Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 42
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.
№ 42 7-ой год изд. -- Февраль 1935 г. № 42
Содержание
Куда сталинская бюрократия ведет СССР?
Генеральный поворот вправо. - Политика status quo. - Поворот в сторону рынка. - Переход на денежный расчет. - Кто будет расплачиваться за ошибки? - Где же окончательное "уничтожение классов"? - Нео-нэп и тревога в стране. - Оппозиция и террор. - Для обеспечения поворота вправо - удар налево. - Авантюризм индивидуального террора. - Страховка на два фронта. - Тройственная формула сталинского бонапартизма. - Главная опасность для СССР - сталинизм. - Советский пролетариат. - Главный ключ к позиции. - "Социализм в отдельной стране".
Некоторые итоги сталинской амальгамы.
Дело Зиновьева, Каменева и др.
Все становится постепенно на свое место.
Куда сталинская бюрократия ведет СССР?
Генеральный поворот вправо
В истории Советского Союза открылась новая глава. Выстрел в Кирова прозвучал для большинства, как гром из ясного неба. Между тем небо не было ясно. В советской экономике, несмотря на ее успехи, в значительной мере благодаря успехам, накопились глубокие противоречия, которые невозможно было не только устранить, но хотя бы смягчить при помощи одних лишь декретов и предписаний сверху. Одновременно чрезвычайно обострилось противоречие между бюрократическими методами управления и потребностями хозяйственного и культурного развития в целом. Неожиданный террористический акт и особенно последовавшие за ним судебные процессы, административные расправы и новая чистка партии лишь придали внешне драматическую форму тому генеральному повороту советской политики, который начал разворачиваться за последние год-полтора. Общее направление поворота - вправо, еще вправо и еще правее.
Политика status quo
Разгром германского пролетариата в результате гибельной политики Коминтерна, дополнившей предательскую роль социалдемократии, привел Советский Союз ко вступлению в Лигу Наций. Со свойственным ей цинизмом бюрократия представила этот акт не как вынужденное отступление, в результате ухудшения международного положения Советов, а наоборот, как величайший успех. В победе Гитлера над немецким пролетариатом советские рабочие и крестьяне обязаны видеть победу Сталина над Лигой Наций. Речи, женевские голосования и интервью Литвинова достаточно вскрывают суть поворота: если советская дипломатия что и победила, то разве лишь последние остатки стеснения пред лицом пролетарского общественного мнения. Классовый и национально-освободительный критерии в международной политике окончательно отброшены. Единственный руководящий принцип: status quo!
В соответствии с этим Коминтерн -- конечно, без обсуждений и без обещанного конгресса (разве конгрессы годятся для серьезных дел?) -- совершил самый головоломный поворот за всю свою историю. От теории и практики "третьего периода" и "социалфашизма" он перешел к перманентной коалиции не только с социалдемократией, но и с радикал-социалистами, главной опорой национального правительства во Франции. Программа борьбы за власть объявляется ныне контр-революционной провокацией. Политика вассального "союза" с Гоминданом (1925 -- 1927) благополучно перенесена на почву Европы. Цель поворота все та же: поддержание европейского status quo!
Поворот в сторону рынка
В области советского хозяйства поворот, по своим тенденциям, не менее глубок. Плановое начало обнаружило свою силу. Но вместе с тем оно обнаружило и границу своей применимости. Априорный хозяйственный план вообще, тем более -- в отсталой стране со 170 миллионами населения, с глубоким противоречием между городом и деревней, есть не военный приказ, а рабочая гипотеза, которая подлежит тщательной проверке и перестройке в процессе исполнения. Для регулирования плана должны служить два рычага, финансовый и политический: устойчивая денежная система и активный отклик заинтересованных групп населения на несообразности и прорехи плана. Но политическая самодеятельность населения подавлена. Необходимость устойчивой валюты Сталин объявил на последнем съезде партии "буржуазным предрассудком". Этот счастливый афоризм пришлось пересмотреть, как и другой, не менее знаменитый -- о "близнецах", фашизме и социалдемократии.
Давно ли тот же Сталин обещал отправить нэп, т.-е. рынок, "к чорту"? Давно ли вся пресса трубила об окончательной замене купли-продажи "непосредственным социалистическим распределением"? Внешним знаком этого "распределения" объявлялась продовольственная карточка. Сами советские деньги должны были, согласно этой теории, превратиться уже к концу второй пятилетки в простые потребительские карточки, вроде театральных или трамвайных билетов. Да и место ли, в самом деле, деньгам в социалистическом обществе, где нет ни классов, ни социальных противоречий, где продукты распределяются по заготовительному плану?
Но все эти обещания тем более меркли, чем более вторая пятилетка близилась к концу. Бюрократии приходится ныне обращаться "к чорту" с покорнейшей просьбой вернуть сданный ему на хранение рынок. Правда, торговля должна, по замыслу, осуществляться только через органы государственного аппарата. Будущее покажет, в какой мере удастся выдержать эту систему. Если торгует колхоз, то будет торговать и колхозник. Не легко установить границу, за которой торгующий колхозник превращается в торговца. Рынок имеет свои законы.
Переход на денежный расчет
Система потребительских карточек, начиная с хлебных, постепенно отменяется. Отношения между городом, деревней и государством должны в возрастающей степени регулироваться денежным расчетом. Для этого нужен устойчивый червонец. Делаются огромные и не безуспешные усилия по добыче золота.
Перевод хозяйственных отношений на язык денег совершенно необходим на данной, первоначальной стадии социалистического развития, чтоб учесть, действительную общественную полезность и экономическую эффектность производимых рабочими и крестьянами затрат трудовой энергии; только на этом пути можно, регулируя планы, рационализировать хозяйство.
На необходимость устойчивой денежной единицы, покупательная способность которой не зависела бы от планов, а помогла бы их проверять, мы указывали за последние годы десятки раз. Советские теоретики не видели в этом предложении ничего, кроме нашего стремления к "реставрации капитализма". Сейчас им приходится на спех переучиваться. Азбука марксизма имеет свои преимущества.
Кто будет расплачиваться за ошибки?
Переход к системе денежного расчета означает неизбежно и прежде всего перевод всех скрытых и замаскированных противоречий хозяйства на звонкий язык золота. За накопленные просчеты и диспропорции кому-нибудь придется, однако, расплачиваться. Бюрократии? Конечно, не ей: счетоводство и касса останутся ведь в ее руках. Крестьянству? Но реформа производится в огромной степени под его давлением и, по крайней мере, в ближайший период окажется наиболее выгодной для верхов деревни. Расплачиваться придется рабочим, ошибки бюрократизма будут исправляться за счет их жизненных нужд. Отмена потребительских карточек прямо и непосредственно бьет по рабочим, особенно по их низшим, крайне плохо оплачиваемым слоям, т.-е. по огромному большинству.
Где же окончательное "уничтожение классов"?
Главная цель возвращения к рынку и к устойчивой денежной системе (последняя пока еще в проекте) состоит в том, чтоб непосредственно заинтересовать колхозников в результатах их собственного труда и тем устранить наиболее отрицательные последствия принудительной коллективизации. Это отступление безусловно диктуется ошибками предшествующей политики. Нужно, однако, не закрывать глаз на то, что возрождение рыночных отношений должно неизбежно означать укрепление индивидуалистических и центробежных тенденций в сельском хозяйстве, рост дифференциации между колхозами и внутри колхозов.
Политотделы в деревне были введены, по докладу Сталина, как сверхпартийные и сверхсоветские милитаризованные аппараты для жестокого контроля над колхозами. Партийная пресса прославляла политотделы, как последнее слово "гениальной мысли вождя". Сейчас, после годовой работы, политотделы ликвидированы украдкой, почти без некрологов: бюрократия отступает перед мужиком; административное давление сменяется "смычкой" посредством червонца; тем самым принудительная нивеллировка должна уступить место дифференциации.
К концу второй пятилетки мы имеем, таким образом, не ликвидацию "последних остатков" классового общества, как обещали самоуверенные и невежественные бюрократы, а, наоборот, новые процессы классового расслоения. После эпопеи административной "ликвидации кулачества, как класса", открывается полоса экономических уступок кулацким тенденциям "зажиточного колхозника". В самый разгар сплошной коллективизации большевики-ленинцы предсказывали неизбежность отступления. Зиновьев посажен на 10 лет в тюрьму за то, что смел сомневаться в осуществимости сплошной коллективизации (никаких других обвинений против него нет!). Что же показал опыт? Отступление началось. Где оно остановится, пока еще неизвестно. Сталинская бюрократия снова показала, что она никогда не предвидит завтрашнего дня. Ее близорукий эмпиризм, являющийся результатом подавления критики и мысли, шутит злые шутки над ней самой и, что гораздо хуже, над страной социалистического строительства.
Нео-нэп и тревога в стране
Прежде еще, чем нео-нэп, непредвиденный никакими планами, успел обнаружить экономические результаты, он вызвал очень острые политические последствия. Поворот вправо во внешней и внутренней политике не мог не вызвать тревоги наиболее сознательных элементов пролетариата. К тревоге присоединилось недовольство, в результате значительного вздорожания стоимости жизни. Настроение крестьянства остается неустойчивым и напряженным. К этому надо прибавить глухое брожение в молодежи, особенно в той ее части, которая близка к бюрократии, наблюдает ее произвол, привиллегии и злоупотребления. В этой сгущенной атмосфере раздался выстрел Николаева.
Оппозиция и террор
Сталинская пресса пытается вывести террористический акт 1934 года из оппозиционной платформы 1926 г. "Всякая оппозиция -- говорят нам -- неминуемо ведет к контр-революции". Если попытаться найти здесь политическую мысль, то она окажется примерно такою: хотя платформа сама по себе исключает мысль об индивидуальном терроре, но она будит критику и недовольство; а так как недовольство не может найти никакого нормального выхода по партийному, советскому или профсоюзному каналам, то оно необходимо должно в конце концов привести неуравновешенных к террористическим актам. В таком рассуждении есть ядро истины, нужно лишь уметь вышелушить его. Критика и недовольство ведут к покушениям и убийствам, как известно, не всегда, а лишь в тех исключительных условиях, когда противоречия напряжены до крайности, когда атмосфера насыщена электричеством, когда недовольство разлито очень широко, когда бюрократия держит передовые элементы страны за горло. Своим афоризмом: "всякая оппозиция ведет неизбежно к контр-революции" сталинская печать дает самую жестокую и мрачную критику сталинского режима. И на этот раз она говорит правду.
Для обеспеченья поворота вправо -- удар налево
Бюрократия ответила на выстрел Николаева бешеной атакой против левого крыла партии и рабочего класса. Сталин как бы только ждал повода для расправы над Зиновьевым, Каменевым и их друзьями. Газеты, как в 1924 -- 1929 г.г., ведут совершенно невообразимую кампанию против "троцкизма". Достаточно сказать, что Троцкий изображается ныне в "Правде", как насадитель "контр-революционных гнезд" в Красной Армии во время гражданской войны; спасение революции от этих "гнезд" есть, конечно, подвиг Сталина. В школах, университетах, периодических изданиях, комиссариатах открываются все новые и новые "троцкисты", во многих случаях рецидивисты. Аресты и высылки снова приняли массовый характер. Из многократно чищенной партии удалено снова 15 -- 20%, около 300.000 человек. Значит ли это, что большевики-ленинцы сделали за последнее время столь широкие успехи? Такой вывод был бы слишком поспешным. Недовольство среди рабочих несомненно возросло; возросли также и симпатии к левой оппозиции. Но еще больше возросли подозрительность и страх бюрократии. Она неспособна уже ассимилировать даже и искренних капитулянтов. Для резкого поворота вправо ей необходима массивная ампутация слева. Выстрел Николаева призван был дать внешнее оправдание для политической хирургии Сталина.
Авантюризм индивидуального террора
Индивидуальный террор авантюристичен по самой своей сути: его политические последствия непредвидимы, и они почти никогда не отвечают его целям. Чего хотел Николаев? Мы этого не знаем. Весьма вероятно, что он хотел протестовать против партийного режима, бесконтрольности бюрократии или правого курса. А результаты? Разгром бюрократией левых и полулевых, усиление зажима и бесконтрольности, превентивный террор против всех, кто может быть недоволен поворотом вправо. Во всяком случае тот факт, что выстрел Николаева мог вызвать такие непропорционально большие последствия, неоспоримо свидетельствует, что эти "последствия" уже были заложены в политической обстановке и только ждали повода, чтоб прорваться наружу.
Страховка на два фронта
Бюрократия вступает в период проверки баланса двух пятилеток и торопится заранее застраховать себя. Она готова идти на экономические уступки крестьянству, т.-е. его мелкобуржуазным интересам и тенденциям. Но она не хочет идти ни на какие уступки политическим интересам пролетарского авангарда. Наоборот, она начинает свой новый поворот в сторону "зажиточного колхозника" с бешеного полицейского рейда против всего живого и мыслящего в рабочем классе и учащейся молодежи.
Можно сейчас уже предвидеть, что за рейдом против левых последует раньше или позже рейд против правых. Бюрократический центризм, который развернулся в советскую форму бонапартизма, не был бы самим собою, еслиб он мог поддерживать свое равновесие иначе, как постоянными атаками "на два фронта", т.-е., в последнем счете, против пролетарского интернационализма и против тенденций капиталистической реставрации. Основная задача бюрократии -- отстоять себя самое. Враги и противники правящей клики или просто ее недостаточно надежные друзья зачисляются в правую или левую "агентуру интервенции", нередко лишь в зависимости от технических удобств амальгамы. Исключение из партии бывшего наркомзема Смирнова есть деликатное предостережение правым: "не шевелитесь, помните о завтрашнем дне!". Сегодня удар во всяком случае полностью направлен налево.
Тройственная формула сталинского бонапартизма
Дипломатическое отступление перед мировой буржуазией и перед реформизмом; экономическое отступление перед мелкобуржуазными тенденциями страны; политическое наступление на авангард пролетариата, -- такова тройственная формула новой главы в развитии сталинского бонапартизма. Что стоит в конце этой главы? Во всяком случае не бесклассовое общество с мирно растворяющейся в нем бюрократией. Наоборот, рабочее государство снова вступает в период открытого политического кризиса. Небывалую остроту придают ему сейчас не противоречия переходной экономической системы, как ни глубоки они сами по себе, а исключительное положение бюрократии, которая не только не хочет, но уже и не может идти на политические уступки авангарду трудящихся. Сама став пленницей системы, которую она воздвигла, сталинская клика является ныне главным источником политических конвульсий в стране.
Главная опасность для СССР -- сталинизм
Как далеко зайдет политический, коминтерновский и экономический поворот вправо, и к каким новым социальным последствиям приведет он СССР, судить об этом можно будет только на основе внимательного учета всех этапов развития в ближайшие годы. Коминтерна, во всяком случае, не спасет ничто. Падая со ступеньки на ступеньку, его в конец деморализованная бюрократия буквально предает самые жизненные интересы мирового пролетариата за милость сталинской клики. Но созданное Октябрьской революцией государство живо. Годы форсированной индустриализации и коллективизации, под кнутом и с потушенными фонарями, породили, наряду с большими достижениями, величайшие затруднения. Нынешнее вынужденное отступление заключает в себе, как всегда новые трудности, экономические и политические. Уже сейчас можно, однако, сказать с полной уверенностью: политический кризис, порождаемый бюрократическим абсолютизмом, представляет для Советского Союза неизмеримо более непосредственную и острую опасность, чем все диспропорции и противоречия переходного хозяйства.
Советский пролетариат
Сама себя реформировать бюрократия не только не хочет, но и не может. Оздоровить советское государство путем беспощадной чистки бюрократического аппарата, начиная сверху, смог бы только авангард пролетариата. Но для этого он должен сам подняться на ноги, собрать свои ряды, восстановить, вернее, создать заново революционную партию, советы, профессиональные союзы. Под силу ли ему такая задача?
Рабочий класс в СССР чрезвычайно вырос численно. Его производственная роль выросла еще неизмеримо более, чем его численность. Социальный вес советского пролетариата ныне огромен. Его политическая слабость определяется: разношерстностью его социального состава; отсутствием у нового поколения революционного опыта; разложением партии; непрерывными и тяжкими поражениями мирового пролетариата.
Последняя причина является на данном этапе решающей. Отсутствие международных перспектив заставляет русских рабочих замыкаться в национальную скорлупу и терпеть теорию "социализма в отдельной стране", с вытекающим из этой теории обожествлением национальной бюрократии. Чтоб вернуть себе доверие к своим собственным силам, советские рабочие должны снова поверить в силы мирового пролетариата.
Главный ключ к позиции
Борьба сил внутри СССР, как и зигзаги Кремля, имеют, конечно, огромное значение, в смысле ускорения или, наоборот, оттягивания развязки. Но главный ключ к внутреннему положению Советского Союза находится сейчас уже вне Советского Союза. Если западный пролетариат уступит европейский континент фашизму, одинокое и глубоко переродившееся рабочее государство долго не продержится. Не потому, что оно должно неизбежно пасть под ударами военной интервенции: при иных условиях советская интервенция могла бы, наоборот, опрокинуть фашизм. Но внутренние противоречия СССР уже и сейчас доведены победами мировой контр-революции до предельного напряжения. Дальнейшее распространение фашизма, еще более ослабляя силу сопротивления советского пролетариата, сделало бы невозможным замену разлагающейся бонапартистской системы возрожденной системой советов. Политическая катастрофа стала бы неизбежной, а следом за ней пришло бы восстановление частной собственности на средства производства.
"Социализм в отдельной стране"
В свете нынешнего мирового положения теория "социализма в отдельной стране", это евангелие бюрократии, выступает перед нами во всей своей националистической ограниченности и хвастливой фальши. Речь идет, конечно, не о чисто абстрактной возможности или невозможности построения социалистического общества в тех или других географических рамках, -- это тема для схоластов; мы же имеем в виду гораздо более близкий и конкретный, живой, исторический, а не метафизический вопрос: может ли изолированное советское государство держаться неопределенно долгое время в империалистском окружении, в сжимающемся кольце фашистских контр-революций? Нет, отвечает марксизм. Нет, отвечает внутреннее состояние СССР. Империалистское давление извне; расходованье сил и средств на оборону; невозможность правильных международных экономических связей -- эти препятствия уже сами по себе достаточно глубоки и серьезны; но неизмеримо важнее их тот факт, что поражения мировой революции неизбежно разлагают живого носителя советской системы, пролетариат, заставляя его покорно протягивать шею под ярмо национальной бюрократии, которую разъедают, в свою очередь все пороки бонапартизма. Вне мировой революции спасения нет!
"Пессимизм!" скажут дрессированные попугаи так называемого Коминтерна. "Защита капитализма!" завопят наемные шарлатаны, давно махнувшие рукой на революцию и марксизм. Что касается нас, то мы действительно без всякого "оптимизма" глядим на сталинскую систему управления рабочим государством, т.-е. подавления рабочего государства. Крушение этой системы, при всех варьянтах исторического развития, одинаково неизбежно. Но советская бюрократия не увлечет за собой в пропасть рабочее государство лишь в том случае, если европейский и мировой пролетариат выйдет на дорогу наступления и побед. Освобождение мирового авангарда из мертвящих тисков сталинизма есть первое условие успеха. Несмотря на все препятствия, выдвигаемые могучим аппаратом лжи и клеветы, эта задача будет разрешена. В интересах мирового пролетариата, как и Советского Союза!
30 января 1935 г.
Некоторые итоги сталинской амальгамы.
Обстоятельства позволяют кратко осветить последние эпизоды процесса об убийстве Кирова и связанной с этим делом амальгамы (вернее: серии амальгам).
1. Таинственный консул оказался латышским консулом: наше предположение, что для амальгамы выбран маленький консул маленькой страны подтвердилось полностью. Но необходимость назвать консула -- очевидно, под дипломатическим давлением -- грозила опрокинуть амальгаму: кто же поверит, что консул Латвии организует мировую интервенцию против СССР? Понадобилась новая версия: консул Латвии являлся на самом деле агентом Гитлера. Возможно. Но как в таком случае связать Троцкого с Гитлером? Сталин и не пытался дать объяснение. Он предоставил своим заграничным наемникам выпутываться, как знают. А наемники не смогли дать ничего больше того, что им самим отпущено от природы.
2. Группа Зиновьева была арестована по делу об убийстве Кирова. Обвинительный акт не заикается, между тем, ни об одном из арестованных в Москве зиновьевцев. Почему же все-таки они были арестованы? Заграничные лакеи обливают Зиновьева грязью с таким же бесстыдством, с каким они ползали перед ним на брюхе в 1923 -- 1925 г.г.
3. В чем можно обвинить Зиновьева, Каменева и их друзей политически? В том, что они капитулировали. Этим актом политического малодушия они загнали в тупик революционную молодежь. Она оказалась без перспективы. Между тем свинцовая крышка бюрократизма не дает ей ни думать, ни жить, ни дышать. Именно в таких условиях рождаются террористические настроения. Только рост подлинного большевизма, в мировом масштабе, может вдохнуть новые надежды в советскую революционную молодежь и оберечь ее от пути отчаянья и авантюр.
4. Попытка связать большевиков-ленинцев с идеей интервенции имеет очень определенный исторический запах. В 1917 г. Милюков, Керенский и К╨ обвиняли Ленина, Троцкого и других большевиков в том, что они являются агентами немецкого генерального штаба и служат целям интервенции Гогенцоллерна. Эта идиотская клевета обошла тогда весь мир. Сталин не придумал ни одного нового слова. Он рабски повторяет старую клевету на вождей большевизма. Он является лишь учеником Милюкова и Керенского.
5. Когда британские морские власти арестовали меня в марте 1917 года для заключения в концентрационный лагер в Канаде, Ленин писал в "Правде", # 34, 16 апреля 1917 года:
"Можно ли поверить хотя на минуту в добросовестность того сообщения, которое получено было английским правительством и состояло в том, что Троцкий, бывший председатель Совета Рабочих Депутатов в Петербурге 1905 года, революционер, десятки лет отдавший бескорыстной службе революции, -- что этот человек имел связь с планом, субсидированным германским правительством? Ведь это явная, неслыханная, бессовестнейшая клевета на революционера!".
Эти слова писались до того, как я объединился с Лениным, до того, как я был избран председателем большевистского совета 1917 года, до Октябрьского переворота, до гражданской войны, до создания Третьего Интернационала, до строительства советского государства. И по прошествии новых 18 лет не агенты британской контр-разведки, а сталинцы повторяют ту же самую "явную, неслыханную, бессовестнейшую клевету на революционера"! Это простое сопоставление лучше всего характеризует ту отраву лжи, клеветы, обмана, которую сталинская бюрократия вливает в мировое рабочее движение!
6. Все 14 обвиняемых по делу об убийстве Кирова оказались расстреляны. Все ли они участвовали в террористическом акте? Обвинительный акт отвечает на этот вопрос утвердительно, но не приводит и тени доказательства. Мы не верим обвинительному акту. Мы видели, с какой наглой и вместе трусливой тенденциозностью он впутывает в свой текст имя Троцкого, сознательно умалчивая о том, какие последствия имела провокация консула насчет "письма". Впутать в дело десяток ленинградских комсомольцев гораздо легче, чем Троцкого. Кто эти комсомольцы? Мы не знаем. Не трудно расстрелять неизвестных комсомольцев. Среди них должны быть и агенты ГПУ: те самые, которые сводили Николаева с "консулом", подготовляли амальгаму, а в последний момент не доглядели и дали Николаеву произвести фатальный выстрел. Физическое устранение этих агентов было необходимо, чтоб избавиться от стеснительных участников и свидетелей амальгамы. Но среди расстрелянных могли быть и просто критически настроенные комсомольцы. Задача амальгамы: окончательно терроризовать жаждущую самостоятельности молодежь, показав ей, что малейшее сомнение в божественной благодати, покоющейся на Сталине, или беспорочном зачатии Кагановича будет отныне караться наравне с террористическими актами.
7. Заграничные агенты ГПУ, выдающие себя нередко за друзей СССР и компрометирующие действительных друзей СССР, обвиняют всякого, кто критически относится к произведенной расправе, в сочувствии (!) террористам. Революционеры не могут питать по отношению к этим лакейским методам ничего, кроме презренья. Несомненно, враги и скрытые противники Октябрьской революции всячески пользуются путанными и противоречивыми комментариями к суммарным расправам в своих целях. Но это обстоятельство вовсе не должно побуждать нас закрывать глаза на двойственную роль советской бюрократии, которая, с одной стороны, ограждает (по своему) завоевания Октябрьской революции от классовых врагов, а с другой стороны, бешено защищает свои экономические и политические привиллегии от критики и протеста передовых рабочих. ГПУ в качестве орудия бюрократии, направляет оружие террора и против контр-революционеров, угрожающих рабочему государству, и против комсомольцев, недовольных самодержавием бесконтрольной бюрократии. Отождествляя себя с рабочим государством по старой формуле "государство -- это я!", бюрократическая верхушка изображает террор против партии и комсомола, как террор против контр-революции. Этой цели и служат отравленные амальгамы.
8. Дело идет не о борьбе советской бюрократии против Троцкого и "троцкистов". Дело идет о моральной атмосфере мирового рабочего движения. Гнусная амальгама вокруг "консула", служившего, видимо, одновременно трем правительствам, принадлежит ныне к числу обычных, нормальных приемов сталинской бюрократии в борьбе за ее кастовые позиции. В 1921 г., предупреждая ближайших товарищей против избрания Сталина генеральным секретарем, Ленин говорил: "этот повар будет готовить только острые блюда". Тогда, конечно, еще и речи не было об отравленных блюдах амальгам. И кому они ныне преподносятся. Рабочим. Сталинцы систематически отравляют ложью мировой пролетарский авангард. Неужели же этого требуют интересы рабочего государства? Никогда! Но этого требуют корыстные интересы бесконтрольной бюрократии, которая хочет во что бы то ни стало оградить свой престиж, свою власть, свои привиллегии при помощи террора против всего мыслящего и критического в рядах пролетариата.
9. Самая горячая преданность Советскому Союзу не должна быть слепой, иначе она ничего не стоит. Рабочее государство развивается в противоречиях, внешних и внутренних. Формы и методы рабочего государства уже менялись несколько раз и будут меняться впредь. Бюрократический этап, имевший свои объективные причины, исчерпан. Абсолютизм бюрократии стал величайшим тормазом для дальнейшего экономического и культурного роста советов. Лакеи бюрократии, обоготворяя ее режим, играют реакционную роль. Революционеры-марксисты ставят своей задачей освободить мировой пролетарский авангард от пагубного влияния бесконтрольной бюрократической клики, чтобы помочь затем рабочим СССР возродить партию и советы, не посредством осужденных заранее террористических авантюр, а посредством сознательного массового движения против бюрократического абсолютизма.
Л. Троцкий.
12 января 1935 г.Дело Зиновьева, Каменева и др.
16 января 1935 г., 20 часов.
Только что услышал по радио сообщение, что Зиновьев и Каменев предаются военному суду "в связи с делом об убийстве Кирова". Итак, амальгама вступила в новую стадию.
Припомним еще раз важнейшие этапы. Зиновьев, Каменев и их московские друзья арестованы "в связи" с убийством Кирова. В ходе следствия происходит, однако, неожиданная запинка. ЦИК, в изъятие из только что опубликованного закона, вынужден продлить ход следствия. Не смотря на это оказывается все же, что для предания Зиновьева и др. суду нет достаточных данных. Почему же их арестовали? Вывод ясен: их арестовали не почему-либо, а для чего-либо.
Их арестовали для амальгамы, т.-е. для установления связи между террористическим убийством и оппозицией, всякой вообще оппозицией, всякой вообще критикой, прошлой, настоящей и будущей. Их решились арестовать, потому что все казалось заранее рассчитано. ГПУ было в курсе подготовлений террористического акта в Ленинграде. "Консул" выполнял данное ему поручение: он представлял соединительное звено амальгамы. Но действительный террорист, Николаев, в последний момент -- по соображениям конспирации -- оторвался, видимо, от своей собственной группы, в том числе и от входивших в нее агентов ГПУ. Раздался роковой выстрел. Он не входил в программу Сталина. Но это был риск предприятия. Киров пал жертвой. Агенты ГПУ пострадали: старших сместили, младших расстреляли вместе с террористами.
Непредвиденный выстрел внес расстройство в амальгаму. "Консул" и его руководители ничего не успели подготовить. Пришлось Зиновьева-Каменева и их друзей выделить из процесса. Обвинительный акт по делу Николаева не упоминал о них ни словом; правительственное сообщение говорило, что они будут подвергнуты административной ссылке. За что? Неизвестно! Суд над 14 ленинградцами состоялся: все были расстреляны. Казалось, дело ликвидировано. Но так могло казаться лишь тем, кто забыл о главной задаче всего предприятия: об амальгаме. "Предсказание задним числом", скажет кто-либо из противников. К счастью, я могу процитировать целый ряд документов, в том числе и опубликованных.
Вскоре после моего прибытия в Турцию, 4-го марта 1929 года, я со всей конкретностью разъяснял в "Бюллетене" русской оппозиции, какие цели преследует Сталин этой высылкой. Указав на живучесть идей оппозиции в партии, я писал:
"Сталину остается одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооруженного восстания и пр. (подчеркнуто в "Бюллетене")и Но как раз на этом пути -- продолжал я -- стоит руководящая верхушка оппозициии
"Отсюда план Сталина: ивыслать головку оппозиции заграницу (тогда предполагались еще высылки. -- Л. Т.) и развязать себе тем самым руки для палаческой работы по отношению к молодым и рядовым оппозиционерам, имена которых еще неизвестны массам, особенно заграницейи
"Вот почему после высылки вождей оппозиции надо с уверенностью ждать попыток сталинской клики так или иначе втянуть ту или другую якобы оппозиционную группу в авантюру, а в случае неудачи -- сфабриковать или подкинуть оппозиции "покушение" или "военный заговори".
Эти строки, написанные, как сказано 4 марта 1929 года, напечатаны в # 1-2 "Бюллетеня" русской оппозиции (июль 1929 г., стр. 2). Уже через несколько месяцев Сталин расстрелял Блюмкина за свидание со мной в Константинополе и доставку от меня письма товарищам в Москву. Письмо, носившее чисто принципиальный характер, так мало подходило для нужд амальгамы, что не было даже использовано в советской печати, которая, впрочем, и о расстреле Блюмкина не обмолвилась ни одним словом.
4 января 1930 г. я писал по этому поводу:
"Блюмкин расстрелян -- по постановлению ГПУ. Такой факт мог иметь место только потому, что ГПУ стало чисто личным органом Сталина. В годы гражданской войны Чека совершала суровую работу. Но эта работа велась под контролем партиии Сейчас партия задушенаи Политбюро не существуети Бухарин уже заявил, что Сталин держит в своих руках членов так называемого Политбюро при помощи документов, собранных через ГПУ. В этих условиях кровавая расправа над Блюмкиным явилась личным делом Сталина." ("Бюллетень", # 9, 1930 г., стр. 8).
В цитированной статье впервые указан новый, крайне важный фактор, толкающий Сталина на путь кровавых амальгам.
"Расстрелом Блюмкина Сталин хочет сказать международной оппозиции большевиков-ленинцев, что внутри страны у него есть сотни и тысячи заложников, которые будут расплачиваться своими головами за успехи подлинного большевизма на мировой арене." (Там же).
Итак, шесть лет тому назад мы предупреждали друзей о неизбежности "попыток сталинской клики так или иначе втянуть ту или другую якобы оппозиционную группу в авантюру, а в случае неудачи -- сфабриковать или подкинуть оппозиции покушениеи". Шесть лет эти попытки, несмотря на все усилия ГПУ, не давали результатов. Режим партии и советов тем временем прогрессивно ухудшался. В молодом поколении настроения отчаяния сгустились до взрывов террористического авантюризма. Мог ли Сталин, при таких условиях, не ухватиться за убийство Кирова для осуществления давно лелеемой мысли об амальгаме?
17 января. -- Утренние телеграммы принесли некоторые разъяснения: показания обвиняемого Бакаева, в связи с некоторыми другими обстоятельствами, дали, по словам официального сообщения, возможность "установить участие Зиновьева, Евдокимова, Каменева и Федорова из московского центра, в контр-революционной деятельности". 19 человек, в том числе четыре названных, предаются суду военного трибунала. В сообщении, как оно передано французской печатью, ни словом не упоминается о деле Кирова. Речь идет о "контр-революционной деятельности" вообще. Что это значит, мы знаем хорошо. Контр-революцией является все то, что не совпадает с интересами, взглядами, зигзагами и предрассудками бюрократической верхушки. Из текста сообщения вытекает таким образом, что когда Зиновьева, Каменева и их друзей арестовали, то не было никаких данных не только насчет их причастности к убийству Кирова, -- этих данных нет, разумеется, и сейчас, -- но и насчет их участия в какой-либо оппозиционной группировке. Только теперь, на основании неизвестных нам показаний Бакаева, которого пришлось для этого держать под угрозой привлечения по делу Николаева, т.-е. под страхом расстрела, удалось будто бы установить участие Зиновьева и др. в "контр-революционной деятельности". В чем она выражалась, мы пожалуй, так и не узнаем. Вернее всего в том, что они в тесном кругу жаловались на Сталина, вспоминали "Завещание" Ленина, ловили бюрократические слухи и мечтали о "настоящем" партийном съезде, который сместит Сталина. Вряд ли было что-либо более серьезное. Но они представляли ту опасность, что могли стать осью для недовольной Сталиным низшей и средней бюрократии. А в этой области верхушка не шутит.
Но все же непонятно на первый взгляд, зачем понадобился на этот раз военный суд? Даже самым растленным международным лакеям Сталина будет не легко объяснить рабочим почему и за что, т.-е. за какую именно "контр-революционную деятельность", 19 старых большевиков, стоявших в большинстве своем у колыбели партии, предаются военному трибуналу. Сталин не может не понимать, что он перетягивает струну. Неужели без цели, из слепой мстительности? Нет, мы этого не думаем.
Московский корреспондент "Temps" подчеркивает, что несмотря на всю кампанию обвинений и травли, Зиновьев и Каменев "до сих пор еще не исключены из партии". Газеты сообщали уже об их высылке. Только вчера они сообщили неожиданно об их предании военному суду. Получается такая картина, как если-бы Зиновьева и Каменева подвергали пытке неизвестностью: "мы вас можем оставить в партии, но мы можем вас и расстрелять". Похоже на то, что Сталин чего-то домогается от Зиновьева и Каменева, играя на их не очень стойких нервах. Чего же он может домогаться? Очевидно, каких-либо "подходящих", "нужных", "полезных" показаний. Зиновьев, Каменев и их друзья, поставленные под угрозой расстрела, должны помочь Сталину исправить и доделать ту амальгаму, которую жестоко скомпрометировал слишком медлительный консул. Никакого другого объяснения военному трибуналу я не нахожу.
В 1928 г., когда я находился в Центральной Азии, ГПУ арестовало моего ближайшего сотрудника, управляющего делами военного и морского комиссариатов, Г. В. Бутова и предъявило ему требование дать показания о моих "контр-революционных" подготовлениях. Бутов ответил на это голодовкой в тюрьме ГПУ; голодовка длилась 50 дней и закончилась его смертью. От Блюмкина требовали под дулом револьвера провокации; он отказался; тогда спустили затвор. От Бакаева и других требовали показаний против Зиновьева и Каменева. Такие показания, если верить официальному сообщению, были получены.
Весьма возможно, что опровергая возводимое на него обвинение, Бакаев заявил: "да, собирались, критиковали ЦК, но о терроре не было и речи". Слова: "собирались, критиковали ЦК" и положены были в основу обвинения. Разумеется, дело идет лишь о нашем предположении.
Почему же не допустить, что от Зиновьева, Каменева и остальных то же требовали показаний, угрожая военным судом и, не добившись результатов, довели дело до военного суда?18 января. -- "L'Humanite" от 17 января принесла извлечения из обвинительного акта против Зиновьева и других. Если это "обвинительный акт", то против сталинского режима!
Изложим важнейшие выводы на основании того, что публикует сам Сталин.
1. Никакого отношения к террористическому акту в Ленинграде московская группа обвиняемых не имела. Сталин возлагает на Зиновьева, как бывшего вождя бывшей ленинградской оппозиции, политическую ответственность за террористические тенденции. Но эти тенденции возникли внутри большевистской партии. Ответственность за них несет руководство партии. В этом смысле вполне правильно сказать: политическую ответственность за убийство Кирова несет Сталин и его режим.
2. Главный свидетель обвинения, Сафаров, почему то выделенный из процесса (роль этого субъекта в деле представляется крайне загадочной) показывает, что "контр-революционная" деятельность Зиновьева-Каменева и других была особенно активной в 1932 году! Но ведь за эту именно деятельность они и были исключены в 1932 году из партии и сосланы. Дело происходило в тот момент, когда паническая коллективизация, после слишком долгой дружбы с кулаком, породила неисчислимые жертвы и буквально поставила на карту судьбу советского режима. Все кипело в стране, и вся бюрократия шушукалась в недоумении и страхе. В чем обвиняла Зиновьева и Каменева Центральная Контрольная Комиссия в 1932 году? В связях с правыми оппозиционерами (Рютин и др.). Вот буквальный текст обвинения: "Зная о распространявшихся контр-революционных документах, они вместо немедленного (!) разоблачения кулацкой агентуры, предпочли обсуждать (!) этот (?) документ и выступить тем самым прямыми сообщниками антипартийной контр-революционной группы". Зиновьев и Каменев обвинялись, следовательно, в том, что "обсуждали" правую платформу, прежде чем донести на нее. За это они были исключены. Но ведь после того они покаялись (да как!) и были возвращены в партию. В чем состояла их новейшая контр-революционная деятельность? На этот счет мы не слышим ни слова. Обвинительный акт говорит о вражде группы Зиновьева к вождям, о дававшихся ею политических директивах (каких? когда? кому?) и пр., но тщательно избегает пояснений, фактов, дат. Дело явно идет о том же 1932 годе. И обвиняемый Сафаров, который предпочел превратиться в свидетеля обвинения, признает, что после разгрома группы Рютина "контр-революция" Зиновьева приняла "ползучий" характер, другими словами сошла со сцены.
3. "Обвинительный акт" говорит, правда, что Куклин, Гертик, Евдокимов и Шаров поддерживали сношения с ленинградской контр-революционной группой и "в борьбе с советской властью не останавливались ни перед какими средствами". К сожалению, ни одно из этих средств не названо! Равным образом не указано, к какому времени относились эти сношения? По всей видимости к 1932 году! Обвинительный акт ни словом не упоминает о связи этих обвиняемых с Николаевым. Единственный политический вывод, который можно сделать из плутней обвинительного акта, таков: вторая капитуляция Зиновьева-Каменева оставила ленинградскую зиновьевскую молодежь без руководства и без перспектив. Жизнь в партии становилась все удушливее. Коминтерн накоплял преступления и поражения. Обсудить их и даже поставить вслух вопрос о них значило быть немедленно арестованным. В этой атмосфере у наиболее крайних, экзальтированных (и науськанных агентами ГПУ) элементов возникла бессмысленная идея убийства Кирова.
4. Обвинительный акт по делу Николаева пытался, как мы помним, связать террористов с оппозиционной "платформой" 1926 года. В противоположность этому обвинительный акт по делу Зиновьева прямо признает, что группа Зиновьева "не имела никакой определенной программы". Иначе и быть не могло. От платформы 1926 г. группа Зиновьева отреклась; к тому же -- и это важнее -- на актуальные вопросы нашего времени платформа 1926 г. не дает ответа. Так порывается последняя нить "идеологической" связи ленинградской группы с бывшей левой оппозицией.
5. Но ведь Зиновьев и Каменев сами "признали" свою вину? Здесь то и заключается самая гнусная часть процесса. По существу обвинения Зиновьев и Каменев ничего не признали, да и не могли ничего признать, ибо никакого материального состава преступления не было. Но поставленные под топор военного суда они согласились принять на себя "политическую" ответственность, чтоб избегнуть расстрела за террористический акт. Зиновьев ничего не показывает, ничего не рассказывает, он лишь покорно рассуждает на тему о том, что "прежняя деятельность" "бывшей оппозиции" -- в силу "объективного хода вещей" -- "не могла не способствовать" "вырождению этих преступников". Зиновьев соглашается признать не юридическую, а "философскую" амальгаму сталинской печати: еслиб не было на свете оппозиций и критики, то не было бы и вредных заблуждений, молодые люди были бы послушны, и террористические акты были бы невозможны. Вот смысл показаний Зиновьева в передаче обвинительного акта.
Особенно замечательно покаяние Каменева. "Он подтвердил, что до 1932 года он участвовал в нелегальной контр-революционной деятельности и входил в "московский центр", и что до последнего момента он не прекратил своих отношений с Зиновьевым". Больше ничего!!! Но ведь дело идет не об оппозиционной критике 1932 г., за которую Каменев был исключен, а об убийстве 1934 г. Конечно, конечно, но ведь Каменев "не прекратил сношений с Зиновьевым" (после совместного покаяния!!), а Зиновьев, хоть и прекратил "контр-революционную деятельность", но из среды его бывших сторонников в силу "объективного хода событий" (т.-е. совершенно помимо воли Зиновьева) вышел террорист Николаев.
Смысл этой отвратительной и вполне сознательной путаницы совершенно ясен. Сталин поставил Зиновьеву и Каменеву ультиматум: они сами должны доставить ему такую формулу, которая оправдала бы его репрессии против них, тогда он снимет обвинение в организации убийства Кирова. Формула Зиновьева должна была десять раз переходить из тюрьмы в кабинет Сталина и обратно, пока, после всех необходимых поправок, была признана приемлемой. После этого был инсценирован военный суд. Так, угрозой большей репрессии Сталин вымогает признания, которые оправдывают меньшую репрессию.
6. Пробовал ли Сталин при помощи военного суда дополнить работу консула и вырвать показания против Троцкого? Я не сомневаюсь в этом. Успеха он во всяком случае не имел. Принципом фракции большевиков-ленинцев всегда было рвать непримиримо с капитулянтами. Двойной бухгалтерии мы не допускаем. Не из лойальности по отношению к нелойальной бюрократии, а из лойальности по отношению к массе. Если узурпаторская, насквозь консервативная бюрократия задушила в партии всякое движение мысли, то революционные марксисты не могут действовать иначе, как тайно. Это их право, это их долг. Но они не смеют отрекаться от своих идей и оплевывать свое знамя, как делают капитулянты. Мы порвали в свое время с зиновьевцами так же решительно, как в прошлом году -- с Раковским. Этот полный разрыв связей, политических и личных, сделал невозможным -- несмотря на помощь консула и военного суда -- успешное развитие амальгамы в сторону большевиков-ленинцев.
7. Было бы, однако, преступным легкомыслием думать, что Сталин откажется от попыток подкинуть нам какое-нибудь новое "дело", подстроенное ГПУ и его иностранными агентами. Других методов для борьбы с нами у Сталина нет. Дело Зиновьева, помимо своего собственного значения, важно, как предупреждение. Борьба за оздоровление атмосферы мирового рабочего движения требует ясного понимания механики сталинских амальгам.
Л. Троцкий.
Все становится постепенно на свое место
(Письмо американским друзьям)
Я вам очень благодарен, дорогие друзья, за обращенный ко мне в декабре запрос: он побудил меня давать оценку делу Кирова на его важнейших этапах. Всякий добросовестный читатель имеет теперь возможность сопоставить наши априорные соображения и гипотезы с последовавшими затем официальными признаниями, и сделать необходимые выводы.
30-го декабря 1934 года я высказывал твердую уверенность в том, что ГПУ было с самого начала в курсе подготовлявшегося террористического акта. Об этом неопровержимо свидетельствовало участие "консула", который мог быть только агентом ГПУ. Теперь мы имеем проверку. 23 января военный трибунал приговорил 12 ответственных ленинградских представителей ГПУ, во главе с их шефом Медведем к суровым карам: заключение от 2 до 10 лет! Приговор вменяет им в вину не более не менее, как тот факт, что "они были осведомлены о подготовлявшемся покушении на Кирова но обнаружилии преступную небрежность (!)и, не приняв необходимых мер охраны". Признание о фактическом соучастии ГПУ в преступлении прикрыто жалкой фразой на счет "небрежности". Можно ли в самом деле хоть на минуту допустить, что такие столпы ГПУ, как Медведь могли проявить "небрежность" в отношении известной им заранее подготовки убийства Кирова? Нет, "небрежность" тут не при чем. Избыток усердия, азартная игра за счет головы Кирова -- это объяснение более отвечает сути дела.
Когда подготовка террористического покушения, с ведома ГПУ, уже началась, задача Медведя и его сотрудников состояла вовсе не в том, чтоб арестовать заговорщиков, -- это слишком просто; надо было найти подходящего консула, свести его с Николаевым, внушить Николаеву доверие к консулу и пр.; одновременно надо было подстроить связь между группой Зиновьева-Каменева и ленинградскими террористами. Это не простая работа. Она требует времени. А Николаев не стал ждать. Расхождение темпов работы Медведя и работы Николаева и привело к кровавой развязке.
Приговор трибунала прямо заявляет, что Медведь, Запорожец и др. "не приняли мер, чтобы вовремя вскрыть и прекратить" деятельность террористической группы, "хотя имели полную возможность сделать это". Нельзя выразиться яснее. Могли предупредить убийство, но не сделали этого. Почему же? По небрежности, отвечает трибунал. Кто этому поверит? Медведь и другие не могли принять мер пресечения, потому что не довели еще порученного им деликатного дела до конца: не добыли еще ни одной подходящей записочки от Зиновьева (недаром же первое правительственное сообщение жаловалось на недостаток доказательств в отношении группы Зиновьева-Каменева); не нашли еще необходимых агентов связи между Ленинградом и Москвой; не сумели еще исторгнуть у Николаева письмо для Троцкого. Словом, самое главное не было еще готово. А Николаев не захотел больше откладывать.
Медведь "знал", говорит нам трибунал. Мы в этом не сомневались. Через кого он знал? Через собственных агентов, участвовавших в подготовке покушения и в то же время наблюдавших за Николаевым. Что сталось с этими агентами? На процессе Медведя о них не сказано ни слова. Не удивительно! Их дело было разрешено заодно с делом Николаева: агенты ГПУ входят несомненно в число 14 расстрелянных заговорщиков. Одни пострадали за убийство, другие -- за неудачное выполнение поручения.
Совершенно очевидно, однако, что Медведь не мог вести всю эту азартную игру за свой личный страх и риск. Не могло же участие иностранного консула в подготовке убийства Кирова оставаться секретом одного Медведя. Об деле столь исключительной важности Медведь не мог не докладывать ежедневно по телефону Ягоде, а Ягода -- Сталину. Дело ведь шло о головах людей с мировыми именами. К тому же даже при самом "счастливом" исходе амальгама с консулом грозила дипломатическими неприятностями. Без прямого согласия Сталина -- вернее всего, без его инициативы -- ни Ягода, ни Медведь никогда не решились бы на такое рискованное предприятие.
Никто, надеемся, не возразит нам теперь но ведь сам Медведь признал обвинение "правильным". Еще бы! Что другое оставалось ему? Обвиняемые выбрали из двух зол меньшее. Не могли же они, в самом деле, заявить, что участвовали в преступной провокации с целью амальгамы по прямому поручению Ягоды: такое признание стоило бы им головы. Они предпочли быть обвиненными за "преступную небрежность". Это осторожнее. К тому же через несколько месяцев они могут снова понадобитьсяи
* * *
Все постепенно становится на свое место. Дело Медведя бросает яркий сноп света на дело Зиновьева-Каменева, на его место в стратегии Сталина. Представим на минуту, что пред населением СССР и всего мира прошли бы только два процесса: Николаева и Медведя, -- незаконченная амальгама выступила бы на свет во всей своей обнаженности. Николаев с револьвером в кабинете Кирова: консул, выпрашивающий перед этим у Николаева письмо для Троцкого; наконец, Медведь, который все это знал заранее, но не принял нужных мер. Все слишком ясно: провокация бесстыдно выпирает наружу. Именно поэтому и нельзя было ставить дело Николаева и дело Медведя одно за другим. Надо было в промежутке оглушить страну сенсацией, отодвигающей в тень никому неизвестных Николаева и Медведя. Необходимо было отделить процессы действительных участников убийства -- Николаева и Медведя -- процессом старых революционеров, сподвижников Ленина, строителей партии, обвинив их в преступлении, к которому они -- в отличие от Сталина, злонамеренно игравшего с огнем -- не имели ни малейшего отношения. Дело Зиновьева есть грандиозная дымовая завеса для дела Сталина-Ягоды.
* * *
Первые правительственные сообщения и официальные статьи после ареста московской группы старых большевиков гласили, что Зиновьев-Каменев и их друзья поставили себе целью "восстановление капиталистического строя", и стремились вызвать иностранную "военную интервенцию" (через посредствои латышского консула!). Ни один серьезный человек не поверил этому, разумеется.
Лакеи Сталина, выступающие под именем "вождей" Коминтерна, не устают, однако, твердить, что Зиновьев, Каменев и др. "сами признали свои преступления". Какие? Подготовку реставрации капитализма? подготовку военной интервенции? подготовку убийства Кирова и Сталина? Нет, не совсем это. Под дулом револьвера они признали: 1) что очень критически относились к методам коллективизации; 2) не питали к Сталину-Кагановичу никаких симпатий; 3) не скрывали своих мыслей и чувств от своих ближайших друзей. Только! Все это было в 1932 году. За эти тяжкие преступления, главным образом, за отсутствие любви к Сталину, они и были в свое время исключены. После того они, однако, покаялись и были восстановлены в партии. Какое же преступление вменено им за время после покаяния? Из вороха пустых фраз и лакейских ругательств мы извлекли одно единственное конкретное указание: в декабре 1934 года Зиновьев говорил своим друзьям, что политика единого фронта ведется Коминтерном неправильно; что фактически инициатива передается в руки социалдемократии.
Самый факт, что такого рода критическая оценка новейшей политики Сталина-Бела Куна приводится на суде, как преступный акт и официально цитируется, как доказательство контр-революционного заговора, показывает, до какого неслыханного унижения довел партию разнузданный произвол термидорианско-бонапартистской бюрократии!
Допустим, что критика Зиновьева неправильна. Признаем даже за лакеями право считать направленную против них критику "преступной". Но причем же тут все-таки "реставрация капитализма" и "военная интервенция"? Какая связь между требованием более революционной политики против буржуазии и программой восстановления буржуазного режима? Где тут здравый смысл? Он полностью погребен под чудовищными извержениями подлости!
* * *
Но что же сталось с консулом? Вот вопрос, на какой мы не слышим ответа. Консул Латвии дал 5.000 рублей на организацию убийства Кирова. Этот факт официально установлен судом. Что же дальше? Ко времени суда латвийский дипломат оказался в отпуску в Финляндии -- не в ненавистном СССР, и не в родной Латвии, а в "нейтральной" Финляндии. Предусмотрительный консул, у которого должны быть предупредительные друзья! Ясно, во всяком случае, что консул не по собственной инициативе и не на свой риск финансировал убийство Кирова. Маленькому чиновнику такие замыслы не по плечу. Если консул не был агентом ГПУ, как хотят нас уверить лакеи Сталина, то он мог действовать только по поручению какого-либо иностранного правительства, латышского или германского (как намекала сталинская печать). Почему же не вывести преступную банду на чистую воду? Почему бы, например, по примеру Югославии не поставить вопрос о террористических преступлениях дипломатии на обсуждение Лиги Наций? Казалось бы, игра стоит свеч. Между тем Сталин не проявляет ни малейшего интереса к дипломату-террористу и его вдохновителям. По поводу так называемого "отозвания" консула не было даже правительственного сообщения! Простой переход к очередным делам.
У этой загадки есть другая сторона: почему молчит сам консул? Сейчас он вне СССР и может, казалось бы, раскрыть всю правду. Если он финансировал террор, значит он заклятый враг советов. Почему же он не обличает своих врагов? Потому что дипломат хорошо знает международную пословицу: обличение -- серебро, а молчание -- золото.
* * *
Революционный террор не нуждается в маскировке, ибо он находит непосредственное оправдание в сознании народных масс. Потребность в амальгамах возникает с того момента, когда бюрократия поднимается над революционным классом, как правящая каста, со своими особыми интересами, тайнами и махинациями. Борясь за свою власть и свои привиллегии, бюрократия вынуждена обманывать народ. Самая необходимость прибегать к амальгамам беспощадно разоблачает и осуждает бюрократический режим.
Насколько я могу судить издалека, в качестве изолированного наблюдателя, стратегия, развернутая вокруг трупа Кирова, не принесла Сталину больших лавров. Но именно поэтому он не может ни остановиться, ни отступить. Сталину необходимо прикрыть сорвавшиеся амальгамы новыми, более широкого масштаба ии более успешными. Нужно встретить их во всеоружии! Борьба против диких расправ над марксистской оппозицией в СССР неотделима от борьбы за освобождение мирового пролетарского авангарда от растлевающего влияния сталинских агентов и сталинских методов. Ни один честный пролетарский революционер не смеет молчать. Из всех политических фигур самой презренной является фигура Понтия Пилата.
Л. Т.
26 января 1935 г.