно не нужны сомнительные маклера, за которыми нет никакой синдикальной организации и которые питаются расколом, как черви загноившейся раной. Мы предлагаем подготовить и созвать в такой-то срок объединительный конгресс на началах синдикальной демократии".

Такая постановка вопроса несомненно сразу выбила бы почву из-под ног у монатистов, политически совершенно бесплодной группы, которая способна, однако, вносить большую смуту в ряды пролетариата. Но не слишком ли дорогой ценой мы купили бы ликвидацию группы маклеров? Ведь в случае согласия реформистов на объединительный съезд, коммунисты оказались бы на нем в меньшинстве и унитарная Конфедерация уступила бы место реформистской.

Такое соображение может показаться убедительным разве только левому синдикальному бюрократу, который борется за свою "независимость", теряя из виду перспективы и задачи движения в целом. Объединение обеих синдикальных организаций, даже если-бы революционное крыло оставалось временно меньшинством, оказалось бы, и притом очень скоро, выгодным именно для коммунизма, и только для него. Объединение Конфедераций вызвало бы сразу значительный приток новых членов. Благодаря этому влияние кризиса сказывалось бы внутри синдикатов глубже и решительнее. Левое крыло могло бы на новой волне прибоя повести решительную борьбу за овладение объединенной Конфедерацией. Предпочитать обеспеченное большинство в узкой и замкнутой синдикальной организации оппозиционной работе в широкой, действительно массовой организации, могут только сектанты или чиновники, но не пролетарские революционеры.

Для мыслящего марксиста совершенно ясно, что одной из причин чудовищных ошибок руководства унитарной Конфедерации явилось то обстоятельство, что люди, как Монмуссо, Семар и др., не имеющие ни теоретической подготовки, ни революционного опыта, сразу оказались "хозяевами" в самостоятельной организации и получили возможность производить над нею эксперименты под указку Лозовских, Мануильских и К-о. Можно не сомневаться в том, что, если-бы реформистам не удалось в свое время расколоть Конфедерацию, и Монмуссо и К-о должны были бы считаться с более широкими массами, то это одно уже дисциплинировало бы их бюрократический авантюризм. Вот почему плюсы объединения были бы сейчас неизмеримо больше минусов. Если бы в составе объединенной Конфедерации, охватывающей около миллиона рабочих, революционное крыло составляло в течение года -- двух меньшинство, то для воспитания не только коммунистов-синдикалистов, но и всей коммунистической партии в целом эти два года были бы несомненно плодотворнее, чем пять лет "самостоятельных" зигзагов во все более и более слабой унитарной Конфедерации.

* * *

Нет, не нам надо бояться синдикального единства, а реформистам. Еслиб они действительно, т. е. не на словах, а на деле, согласились на объединительный конгресс, это дало бы возможность вывести рабочее движение Франции из тупика. Но именно поэтому реформисты не согласятся.

Условия кризиса создают для реформистов величайшие затруднения, прежде всего в синдикальной области. Им необходимо, поэтому, прикрытие с левого фланга. Таким прикрытием являются маклера единства. Разоблачить раскольничество реформистов и паразитизм монатистов есть поэтому очень важная самостоятельная задача настоящего момента. Разрешению ее и может послужить лозунг объединительного конгресса. Когда монатисты говорят об единстве, они направляют этот лозунг против коммунистов; когда унитарная Конфедерация сама предложит путь к единству, она нанесет смертельный удар монатистам и ослабит реформистов. Неужели это не ясно?

Правда, мы заранее знаем, что вследствие сопротивления реформистов, лозунг единства не даст сейчас тех больших результатов, какие получились бы в случае действительного объединения синдикальных организаций. Но более ограниченный результат, при правильной политике коммунистов, будет несомненно достигнут. Широкие круги рабочих увидят на деле, кто за единство, кто против него, и убедятся, что в услугах маклеров нет никакой надобности. Можно не сомневаться, что в результате монатисты сойдут на нет, унитарная Конфедерация почувствует себя крепче, реформистская Конфедерация -- слабее и неустойчивее.

Но если так, то дело, значит, сводится не к достижению действительного единства, а лишь к маневру? Это возражение не может нас испугать. Ведь так именно оценивают реформисты всю нашу политику единого фронта: они объявляют наши предложения маневром только потому, что сами не хотят вести борьбу.

Было бы совершенно неправильным проводить какую-то принципиальную разницу между политикой единого фронта и политикой слияния синдикальных организаций. Раз коммунисты сохраняют полную независимость своей партии, своих фракций в синдикатах и всей своей политики, то слияние конфедераций есть ни что иное, как более длительная, более широкая форма политики единого фронта. Отвергая наше предложение, реформисты превращают его в "маневр". Но это, с нашей стороны, маневр законный и необходимый. На таких маневрах учатся рабочие массы.

* * *

Исполнительная комиссия Лиги, повторяем еще раз, совершенно права, когда настойчиво повторяет, что нельзя откладывать единства действий до объединения синдикальных организаций. Эту мысль надо по-прежнему развивать, разъяснять и практически применять. Но это не исключает того, чтоб в известный момент, правильно выбранный, ребром поставить вопрос о слиянии конфедераций (или даже отдельных федераций).

Весь вопрос в том, способно ли коммунистическое руководство сейчас на такой смелый маневр? Будущее покажет. Но если партия и руководство унитарной Конфедерации и откажутся сегодня внять совету Лиги, -- что более, чем вероятно, -- то они могут оказаться вынуждены завтра последовать ему. Незачем говорить, что мы не делаем при этом из синдикального единства фетиша. Мы не откладываем ни одного боевого вопроса до объединения. Дело идет для нас не о панацее, а об отдельном важном предметном уроке, который надо преподать рабочим, забывшим вчерашний день или не знавшим его.

* * *

Для участия в объединительном конгрессе мы не ставим, разумеется, никаких принципиальных условий. Когда маклера единства, не стыдящиеся дешевых фраз, говорят о том, что объединенная Конфедерация должна основываться на принципах классовой борьбы и пр., то они занимаются словесной эквилибристикой в интересах оппортунистов. Как будто серьезный человек может предъявлять Жуо и К-о требование стать, во имя единства с коммунистами, на путь классовой борьбы, от которого эти господа сознательно отказались во имя единства с буржуазией. И что собственно сами маклера, все эти Монатты, Жеромские и Дюмулены понимают под "классовой борьбой"? Нет, на почву синдикального единства мы готовы встать в любой момент не для того, чтобы "исправлять" (при помощи шарлатанских формул) наемных агентов капитала, а для того, чтоб вырывать рабочих из-под их предательского влияния. Единственные условия, какие мы ставим, имеют характер организационных гарантий синдикальной демократии, прежде всего свободы критики для меньшинства, разумеется, при условии его подчинения синдикальной дисциплине. Ничего другого мы не требуем и ничего большего с своей стороны мы не обещаем.

* * *

Представим себе, что партия, хоть и не сразу, принимает наш совет. Как должен был бы действовать ЦК? Прежде всего он был бы обязан тщательно подготовить внутри партии план кампании, обсудив его во всех местных партийных организациях и во всех синдикальных фракциях, применительно к местным синдикальным условиям, так, чтобы лозунг единства мог действительно быть направлен одновременно и сверху и снизу. Только после тщательной подготовки и разработки, после устранения всех сомнений и недоразумений в собственных рядах правление унитарной Конфедерации обращается к правлению реформистской Конфедерации с конкретно разработанным предложением: создать паритетную комиссию для подготовки в двухмесячны<й>, например, срок объединительного синдикального конгресса, куда должны иметь доступ все синдикальные организации страны одновременно с этим местные унитарные организации обращаются к местным реформистским организациям с тем же предложением, точно и конкретно формулированным. Коммунистическая партия развертывает в стране широкую агитацию, поддерживая и разъясняя инициативу унитарной Конфедерации. Внимание самых широких слоев рабочего класса и, в первую голову, конфедеральных рабочих должно быть в течение известного времени сосредоточено на той простой мысли, что коммунисты предлагают немедленно осуществить организационное единство синдикальной организации. Как бы ни держали себя реформисты, к каким бы уловкам они не прибегали, коммунисты останутся от этой кампании в выигрыше, даже если она сведется на первый раз только к демонстрации.

Борьба под знаком единого фронта не прекращается тем временем ни на минуту. Коммунисты продолжают атаковать реформистов на местах и в центре, опираясь на растущую активность рабочих, возобновляя все новые предложения боевых действий на основе политики единого фронта, разоблачая реформистов, укрепляя свои ряды и пр. При этом может оказаться, что через полгода, через год или два коммунистам снова придется повторить свое предложение объединения синдикальных конфедераций и постановить этим реформистов в еще более трудное положение, чем в первый раз. Именно такой наступательный, смелый и в то же время маневренный характер, должна иметь настоящая большевистская политика. Только таким путем можно оберегать движение от застоя, очищать его от паразитических образований и ускорять развитие рабочего класса в сторону революции.

* * *

Предложенный выше наглядный урок может иметь смысл и достигнуть успеха лишь в том случае, если инициатива его будет исходить от унитарной Конфедерации и коммунистической партии. Задача Лиги, конечно, не в том, чтобы выступить самостоятельно с лозунгом объединительного конгресса, противопоставляя себя как унитарной, так и реформистской Конфедерации. Задача Лиги в том, чтоб толкать официальную партию и унитарную Конфедерацию на путь смелой политики единого фронта и побудить их -- на основе этой политики -- произвести в благоприятный момент -- а таких моментов впереди будет много -- решительное наступление в пользу слияния синдикальных организаций.

Чтоб выполнить свою задачу в отношении партии, Лига должна, первым делом выравнять свои собственные ряды в области синдикального движения. Это неотложная задача. Она должна быть и будет разрешена.

Л. Троцкий.
Принкипо, 25 марта 1931 г.

Задушенная революция.

Французский роман о китайской революции.

Книгу Андрэ Мальро "Завоеватели" я получил с разных сторон, кажется, в четырех экземплярах, но прочитал ее, к сожалению, с запозданием на полтора-два года. Книга посвящена китайской революции, т. е. самой большой теме последнего пятилетия. Прекрасный сжатый язык, меткий глаз художника, смелость и разнообразие наблюдений -- все это придает роману исключительную значительность. Настоящие строки вызваны, однако, не тем, отнюдь не безразличным, обстоятельством, что книга талантливо написана, а тем, что она представляет собою источник важнейших политических поучений. Исходят ли они от Мальро? Нет, они вытекают из самого рассказа -- помимо автора и против него. Это делает честь автору, как наблюдателю и художнику, но не как революционеру. Между тем мы вправе прилагать к Мальро и этот критерий: от собственного имени и особенно от имени Гарина, своего второго я, автор не скупится на суждения по поводу революции.

Книга названа романом. На самом деле перед нами романизированная хроника революции, ее первого, кантонского периода. Хроника не полна. Картине подчас не хватает социального захвата. Но зато пред читателем проходят не только яркие эпизоды революции, но и резко очерченные отдельные фигуры, которые врезываются в память, как социальные символы.

Мелкими красочными штришками, по методу пуантилизма, Мальро дает незабываемую картину всеобщей стачки, правда, не снизу, не так, как она делается, а так, как она воспринимается наверху: европейцы не получают завтрака, европейцы задыхаются от жары; китайцы перестали работать на кухне и приводить в движение вентиляторы. Это не упрек по адресу автора: иначе художник-иностранец и не мог, пожалуй, подойти к своей теме. Но есть и упрек, притом не малый: в книге не хватает конгениальности между писателем, который столь многое знает, понимает и может, и его героиней, революцией.

Симпатии автора, притом активные, к восставшему Китаю бесспорны. Но на этих симпатиях налет случайности. Они разъедаются крайностями индивидуализма и эстетической капризностью. Читая книгу с напряженным вниманием, испытываешь подчас чувство досады, когда в тоне убедительного повествования слышишь ноту покровительственной иронии по отношению к варварам, способным на энтузиазм. Никто не требует замалчивать отсталость Китая, примитивность многих его политических проявлений. Но нужна правильная перспектива, которая все вещи ставит на место. Китайские события, на фоне которых развивается "роман" Мальро, неизмеримо важнее для будущих судеб человеческой культуры, чем жалкая и пустая возня европейских парламентов и горы литературной продукции цивилизованного застоя. Мальро как бы стесняется отдать себе в этом отчет.

В романе есть прекрасные своей напряженностью странички на тему о том, как революционная ненависть рождается из гнета, темноты, рабства и закаляется, как сталь. Эти странички могли бы войти в антологию революции, еслиб Мальро свободнее и смелее подходил к массе, еслиб он не вносил в свои наблюдения нотку блазированного превосходства, как бы извиняясь за свою временную связь с восстанием китайского народа -- не то перед самим собою, не то перед французскими академическими мандаринами и торговцами духовного опиума.

* * *

Бородин представляет Коминтерн на посту "высокого советника" при кантонском правительстве. Гарин, наперсник автора, заведует пропагандой. Вся работа ведется в рамках партии Гоминдан. Бородин, Гарин, русский "генерал" Галлен, француз Жерар, немец Клейн и другие создают своеобразную бюрократию революции, которая возвышается над восставшим народом и проводит свою "революционную" политику вместо того, чтоб проводить политику революции.

Местные организации Гоминдана характеризуются так: "Объединения нескольких фанатиков, бесспорно храбрых, нескольких богачей, которые ищут почтения или безопасности, многочисленных студентов, кули"и Буржуа не только входят в каждую организацию, но и возглавляют партию в целом. Коммунисты подчинены Гоминдану. Рабочим и крестьянам строго внушается не совершать действий, которые могли бы оттолкнуть друзей из буржуазии. "Таковы те общества, которые мы контролируем (впрочем, лишь более или менее, не обманывайтесь на этот счет)". Поучительное признание! Бюрократия Коминтерна пыталась "контролировать" борьбу классов Китая, как интернациональная банкократия контролирует экономическую жизнь отсталых стран. Но революцией нельзя командовать. Можно лишь давать политическое выражение ее внутренним силам. Нужно знать, с какой из этих сил связать свою судьбу.

"Кули только начинают открывать, что они существуют, только то, что они существуют". Это метко сказано. Но, чтобы почувствовать себя существующими, кули, промышленные рабочие, крестьяне должны опрокинуть тех, которые мешают им существовать. Чужеземное господство неразрывно связано со внутренним гнетом. Кули вынуждены не только выгнать Болдуина или Макдональда, но и опрокинуть собственные господствующие классы. Одно без другого неосуществимо. Так пробуждение личности в массах Китая, -- они в десять раз превосходят население Франции, -- сразу переплавляется в лаву социальной революции. Грандиозное зрелище!

Но тут появляется на сцену Бородин и заявляет: "В этой революции рабочие должны выполнить работу кули для буржуазии" (см. письмо Чен-Ду-Сю, Бюллетень Оппозиции, # 15/16, стр. 21). Свое социальное порабощение, от которого он хочет освободиться, пролетарий находит перенесенным в сферу политики. Кто совершил эту вероломную операцию? Бюрократия Коминтерна. Пытаясь "контролировать" Гоминдан, она помогает на деле буржуа, ищущим почета и безопасности, подчинить себе кули, которые хотят существовать.

Бородин, остающийся все время на заднем фоне, характеризуется в романе, как человек "действия", как "профессиональный революционер", как живое воплощение большевизма на китайской почве. Нет ничего более ошибочного! Политическая биография Бородина такова: в 1903 г., когда ему было 19 лет, он эмигрировал в Америку; в 1918 г. он вернулся в Москву, где, благодаря знанию английского языка, "служил для связи с заграничными партиями"; он был арестован в 1922 г. в Глазго; затем был делегирован в Китай, в качестве представителя Коминтерна. Покинув Россию до первой революции и вернувшись в нее после третьей, Бородин является законченным представителем той государственной и партийной бюрократии, которая признала революцию лишь после ее победы. В отношении молодежи это иногда не больше, чем вопрос хронологии. В отношении людей 40 -- 50 лет это уже политическая характеристика. Если Бородин с успехом примкнул к победоносной революции в России, то это меньше всего значит, что он призван обеспечить победу революции в Китае. Люди этого типа без труда усваивают жесты и интонации "профессиональных революционеров". Многие из них обманывают своей покровительственной окраской не только других, но и себя. Непреклонная решимость большевика превращается у них чаще всего в цинизм готового на все чиновника. Только бы иметь мандат Центрального Комитета! Это священное прикрытие у Бородина всегда имелось в кармане.

Гарин не чиновник; он своеобразнее Бородина, и может быть даже ближе к типу революционера. Но он лишен необходимой формации; диллетант и гастролер, он безнадежно запутывается в больших событиях и обнаруживает это на каждом шагу. Насчет лозунгов китайской революции он отзывается так: "Демократическая болтовня, права народа и проч.". Звучит радикально, но это фальшивый радикализм. Лозунги демократии являются отвратительной болтовней в устах Пуанкаре, Эрио, Леона Блюма, престидижитаторов Франции и тюремщиков Индокитая, Алжира, Марокко. Но когда китайцы восстают во имя "прав народа", то это так же мало похоже на болтовню, как и лозунги французской революции XVIII века. Британские хищники в Гон-Конге грозили во время стачки восстановить телесное наказание. "Права человека и гражданина" означали в Гон-Конге право китайца не быть высеченным британским кнутом. Разоблачать демократическую гниль империалистов значит служить революции; называть болтовней лозунги восстания угнетенных значит невольно помогать империалистам.

Хорошая прививка марксизма могла бы оградить автора от такого рода фатальных промахов. Но Гарин вообще считает революционную доктрину пустословием (le fatras doktrinal). Он, видите ли, один из тех, для кого революция есть только определенное "состояние вещей". Не удивительно ли? Да ведь как раз потому, что революция есть "состояние вещей", т. е. стадия развития общества, обусловленная объективными причинами и подчиненная определенным законом, -- научная мысль может предвидеть общее направление процесса. Только изучение анатомии общества и его физиологии открывает возможность воздействия на ход событий, на основании научного предвидения, а не диллетантских догадок. Революционер, "презирающий" революционную доктрину, ничуть не лучше целителя, презирающего медицинскую доктрину, которой он не знает, или инженера, отвергающего технологию. Люди, которые без помощи науки пытаются исправлять "состояние вещей", именуемое болезнью, называются знахарями или шарлатанами и преследуются по закону. Если бы существовал трибунал для преследования знахарей революции, Бородин был бы, вероятно, присужден к тяжкой мере наказания, вместе со своими московскими вдохновителями. Опасаюсь, что и Гарин не вышел бы сухим из воды.

Две фигуры противостоят в романе, как два полюса национальной революции: старик Ченг-Дай, духовный вождь правого крыла Гоминдана, пророк и святой буржуазии, и Хонг, юный глава террористов. Оба изображены с большой силой. Ченг-Дай воплощает старую китайскую культуру, переведенную на язык европейского воспитания; этой изысканной оболочкой он "облагораживает" интересы всех господствующих классов Китая. Ченг-Дай хочет, конечно, национального освобождения, но боится масс больше, чем империалистов. Революцию он ненавидит глубже, чем национальный гнет. Если он идет навстречу революции, то лишь для того, чтобы смирить, укротить и обессилить ее. Он ведет политику пассивного сопротивления на два фронта, против империализма и революции, политику Ганди в Индии, политику, которую в определенные периоды буржуазия, в той или иной форме вела под всеми широтами и долготами. Пассивное сопротивление вытекает из стремления буржуазии канализировать массовое движение и обокрасть его.

Когда Гарин говорит, что влияние Ченг-Дая возвышается над политикой, остается только пожать плечами. Замаскированная политика "праведника" в Китае, как и в Индии, выражает в наиболее сублимированной, абстрактно-морализующей форме консервативные интересы имущих. Личное бескорыстие Ченг-Дая не находится ни в каком противоречии с его политической функцией: эксплоататоры нуждаются в праведниках, как развращенная церковная иерархия нуждается в святых.

Кто тяготеет к Ченг-Даю? На это роман отвечает с похвальной отчетливостью: "старые мандарины, контрабандисты опиума или фотографы, академики, ставшие продавцами велосипедов, адвокаты парижского факультета, интеллигенты всякого сорта". За ними стоит более солидная буржуазия, связанная с Англией и вооружающая генерала Танга против революции. В ожидании победы Танг собирается назначить Ченг-Дая главою правительства. Оба они, и Ченг-Дай и Танг, остаются тем временем членами партии Гоминдан, на службе которой состоят Бородин и Гарин.

Когда Танг со своими войсками нападает на город, собираясь вырезать революционеров, начиная с Бородина и Гарина, своих товарищей по партии, эти последние, при помощи Хонга, мобилизуют и вооружают безработных. Но и после победы над Тангом вожди пытаются оставить все по старому. Они не могут разорвать двусмысленный блок с Ченг-Даем, потому что не доверяют рабочим, кули, революционным массам. Они сами заражены предрассудками Ченг-Дая, квалифицированным орудием которого являются.

Чтоб "не отталкивать" буржуазию, им приходится вступить в борьбу с Хонгом. Кто он и откуда? "Из нищеты". Он из тех, которые делают революцию, а не примыкают к ней, когда она победила. Хонг приходит к мысли убить британского губернатора Гон-Конга и заботится об одном: "когда я буду присужден к смертной казни, нужно будет сказать молодым людям, чтоб они подражали мне". Хонгу надо дать ясную программу: поднять рабочих, сплотить их, вооружить и противопоставить Ченг-Даю, как врагу. Но бюрократия Коминтерна ищет дружбы Ченг-Дая, отталкивает Хонга и ожесточает его. Хонг убивает банкиров и купцов, тех самых, которые "поддерживают" Гоминдан. Хонг убивает миссионеров: "те, которые учат людей переносить нищету, должны быть наказаны, христианские священники или другие люди". Если Хонг не находит правильных путей, то это вина Бородина и Гарина, которые посадили революции на шею банкиров и купцов. Хонг отражает массу, уже пробудившуюся, но еще не протершую глаза и не размявшую рук. Он пытается револьвером и кинжалом действовать за массу, которую парализуют агенты Коминтерна. Такова неподкрашенная правда о китайской революции.

* * *

Кантонское правительство тем временем "качается, стараясь не упасть, между Гариным и Бородиным, которые держат в руках полицию и профсоюзы, и Ченг-Даем, который ничего не держит, но тем не менее существует". Перед нами почти законченная картина двоевластия. У представителей Коминтерна в руках кантонские рабочие союзы, полиция, военная школа в Вампу, сочувствие масс, помощь Советского Союза. У Ченг-Дая -- "моральный авторитет", т. е. престиж имущих, перепуганных на смерть. Друзья Ченг-Дая сидят в бессильном правительстве, которое добровольно поддерживается соглашателями. Да ведь это же режим февральской революции, система керенщины, -- с той разницей, что роль меньшевиков выполняют псевдо-большевики! Бородин об этом не догадывается, ибо он загриммирован большевиком и принимает свой гримм всерьез.

Центральная идея Гарина и Бородина: запретить китайским и иностранным судам, направляющимся в кантонскую гавань, заходить в Гон-Конг. Коммерческим бойкотом эти люди, считающие себя революционными реалистами, надеются сломить британское господство над Южным Китаем. При этом они вовсе не считают необходимым свалить предварительно власть кантонской буржуазии, которая лишь ждет часа, чтоб предать революцию Англии. Нет, Бородин и Гарин каждый день стучатся в двери "правительства" и, сняв шляпы, просят, чтоб оно издало спасительный декрет. Кто то из своих напоминает Гарину, что все это правительство в сущности фантом. Гарин не смущается. "Фантом или нет, -- возражает он, -- но пусть действует, потому что мы нуждаемся в нем". Так поп нуждается в мощах, которые он сам же смастерил из воска и ваты. Что скрывается за этой политикой, унижающей и ослабляющей революцию? Почтительность мелкобуржуазного революционера перед солидным консервативным буржуа. Так самый красный французский радикал всегда готов стать на колени перед Пуанкаре.

Но может быть кантонские массы еще не созрели, чтобы свергнуть власть буржуазии? Из всей обстановки вытекает, что без противодействия Коминтерна призрачное правительство давно уже свалилось бы под напором масс. Но допустим что кантонские рабочие еще слишком слабы, чтоб создать собственную власть. В чем вообще состоит слабость масс? В готовности следовать за эксплоататорами. В таком случае первая обязанность революционеров -- помочь рабочим освободиться от рабской доверчивости. Между тем бюрократия Коминтерна выполняла прямо противоположную работу. Она внушала массам необходимость подчинения буржуазии и объявляла врагов буржуазии своими врагами.

Не отталкивать Ченг-Дая! Но если все же Ченг-Дай отойдет, что неизбежно, то это не значит, что Гарин и Бородин освободятся от добровольного вассалитета по отношению к буржуазии. Они только изберут своим новым фокусом -- Чан-Кай-Ши, который есть сын того же класса, младший брат Ченг-Дая. Начальник военной школы в Вампу, которую создают большевики. Чан-Кай-Ши не ограничивается пассивным сопротивлением; он готов прибегнуть и к кровавому насилию, но не в массовой, плебейской, а в военной форме, и лишь в тех пределах, в каких буржуазия сохраняет неограниченную власть над армией в своих руках. Вооружая врагов, Бородин и Гарин вооружают и отталкивают друзей. Так они подготовляют катастрофу.

Не слишком ли, однако, мы переоцениваем влияние революционной бюрократии на события? Нет. Она оказалась сильнее, чем сама думала -- если не на добро, то на зло. Кули, которые только начинают политически существовать, нуждаются в смелом руководстве. Хонг нуждается в смелой программе. Революция нуждается в пробудившейся энергии миллионов. Но Бородин и его бюрократы нуждаются в Ченг-Дае и Чан-Кай-Ши. Они душат Хонга и мешают рабочему поднять голову. Через несколько месяцев они будут душить аграрное восстание крестьян, чтоб не отталкивать буржуазное офицерство. Их сила в том, что они представляют русский Октябрь, большевизм, Коммунистический Интернационал. Узурпировав авторитет, знамя и материальные средства величайшей революции, бюрократия преграждает путь другой революции, которая имела все шансы стать великой.

Диалог между Бородиным и Хонгом есть самый страшный обвинительный акт против Бородина и его московских вдохновителей. Хонг, как всегда, ищет решительных действий. Он требует расправы над наиболее видными буржуа. Бородин находит единственное возражение: нельзя трогать тех, которые "платят". "Революция не так проста", -- говорит, со своей стороны, Гарин. "Революция, -- присовокупляет Бородин, -- это значит платить армии". В этих афоризмах все элементы той петли, которою была задавлена китайская революция. Бородин охранял буржуазию, которая за это делала взносы на "революцию". Деньги шли на армию Чан-Кай-Ши. Армия Чан-Кай-Ши разгромила пролетариат и ликвидировала революцию. Разве же этого нельзя было предвидеть заранее? И разве это не было предвидено? Буржуазия платит добровольно только той армии, которая служит ей против народа. Армия революции не ждет подачек, а заставляет платить. Это называется революционной диктатурой.

Хонг с успехом выступает на рабочих собраниях и громит "русских", несущих революции гибель. Пути самого Хонга не ведут к цели, но против Бородина он прав. "Разве у тайпингов были русские советники или у боксеров?". Если-бы китайская революция 1924 -- 1927 г.г. была предоставлена самой себе, она может быть и не пришла бы непосредственно к победе, но она и не прибегала бы к методам харакири, не знала бы постыдных капитуляций и воспитала бы революционные кадры. Между кантонским двоевластием и петроградским та трагическая разница, что в Китае не было налицо большевизма: под именем "троцкизма" он был объявлен контр-революционной доктриной и преследовался всеми мерами клеветы и репрессии. То, что не удалось Керенскому в июльские дни, полностью удалось Сталину через десять лет в Китае.

Бородин, "как и все большевики его поколения, -- уверяет нас Гарин, -- отмечены были своей борьбой против анархистов". Это замечание понадобилось автору, чтоб подготовить читателя к борьбе Бородина против группы Хонга. Но, как историческая справка, оно ложно. Анархизм не мог поднять в России голову не потому, что большевики с успехом боролись против него, а потому, что они заранее вырвали у него почву из под ног. Анархизм, если он не остается в четырех стенах интеллигентских кафе или редакций, а спускается глубже, есть психология отчаяния низов и знаменует собою политическую кару за обманы демократии и измены оппортунизма. Смелость, с какой большевизм ставил революционные задачи и учил их разрешать не оставляла в России места для развития анархизма. Но если, историческая справка Мальро не верна, зато его рассказ великолепно показывает, как оппортунистическая политика Сталина-Бородина создавала в Китае почву для анархического терроризма.

Толкаемый логикой этой политики Бородин соглашается на издание декрета против террористов. Стойких революционеров, отброшенных на путь авантюризма преступлениями московского руководства, кантонская буржуазия, с благословения Коминтерна, объявляет вне закона. Они отвечают террористическими актами против лже-революционных бюрократов, охраняющих платежеспособную буржуазию. Бородин и Гарин ловят и истребляют террористов, защищая уже не только буржуа, но и собственные головы. Так политика соглашательства фатально скатывается на последнюю ступень вероломства.

Книга называется "Завоеватели". Двусмысленное название, в котором революция скрашивается империализмом, автор относит к русским большевикам, вернее, к определенной их части. Завоеватели? Китайские массы поднялись на путь революционного восстания несомненно под влиянием Октябрьского переворота, как примера, и большевизма, как знамени. Но "завоеватели" ничего не завоевали. Наоборот, они все сдали врагам. Если русская революция вызвала китайскую, то русские эпигоны задушили ее. Мальро не делает этих выводов. Он даже как будто не подозревает о них. Тем ярче они выступают на фоне его замечательной книги.

Л. Троцкий.
Принкипо. 9 февраля 1931 г.

Действительное расположение фигур на политической доске.

К процессу меньшевиков.

Связь меньшевиков с вредителями, с одной стороны, с империалистской буржуазией, с другой, не представляет ничего неожиданного. Раскрытие этой связи, неопровержимо засвидетельствованной показаниями членов меньшевистского центра, имеет, однако, большое демонстративное значение, ибо снова показывает, притом в исключительно яркой форме, что политическая линия, какими бы демократическими абстракциями ее не прикрывать, неизбежно наполняется классовым содержанием и обрастает классовой плотью. Нельзя идти к "чистой" демократии, не идя к капитализму. Нельзя идти к капитализму, не превращаясь в агентуру империалистской буржуазии. По классовому содержанию роль меньшевиков в СССР ничем не отличается от роли лейбористов Великобритании, социал-демократов в Германии. Форма другая, методы иные, суть одна. Борьба с социал-демократией есть борьба с демократическим флангом империализма.

Есть, однако, в процессе меньшевиков обстоятельство, которое на первый взгляд может показаться второстепенным или вообще ускользнуть от внимания, но которое на самом деле освещает расположение политических фигур на доске неожиданно ярким светом. Все обвиняемые находятся в возрасте от 45 до 56 лет, лишь двум из них, самым младшим, 39 и 41 год. Пред нами представители старшего поколения меньшевиков, основатели меньшевизма, его теоретические и практические руководители во время первой революции, в годы реакции, в период войны, в месяцы Февральской революции и в первые годы большевистского режима. В партийном стаже у всех у них есть, однако, перерыв, совпадающий с известным периодом советского режима. Все 14 подсудимых, может быть за одним мало характерным исключением, прерывали на несколько лет, от 3 до 9, связь с меньшевистской партией, причем большинство из них работало в этот период в советских учреждениях не по директивам меньшевистского центра, а на основе официального курса. В период от 23/24 г. до 26/27 годов почти никто из обвиняемых не поддерживал даже формальных связей с меньшевистской партией и ее заграничным центром. Восстановление официальной меньшевистской организации произошло по инициативе обвиняемых лишь за последние три года.

Первой фигурой процесса является Громан. Его связь с меньшевистской партией, виднейшим экономическим вдохновителем которой он являлся, обрывается в 22-м году, т. е. в тот период, когда больной Ленин отстраняется от работы, и в аппарате начинается полускрытая, но очень напряженная подготовка борьбы против "троцкизма". Громан возвращается в ряды меньшевиков в 1926 г. Гинзбург, долгое время вдохновлявший ВСНХ, вернулся в ряды меньшевиков после шестилетнего перерыва в 1927 г., как и второй столп ВСНХ, Соколовский. Остальные возвращались в 28-м, некоторые же только в 29-м году. "Союзное бюро", т. е. внутренний Центральный комитет меньшевиков, окончательно оформилось, по словам обвинительного акта, в начале 1928 года. Значение этой даты выступит перед нами во всей яркости, если мы приведем следующие слова обвинительного акта: "Эволюцию от мирных установок 1924 года к установке на вооруженное восстание внутри страны и вооруженную интервенцию извне представляет собою история развития меньшевистской социал-демократии за период от 1924 до 1930 г.".

Теперь все становится ясным. Именно в те годы, когда сталинская бюрократия вела все более и более "вооруженную" борьбу против левой оппозиции, меньшевики разоружались и либо совершенно порывали с партией, считая, что все необходимое делается и без них, либо занимались мирной, комнатной политикой, которая опять-таки сводилась к надеждам на буржуазную эволюцию большевиков. Предпосылкой примирения меньшевиков со сталинским режимом являлся погром левой оппозиции. Таков основной факт, сухо, но отчетливо запротоколированный обвинительным актом от 23 февраля 1931 г.

Когда начался левый курс Сталина? 15 февраля 1928 года, когда он был впервые открыто провозглашен в передовой статье "Правды". Союзное Бюро меньшевиков, как мы уже знаем, окончательно сложилось в начале 1928 года. Политические узлы двух процессов совпадают полностью. В тот момент, когда сталинская бюрократия, страшась разгромленной, но не побежденной левой оппозиции, увидела себя вынужденной круто повернуть влево, меньшевики сплачиваются под знаменем борьбы за низвержение советской системы.

Обвинительный акт по делу специалистов-вредителей устанавливал, опираясь на показания подсудимых, что в период 1923 -- 1928 годов главная работа инженеров-вредителей в Госплане, в ВСНХ и в других руководящих хозяйственных центрах, состояла в искусственном замедлении темпов индустриализации и коллективизации. Именно на основании технических и экономических доводов Рамзина и Осадчего, с одной стороны, Громана, Гинзбурга и Соколовского, с другой, ЦК вел бешеную травлю против "сверхиндустриализаторов" в защиту мнимой ленинской линии. По поводу темпов индустриализации главный обвиняемый Рамзин показывал: "Основные органы, решающие данные вопросы, целиком находились в руках промпартии". Меньшевики только обслуживали задания заграничного промышленного центра. В своей борьбе против оппозиции Сталин являлся рупором блока двух партий: меньшевистской и промышленной.

С 28-го года, по показаниям Рамзина и др., легальное вредительство, в форме искусственного замедления темпов индустриализации, стало невозможным, в виду слишком крутого поворота официальной политики. Именно в этот момент оформляется меньшевистское "Союзное бюро" и делает крутой поворот в своих методах борьбы с советской властью. Оно сближается с контр-революционными специалистами и эмигрантской буржуазией.

Серьезных и устойчивых линий две: империалистской буржуазии и революционного пролетариата. Меньшевизм является демократическим прикрытием первой линии. Сталинизм является центристским извращением второй. В разгар борьбы против последовательно-революционной пролетарской фракции центристы состояли в неоформленном, но тем более действительном блоке с меньшевиками, причем центристы бессознательно, а меньшевики сознательно выполняли задания заграничного капиталистического штаба. С момента, когда, под давлением левой оппозиции, центристская линия совершила крутой загиб влево, -- начало 1928 года, -- меньшевики круто повернули в сторону прямого блока с мировой буржуазией. Таково подлинное и бесспорное распределение главных фигур на политической доске.

Рамзины, Осадчие, как и многие меньшевики, принесли покаяние. В какой мере оно искренно не представляет для нас большого интереса. Можно, однако, не сомневаться, что следующий процесс раскроет руку вредителей в нынешнем бесшабашном разгоне темпов, несогласованных между собою, в сплошной коллективизации, в административном раскулачивании, и обнаружит что, если меньшевистские экономисты в течение 23 -- 28 г.г. справедливо видели в задержке индустриализации путь к буржуазному перерождению советской системы, то с 28-го года многие из них стали настоящими сверхиндустриализаторами, чтобы путем хозяйственного авантюризма подготовить политическое крушение диктатуры пролетариата.

Предвосхитить содержание этого будущего, третьего обвинительного акта можно именно потому, что два первые обвинительные акта с поразительной ясностью показывают нам распределение классовых фигур на политической доске.

11-ое марта 1931 г.

Почтовый ящик.

1. Многим товарищам. Х. Г. Раковский с женой по-прежнему находятся в ссылке, в г. Барнауле (Сибирь) больные и совершенно изолированные.

2. Т. Лап-у, # 2 и # 3 получены. Спасибо. Ждем # 4.

3. Т. Л-ну, приславшему письмо из Данцига. Мы не смогли ответить на Ваше письмо, т. к. данный Вами адрес был случайно поврежден. Просьба написать вторично.

4. Т. Петрову. Ждем от Вас вестей, как было условлено.

Получено:
От груп. испанск. оппоз. (Oviedo) 170 фр.
От W. H. 20 мар.
От группы англ. оппозиц. 850 фр.
От Данцигской оппозиц. группы 80 марок.