Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 75-76
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.
№ 75-76 11-й год изд. - Март-апрель 1939 г. № 75-76
Содержание
Гитлер и Сталин.
Капитуляция Сталина.
Мистерии империализма.
Еще раз о причинах поражения испанской революции. -- Изобретатели зонтика. - Классовый характер революции. - Пустая абстракция "антифашизма". - Победа была возможна.
Испания, Сталин и Ежов.
Ответы Л. Д. Троцкого на вопросы представительницы лондонского "Daily Herald".
Л. Т. Политический диалог.
Л. Троцкий. Центризм и IV Интернационал.
Не ошибка ли? (К позициям IV Интернационала в вопросе о борьбе против войны).
Шаг в сторону социал-патриотизма. (По поводу письма группы палестинских товарищей).
О классовой борьбе и войне на Дальнем Востоке. Резолюция конференции IV Интернационала. (Окончание).
Т. Еще о "кризисе марксизма".
Альфа. "Учитесь работать по-сталински!".
Л. Т. Умерла Крупская.
Гитлер и Сталин
Газеты много писали за последние месяцы о тайных переговорах между Берлином и Москвой, о подготовке политического и даже военного соглашения под видом экономического договора. Трудно пока судить, что именно в этих сведениях верно. Во всяком случае совершенно безошибочные симптомы свидетельствуют, что какие-то переговоры велись и ведутся. Каков будет результат таинственных переговоров, на данной стадии, зависит во всяком случае не от сталинской верности принципам демократии, как и не от верности Гитлера знамени "антимарксизма", а от международной конъюнктуры. Соглашение Сталина с Гитлером, если б оно состоялось, -- а в этом нет ничего невозможного, -- способно было бы удивить только самых безнадежных простаков из всякого рода демократических "Фронтов" и пацифистских "Лиг".
Мы не станем здесь останавливаться на вопросе о том, в какой мере соглашение Сталина с Гитлером, или, вернее, Гитлера со Сталиным, вероятно, в ближайшее время. Этот вопрос потребовал бы детального анализа международной обстановки, во всех ее варьянтах; но и в этом случае возможен был бы только очень условный ответ, так как сами участники игры сейчас вряд ли могут с полной определенностью сказать, куда именно эта игра заведет их. Но прежде еще, чем соглашение между Москвой и Берлином осуществилось на деле, оно стало фактором международной политики, ибо с возможностью его считаются теперь все дипломатические центры Европы и мира. Попытаемся кратко учесть эту возможность и мы.
Соглашение с империалистской страной, -- все равно, фашистского или демократического типа, -- является соглашением с рабовладельцами и эксплоататорами. Временное соглашение такого рода может, конечно, быть навязано обстоятельствами. Нельзя сказать раз навсегда, что соглашения с империалистами не допустимы ни при каких условиях, как нельзя сказать профессиональному союзу, что он не имеет права ни при каких обстоятельствах заключать компромисс с капиталистом. Такого рода "непримиримость" имела бы чисто словесный характер. Пока рабочее государство изолированно, его эпизодические соглашения с империалистами в тех или других пределах неизбежны. Но нужно ясно понимать, что дело сводится к использованию антагонизма между двумя шайками империалистов, не более того. Не может быть и речи о прикрытии таких соглашений общими идеалистическими лозунгами, вроде совместной "защиты демократии", лозунгами, не заключающими в себе ничего, кроме подлейшего обмана рабочих. Нужно, чтобы рабочие капиталистических стран не были связаны эмпирическими соглашениями рабочего государства в классовой борьбе против своей буржуазии. Это -- основное правило, которое строжайше соблюдалось в первый период существования советской республики.
Однако, вопрос о том, допустимы ли вообще соглашения рабочего государства с империалистским, в том числе фашистским, и на каких именно условиях, теряет ныне -- в этой своей абстрактной форме -- всякое значение. Дело идет не о рабочем государстве вообще, а о выродившемся, загнивающем рабочем государстве. Характер соглашения, его цель и его пределы зависят непосредственно от того, кто заключает соглашение. Правительство Ленина могло оказаться вынуждено в Брест-Литовске заключить временное соглашение с Гогенцоллерном -- для спасения революции. Правительство Сталина способно заключать соглашения только в интересах правящей кремлевской клики и в ущерб интересам международного пролетариата. Соглашения Кремля с "демократиями" означали для соответственных секций Коминтерна отказ от классовой борьбы, удушение революционных организаций, поддержку социал-патриотизма и, как результат, крушение испанской революции и саботаж классовой борьбы французского пролетариата. Соглашение с Чан-Кай-Ши означало немедленную ликвидацию революционного крестьянского движения, отказ от последних остатков самостоятельности компартии, официальную замену марксизма сунятсенизмом. Полусоглашение с Польшей означало разрушение польской коммунистической партии и истребление ее руководства. Всякое соглашение кремлевской клики с иностранной буржуазией немедленно направляется против пролетариата страны, с которой заключается соглашение, как и пролетариата СССР. Бонапартистская шайка Кремля не может уже жить иначе, как ослабляя, деморализуя, подавляя пролетариат всюду, куда дотягиваются ее руки.
В Великобритании Коминтерн ведет ныне агитацию за создание "Народного фронта" с участием либералов. Смысл этой политики на первый взгляд представляется совершенно непонятным. Лейбористская партия представляет могущественную организацию: можно легко понять стремление социал-патриотического Коминтерна сблизиться с нею. Но либералы представляют совершенно скомпрометированную и политически второстепенную величину; к тому же они расколоты на несколько групп. В борьбе за свое влияние лейбористы естественно избегают всякой мысли о блоке с либералами, чтобы не привить себе гангренозный яд; они довольно энергично -- путем исключений -- защищаются от идеи "Народного фронта". Почему же Коминтерн не ограничивается борьбой за сотрудничество с лейбористами, а требует непременно включения в единый фронт либеральных теней прошлого? Суть дела в том, что политика Лейбор-партии слишком радикальна для Кремля. Союз коммунистов с лейбористами мог бы принять тот или другой оттенок антиимпериализма и затруднил бы тем самым сближение Москвы с Лондоном. Либералы внутри "Народного фронта" означают прямую и непосредственную цензуру империализма над действиями рабочей партии. Под прикрытием этой цензуры Сталин сможет оказывать британскому империализму все необходимые услуги.
Основной чертой международной политики Сталина в последние годы является то обстоятельство, что он торгует рабочим движением, как нефтью, марганцем и другими продуктами. В этих словах нет ни капли преувеличения. Сталин рассматривает секции Коминтерна в разных странах и освободительную борьбу угнетенных народов, как разменную монету при сделках с империалистскими государствами. Когда ему нужна помощь Франции, он подчиняет французский пролетариат радикальной буржуазии. Когда ему нужно поддержать Китай против Японии, он подчиняет китайский пролетариат Гоминдану. Как поступит он в случае соглашения с Гитлером? Гитлер не особенно нуждается, правда, в помощи Сталина для удушения германской компартии. Состояние ничтожества, в котором она находится, обеспечено к тому же всей ее предшествующей политикой. Но весьма вероятно, что Сталин согласится прекратить субсидирование нелегальной работы в Германии: это одна из наименьших уступок, какую ему придется сделать, и он ее сделает вполне охотно. Надо полагать также, что та шумная, визгливая и пустая кампания "против фашизма", которую за последние годы вел Коминтерн, взята будет под сурдинку. Достойно внимания, что 20 февраля, когда наша американская секция мобилизовала значительные массы рабочих на борьбу против американских наци, сталинцы наотрез отказались принять участие в этой контр-манифестации, получившей национальный резонанс, и сделали все от них зависящее, чтоб преуменьшить ее значение и помочь таким образом американским сторонникам Гитлера. Что лежит в основе этой поистине предательской политики: только ли консервативное тупоумие и ненависть к IV Интернационалу или также нечто новое, например, свежая инструкция из Москвы, которая рекомендует господам "антифашистам" надеть на себя намордники, чтобы не мешать переговорам московской дипломатии с дипломатией Берлина? Эта гипотеза совсем не так невероятна. Близкое будущее принесет проверку.
С уверенностью можно сказать одно: соглашение Сталина с Гитлером ничего, по существу, не изменило бы в контр-революционной функции кремлевской олигархии. Оно только обнажило бы эту функцию, придало бы ей более вызывающий характер и ускорило бы крушение иллюзий и фальсификаций. Политическая задача состоит не в том, чтоб "уберечь" Сталина от объятий Гитлера, а в том, чтоб низвергнуть обоих.
Л. Т.
Койоакан, 6 марта 1939 г.Перепечатка статей из "Бюллетеня" без письменного согласия редакции будет преследоваться по закону.
Капитуляция Сталина
Первые сообщения о речи Сталина на происходящем ныне в Москве съезде так называемой коммунистической партии Советского Союза показывают, что Сталин поторопился извлечь для себя уроки из испанских событий, в смысле дальнейшего поворота в сторону реакции. В Испании Сталин потерпел менее непосредственное, но не менее глубокое поражение, чем Азанья и Негрин. Дело идет, при этом, о чем то неизмеримо большем, чем чисто-военное поражение или даже проигранная война. Вся политика испанских "республиканцев" определялась Москвой. Те отношения, какие установились у республиканского правительства с рабочими и крестьянами, представляли собою только перевод на язык войны тех отношений, какие установились между кремлевской олигархией и народами Советского Союза. Методы управления Азаньи-Негрина были концентрированными методами московского ГПУ. Основная тенденция политики состояла в замене народа бюрократией, а бюрократии -- политической полицией. Благодаря условиям войны тенденции московского бонапартизма не только получили в Испании крайнее выражение, но и подверглись очень быстрой проверке. В этом важность испанских событий с точки зрения международной и прежде всего советской. Сталин не способен воевать; а когда он оказывается вынужден воевать, он не способен дать ничего, кроме поражений.
В речи на съезде Сталин открыто порывает с идеей "союза демократий для отпора фашистским агрессорам". Теперь провокаторами международной войны оказываются не Муссолини и Гитлер, а две основные демократии Европы: Великобритания и Франция, которые, по словам оратора, хотят втравить в вооруженный конфликт Германию и СССР, под предлогом покушения Германии на Украину. Фашизм? -- он тут не причем. О покушении Гитлера на Украину, по словам Сталина, нет и речи, и для военного конфликта с Гитлером нет ни малейшего основания. Отказ от политики "союза демократий" дополняется немедленно униженным пресмыкательством пред Гитлером и усердной чисткой его сапог. Таков Сталин!
В Чехословакии капитуляция "демократии" перед фашизмом нашла свое персонифицированное выражение в смене правительства. В СССР, благодаря неоценимым преимуществам тоталитарного режима, Сталин является своим собственным Бенешем и своим собственным генералом Сировым. Он меняет принципы своей политики именно для того, чтоб не сменили его самого. Бонапартистская клика хочет жить и господствовать, а все остальное есть для нее вопрос "техники".
Политические методы Сталина ничем по существу не отличаются от методов Гитлера. Но в сфере международной политики разница результатов бьет в глаза. Гитлер за короткое время вернул Саарскую область, опрокинул Версальский договор, захватил Австрию и судетских немцев, подчинил своему господству Чехословакию и своему влиянию -- ряд других второстепенных и третьестепенных государств. За те же годы Сталин не знал на международной арене ничего, кроме поражений и унижений (Китай, Чехословакия, Испания). Искать объяснения этой разницы в личных качествах Гитлера и Сталина было бы слишком поверхностно. Гитлер несомненно проницательнее и смелее Сталина. Однако, решает не это. Решают общие социальные условия обеих стран.
Сейчас в поверхностных радикальных кругах вошло в моду валить в одну кучу социальные режимы Германии и СССР. Это никуда не годится. В Германии, несмотря на все государственные "регулирования", существует режим частной собственности на средства производства. В Советском Союзе промышленность национализирована, а сельское хозяйство коллективизировано. Мы знаем все социальные уродства, которые бюрократия взрастила на территории Октябрьской революции. Но факт планового хозяйства на основе огосударствления и коллективизации средств производства остается. Это огосударствленное хозяйство имеет свои собственные законы, которые все меньше мирятся с деспотизмом, невежеством и воровством сталинской бюрократии.
Монополистский капитализм во всем мире и особенно в Германии находится в безвыходном кризисе. Сам фашизм есть выражение этого кризиса. Но в рамках монополистского капитализма режим Гитлера есть для Германии единственно возможный режим. Разгадка успехов Гитлера в том, что своим полицейским режимом он дает крайнее выражение тенденциям империализма. Наоборот, режим Сталина вступил в непримиримое противоречие с тенденциями советского общества. Разумеется, успехи Гитлера непрочны, зыбки, ограничены возможностями умирающего буржуазного общества. Гитлер скоро приблизится, если уже не приблизился к апогею, чтобы скатиться затем вниз. Но этот момент еще не наступил. Гитлер еще эксплоатирует динамическую силу империализма, борющегося за свое существование. Наоборот, противоречия между бонапартистским режимом Сталина и потребностями хозяйства и культуры достигли невыносимого напряжения. Борьба Кремля за самосохранение лишь углубляет и обостряет противоречия, ведя к непрерывной гражданской войне и к вытекающим отсюда поражениям на международной арене.
Что представляет собою речь Сталина: звено в цепи сложившейся новой политики, опирающейся на уже достигнутые первые соглашения с Гитлером, или же только пробный шар, одностороннее предложение руки и сердца? Весьма вероятно, что действительность проходит ближе ко второму варианту, чем к первому. Победитель-Гитлер отнюдь не спешит закреплять свои дружбы и вражды. Наоборот, он очень заинтересован в том, чтобы Советский Союз и западные демократии подбрасывали друг другу обвинения в "провокации войны". Своим напором Гитлер во всяком случае кое-чего уже достиг: Сталин, вчера еще "Александр Невский" западных демократий, сегодня обращает свои взоры к Берлину и униженно кается в совершенных ошибках.
Какой урок! За последние три года Сталин объявил всех соратников Ленина агентами Гитлера. Он истребил цвет командного состава, расстрелял, сместил, сослал около 30.000 офицеров, -- все по тому же обвинению: все это -- агенты Гитлера или союзников Гитлера. Разрушив партию и обезглавив армию, Сталин открыто ставит ныне свою кандидатуру на рольи главного агента Гитлера. Предоставим плутам из Коминтерна лгать и изворачиваться, как умеют. Факты настолько ясны и убедительны, что обмануть общественное мнение международного рабочего класса шарлатанскими фразами больше никому не удастся. Прежде чем падет Сталин, Коминтерн распадется на куски. И то и другое -- не за горами.
Л. Т.
11 марта 1939 г.
Мистерии империализма
Социалист Леон Блюм и консерватор Чемберлен, в одинаковой мере друзья "мира", стояли за невмешательство в испанские дела. С ними рука об руку шел Сталин, экс-большевик, через своего посла Майского, экс-меньшевика. Оттенки программ не мешали им дружно работать во имя одной и той же высокой цели.
Сейчас, однако, Чемберлен заявляет, что, если после признания Франко Италия и Германия не выведут из Испании так называемых "добровольцев", то Англия готова применить самые крайние меры, не останавливаясь перед войной. Радикал-социалист Даладье, тоже известный сторонник политики "невмешательства", поддерживает в этом вопросе полностью Чемберлена. Из любви к миру эти джентльмены отказались от вооруженной защиты демократии. Но всему есть предел, даже и миролюбию этих испытанных друзей человечества. Чемберлен открыто говорит: пребывание итальянских и немецких войск на Пиренейском полуострове нарушило бы "равновесие" в Средиземном море. Этого потерпеть никак нельзя! Англия и Франция отнюдь не склонны были поддерживать испанскую демократию; зато теперь, когда они помогли Франко задушить ее, они вполне готовы поддержать оружием "равновесие" в Средиземном море, причем под этим таинственным термином механики надо понимать защиту рабовладельцами своих колониальных владений и морских путей, ведущих к этим владениям.
Мы почтительно спрашиваем господ из Второго и Третьего Интернационалов, какие собственно нужны исторические, политические и иные условия, чтобы осуществился обещанный нам великий союз для защиты демократий во всем мире? Правительство Франции опиралось на "Народный фронт". Борьба "Народного фронта" в Испании велась во имя демократии. Какой еще можно изобрести пример, когда бы долг защиты демократии предстал в более повелительном виде? Если "социалистическое" правительство, опирающееся на "Народный фронт", отказалось от защиты демократии, тоже возглавлявшейся "социалистами", то спрашивается, где, когда и какое именно правительство займется задачей защиты демократии? Может быть авгуры социалдемократии и Коминтерна все-таки разъяснят нам это?
На самом деле две империалистские демократии, в лице своих правящих классов, с самого начала были целиком на стороне Франко; они только вначале не верили в возможность его победы и боялись скомпрометировать себя преждевременным обнаружением своих симпатий. По мере того, однако, как шансы Франко возрастали, подлинное лицо имущих классов "великих демократий" обнаруживалось все ярче, все откровеннее, все бесстыднее. И Великобритания и Франция прекрасно знают, что командовать колониальными, полуколониальными и просто слабыми нациями гораздо легче через военную диктатуру, чем через демократический или хотя бы квази-демократический режим.
Союз с консервативным правительством Великобритании для "социалистического" мелкого буржуа Блюма является такой же непреложной заповедью, как и для самых крайних реакционеров французской палаты депутатов. Эта заповедь исходит от французской биржи. План Англии в отношении Испании был составлен с самого начала: пусть дерутся; кто бы ни победил, ему понадобятся деньги для восстановления хозяйства страны. Этих денег не смогут дать ни Германия, ни Италия; следовательно, победителю придется обратиться в Лондон и, отчасти, в Париж. Тогда можно будет продиктовать условия. Блюм прекрасно знал с самого начала мистерию английского плана. Он не мог иметь своего собственного плана потому, что его почти-социалистическое правительство целиком зависело от французской буржуазии, а французская буржуазия -- от великобританской. Блюм кричал о спасении мира, как о задаче, более даже священной, чем спасение демократии. По существу же он прикрывал замысел британского капитала. После того, как он выполнил эту грязную работу, он оказался отброшен французской буржуазией в лагерь оппозиции и снова получил возможность кричать о священном долге помощи испанским республиканцам. Без дешевой левой фразы он не мог бы сохранить возможности в критический момент снова оказать столь же предательскую услугу французской буржуазии.
Московские дипломаты тоже, конечно, цедят что-то такое сквозь зубы в пользу испанской демократии, той самой, которую они своей политикой погубили. Но в Москве выражаются ныне очень осторожно, ибо там нащупывают пути в Берлин. Московские бонапартисты готовы предать все демократии в мире, не говоря уж о международном пролетариате, лишь бы продлить на лишнюю неделю свое господство. Возможно, что и Сталин и Гитлер начали с блефа: каждый хочет испугать Чемберлена, Даладье и даже Рузвельта. Но если "демократические" империалисты не испугаются, то блеф может зайти гораздо дальше, чем предполагалось первоначально в Москве и Берлине. Для прикрытия своих маневров кремлевская клика нуждается в содействии вождей Второго и Третьего Интернационалов, тем более, что это не так уж дорого стоит.
Грубо говоря, господа социалпатриоты делятся на сознательных негодяев и полуискренних глупцов. Немало, впрочем, переходных и комбинированных типов. В свое время эти господа терпели подлую комедию "невмешательства", помогая Сталину резать пролетарскую Испанию. Когда же оказалась зарезана и республиканская Испания, они стали протестующе размахивать руками, нимало не отказываясь, однако, ни от "Народного фронта", ни от "союза демократий". В мистериях империализма эти люди выполняют неизменно самые унизительные и постыдные роли.
В жилах испанского народа еще осталась неизрасходованная кровь. Кто будет распоряжаться ею: Гитлер-Муссолини или Чемберлен с его французским помощником, этот вопрос решится соотношением империалистских сил в ближайший период. Борьба за мир, за демократию, за расу, за авторитет, за порядок, за равновесие и за десяток других высоких и невесомых вещей означает борьбу за новый передел мира. Испанская трагедия войдет в историю, как эпизод на пути подготовки новой мировой войны. Господствующие классы всех мастей боятся ее и в то же время готовят ее изо всех сил. Шарлатанство "Народных фронтов" служит одной части империалистов для прикрытия их замыслов от народных масс, как другой шайке служат для той же цели фразы о крови, чести и расе. Мелко-буржуазные болтуны и фразеры только облегчают империалистам подготовку войны, мешая рабочим видеть голую правду. Так, с разных концов и разными методами подготовляется новая свалка народов. Спасти человечество от крушения и гибели можно только, оторвав авангард пролетариата от империализма и его лакеев. Полная независимость пролетарской политики. Полное недоверие к мистериям империализма, фашистским и демократическим. Беспощадная борьба против Второго и Третьего Интернационалов. Упорная, систематическая, неутомимая подготовка международной пролетарской революции!
Ответы Л. Д. Троцкого на вопросы Miss Sybil Vincent, представительницы лондонского "Daily Herald"
1. Да, мировая война неизбежна, если ее не предупредит революция. Неизбежность войны вытекает, во-первых, из неизлечимого кризиса капиталистической системы; во-вторых, из того, что нынешнее размежевание нашей планеты, т.-е. прежде всего колоний, не соответствует больше удельному экономическому весу империалистских государств. Ища выхода из смертельного кризиса, государства-выскочки стремятся и не могут не стремиться переделить мир заново. Думать, что более "справедливое" распределение земной поверхности может быть достигнуто за зеленым столом дипломатии, способны только грудные младенцы и профессиональные "пацифисты", которых ничему не научил даже опыт злополучной Лиги Наций.
2. Если бы испанская революция одержала победу, она дала бы могущественный толчок революционному движению во Франции и в других странах Европы. В этом случае можно было бы твердо надеяться на то, что победоносное социалистическое движение предупредит империалистскую войну, сделает ее ненужной и невозможной. Но социалистический пролетариат Испании оказался задушен коалицией Сталин-Азанья-Кабалеро-Негрин-Гарсия Оливер еще прежде, чем он был окончательно разгромлен бандами Франко. Поражение испанской революции отдаляет революционную перспективу в Европе и приближает перспективу империалистской войны. Не видеть этого могут только слепцы!
Разумеется, чем энергичнее и смелее будут передовые рабочие бороться во всех странах против милитаризма и империализма сейчас, несмотря на неблагоприятные условия, тем скорее им удастся приостановить войну, когда она разразится, тем больше надежды на спасение нашей цивилизации от разрушения.
3. Да, я не сомневаюсь, что новая мировая война, с абсолютной неизбежностью вызовет мировую революцию и крушение капиталистической системы. Империалистские правительства всех стран делают все возможное, чтоб ускорить это крушение. Нужно только, чтоб мировой пролетариат снова не оказался застигнут великими событиями врасплох. В революционной подготовке авангарда и состоит, отмечу мимоходом, задача, которую ставит себе Четвертый Интернационал. Именно поэтому он называет себя Мировой партией социалистической революции.
4. Не слишком ли мир боится Гитлера? Демократические правительства с завистью и страхом смотрят на Гитлера, которому удалось "ликвидировать" социальный вопрос. Рабочий класс, который в течение полутора столетий, потрясал периодически своими возмущениями цивилизованные страны Европы, вдруг приведен в Италии и Германии к полному молчанию. Господа официальные политики приписывают эту "удачу" внутренним, почти мистическим свойствам фашизма и национал-социализма. На самом деле сила Гитлера не в нем самом и не в его презренной философии, а в ужасающем разочаровании рабочих масс, в их растерянности и подавленности. В течение ряда десятилетий пролетариат Германии строил организацию профессиональных союзов и социал-демократической партии. Рядом с могущественной социал-демократией встала затем сильная коммунистическая партия. И все эти организации, поднявшиеся на спине пролетариата, оказались в критическую минуту нулем, рассыпались в прах перед натиском Гитлера. Они не нашли в себе мужества призвать массы к борьбе, ибо сами они насквозь переродились, обуржуазились и отвыкли от мысли о борьбе. Массы переживают такие катастрофы глубоко, тяжело и медленно. Неправда, будто германский пролетариат "примирился" с Гитлером! Но он не верит больше старым партиям, старым лозунгам и в то же время не нашел еще нового пути. Этим и только этим объясняется полицейское всемогущество фашизма. Оно будет длиться ровно до тех пор, пока массы не залечат ран, не возродятся и не поднимут голову. Думаю, что ждать придется не долго.
5. Страх Великобритании и Франции перед Гитлером и Муссолини объясняется тем, что мировые позиции этих двух старых колониальных владычиц, как уже сказано, не соответствует больше их удельному экономическому весу. Война не может ничего дать им, но может многое отнять у них. Естественно, если они стремятся оттянуть момент нового передела мира и затыкают глотку Муссолини и Гитлеру Испанией и Чехословакией. Борьба идет из-за колониальных владений, из-за господства над миром. Попытка представить эту свалку интересов и аппетитов, как борьбу между демократией и фашизмом, может только обмануть рабочий класс. Чемберлен отдаст все демократии мира (их осталось не так много) за одну десятую часть Индии.
6. Сила Гитлера (в то же время и его слабость) в том, что под давлением безвыходности германского капитализма, он готов идти на самые крайние средства, прибегая по пути к шантажу и блефу с риском, что они приведут к войне. Гитлер хорошо прощупал страх старых колониальных собственников перед потрясениями и играет на этом страхе, если не с очень высоким искусством, то во всяком случае с несомненным успехом.
7. Должны ли "демократии" и СССР объединиться, чтоб сокрушить Гитлера? Я не чувствую себя призванным давать советы империалистским правительствам, хотя бы и называющим себя демократическими, ни бонапартистской клике Кремля, хотя бы и называющей себя социалистической. Я могу давать советы только рабочим. Мой совет им: не верить ни на минуту, что война двух империалистских лагерей, может дать что-либо другое, кроме гнета и реакции в обоих лагерях. Это будет война рабовладельцев, прикрывающихся разными масками: "демократия", "цивилизация", с одной стороны, "раса", "честь", с другой стороны. Только низвержение всех рабовладельцев способно раз на всегда покончить с войной и открыть эпоху действительной цивилизации.
8. Представляет ли Гитлер большую опасность для демократий? Сами демократии представляют гораздо большую опасность для самих себя. Режим буржуазной демократии вырос на основе либерального капитализма, т.-е. свободной конкуренции. Эта эпоха осталась позади. Нынешний монополистский капитализм, разорив и деградировав мелкую и среднюю буржуазию, вырвал тем самым окончательно почву из-под буржуазной демократии. Фашизм является продуктом этого развития. Он вовсе не приходит "извне". В Италии и Германии фашизм победил без всякой иностранной интервенции. Буржуазная демократия мертва не только в Европе, но и в Америке. Если ее не ликвидирует своевременно социалистическая революция, фашизм победит неизбежно во Франции, Англии и Соединенных Штатах, с помощью Муссолини и Гитлера или без их помощи. Но фашизм только отсрочка. Капитализм осужден. Ничто не спасет его от крушения. Чем решительнее и смелее будет политика пролетариата, тем меньше жертв причинит социалистическая революция, тем скорее человечество выйдет на новую дорогу.
9. Мое мнение о гражданской войне в Испании? Я высказывался по этому поводу в печати много раз. Испанская революция была социалистической по самому своему существу: рабочие несколько раз пытались низвергнуть буржуазию, овладеть фабриками и заводами, крестьяне хотели взять в свои руки землю. Возглавляемый сталинцами "Народный фронт" задушил социалистическую революцию во имя пережившей себя буржуазной демократии. Отсюда разочарование, безнадежность и упадок духа в рабочих и крестьянских массах, деморализация в республиканской армии и, как результат, -- военное крушение. Ссылки на предательскую политику Англии и Франции ничего не объясняют. Разумеется, "демократические" империалисты были всей душой с испанской реакцией и, чем могли, помогали Франко. Так было и так будет всегда. Британское правительство, естественно, стояло на стороне испанской буржуазии, которая целиком перешла на сторону Франко. Чемберлен только не верил вначале в победу Франко и боялся скомпрометировать себя преждевременными разоблачениями своих симпатий. Франция, как всегда, шла за Великобританией. Правительство Леона Блюма выполняло волю французской буржуазии. Советское правительство играло роль палача по отношению к революционным испанским рабочим, чтоб доказать этим свою надежность и лойяльность Лондону и Парижу. Основная причина поражения могущественной и героической революции -- в предательской антисоциалистической политике, так называемого, "Народного фронта". Еслиб крестьяне овладели землей, а рабочие заводами и фабриками, никогда Франко не мог бы вырвать из их рук этой победы.
10. Может ли держаться режим Франко? Конечно, не тысячу лет, как собирается держаться хвастливый национал-социализм в Германии. Но Франко будет известное время держаться благодаря тем же условиям, что и Гитлер. После грандиозных усилий и жертв, после страшных поражений, несмотря на эти жертвы, испанские трудящиеся массы должны быть до глубины сердца разочарованы в старых руководящих партиях: социалистах, анархистах и "коммунистах", которые общими силами, под флагом "Народного фронта", задушили социалистическую революцию. Испанские рабочие будут теперь переживать неизбежно упадок духа прежде чем начнут медленно и упорно искать нового пути. Период прострации масс и будет временем господства Франко.
11. Вы спрашиваете, как велика опасность, представляемая Японией для СССР, Великобритании и Соединенных Штатов. Япония не способна на войну большого масштаба, отчасти по экономическим, главным образом -- по социальным причинам. Не освободившись до сих пор от наследия феодализма, Япония представляет резервуар гигантского революционного взрыва. Многими чертами она напоминает царскую империю накануне 1905 года. Японские правящие круги пытаются вырваться из внутренних противоречий путем захвата и грабежа Китая. Но внутренние противоречия делают внешние успехи в большом масштабе неосуществимыми. Захватить стратегические позиции в Китае, это -- одно, овладеть Китаем -- это другое. Япония никогда не посмела бы бросать вызовы Советскому Союзу, еслиб не было вопиющего и для всех очевидного антагонизма между правящей кремлевской кликой и советским народом. Режим Сталина, ослабляющий СССР, может сделать возможной советско-японскую войну. Каковы были бы результаты этой войны? Я ни на минуту не верю в победу Японии. Думаю, что самым несомненным из результатов войны было бы крушение средневекового режима Микадо и бонапартистского режима Сталина.
12. О своей жизни в Мексике я могу сообщить очень немногое. Со стороны властей я не встречал ничего, кроме доброжелательства. Я стою совершенно в стороне от мексиканской политической жизни, но с горячей симпатией слежу за усилиями мексиканского народа добиться полной и действительной независимости. Я заканчиваю книгу о Сталине, которая выйдет в этом году в Соединенных Штатах, Англии и других странах. Книга представляет политическую биографию Сталина и имеет своей целью объяснить, каким образом революционер второй или третьей категории мог оказаться во главе страны, когда началась термидорианская реакция. Книга покажет, в частности, как и почему бывший большевик Сталин вполне созрел ныне для союза с Гитлером.
Еще раз о причинах поражения испанской революции
Изобретатели зонтика
У старого французского юмориста Альфонса Алле есть рассказ о том, как мелкий буржуа изобрел зонтик. Идя по улице под дождем, он задумался о том, что хорошо было бы покрывать улицы крышейи Но это препятствовало бы циркуляции воздухаи Следовало бы делать крышу подвижной, над каждым человеком отдельно. Но как ее двигать? Нужно, чтобы двигал ее пешеход, снабженный каким-нибудь стержнем в руках и т. д. В конце концов изобретатель воскликнул: ба, да это же зонтик! Таких изобретателей зонтика сейчас можно встретить среди "левых" на каждом шагу! В свое время большевизм скомпрометировал реформистскую политику на ряд лет. Но наступила реакция, и сталинцы совместно с под-сталинцами начали заново открывать зонтик реформизма: "Народный фронт" (коалицию с буржуазией), долг пролетариев защищать демократическое отечество (социал-патриотизм) и т. д. И они делают это со всей свежестью невежества!
В газете "El Popular", прославившейся почти на весь мир глубиной своих познаний, честностью мысли и революционным характером своей политики, небезизвестный Гиермо Вегас Леон, защищает политику испанского "Народного фронта" при помощи свеже изобретенного зонтика: война в Испании не есть, видите ли, война за социализм, а война против фашизма. Во время войны против фашизма нельзя заниматься авантюрами и захватывать фабрики и землю. Предлагать такие планы могут только друзья фашизма и пр. События явно не имеют власти над этими людьми, которые живут в царстве дешевых прописей.
Г. Леон не догадывается, что тем же самым зонтиком оперировали русские меньшевики и "социалисты-революционеры" (партия Керенского). Они неутомимо повторяли, что русская революция была "демократической", а не социалистической; что пытаться во время войны с Германией, которая угрожает молодой демократической республике, заниматься авантюрами, в виде экспроприации средств производства, значит помогать Гогенцоллерну. А так как среди них было немало негодяев, то они тоже утверждали, что большевики делают все это с каким-то тайным расчетом.
Классовый характер революции
Вопрос о том, какая это революция, "антифашистская" или пролетарская, буржуазная или социалистическая, определяется не политическими ярлыками, а классовой структурой нации. Для Леона социальное развитие, примерно с половины XIX столетия, прошло незамеченным, между тем это развитие размыло в капиталистических странах мелкую и среднюю буржуазию, оттиснуло их на задний план, деградировало и принизило. Главными классами современного общества, в том числе и Испании, являются буржуазия и пролетариат. Власть не может принадлежать, по крайней мере длительно, мелкой буржуазии; она должна оказаться в руках либо буржуазии, либо пролетариата. В Испании буржуазия, толкаемая страхом за свою собственность, оказалась целиком в лагере фашизма. Единственный класс, который мог вести серьезную борьбу против фашизма, -- пролетариат. Только он мог сосредоточить вокруг себя угнетенные массы, прежде всего, испанское крестьянство. Но власть пролетариата могла быть только социалистической властью.
Но ведь ближайшая цель, -- возражает г. Леон, -- борьба против фашизма! На этой очередной цели надо сосредоточить все силы! и пр. Конечно, конечно, но почему во время борьбы против фашизма, спрашиваем мы, земля должна принадлежать помещикам, а заводы и фабрики -- капиталистам, которые все полностью находятся в лагере Франко? Может быть крестьяне и рабочие "не созрели" для захвата земли и фабрик? Но они доказали свою зрелость тем, что самостоятельно захватывали землю и фабрики. Реакционеры, называющие себя республиканцами, под руководством сталинцев, разгромили это могущественное движение якобы во имя "антифашизма", а на самом деле -- в интересах буржуазных собственников.
Возьмем другой пример. Сейчас Китай ведет войну против Японии, оборонительную, справедливую войну против хищников и угнетателей. Под предлогом этой войны правительство Чан-Кай-Ши, при посредстве правительства Сталина, подавило всякую революционную борьбу, прежде всего борьбу крестьян за землю: "сейчас не время, говорят эксплоататоры и сталинцы, разрешать аграрный вопрос, сейчас дело идет об общей борьбе против микадо". Между тем совершенно очевидно, что, если бы китайское крестьянство именно теперь овладело землей, оно защищало бы ее от японских империалистов зубами и когтями. Нужно ли еще раз напоминать, что, если Октябрьская революция победила в трехлетней войне неисчислимых врагов, в том числе экспедиционные войска сильнейших империалистских государств, не имея извне никакой военной поддержки, то победа эта была обеспечена прежде всего тем, что во время самой войны крестьяне завладели землею, а рабочие -- фабриками и заводами. Только слияние социалистического переворота с гражданской войной сделало русскую революцию непобедимой.
Господа, вроде Леона, определяют характер революции в зависимости от того, как ее называют буржуазные либералы, а не в зависимости от того, как она выражается в реальной классовой борьбе, и как ее чувствуют, -- хотя и не всегда ясно понимают, -- революционные массы. Мы же глядим на испанскую революцию не глазами либерального филистера Азанья, а глазами рабочих Барселоны, Астурии и крестьян Севильи, которые боролись за заводы и фабрики, за землю, за лучшее будущее, а отнюдь не за старый парламентский зонтик "Народного фронта".
Пустая абстракция "антифашизма"
Самые понятия: "антифашизм", "антифашисты" представляют фикцию и ложь. Марксизм подходит ко всем явлениям под классовым углом зрения. Азанья -- "антифашист" лишь постольку, поскольку фашизм мешает буржуазной интеллигенции делать парламентскую и иную карьеру. Поставленный перед необходимостью выбирать между фашизмом и пролетарской революцией, Азанья всегда окажется на стороне фашистов; он доказал это всей своей политикой за семь лет революции.
С другой стороны лозунг: "против фашизма -- за демократию" не может увлечь миллионы и десятки миллионов народа уже по одному тому, что во время войны никакой демократии нет и не было в лагере республиканцев. И у Франко и у Азаньи -- военная диктатура, цензура, насильственные мобилизации, голод, кровь и смерть. Абстрактный лозунг "за демократию" достаточен для либеральных газетчиков, но не для угнетенных рабочих и крестьян. Им нечего оборонять, кроме рабства и нищеты. Они направят все свои силы на разгром фашизма только в том случае, если одновременно будут осуществлять новые, лучшие условия существования. Борьба пролетариата и беднейших крестьян против фашизма может быть, поэтому, в социальном смысле не оборонительной, а только наступательной. Вот почему Леон попадает пальцем в небо, когда, вслед за более "авторитетными" филистерами, поучает нас, что марксизм отвергает утопизм, и что утопизмом является идея социалистической революции во время борьбы "против фашизма". На самом деле худшим, насквозь реакционным видом утопизма является мысль о возможности бороться против фашизма без низвержения капиталистической собственности.
Победа была возможна
Поражает абсолютное невежество этих господ! Они явно не имеют ни малейшего понятия о том, что существует мировая литература, начиная с Маркса и Энгельса, которая подвергает анализу самое понятие демократической революции и ее внутренний классовый механизм. Они, видимо, никогда не читали основных документов первых четырех конгрессов Коммунистического Интернационала и теоретических исследований IV Интернационала, доказывающих, разъясняющих, разжевывающих для младенца, что борьба против фашизма немыслима в современных условиях иначе, как методами пролетарской классовой борьбы за власть.
Эти господа воображают, что история тщательно подготовляет условия для социалистической революции, распределяет роли, пишет большими буквами на триумфальной арке: "Вход в социалистическую революцию", обеспечивает победу, а затем приглашает господ вождей: пожалуйте занимать ответственные посты министров, посланников и пр. Нет, дело обстоит иначе, сложнее, труднее, рискованнее. Оппортунисты, реакционные тупицы, мелко-буржуазные трусы никогда не узнавали и не узнают ту обстановку, которая ставит в порядок дня социалистический переворот. Для этого надо быть революционным марксистом, большевиком, для этого надо уметь презирать общественное мнение "образованной" мелкой буржуазии, которая только отражает эгоистические классовые страхи капитала.
Вожди С.Н.Т. и Ф.А.И. (Национальной Конфедерации Труда и Иберийской Федерации Анархистов) сами заявили после майского восстания 1937 года: "еслиб мы хотели, мы могли бы взять власть в любую минуту, сила была на нашей стороне, но мы не хотели никакой диктатуры" и пр., и пр. Чего хотели или не хотели анархистские прислужники буржуазии, вопрос, в конце концов, второстепенный. Они признали, однако, что восставший пролетариат был достаточно силен, чтобы завладеть властью. Еслиб у него было революционное, а не предательское руководство, он очистил бы государственный аппарат от всех Азаний, учредил бы власть Советов, дал бы крестьянам землю, рабочим -- заводы и фабрики, -- испанская революция стала бы социалистической и была бы непобедимой.
Но так как в Испании революционной пролетарской партии не было, зато было множество реакционеров, воображавших себя социалистами и анархистами, то им и удалось, под фирмой "Народного фронта", задушить социалистическую революцию и обеспечить победу Франко.
Ссылаться в оправдание поражения на военную интервенцию итальянских фашистов и немецких наци и на предательское поведение французской и британской "демократии" просто смешно. Враги всегда будут врагами. Реакция всегда, когда сможет, будет вторгаться; империалистская "демократия" всегда будет предавать. Значит победа пролетариата вообще невозможна! А как быть с победой фашизма в самой Италии и в Германии? Там интервенции не было. Там на-лицо был могущественный пролетариат и чрезвычайно многочисленные социалистическая, а во втором случае -- и коммунистическая партии. Почему же там не была одержана победа над фашизмом? Именно потому, что руководящие партии пытались там свести дело к борьбе "против фашизма", тогда как победить фашизм можно было только социалистической революцией.
* * *
Испанская революция -- величайшая школа. Нельзя допускать ни малейшего легкомыслия по отношению к ее дорого оплаченным урокам. Долой шарлатанство, краснобайство, самодовольное невежество и умственный паразитизм! Нужно учиться, серьезно и честно учиться и готовиться к будущему.
Испания, Сталин и Ежов
Ежов подвергся опале, по ряду причин, но несомненно также и в связи с испанскими событиями. Разгром армий республиканского правительства, достигнутый при ближайшем и активнейшем участии ГПУ, представляет величайшую опасность для самого ГПУ и для его хозяина в Кремле. Неисчислимые преступления, совершенные на Пиренейском полуострове интернациональными негодяями на службе Сталина, выступят сейчас неизбежно наружу. Десятки, сотни, тысячи свидетелей, жертв и участников разъезжаются и разбегаются из Испании по всем частям света. Они разнесут свои показания о злодеяниях ГПУ в Испании повсюду. Правда станет достоянием широких кругов населения во всех странах. Если бы республиканцы одержали, по крайней мере, победу, многие склонны были бы смотреть на преступления Сталина снисходительно: "победителей не судят". Но сейчас стало совершенно ясно, что подлые убийства революционеров имели только одно последствие, именно облегчение победы Франко. У многих слепцов спадет повязка с глаз. Согласно своему традиционному методу, Сталин попытался своевременной отставкой Ежова сказать: "во всем этом виноват Ежов, а не я". Но кто после всего, что было, поверит этой трусливой хитрости, которая все больше похожа на глупость? За злодеяния в Испании отвечает перед лицом мирового рабочего класса Сталин лично и персонально: и за предательскую политику Коминтерна и за разбойничью политику ГПУ.
* * *
Почти во всех странах мира есть люди, которые так или иначе побывали в руках ГПУ. После разгрома Испании число таких людей чрезвычайно возросло. Отпуская по нужде жертвы из своих цепких лап, агенты ГПУ обыкновенно говорят: "Помните, что у нас длинные руки!". Страх перед этой угрозой сковывает многие уста. Необходимо теперь во что бы то ни стало побудить запуганных заговорить. Наши товарищи во всех странах должны разъяснить всем бывшим жертвам и полу-жертвам ГПУ их прямой долг рассказать все, что они знают. Родственники в СССР не пострадают, если разоблачения примут массовый характер. Придать этим разоблачениям массовый характер могут и обязаны организации IV Интернационала. Это сейчас чрезвычайно важная задача в борьбе с международной сталинской мафией!
Политический диалог
(Беседа происходит в Париже, но могла бы происходить и в Брюсселе. А. -- один из тех "социалистов", которые чувствуют себя твердо на ногах, когда могут прислониться к какой-либо власти. А., конечно, "друг СССР". Он, конечно, сторонник Народного фронта. Характеризовать Б. автор затрудняется, так как Б. является его другом и единомышленником).
А. -- Но вы не можете же отрицать, что вашей критикой пользуются фашисты. Когда вы разоблачаете СССР, реакция в восторге. Я, конечно, не верю сплетням насчет вашей дружбы с фашистами, сотрудничества с наци и прочее. Все это рассчитано на дураков. Субъективно вы стоите, разумеется, на революционной точке зрения. Но в политике решающее значение имеют не субъективные намерения, а объективные последствия. Ваша критика, помимо вашей воли, служит правым. В этом смысле можно сказать, что вы находитесь в объективном блоке с реакцией.
Б. -- Благодарю вас за великолепный объективизм. Но вы открываете, дружище, давно открытую Америку. Еще в "Коммунистическом манифесте" рассказано, как феодальная реакция пробовала использовать для своих целей социалистическую критику, направленную против либеральной буржуазии. Именно поэтому либералы и вульгарные "демократы" всегда и неизменно обвиняли социалистов в союзе с реакцией. Честные, нои как бы сказать?и несколько ограниченные господа говорили об "объективном" союзе, о "фактическом" сотрудничестве; прожженные негодяи, наоборот, обвиняли революционеров в прямом соглашении с реакционерами, распространяли слухи, что социалисты работают на иностранные деньги и т. д. Право же, дружище, вы не выдумали пороху.
А. -- Против вашей аналогии можно сделать два решающих возражения. Во-первых: поскольку дело идет о буржуазной демократиии
Б. -- Об империалистской!
А. -- Да, о буржуазной демократии, нельзя игнорировать того, что она находится сейчас под смертельной угрозой. Обличать недостатки буржуазной демократии, когда она сильна и крепка, это одно; а подкапываться под нее слева в то время, когда фашизм пытается опрокинуть ее справа, значити
Б. -- Можете не договаривать: многие поют по этим нотам.
А. -- Позвольте, я еще не закончили Второе мое возражение сводится к тому, что дело идет на этот раз не только о буржуазной демократии. Существует СССР, который вы сами признавали и, кажется, продолжаете признавать рабочим государством. Этому государству грозит ныне полная изоляция. Разоблачая язвы СССР, одни язвы и только язвы, развенчивая обаяние первого рабочего государства в глазах трудящихся всего мира, вы объективно помогаете фашизму.
Б. -- Еще раз благодарю за объективизм. Итак, вы считаете, что критиковать "демократию" можно лишь тогда, когда критика не представляет для нее опасности. Но когда загнившая империалистская демократия (а не "буржуазная демократия" вообще!) обнаруживает на деле свою полную неспособность справиться с задачами, выдвигаемыми историей, (ведь именно вследствие этого "демократия" и падает так легко под ударами реакции), в этот период социализм должен, по вашему, надеть замок на свои уста. Вы сводите социализм к роли "критического" орнамента на здании буржуазной демократии; роли наследника демократии вы за ним не признаете. По существу вы являетесь смертельно перепуганным консервативным демократом, не более. А ваша "социалистическая" фразеология только дешевый орнамент на вашем консерватизме.
А. -- А как же насчет СССР, который представляет собою несомненного наследника демократии и зародыш нового общества? Конечно, я не отрицаю, что в СССР имеются ошибки и недостатки. Людям свойственно ошибаться. Несовершенства неизбежны. Но ведь не случайно вся мировая реакция нападает на СССР!..
Б. -- Неужели вы не ощущаете неловкости повторять эти банальности? Да, мировая реакция, несмотря на добровольные и бесцельные унижения Кремля, продолжает борьбу против СССР. Почему? Потому, что в СССР сохранились до сих пор национализация средств производства и монополия внешней торговли. Мы, революционеры, нападаем на бюрократию СССР, потому что своей политикой паразитизма и репрессий она подкапывает национализацию средств производства и монополию внешней торговли, т.-е. основные элементы социалистического строительства. В этом маленькая, совсем маленькая разница между нами и реакцией. Мировой империализм требует от кремлевской олигархии, чтобы она довела свою работу до конца и после восстановления чинов, орденов, привилегий, домашней прислуги, браков по расчету, проституции, наказания за аборты и пр., и пр., восстановила бы и частную собственность на средства производства. Мы же призываем советских рабочих свергнуть кремлевскую олигархию и установить подлинную советскую демократию, как непременное условие социалистического строительства. В этом маленькая, совсем маленькая разница.
А. -- Но ведь вы не можете же отрицать, что СССР, при всех своих недочетах, представляет прогресс?
Б. -- Только поверхностный турист, обласканный гостеприимными московскими хозяевами, способен рассматривать "СССР", как единое целое. В СССР наряду с тенденциями величайшего прогресса есть тенденции злокачественной реакции. Нужно уметь их различать и защищать одни против других. Непрерывные чистки показывают даже слепым силу и напряженность новых антагонизмов. Основное из социальных противоречий проходит между обманутыми массами и новой аристократической кастой, подготовляющей восстановление классового общества. Я не могу быть, поэтому, "за СССР" вообще. Я -- за те рабочие массы, которые создали СССР, и против той бюрократии, которая узурпировала завоевания революции.
А. -- Неужели же вы требуете установления в СССР немедленного и полного равенства? Но ведь Маркси
Б. -- Бросьте, пожалуйста, эту жвачку, которую жуют все наемные адвокаты Сталина. Уверяю вас, я тоже читал, что на первых ступенях социализма не может быть полного равенства, что это задача коммунизма. Вопрос, однако, совсем не в этом, а в том, что за последние годы, вместе с ростом всевластия бюрократии, чудовищно растет неравенство. Не статика решает, а динамика, т.-е. общее направление развития. В СССР неравенство не смягчается, а обостряется, притом не по дням, а по часам. Приостановить этот рост социального неравенства невозможно иначе, как революционными мерами против новой аристократии. В этом и только в этом суть нашей позиции.
А. -- Но ведь империалистская реакцию пользуется вашей критикой против СССР в целом, следовательно, и против завоеваний революции?
Б. -- Разумеется, она пытается это делать. В политической борьбе всякий класс старается использовать противоречия в рядах своих противников. Два примера. Ленин, который, как вы может быть слышали, никогда не был сторонником единства для единства, стремился расколоть большевиков и меньшевиков. Как выяснилось из царских архивов, департамент полиции, с своей стороны, содействовал расколу большевиков и меньшевиков через своих провокаторов. После Февральской революции 1917 года меньшевики повторяли на тысячу ладов, что цели и методы Ленина совпадали с целями и методами царской полиции. Дешевый аргумент! Полиция надеялась, что раскол ослабит социал-демократию. Ленин, наоборот, был уверен, что раскол с меньшевиками даст большевикам возможность развернуть подлинно революционную политику и завоевать массы. Кто же оказался прав? Второй пример. Вильгельм II и его генерал Людендорф пытались во время войны использовать Ленина для своих целей и даже предоставили ему вагон для въезда в Россию. Русские кадеты и Керенский называли Ленина не иначе, как агентом германского милитаризма. Они приводили при этом доказательства более эффектные или, по крайней мере, менее глупые, чем те, которые приводят их нынешние подражатели. А результат? После поражения Германии Людендорф признал, -- возьмите его мемуары, -- что в своем расчете на Ленина он совершил самую большую ошибку своей жизни. Германскую армию, по признанию Людендорфа, разрушили не армии Антанты, а большевики -- через Октябрьскую революцию.
А. -- Но военная безопасность СССР? Но расшатывание его обороноспособности?
Б. -- Лучше молчите об этом! Порывая со спартанской простотой прежней Красной армии, Сталин увенчал офицерский корпус пятью маршалами. Но он не подкупил этим командный состав. Тогда он решил истребить его. Четыре из пяти маршалов -- именно те, которые чего-либо стоили -- были расстреляны, и с ними -- весь цвет командного состава. Над армией воздвигнут институт личных шпионов Сталина. Армия потрясена до самых своих основ. СССР ослаблен. Расшатка армии продолжается далее. Туристы-паразиты могут удовлетворяться парадными спектаклями на Красной площади. Долг серьезного революционера сказать открыто: Сталин подготовляет поражение СССР.
А. -- А вывод?
Б. -- Он прост. Карманные воришки политики думают, что великую историческую проблему можно разрешить посредством дешевого красноречия, хитростей, закулисных комбинаций и обмана масс. Такими карманными воришками кишмя кишат ряды международной рабочей бюрократии. Я же думаю, что социальную проблему может разрешить лишь сама рабочая масса, если она поймет правду. Социалистическое воспитание означает: говорить массам то, что есть. Правда имеет чаще всего горький вкус, а "друзья СССР" любят сладенькое. Но любители сладенького являются элементом реакции, а не прогресса. Мы будем и впредь говорить массам правду. Надо готовить будущее. Революционная политика есть политика дальнего прицела.
Л. Т.
Центризм и IV Интернационал
Дорогой товарищ Герен!
Я получил ваше письмо одновременно с официальным письмом Марсо Пивера. Очень вам благодарен за изложение вашей индивидуальной точки зрения, хотя я, к сожалению, -- как вы, впрочем, и предвидели, -- не могу к ней присоединиться.
Есть ли "серьезные разногласия"?
Вы считаете, в отличие от Пивера, что между нами нет "серьезных разногласий". Я вполне допускаю, что внутри вашей партии имеются различные оттенки и, что некоторые из них очень близки ко взглядам IV Интернационала. Но та тенденция, которая господствует, видимо, в руководстве, и которую выражает Пивер, отделена от нас чуть ли не пропастью. Я в этом убедился именно из последнего письма Пивера.
Для определения политической физиономии организации решающее значение имеет интернациональное продолжение ее национальной политики. С этого и начну. В своем письме к Пиверу я выразил удивление по поводу того, что ваша партия может теперь, после опыта последних лет, находиться в политической связи с британской Независимой Рабочей Партией (I.L.P.), с П.О.У.М.'ом и другими подобными организациями -- против нас, -- и это несмотря на совсем свежий урок: ведь вчера только Марсо Пивер находился в политической связи с Вальхером -- против нас. Ваша партия есть новая партия. Она не сложилась еще, она не имеет еще (в известном смысле, к счастью!) окончательной физиономии. Но I.L.P. существует десятки лет, ее эволюция прошла на наших глазах, все было в свое время установлено, прослежено, в значительной мере предсказано. П.О.У.М. прошел через грандиозную революцию и обнаружил себя в ней полностью и целиком. В этих двух случаях мы рассуждаем не о будущих возможностях только еще формирующейся партии, а о проверенных опытом старых организациях.
I.L.P.
Насчет I.L.P. не стоит терять много слов. Напомню только один свежий факт. Вождь этой партии Мэкстон благодарил в парламенте Чемберлена после мюнхенского соглашения и объяснял изумленному человечеству, что своей политикой Чемберлен спас мир, -- да, да, спас мир! -- он, Мэкстон, хорошо знает Чемберлена, и ручается, что Чемберлен искренно боялся войны и искренно спасал мир и пр., и пр. Один этот пример дает исчерпывающую и притом уничтожающую характеристику Мэкстона и его партии. Революционный пролетарий отвергает в такой же степени "мир" Чемберлена, как и его войну. "Мир" Чемберлена означает продолжение насилий над Индией и другими колониями и подготовку войны в более благоприятных для британских рабовладельцев условиях. Брать на себя малейшую тень ответственности за "мирную" политику Чемберлена может не социалист, не революционер, а только пацифистский лакей империализма. Партия, которая терпит такого вождя, как Мэкстон, и такие действия, как его публичная солидаризация с рабовладельцем Чемберленом, не есть социалистическая партия, а жалкая пацифистская клика.
П.О.У.М.
Как обстоит дело с П.О.У.М.'ом? По словам Пивера, вся ваша партия "единогласно" готова защищать П.О.У.М. от нашей критики. Оставляю вопрос об "единогласии" в стороне: члены вашей организации вряд ли знают близко историю испанской революции, историю борьбы разных направлений в ней, в частности, ту критическую работу, которую проделали представители IV Интернационала по вопросам испанской революции. Но ясно во всяком случае, что руководство вашей партии совершенно не поняло роковых ошибок П.О.У.М.'а, вытекавших из его центристского, не-революционного, не-марксистского характера.
С начала испанской революции я находился в теснейшей связи с рядом работников, в частности, с Андреем Нином. Мы обменялись сотнями писем. Лишь в результате опыта многих и многих месяцев я пришел к выводу, что честный и преданный делу Нин -- не марксист, а центрист, в лучшем случае -- испанский Мартов, т.-е. левый меньшевик. Пивер не различает между политикой меньшевизма и политикой большевизма в революции.
Вожди П.О.У.М.'а ни на один день не претендовали на самостоятельную роль; они стремились оставаться на роли добрых друзей "слева" и советников вождей массовых организаций*1.
Подобно тому, как Марсо Пивер долго, слишком долго стремился оставаться левым другом и советником Блюма и Ко. Я боюсь, что и сейчас Марсо Пивер и ближайшие его единомышленники не поняли, что Блюм представляет собою не идейного противника, а отъявленного и насквозь бесчестного классового врага.
Эта политика, вытекавшая из отсутствия доверия к самим себе и своим идеям, обрекала П.О.У.М. на двойственность, на фальшивый тон, на постоянные колебания, находившиеся в резком противоречии с размахом классовой борьбы. Мобилизацию авангарда против реакции и ее подлейших лакеев, включая и анархо-бюрократов, вожди П.О.У.М.'а подменяли квази-революционными наставлениями по адресу предательских вождей, оправдывая себя тем, что "массы" не поймут другой более решительной политики. Левый центризм, особенно в революционных условиях, готов на словах принять программу социалистической революции и не скупится на широковещательные фразы. Но роковая болезнь центризма в том, что из этих общих концепций он не способен сделать мужественные тактические и организационные выводы. Они всегда кажутся ему "преждевременными": "нужно подготовить общественное мнение масс" (путем собственной половинчатости, фальши, дипломатии и пр.); к тому же он боится оборвать привычные дружественные отношения с друзьями справа, он "уважает" индивидуальные мнения, поэтому он наносит ударыи налево, стремясь поднять этим свой престиж в глазах солидного общественного мнения.Такова же политическая психология и Марсо Пивера. Он совершенно не понимает, что беспощадная постановка основных вопросов и суровая полемика против шатаний являются лишь необходимым идеологическим и педагогическим отражением непримиримого, ожесточенного характера классовой борьбы в нашу эпоху. Ему кажется, что здесь дело в "сектантстве", в неуважении к чужой личности и пр., т.-е. он остается целиком в плоскости мелко-буржуазного морализирования. Есть ли это "серьезные разногласия"? Да, более серьезных разногласий внутри рабочего движения я вообще себе представить не могу. С Блюмом и Ко у нас ведь не "разногласия": мы просто стоим по разные стороны баррикады.
Причина поражения в Испании
Поражение испанского пролетариата Марсо Пивер объясняет, вслед за всеми оппортунистами и центристами, дурным поведением французского и британского империализма и бонапартистской клики Кремля. Это значит попросту, что победоносная революция вообще нигде и никогда невозможна. Более могущественного размаха движения, большей выдержки, большего героизма рабочих, чем мы наблюдали в Испании, нельзя ни ждать, ни требовать. Империалистские "демократы" и лакейская сволочь из Второго и Третьего Интернационалов будут всегда держать себя так, как они держали себя в отношении испанской революции. На что же надеяться? Преступником является тот, кто вместо анализа несостоятельной политики революционной или квази-революционной партии, ссылается на подлость буржуазии и ее лакеев. Именно против них то и нужна правильная политика!
Огромная ответственность за испанскую трагедию ложится на П.О.У.М. Я это говорю с тем большим правом, что в письмах своих к Андрею Нину я, начиная с 1931 года, предсказывал неизбежные последствия гибельной политики центризма. Своими общими "левыми" формулами вожди П.О.У.М.'а создавали иллюзию наличия в Испании революционной партии и мешали пробиться наружу подлинно пролетарским непримиримым тенденциям. В то же время своей политикой приспособления ко всем видам реформизма, они являлись лучшими помощниками анархистских, социалистических и коммунистических предателей. Личная честность и личный героизм многих рабочих П.О.У.М.'а естественно вызывают симпатию к ним; против реакции и негодяев сталинизма мы готовы их защищать до конца. Но плох тот революционер, который под влиянием соображений сентиментального порядка, неспособен трезво взглянуть на существо данной партии. П.О.У.М. всегда искал линии наименьшего сопротивления, выжидал, уклонялся, играл в прятки с революцией. Он начал с того, что пытался окопаться в Каталонии, закрывая глаза на соотношение сил в Испании. В Каталонии руководящие позиции в рабочем классе занимали анархисты; П.О.У.М. начал с игнорирования сталинской опасности (несмотря на все предупреждения!) и с подлаживания к анархистской бюрократии. Чтоб не создавать себе лишних затруднений, вожди П.О.У.М.'а закрывали глаза на то, что анархо-бюрократы ничем не лучше всех других реформистов, только прикрываются другой фразеологией. П.О.У.М. воздерживался от проникновения внутрь Конфедерации Труда, чтоб не портить отношений с верхушкой этой организации и чтоб сохранять за собой возможность оставаться в роли ее советника. Это есть позиция Мартова. Но Мартов, к чести его, умел избегать таких грубейших и постыднейших ошибок, как участие в каталонском правительстве! Ведь это значило из лагеря пролетариата открыто и торжественно перейти в лагерь буржуазии! Марсо Пивер смотрит на такие "мелочи" сквозь пальцы. Для рабочих, которые подходят к буржуазии, в условиях революции, со всей силой классовой ненависти, участие "революционного" вождя в буржуазном правительстве есть факт огромного значения: он дезориентирует и деморализует их. И этот факт не упал с неба. Он входил необходимым звеном в политику П.О.У.М.'а. Вожди П.О.У.М.'а красноречиво разговаривали о преимуществах социалистической революции над буржуазной; но они ничего серьезного не делали для подготовки социалистической революции, потому что подготовка могла состоять только в беспощадной, смелой, непримиримой мобилизации рабочих анархистов, социалистов и коммунистов против предательских вождей. Нужно было не бояться оторваться от этих вождей, превратиться на первый период в "секту", хотя бы и гонимую всеми, надо было давать ясные, отчетливые лозунги, предсказывать завтрашний день и, опираясь на события, компрометировать официальных вождей и сбрасывать их с постов. Большевики в течение 8 месяцев превратились из маленькой группы в решающую силу. Энергия и героизм испанского пролетариата дали П.О.У.М.'у несколько лет на подготовку. П.О.У.М. имел время два и три раза вырости из пеленок и возмужать. Если он не возмужал, то не по вине "демократических" империалистов и московских бонапартистов, а вследствие внутренней причины: его собственное руководство не знало, куда и каким путем идти.
Огромная историческая ответственность лежит на П.О.У.М.ъе. Если бы П.О.У.М. не следовал по пятам за анархистами и не братался с "Народным фронтом", еслиб он вел непримиримую революционную политику, то к моменту майского восстания 1937 года, а вероятнее всего, значительно раньше, он естественно оказался бы во главе масс и обеспечил бы победу. Но П.О.У.М. -- не революционная, а центристская партия, подхваченная волной революции. Это не одно и то же. Марсо Пивер и сегодня не понимает этого, ибо он сам -- центрист до костей.
Игра в прятки
Марсо Пиверу кажется, что он понял и усвоил уроки июня 1936 года. Нет, он не понял их, и свое непонимание он откровеннее всего проявляет на вопросе о П.О.У.М.ъе. Мартов прошел через революцию 1905 года и совершенно не усвоил ее уроков; он показал это в революции 1917 года. Андрей Нин десятки раз писал, -- и вполне искренно, -- что он "в принципе" согласен с нами, но не согласен в "тактике" и в "темпе", причем, увы, до самой своей гибели он не нашел возможным ни разу ясно и точно сказать, в чем именно он был согласен и в чем не согласен. Почему? Потому что он не сказал этого себе самому.
Марсо Пивер говорит в своем письме, что он расходится с нами лишь в оценке "темпа", причем сам ссылается на аналогичное разногласие 1935 года. Но ведь через несколько месяцев после того, в июне 1936 года, развернулись грандиозные события, которые раскрыли ошибку Пивера полностью, также и в вопросе темпа. Пивер оказался застигнут этими событиями врасплох, ибо он все еще продолжал оставаться "левым" другом при Леоне Блюме, т.-е. при худшем агенте классового врага. Темп событий не приспособляется к темпу центристской нерешительности. С другой стороны, свое несогласие с революционной политикой центристы всегда прикрывают ссылками на "темп", на "форму" или на "тон". Эту центристскую игру в прятки с фактами и идеями вы можете проследить на всей истории революционного движения.
По вопросу об испанской революции -- самому важному вопросу за последние годы -- Четвертый Интернационал давал на каждом этапе марксистский анализ положения, критику политики рабочих организаций (особенно П.О.У.М.'а) и прогноз. Сделал ли Пивер хоть одну попытку подвергнуть критике нашу оценку, противопоставить свой анализ -- нашему? Никогда! Центристы никогда этого не делают. Они инстинктивно боятся научного анализа. Они живут общими впечатлениями и бесформенными поправками к чужим взглядам. Боясь связать себя, они играют в прятки с историческим процессом.
Я меньше всего склонен предъявлять к вашей партии чрезмерные требования: она лишь недавно откололась от социал-демократии, никакой другой школы она не знала. Но она оторвалась влево, в период глубокого кризиса, а это открывает перед нею серьезные возможности революционного развития. Из этого я исхожу: иначе у меня не было бы основания обращаться к Марсо Пиверу с письмом, на которое он, увы, ответил продолжением игры в прятки. Марсо Пивер не отдает себе отчета в действительном состоянии вашей партии. Он пишет, что в сентябре, во время международного кризиса, партия оказалась на высоте. Я от души желаю, чтоб эта оценка оказалась правильной. Но сегодня она мне кажется слишком поспешной. Войны еще не было. Массы не поставлены были перед совершившимся фактом. Страх перед войной господствовал в рабочем классе и среди мелкой буржуазии. Этим предвоенным тенденциям ваша партия давала выражение в абстрактных лозунгах интернационализма. Не забудьте, что в 1914 году германская социал-демократия и французская социалистическая партия держали себя очень "интернационально", очень "непримиримо" -- до того момента, как прозвучал первый пушечный выстрел. "Vorwarts" так резко изменил 4 августа свою позицию, что Ленин спрашивал себя: не подделан ли этот номер немецким генеральным штабом? Разумеется, можно только приветствовать тот факт, что ваша партия в сентябре не дала увлечь себя на путь шовинизма. Но это пока только отрицательная заслуга. Утверждать же, что партия выдержала экзамен революционного интернационализма, значит удовлетворяться слишком малым, значит не предвидеть того бешеного напора, который последует, в случае войны, со стороны буржуазного общественного мнения, включая его социал-патриотическую и коммуно-шовинистическую агентуру. Чтоб подготовить партию к этому испытанию, нужно сейчас шлифовать и шлифовать ее сознание, закалять ее непримиримость, доводить все идеи до конца, не давать пощады вероломным друзьям. Первым делом надо порвать с франк-масонами (сплошь патриоты!) и пацифистами, типа Мэкстона, и повернуться лицом к Четвертому Интернационалу, -- не для того, чтоб сейчас же становиться под его знамя, -- этого никто не требует, -- а для того, чтоб честно объясниться с ним относительно основных проблем пролетарской революции.
Именно в виду приближения войны вся мировая реакция и особенно ее сталинская агентура сводят все бедствия к "троцкизму" и против него направляют главные удары. Других бьют попутно, называя их опять-таки "троцкистами". Это не случайно. Политические группировки поляризуются. "Троцкизм" означает для реакции и ее агентов международную угрозу социалистической революции. В этих условиях центристы разных оттенков, напуганные возрастающим напором "демократически"-сталинской реакции, клянутся на каждом шагу: "мы -- не троцкисты", "мы против Четвертого Интернационала", "мы не так плохи, как вы думаете". Это игра в прятки. Мой дорогой Герен: пора прекратить эту недостойную игру!
Личная чувствительность и идейная непримиримость
Пивер довольно высокомерно говорит, что ему и его друзьям, -- очевидно, в отличие от нас, грешных, -- чужды соображения персонального и фракционного характера. Не поразительны ли эти слова? Как можно ставить на одну доску соображения личного и принципиального ("фракционного") характера? Личные заботы и обиды играют слишком большую роль у мелко-буржуазных полуреволюционеров, и франк-масонов, у всех вообще напыщенных и мнительных, ибо неуверенных в себе центристов. Но соображения "фракционного" характера означают заботу о политической программе, о методе, о знамени. Как можно говорить, что идеологическая непримиримость "недостойна" нашей эпохи, когда наша эпоха больше, чем какая-либо иная, требует ясности, смелости и непримиримости?
Во франк-масонстве объединяются люди разных классов, разных партий, разных интересов и -- с разными личными целями. Все искусство руководства франк-масонством состоит в том, чтобы нейтрализовать расходящиеся тенденции и сглаживать противоречие групп и клик (в интересах "демократии" и "человечности", т.-е. господствующего класса). Там привыкли говорить вслух обо всем, кроме самого главного. Эта фальшивая, лицемерная, низкопробная мораль прямо или косвенно пропитывает во Франции большинство официальных рабочих вождей. Влиянием этой морали проникнут и Марсо Пивер. Ему кажется, что вслух назвать неприятный факт значит сделать неприличие. Мы же считаем преступлением замалчивать факты, которые имеют значение для классовой борьбы пролетариата. В этом основная разница нашей морали.
Можете вы, Герен, ответить рабочим ясно и открыто: что именно связывает Пивера с масонством? Я скажу вам: то самое, что отталкивает его от Четвертого Интернационала, т.-е. сентиментальная мелко-буржуазная половинчатость, зависимость от официального общественного мнения. Если кто-нибудь заявляет мне, что он -- материалист, а в то же время по воскресеньям посещает мессу, то я говорю, что его материализм фальшив. Пусть он бранится, что я нетерпим, бестактен, что я покушаюсь на его "личность" и пр. Это меня не трогает. Сочетать революционный социализм с франк-масонством также немыслимо, как сочетать материализм с католицизмом. Революционер не может политически жить на два дома: в одном -- с буржуазией (для души), в другом -- с рабочими (для текущей политики). Двойственность несовместима с пролетарской революцией. Лишая внутренней стойкости, двойственность порождает чувствительность, обидчивость, умственную робость. Долой двойственность, Герен!
Сектантство
Когда Марсо Пивер пишет о нашем "сектантстве" (мы не отрицаем наличия сектантских тенденций в наших рядах, и мы боремся с ними) и о нашей изолированности от масс, то он показывает опять-таки свое непонимание нынешней эпохи и своей собственной роли в ней. Да, мы пока еще изолированы от масс. Кем или чем? Организациями реформизма, сталинизма, патриотизма, пацифизма и всякого рода переходными центристскими группировками, в которых выражается, -- иногда в чрезвычайно преломленной и сложной форме, -- рефлекс самообороны издыхающего капитализма. Марсо Пивер, мешая определенной группе рабочих додумать свои мысли до конца и тем изолируя этих рабочих от марксизма, укоряет нас в том, что мы изолированы от масс. Одним из изоляторов является центризм, активным элементом в этом изоляторе является Пивер. Наша задача и состоит в том, чтоб устранить эти "изоляторы": одних убедить и завоевать для дела революции, других -- разоблачить и похоронить. Пивер же просто пугается факта изоляции революционеров для того, чтобы держаться близко к пацифистам, путаникам и франк-масонам, откладывать на будущее серьезные вопросы, ссылаться на неправильный "темп" и дурной "тон", -- словом препятствовать слиянию рабочего движения с революционным марксизмом.
Марсо Пивер не ценит наших кадров потому, что он не понял сути тех вопросов, которые стоят ныне в порядке дня. Ему кажется, что мы занимаемся расщеплением волоса на четыре части. Он глубоко ошибается. Как хирург должен различать каждую ткань, каждый нерв, чтобы правильно провести ланцетом, так и революционный политик должен тщательно и детально продумать все вопросы и сделать из них последние выводы. Марсо Пивер видит сектантство не там, где нужно.
Замечательно, что все действительные сектанты, вроде Снефлита, Верекена и пр., тяготеют к Лондонскому бюро, П.О.У.М.'у, Марсо Пиверу. Разгадка проста: сектант есть оппортунист, который боится собственного оппортунизма. С другой стороны, размах колебаний центриста идет от сектантства к оппортунизму. Отсюда их взаимное тяготение. Сектант не может иметь за собой масс. Центрист может стать во главе их лишь на короткий момент перехода. Только революционный марксист способен проложить себе дорогу к массам.
Четвертый Интернационал
Вы повторяете старые фразы насчет того, что раньше нужно "убедить массы" в необходимости IV Интернационала, а потом уже надо провозглашать его. Это противопоставление совершенно не реально, не серьезно, не заключает в себе никакого содержания. Те революционеры, которые стоят за определенную программу и за определенное знамя, смыкаются в международном масштабе для борьбы за массы. Это мы и сделали. На опыты движения мы будем воспитывать массы. Вы же хотите "предварительно" воспитать их. Каким путем? Через союз с империалистским лакеем Мэкстоном или с центристским попом Фенер-Броквеем или с франк-масонскими друзьями? Вы серьезно думаете, что эта публика будет воспитывать массы для IV Интернационала? Я могу только горько посмеяться. Небезизвестный Яков Вальхер, вульгарный социал-демократ, долго наставлял Марсо Пивера насчет того, что для IV Интернационала -- "не время", а теперь собирается переселиться во Второй Интернационал, где ему и место. Ссылки оппортунистов на массу, которая якобы не созрела, являются обычно только прикрытием собственной незрелости оппортунистов и центристов. Вся масса никогда не созреет при капитализме. Разные слои массы созревают в разные моменты. Борьба за "созревание" массы начинается с меньшинства, с "секты", с авангарда. Другого пути в истории нет и быть не может.
Не имея пока ни доктрины, ни революционной традиции, ни ясной программы, ни массы, вы не побоялись провозгласить новую партию. На каком основании? Очевидно, вы верите, что ваши идеи дают вам право на завоевание массы, не так ли? Почему же вы отказываетесь применять тот же критерий к Интернационалу? Только потому что вы не умеете подняться до интернациональной точки зрения. Национальная партия (хотя бы в виде инициативной организации) для вас -- жизненная необходимость, а интернациональная партия -- нечто вроде роскоши: с ней можно подождать. Это плохо, Герен, очень плохо!
За честное объединение
Марсо Пивер предлагает вместо объединения организаций -- "единый фронт". Это звучит торжественно, но содержания в этом мало. "Единый фронт" имеет смысл, когда дело идет о массовых организациях. Но ведь этого нет. При раздельном существовании организаций эпизодические соглашения в тех или других случаях, конечно, неизбежны. Но нас интересуют, ведь, не отдельные случаи, а вся политика. Центральная задача -- работа внутри профессиональных союзов, проникновение в коммунистическую и в социалистическую партии. Эта задача не решается "единым фронтом", т.-е. дипломатической игрой двух слабых организаций. Нужна концентрация сил на определенной программе, чтобы объединенными силами проникнуть в массы. Иначе будут утеряны все "темпы". Времени остается очень, очень мало.
В отличие от Пивера, вы лично считаете, что объединение возможно и необходимо, но, прибавляете вы, при условии, чтоб это было лойяльное, честное объединение. Что вы понимаете под этим? Отказ от критики? Взаимное отпущение грехов? Наша французская секция приходит с определенной программой и с определенными методами борьбы за свои взгляды. Она готова вместе с вами бороться за эти взгляды; она готова бороться в ваших рядах за свои идеи, -- теми методами, которые обеспечивает всякая здоровая пролетарская организация. Это мы и считаем честным единством.
Что понимает под честным единством Пивер? "Не тронь моего франк-масонства, это мое личное дело". "Не тронь моей дружбы с Мэкстоном или с Фенер-Броквеем". Позвольте: масонство есть организация классового врага; Мэкстон -- пацифистский лакей империализма. Как можно против них не бороться? Как можно не разъяснять членам партии, что политическая дружба с этими господами означает раскрытие ворот для измены? Между тем наша критика Мэкстона кажется Пиверу не лойяльной, или "второстепенной". К чему лишние огорчения? Надо жить и жить давать другим. По вопросу о политической лойяльности у нас оказываются разные, чтобы не сказать противоположные, критерии с Марсо Пивером. Это надо признать открыто.
Когда я писал Пиверу, я не делал себе больших иллюзий, но не отказывался и от надежды на сближение с ним. Ответ Пивера показал мне, что в его лице мы имеем дело с органическим центристом, который под влиянием революционных событий будет скорее передвигаться вправо, чем влево. Я был бы рад ошибиться. Но на данном этапе я не могу позволить себе оптимистического суждения.
Какой же вывод? спросите вы. Я не отождествляю Пивера с вашей молодой организацией. Объединение с ней мне кажется возможным. Техника объединения меня не занимает: это дело товарищей, которые работают на месте. Я стою за честное объединение, в том смысле, как сказано выше: ясно и открыто поставить перед всеми членами обеих организаций все вопросы революционной политики. Никто не имеет права клясться своей искренностью и жаловаться на придирчивость противника. Дело идет о судьбе пролетариата. Полагаться можно не на добрые чувства отдельных лиц, а на продуманную до конца политику партии. Если бы дело дошло до объединения, как я хочу надеяться, и если бы объединение открылось серьезной дискуссией, я просил бы рассматривать мое письмо, как вклад из-далека в эту дискуссию.
С искренним приветом.
Л. Троцкий
10 марта 1939 г.
P. S. -- Должен здесь, хотя бы вскользь, упомянуть, что самое имя вашей партии производит, с марксистской точки зрения, странное впечатление. Партия не может быть рабочей и крестьянской. Крестьянство есть, в социологическом смысле, мелкая буржуазия. Партия пролетариата и мелкой буржуазии есть мелко-буржуазная партия. Революционная социалистическая партия может быть только пролетарской. Она принимает в свой состав крестьян и вообще выходцев из других классов лишь постольку, поскольку они переходят на точку зрения пролетариата. В революционном правительстве мы можем, конечно, заключить блок с крестьянской организацией и создать рабоче-крестьянское правительство (при условии обеспеченного руководства за пролетариатом). Но партия не есть блок, партия не может быть рабочей и крестьянской. Название партии есть знамя. Ошибка в названии всегда чревата опасностями. В полном разрыве с марксизмом, Сталин проповедывал несколько лет тому назад "рабоче-крестьянские партии для стран Востока". Левая оппозиция жестоко восстала против этого оппортунизма. Мы не видим и теперь никакого основания нарушать классовую точку зрения, ни для стран Востока, ни для стран Запада.
Л. Т.
Не ошибка ли?
В редакцию поступило письмо группы палестинских товарищей, которое мы приводим полностью, вместе с ответом на него редакции.
(К позиции IV Интернационала в вопросе о борьбе против войны и фашизма)
В проекте программы действия Секретариата IV Интернационала мы читаем: "Успех революционной партии в ближайший период будет зависеть, прежде всего, от ее политики в вопросе о войне". Это обязывает! Позиция революционной партии в этом вопросе должна отличаться столь полной ясностью и определенностью, которые исключили бы заранее всякую возможность путаницы и растерянности в момент, когда придется применить эту политику на деле и перевести ее на язык конкретных лозунгов. И потому особенно опасна идейная растерянность в таком вопросе для IV Интернационала, который отличался до сих пор последовательным марксистским классовым анализом и блестящей способностью прогноза, в чем заключаются его сила и великие надежды. Дни Годесберга-Мюнхена послужили последним подтверждением правильности теоретической оценки, данной IV Интернационалом, как фашизму, в качестве авангарда мирового империализма, так и изжившей себя буржуазной демократии, способной дать только реакционный исход современному социальному кризису, так и, наконец, и в отношении обанкротившихся II и III Интернационалов, в качестве придатков буржуазной демократии с нею стоящих и с нею падающих, представляющих своей политикой "Народного фронта" лишь подпору для власти империализма.
Естественно, что партиям обоих Интернационалов нечего было сказать в эти чреватые последствиями дни. И не нашлось в их языке боевых революционных лозунгов для рабочего класса. Но каковы должны были быть лозунги IV Интернационала в этой конкретной ситуации? Отличался ли он в эти дни ясностью своей установки и верными, меткими лозунгами, как всегда? Не обнаружилось ли в свете этих событий, что слишком схематичной была установка в вопросе о войне?
Общая схема -- пораженчество во всех империалистических странах. Смысл этого термина не просто борьба против национального единения, за классовую оппозицию правительству, гражданская война за его свержение, но борьба за все это путем определенного центрального лозунга: поражение и мир. Дефитизм, по определению Ленина, и как он понят всеми, это значит желать поражения и помогать ему. Годится ли этот лозунг для любой империалистической страны при всякой войне?
Представим себе такое основное деление: с одной стороны, Германия, Италия, Япония, а с другой -- Чехословакия, Советский Союз, Испания, Китай, Франция, Англия, Северо-Американские Соединенные Штаты. Правда, такая комбинация менее всего вероятна, но она не исключена, а потому и к ней должен быть готов рабочий класс. Каковы различия между последней мировой войной и предположенной нами здесь?
1) Предыдущая война была целиком империалистской. Ни в одной стране нельзя было приписать ей иного характера. Удельный вес сербского вопроса был слишком ничтожен. Ни в одной стране невозможно было быть за победу над внешним врагом. Предполагаемая же нами война не является всесторонне империалистской. Разница между Сербией и Советским Союзом слишком очевидна.
2) Если даже предположить, что международное реакционное значение тогдашней монархии и современного фашизма равнозначущи для мирового пролетариата, то при тогдашнем составе враждующих лагерей не было никаких особых оснований, например, у французских рабочих, добиваться свержения именно гогенцоллернской монархии (это не значит, что если бы Германия и Россия шли тогда вместе против республиканской Франции, то не было бы места для дефитизма к этой последней).
3) Однако, огромно различие между исторической ролью монархии в эпоху развитого капитализма и ролью фашизма:
а) Монархия, в качестве продукта переходного периода между феодализмом и капитализмом, обанкротилась уже в тот период и не угрожала превратиться в мировое монархистское движение и подчинить себе всю социальную жизнь, между тем как фашистская реакция является продуктом монополистского капитализма и банкротства парламентаризма и буржуазной демократии, угрожая, следовательно, экспансией в мировом масштабе, разгромом рабочего класса и погружением человечества в варварство. В отличие от монархии, фашизм сменит буржуазную демократию, если пролетариат, освободившись от выродившегося и предательского руководства, не опрокинет его. Отсюда необходимость мобилизации всего рабочего класса для борьбы против мирового фашизма, как центральная задача эпохи.
б) В отличие от монархии, нет возможности свергнуть фашизм на капиталистической основе и в союзе с либеральной буржуазией. И действительно, буржуазная демократия доказала в последние годы, что она хотя и заинтересована в истреблении внутреннего фашизма, но все же меньше стремится к борьбе с внешним фашизмом. И если она ввяжется в войну с капиталом фашистских стран, то, со своей стороны, сделает все от нее зависящее для предотвращения падения фашистского режима. Отсюда не только необходимость, но и возможность углубить антифашизм масс, сделать его последовательным, т.-е. антикапиталистическим, связать недоверие к демократическим правительствам и недовольство классовым миром с политикой пролетарской революции не на основе пораженчества, а через лозунги окончательной победы над внутренним и внешним фашизмом.
4) В период первой мировой войны во всех странах существовало революционное движение и объективная возможность пораженческой политики. Фашизм внес коренное изменение. Он до такой степени душит рабочий класс, что вряд ли может быть соблюдено третье условие Ленина для дефитистской политики
В своей статье: "О поражении своего правительства в империалистской войне" ("Против течения", стр. 111) Ленин писал: "Кто серьезно хотел бы опровергнуть "лозунг" поражения своего правительства в империалистской войне, тот должен был бы доказать одну из трех вещей: или 1) что война 1914-1915 г.г. не реакционна; или 2) что революция в связи с ней невозможна; или 3) что невозможно соответствие и содействие друг другу революционных движений во всех воюющих странах". Слово "всех" подчеркнуто Лениным.
и не исключено, что может встать вопрос о революционной интервенции.Из всего этого следует, что общее в пролетарской политике, как в фашистских, так и в демократических странах, -- борьба против собственного правительства и подготовка пролетарской революции (и в этом главная разница между нами и сталинцами в данном вопросе), но в первых путем поражения и содействия ему, а во вторых через лозунги обеспечения победы над фашизмом и против всякого соглашения с ним, лозунги, которые могут и должны быть связаны с прочими революционными лозунгами внутренней классовой политики.
Таким образом, мы видим, что установление голого факта, что данная страна есть страна империалистская, еще недостаточно для проведения необходимой революционной политики во всякой войне именно средствами и лозунгами пораженчества. Если бы во Франции существовал революционный пролетарский фронт, он боролся бы против политики "невмешательства" правительства "Народного фронта", он не допустил бы "во имя мира" отдачи Испании во владение Франко, он возбудил бы у французских рабочих чувство, что это пассивное отношение к победе фашизма в Испании равносильно отдаче части французского пролетариата на милость и гнев фашизма, он сорвал бы маску с лица правительства требованиями активной антифашистской борьбы, т.-е. требованиями вмешательства в Испании, вступления в войну с фашизмом, нападения на него и на этой основе развернул бы революционную борьбу против правительства. И если бы под революционным давлением масс, правительство оказалось бы вынужденным, пусть лицемерно и частично, вмешаться и таким образом ввязаться в войну с Италией и Германией, этим не была бы снята задача свержения правительства, а лишь утверждена необходимость поддержки его в борьбе с внешним фашизмом и восстанием кагуляров. Нет, бить кагуляров и внешний фашизм и одновременно бороться за создание революционного рабочего правительства, которое единственно может гарантировать и против повторения фашистских восстаний в тылу и быть ответственным за судьбу войны, пресекая попытки соглашений с фашизмом и предательства буржуазного правительства, а также содействовать развертыванию революции на другой стороне фронта. Лозунги пораженчества и мира в данной ситуации и в данной империалистской стране не открывают перспектив; они оказываются бесплодными. Тот факт, что боевая оппозиция против правительства демократической страны, пребывающей в состоянии войны с фашистской страной, может привести к военному поражению первой, не обязывает вести дефитистскую политику и желать поражения, как условия революции или же, наоборот, отказаться от революции, как условия победы "демократии" над фашизмом. Нет, он лишь обязывает вести комбинированную политику борьбы против фашистского врага и подготовки пролетарской революции. Такая политика безусловно связана с неизбежным риском. Но учитывая неизбежную победу реакции в собственной стране при условии примиренческого отношения к своей буржуазии, пролетарский авангард принимает этот риск и смело аттакует буржуазное "демократическое" правительство, борясь одновременно беззаветно и против фашистского врага.
Тезисы "IV Интернационал и война" (т. 45) говорят: "Непримиримая пролетарская оппозиция против империалистского союзника СССР должна была бы развиваться на почве, с одной стороны, классовой внутренней политики, с другой -- империалистских целей данного правительства, вероломного характера его "союза", его спекуляции на буржуазный переворот в СССР и пр.". Программа переходных требований добавляет: "Если правительства находятся во временном и, по существу дела, ненадежном союзе, то пролетариат империалистской страны продолжает оставаться в классовой оппозиции к своему правительству и оказывает поддержку его не-империалистскому "союзнику" своими методамии".
Мы подписываемся обеими руками под всем вышесказанным. Но весь вопрос в том, как раскрыть вероломный характер и ненадежность этого империалистского союзника. Возможно ли это иначе, как через требование выдержанной борьбы против врага союзного рабочего государства? А если правительство изменяет этому союзу и договаривается с врагом за счет рабочего или антиимпериалистского государства, и именно потому, что враг этот -- фашистское государство, и для осуществления этого эксплоатирует ненависть масс к войне и их стремление к миру, то и тогда уместны ли лозунги мира? Разве во время переговоров Англии и Франции с Германией о выдаче богемско-немецких и чехословацких рабочих на расправу фашистам, переговоров могущих дать только укрепление Гитлера в Германии и мирового фашизма вообще и нанести страшный удар обороноспособности Советского Союза, -- разве не должен был в эти дни рабочий класс Франции и Англии сделать все, чтобы расстроить эти империалистские контр-революционные планы и не допустить такого мира? "Долой уступки Гитлеру", "Долой буржуазию и ее правительство, готовящее мнимый мир фашистского рабства" и т. п. -- вот лозунги, которые должны были быть начертаны на знамени революционного авангарда!
Тенденция империализма в данную эпоху, -- кануна всеобщей войны, -- сгладить противоречия за счет не-империалистских стран и Советского Союза, избегнуть войны, могущей в теперешних условиях свалить фашизм. Не подлежит сомнению, что французский и английский империализмы не задумались бы прибегнуть к военной силе, если бы демократические Германия и Италия попытались изменить карту мира. Есть разница между колебаниями, происходящими из страха перед предполагаемыми революциями, могущими произойти в результате войны, и оцепенением, охватывающим правящий класс при мысли нанести собственными руками удар фашизму. Нельзя воевать, не желая победы. Но победа над Германией и Италией пока (завтра это может быть иначе) равносильна падению фашизма. А существование последнего -- жизненная необходимость для "демократического" империализма, для удобства владычества капитала над миром. Только благодаря фашизму в Германии, французскому ростовщическому капитализму удалось заполучить такое прекрасное средство, как "Народный фронт" для нейтрализации напора революционных масс и накинуть на себя вновь тогу "прогрессивности", несмотря на то, что уже давно полностью (дело Ставиского и пр.), доказал, широким массам, свою окончательную гнилость и, в большей мере чем всякий другой национальный капитализм, символизировал всю импотентность и вырождение мирового капитализма, банкротство и реакционность буржуазной демократии. Благодаря существованию фашизма, официальное рабочее движение получает новый стимул к поддержке "демократического" угнетения колоний и зависимых стран, что исключает возможность взаимного понимания и единения между национально-революционными движениями угнетенных стран и рабочим классом в метрополиях. Всякое серьезное потрясение мирового фашизма потрясает ныне основы владычества капитала.
Отсюда стремление избежать "идеологической" войны, как Чемберлен называет войну коалиции Германия-Италия-Япония -- Англия-Франция-СССР. Поэтому мы и являемся свидетелями кажущегося необъяснимым явления, что в эпоху кризисов, в период крайнего обострения империалистских противоречий и прогрессирующего нарушения прямых интересов целого ряда империалистских стран, -- разворачивается процесс нового передела мира, "мирным" путем, пока и тут и там пылающие пожары не соединятся в один всепоглощающий костер. Все это не что иное, как подготовка войны в таких условиях, в которых мировой империализм сомкнется с фашизмом на основе предварительного разгрома рабочего класса или в таких условиях, когда на основе происходящего теперь передела мира и рождающихся отсюда новых противоречий станет возможной "не-идеологическая" война, в которой не будет места для победы над фашизмом. И только этой тенденции служит теперешний "мир". Итак, "мирно", без всякой помехи, как со стороны Советского Союза, так и со стороны рабочего движения, "демократия" уступает фашизму государства и сферы влияния и выдает ему тем самым новые и новые отряды международного рабочего класса.
Должен ли был и мог ли, при таких условиях, чехословацкий рабочий класс бороться против своего правительства и его капитулянтской политики лозунгами мира и дефетизма только потому, что Чехословакия страна империалистская? Ведь, в конце концов, перед ним стоял вопрос не о государственной независимости, а о закабалении германским и чешским фашизмом. Ведь было ясно, что именно он падет первой жертвой фашизма в результате этого империалистского фашистского мира.
Еще 23 сентября тов. Троцкий, устанавливая "страшный удар по международному положению СССР"; говорит: "Если до сих пор Чехословакия рассматривалась, как мост для СССР в Европу, то теперь она становится мостом для Гитлера на Украину". Каковы же должны были быть при этой угрозе политика революционного авангарда в Советском Союзе и требования международного пролетариата к СССР? Обратимся к тем источникам, которыми мы пользуемся в последние годы. В своей статье "Гитлер и Красная армия" от 21 марта 1933 года тов. Троцкий писал: "Или может быть, сталинцы усвоили пацифистскую мудрость допустимости лишь "чисто-оборонительной" войны? Пусть-де, Гитлер раньше нападет на нас, тогда мы будем защищатьсяи Кто не предупреждает врага, когда тот еще слаб, кто пассивно дает врагу упрочиться, обеспечить себе тыли союзниками, кто предоставляет врагу полную свободу инициативы -- тот изменник, хотя бы мотивами его измены были не служба империализму, а мелко-буржуазная дряблость и политическая слепота" ("Б. О.", # 34, май 1933 года). Не ясно ли после этих будто сегодня написанных слов, что не "мира", а революционной интервенции со стороны Советского Союза надо было требовать; что в своих империалистских отечествах не затишья перед бурей, которое называют "миром", а борьбы против фашистской агрессии надо было добиваться и на этой основе развернуть классовую борьбу; что борьба на два фронта, против внешнего врага и собственного правительства, примеры которой мы видели в прошлом (Франция после Седана), является при создавшейся ситуации жизненно необходимой в ряде стран; что, другими словами, необходимо было резко отмежеваться от всех и всяческих пацифистов.
На этот раз правительства не звали к войне. Наоборот, они использовали в дни Мюнхена страх перед войной для укрепления фашизма, и тот же страх помогает им теперь нейтрализовать всякую оппозицию против себя. Как могут все те, которые в дни Годесберга-Мюнхена взывали: "все для мира", вести с успехом агитацию против правительства, после того, как последнее сделало все для "мира"? Немудрено, что эта гнилая и опасная капитуляция перед фашизмом вместо того, чтобы скомпрометировать демократические правительства и вызвать активное возмущение масс, еще подняла их престиж в качестве спасителей мира! Мы позволяем себе усумниться в том, что, протрезвившись от мюнхенского мира, массы скажут спасибо всем этим поборникам мира.
С удивлением читали мы в "La Lutte Ouvriere" от 23 сентября оценку положения и вытекающих из него тактических задач, наиболее яркое свое выражение нашедших в следующих словах: "Итак, говорят, это будет победа Гитлера? Неопровержимо, что германский фашизм выиграл бы опорный пункт -- против английского и французского империализма. Но эта борьба непосредственно рабочих не интересует. Рабочие не хотят, чтобы германский фашизм был разбит под командой Гамлена, Сырового и др. Они хотят, чтобы фашистский режим был низвергнут классовой борьбой немецких рабочих, по примеру рабочих других стран. Если данный компромисс даст отсрочку, то рабочий класс должен ее использовать, чтобы развернуть классовую борьбуи". Что не фраза, то ошибка! Выиграл или не выиграл фашизм в каком либо пункте против английского и французского империализмов, но одно несомненно, и именно это имеет колоссальное значение: очень много он выиграл против своего рабочего класса, уменьшая шансы на его революционную борьбу, укрепляя свои позиции против мирового пролетариата и Советского Союза. А это очень "непосредственно" интересует рабочих. Во-истину, из-за деревьев не видят леса! "Рабочие не хотят чтобы германский фашизм был разбит под командой Гамлена, Сырового и др.". Но разве рабочие хотят быть преданными фашизму из-за того, что командование находится в руках Гамленов? А ведь именно это, а не что либо иное, было подготовлено в те дни, когда писались приведенные выше строки. А какой пример для развертывания классовой борьбы немецких рабочих могут дать рабочие стран, переходящих в сферу фашистского влияния, если этот переход совершается "мирно"! Не будем входить здесь в обсуждение вопроса о том, только ли немецкие рабочие нуждаются в примере? Не будем также заниматься страшным ударом, полученным ими в результате последней победы Гитлера. Но может ли и во Франции развиться революционное движение без отчаянного сопротивления политике мирных уступок фашизму? Если есть надежда "использовать данный компромисс, чтобы развернуть классовую борьбу", то только в диалектическом смысле, т.-е. если он воспринят, как несчастье, как поражение пролетариата, если он осуществлен вопреки нашей смелой агитации против него. Но тактика отказа от борьбы против этого компромисса во время его подготовки, способствует этому неблагоприятному для рабочего класса исходу. Что касается отсрочки, стоит напомнить следующее: "Борьба против войны предполагает борьбу против фашизма. Всякого рода революционные программы борьбы с войной ("пораженчество", "превращение империалистской войны в гражданскую" и пр.) превращаются в пустой звук, если пролетарский авангард оказывается неспособным давать победоносный отпор фашизму" ("IV Интернационал и война", т. 61). Это верно также и сейчас в создавшихся международных отношениях. Отсрочка, происходящая не в результате данного фашизму отпора, а вследствие его беспрепятственной победы, будет, поскольку инициатива в руках фашизма (и поскольку отказываются препятствовать ему пока командование в руках Гамленов), несомненно использована им и для дальнейшей экспансии и для внутреннего роста в странах буржуазной демократии. Рабочий же класс, в результате такой отсрочки, не только не увеличивает своих шансов завоевать власть, но наоборот рискует быть застигнутым войной в гораздо более худших условиях.
Легче плыть против течения, когда оно воинственное, шовинистическое, чем сочетать стремление масс к миру с необходимостью борьбы против фашизма, в качестве предпосылки настоящего мира. Это требует борьбы с буржуазией и ее правительствами, готовящими капитуляцию перед фашизмом. По-видимому, на этот раз французские товарищи были захвачены пацифистским течением, которое в этот момент соответствовало политике правительства.
Ни одной секции IV Интернационала не угрожает опасность патриотического уклона. Но, полагаем мы, последние события показали, что возможность уклона в сторону пацифизма не исключена. "Самая революционная и закаленная партия не сможет в такой момент (возникновения войны) устоять полностью" ("IV Интернационал и война", т. 71). Внутренняя опасность приходит теперь с другого конца. Но видеть ее и исправить ошибки, с присущей большевизму смелостью и откровенностью, необходимо.
Группа палестинских б.-л.
Тель-Авив, ноябрь 1938 г.Шаг в сторону социал-патриотизма
(По поводу письма палестинских товарищей)
Наши палестинские друзья делают несомненную и крайне опасную уступку социал-патриотам, хотя их исходная позиция противоположна социал-патриотизму. Отметим лишь наиболее ошибочные, на наш взгляд, пункты документа: "Не ошибка ли?".
Мы считаем, что за четверть столетия, прошедшие с начала последней войны, империализм стал еще более властно господствовать над миром, еще более тяжелую руку накладывать на события во время мира, как и во время войны; наконец, принял еще более реакционный характер, под всеми своими политическими масками. Поэтому, все основные правила "пораженческой" пролетарской политики по отношению к империалистской войне сохраняют ныне всю свою силу. Такова исходная позиция, которая определяет все дальнейшие выводы.
Авторы документа занимают в этом исходном пункте иную позицию. Нынешняя война качественно отличается для них от прошлой войны, притом в двух отношениях. В прошлой войне участвовали будто бы исключительно империалистские страны: роль Сербии -- говорят они -- была слишком незначительна, чтобы наложить свою печать на ход войны (они забывают о колониях и о Китае). В этой войне, пишут они, будет неизбежно участвовать и СССР, величина, неизмеримо более крупная, чем Сербия. После этих строк читатель склонен сделать вывод, что именно факт участия в войне СССР будет определять дальнейшие рассуждения авторов письма. Однако, очень скоро авторы покидают эту идею, вернее, вытесняют ее другой, именно -- мировой угрозой фашизма. Монархическая реакция в прошлой войне, говорят они, не имела агрессивного исторического характера, она являлась скорее пережитком, тогда как фашизм представляет сейчас прямую и непосредственную угрозу всему цивилизованному миру. Борьба против фашизма является, поэтому, задачей международного пролетариата в целом, как в мирное время, так и во время войны. Естественно, если мы сразу подозрительно настораживаемся: такое с'ужение революционной задачи -- подмена империализма одной из его политических масок: фашизмом -- есть явная уступка Коминтерну, явная поблажка социал-патриотам "демократических" стран.
Прежде всего установим, что два новых исторических фактора, требующих будто бы изменения политики во время войны, -- именно СССР и фашизм, -- вовсе не обязательно должны действовать в одном и том же направлении. Совершенно не исключена возможность того, что Сталин и Гитлер, или Сталин и Муссолини окажутся во время войны в одном и том же лагере, или, по крайней мере, что Сталин купит себе временный, непрочный нейтралитет ценою соглашения с фашистскими правительствами или с одним из них. Этот вариант почему-то совершенно выпадает из поля зрения наших авторов. Между тем они справедливо говорят, что наша принципиальная позиция должна вооружить нас на случай любого варианта.
Однако, как уже сказано, вопрос об СССР не играет в сущности роли во всем ходе рассуждений палестинских товарищей. В центре внимания стоит для них фашизм, как непосредственная угроза мировому рабочему классу и угнетенным нациям. Они считают, что "пораженческая" политика в тех странах, которые находятся в войне с фашистскими странами, неприменима. Это рассуждение опять-таки крайне упрощает вопрос, ибо изображает дело так, будто фашистские страны окажутся непременно по одну сторону траншей, а демократические или полудемократические -- по другую. На самом деле такая "удобная" группировка ничем решительно не обеспечена. Италия и Германия могут в будущей войне, как и в прошлой, оказаться в разных лагерях: это совсем не исключено. Как быть в этом случае? Да и самая классификация стран по чисто политическому признаку представляет все больше и больше затруднений: куда отнести Польшу, Румынию и ряд других стран второй и третьей величины?
Основная тенденция авторов документа, видимо, такова: "пораженчество" обязательно в руководящих фашистских странах (Германия, Италия); тогда как от пораженчества надо отказаться в странах, хотя бы и сомнительной демократической добродетели, но находящихся в войне с руководящими фашистскими странами. Так приблизительно можно было бы выразить основную идею документа. Она и в этом виде остается ошибочной и явно сбивающейся на социал-патриотизм.
Напомним, прежде всего, что все пребывающие в эмиграции вожди германской социал-демократии являются на свой лад "пораженцами": Гитлер отнял у них источники влияния и доходов. В этом "демократическом", "антифашистском" пораженчестве нет, однако, ровно ничего прогрессивного. Оно связано не с революционной борьбой, а с надеждой на "освободительную" роль французского или иного милитаризма. Увы, авторы документа, явно против своей воли, делают шаг именно в эту сторону.
Прежде всего они, на наш взгляд, дают слишком расплывчатое и отчасти двусмысленное определение "пораженчества", как какой то особой, самостоятельной системы действий с целью вызвать поражение. Это не так. Пораженчество есть классовая пролетарская политика, которая и во время войны главного врага видит внутри собственной империалистской страны. Наоборот, патриотизм есть та политика, которая главного врага видит вне собственной страны. Идея пораженчества означает на самом деле: вести непримиримую революционную борьбу против собственной буржуазии, как главного врага, не останавливаясь перед тем, что эта борьба может вызвать поражение собственного правительства: при условии революционного движения поражение собственного правительства есть меньшее зло. Ничего другого Ленин не сказал и сказать не хотел. Ни о каком другом "содействии" поражению не может быть и речи. Должны ли мы отказаться от революционного пораженчества по отношению к нефашистским странам? В этом весь вопрос; с ним стоит и падает революционный интернационализм.
Должны ли, например, 360 миллионов индусов отказаться от использования войны в целях своего освобождения? Восстание индусов во время войны может несомненно весьма сильно способствовать поражению Великобритании. И далее: в случае восстания индусов (несмотря на все "тезисы"), -- должны ли их поддержать британские рабочие? Или же, наоборот, они должны умиротворять индусов, усыплять их -- в интересах успешной борьбы британского империализма "против фашизма"? Как быть?
"Победа над Германией или Италией пока (завтра это может быть иначе) равносильна падению фашизма". Прежде всего обращает на себя внимание оговорка: "пока (завтра это может быть иначе)". Авторы не поясняют, что именно они хотят этим сказать. Но они во всяком случае показывают, что -- даже с их собственной точки зрения -- их позиция имеет конъюнктурный, неустойчивый, ненадежный характер: уже "завтра" она может оказаться непригодной. Они достаточно отдают себе отчет в том, что смены и полусмены политических режимов происходят в эпоху загнивающего капитализма достаточно быстро и часто, не меняя социального фундамента, не задерживая капиталистического упадка. На какой же из двух процессов должна опираться наша политика в таком основном вопросе, как война: на смену политических режимов или на социальный фундамент империализма, общий всем этим политическим режимам и неизменно объединяющий их против революционного пролетариата? Отношение к войне есть основной стратегический вопрос, который недопустимо подчинять конъюнктурным тактическим соображениям и догадкам.
Но и с чисто конъюнктурной точки зрения процитированная мысль документа неверна. Победа над армиями Гитлера и Муссолини сама по себе означает лишь военное поражение Германии и Италии, отнюдь не крушение фашизма. Наши авторы признают, что фашизм является неизбежным результатом загнивающего капитализма, поскольку пролетариат не приходит своевременно на смену буржуазной демократии. Каким же образом может оказаться способна ликвидировать фашизм, хотя бы на известный период, военная победа загнивающих демократий над Германией или Италией? Если-бы были основания думать, что новая победа хорошо знакомой нам и слегка постаревшей Антанты (минус Италия) может произвести столь чудесные, т.-е. противные социально-историческим законам результаты, то нужно было бы не только "желать" этой победы, но и оказывать ей всемерное содействие. Тогда правы были бы англо-французские социал-патриоты. На самом деле они сейчас еще менее правы, чем 25 лет тому назад, вернее сказать, они сейчас играют еще неизмеримо более реакционную и гнусную роль.
Если есть шансы (а они есть несомненно), что поражение Германии и Италии может -- при условии революционного движения -- привести к крушению фашизма, то, с другой стороны, есть более близкие и непосредственные шансы того, что победа Франции даст последний толчок прогнившей демократии, особенно если эта победа будет одержана при политической поддержке французского пролетариата. Упрочение французского и британского империализма, победа французской военно-фашистской реакции, упрочение господства Великобритании над Индией и другими колониями, окажет в свою очередь поддержку самой черной реакции в Германии и Италии. В случае победы Франция и Англия сделают все для того, чтоб спасти Гитлера и Муссолини и избежать "хаоса". Пролетарская революция может, конечно, все это поправить. Но нужно помогать этой революции, а не мешать ей. Помогать революции в Германии нельзя иначе, как применяя на деле принципы революционного интернационализма в воюющих с нею странах.
Авторы документа решительно выступают против абстрактного пацифизма, и в этом отношении они, конечно, правы. Но они совершенно не правы, когда думают, что пролетариат может разрешать великие исторические задачи посредством войны, руководимой не им самим, а его смертельным врагом, империалистским правительством. Документ можно понять так, что во время кризиса из-за Чехословакии наши французские или английские товарищи должны были требовать военного вмешательства своей буржуазии, и тем брать на себя ответственность за войну, -- не за войну вообще, и уж, конечно, не за революционную войну, а за данную империалистскую войну. Документ цитирует слова Троцкого о том, что Москва должна была бы взять на себя инициативу разгрома Гитлера еще в 1933 году, прежде чем он вырос в грозную опасность ("Б. О.", 21 марта 1933 года). Но эти слова означали: так поступило бы настоящее революционное правительство рабочего государства. Но можно ли то же самое требование предъявить к правительству империалистского государства?
Разумеется, мы не берем на себя никакой ответственности за тот режим, который они называют режимом мира. Лозунг "все для мира" не есть наш лозунг, и ни одна из наших секций не поднимала его. Но так же мало, как мы берем на себя ответственность за их мир, можем мы взять на себя ответственность за их войну. Чем решительнее, тверже, непримиримее будет наша позиция в этом вопросе, тем лучше нас поймут массы, если не в начале, то в течение войны.
"Мог ли чехословацкий рабочий класс бороться против своего правительства и его капитулянтской политики лозунгами мира и дефетизма"? Очень конкретный вопрос ставится здесь в очень абстрактной форме. Для "пораженчества" не было места потому, что не было войны (и не случайно ее не было). В критические 24 часа всеобщего замешательства и возмущения чехословацкий пролетариат имел полную возможность низвергнуть "капитулянтское" правительство и захватить власть. Для этого ему нужно было только революционное руководство. Разумеется, захватив власть, он оказал бы отчаянное сопротивление Гитлеру и вызвал бы несомненно могущественный отголосок в рабочих массах Франции и других стран. Не будем гадать о том, какой ход приняли бы при этом дальнейшие события. Во всяком случае положение сейчас было бы неизмеримо выгоднее для мирового рабочего класса. Да, мы не пацифисты, мы стоим за революционную войну. Но чешский рабочий класс не имел ни малейшего права передоверить руководство войной "против фашизма" господам капиталистам, которые через несколько дней так благополучно изменили свою окраску и сами стали фашистами и подфашистами. Такого рода перелицовка и перекраска правящих классов будет стоять во время войны в порядке дня во всех "демократиях". Вот почему пролетариат погубил бы себя, еслиб определял основную линию своей политики по формальному и неустойчивому признаку: "за фашизм" и "против фашизма".
В корне ошибочной считаем мы мысль документа о том, что из трех названных Лениным условий для "пораженческой" политики ныне отсутствует будто бы третье, именно "возможность содействия друг другу в революционных движениях во всех воюющих странах". Авторы здесь явно загипнотизированы мнимым всемогуществом тоталитарного режима. На самом деле неподвижность немецких и итальянских рабочих определяется вовсе не всемогуществом фашистской полицейщины, а отсутствием программы, утратой веры в старые программы и старые лозунги, проституированием Второго и Третьего Интернационалов. Только в этой политической атмосфере разочарования и упадка полицейский аппарат может совершать те "чудеса", которые, к сожалению, производят чрезмерное впечатление и на мысль некоторых наших товарищей.
Разумеется, начать борьбу легче в тех странах, где рабочие организации еще не подвергнуты разгрому. Но борьбу надо начать против главного врага, который по-прежнему находится в собственной стране. Неужели же передовые рабочие Франции скажут рабочим Германии: "Так как вы взяты фашизмом в тиски и не можете освободить себя, то мы поможем нашему правительству разбить вашего Гитлера, т.-е. задушить Германию новой версальской петлей, а потоми потом мы будем вместе с вами строить социализм". На это немцы могут ответить: "Позвольте, эту мелодию мы слышали от социал-патриотов уже во время прошлой войны, и отлично знаем, чем она закончилась"и Нет, таким путем мы не поможем немецким рабочим сбросить с себя оцепенение. Надо показать им на деле, что революционная политика состоит в одновременной борьбе против собственных империалистских правительств во всех воюющих странах. "Одновременность" нельзя, конечно, понимать механически. Революционные успехи, где бы они ни прорвались вначале, поднимут дух протеста и восстания во всех странах. Гогенцоллернский милитаризм был окончательно сокрушен Октябрьской революцией. Для Гитлера и Муссолини успех социалистической революции в любой из передовых стран мира неизмеримо страшнее, чем объединенное оружие всех империалистских "демократий".
Тщетна, ложна, смертельно опасна политика, которая пытается возложить на пролетариат неразрешимую задачу: предотвратить все опасности, порождаемые буржуазией и ее политикой войны. "Но ведь фашизм может одержать победу!". "Но ведь СССР угрожает опасность!". "Но ведь вторжение Гитлера будет означать разгром рабочих!". И т. д. без конца. Конечно, опасностей много, очень много. Всех не только невозможно предотвратить, но нельзя и предвидеть. Если пролетариат попытается, за счет ясности и непримиримости своей основной политики, гоняться за каждой эпизодической опасностью в отдельности, он неизбежно окажется банкротом. Во время войны границы будут нарушаться, военные победы и поражения чередоваться, политические режимы меняться. Использовать до конца этот чудовищный хаос рабочие смогут лишь в том случае, если будут заниматься не инспекцией над историческим процессом, а классовой борьбой. Только рост их международного наступления покончит не только с эпизодическими "опасностями", но и с основным их источником: классовым обществом.
Редакция
О классовой борьбе и войне на Дальнем Востоке
Окончание. См. # 73 "Б. О.".
(Резолюция конференции IV Интернационала)
Китайские советы с 1930 по 1937 г.
XVI.
От гибельной оппортунистической политики 1925-1927 г.г., во время нарастающей революционной волны, китайские коммунисты -- в контрреволюционный период Гоминдана -- перешли к прямой противоположности: к авантюризму. После незначительных восстаний, -- опрометчивых и гибельных, закончившихся трагическим поражением кантонского восстания, -- которые отрезали их от их собственного базиса, т.-е. от рабочего класса, коммунисты перенесли свою активность внутрь страны, в деревню. Покинув на произвол судьбы разбитый рабочий класс в городах, они возглавили крестьянские армии, организовавшиеся во время революционного прилива в результате аграрных бунтов, и поставили себе задачей создание "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства", т.-е. именно той переходной демократической стадии, которая исторически исключена для Китая, как и для всех колониальных стран.
Хотя крестьянская война и велась под боевым лозунгом войны Советов, лозунгом отвергнутым коммунистами на гребне революционной волны, но санкционированным потом политикой "третьего периода", она не нашла отклика в рабочих массах. Согнутые в бараний рог военной диктатурой Чанг-Кай-Ши и жестоким экономическим кризисом, в конец дезорганизованные коммунистической тактикой "красных профсоюзов", доведенные до полной пассивности отказом коммунистов от программы борьбы за демократические лозунги, столь необходимые в новой контрреволюционной стадии, рабочие ушли от политической жизни. Не встречая сопротивления со стороны пролетариата, Чанг-Кай-Ши в конце 1934 года окончательно раздавил изолированные крестьянские советы, несмотря на героическую защиту крестьянской Красной армии.
XVII.
Японское нашествие на Манчжурию в 1931 году застало правительство Гоминдана в состоянии истребительной войны против восставших крестьян и усиливающейся реакционной диктатуры над рабочими. Провозгласив политику "несопротивления" японскому империализму, Чанг-Кай-Ши поставил себе целью окончательное подавление повстанческого крестьянского движения, нашедшее свое выражение в утверждении личной власти Чанга над его противниками в провинциях. Оборотной стороной медали политики "несопротивления" был решительный рост анти-японского движения в стране. Выявив вновь органическую общность интересов империалистов и национальной буржуазии, политика "несопротивления" Гоминдана облегчила японское вторжение в Китай. Империалисты со своей стороны, оказались более чем великодушны в своей поддержке Гоминдана в деле подавления крестьян и сохранения рабочего движения в состоянии прострации.
XVIII.
Продолжая политику подавления масс и отступая шаг за шагом перед японскими интервентами, Гоминдан сблизился с английскими и американскими империалистами; он надеялся, что эти государства, опасаясь за свои собственные интересы в Китае, будут вынуждены остановить наступательное движение Японии. Существовала также надежда на то, что Китай, вследствие все более обостряющихся отношений между Японией и Советским Союзом, добьется передышки.
Но опустошения, вызванные мировым экономическим кризисом, совпавшим с колониальной экспансией Японии, в соединении с их собственной военной слабостью, заставили Англию и Америку придерживаться выжидательной политики на Д. Востоке, продолжая поощрять Гоминдан -- поскольку у него хватит на это смелости -- к сопротивлению Японии. Сталинская бюрократия, стоящая в данный момент за политику статус кво, была готова на какие угодно уступки Японии, чтобы обеспечить возможность дальнейшего строительства "социализма" внутри Советского Союза. Рост внутренних осложнений и пассивность главных ее соперников толкали Японию на все более решительные кампании в 1937 году, в целях завоевания Северного Китая и наступления на бассейн Янг-Це. Гоминдан стоял перед альтернативой: уступить Японии и уйти или сопротивляться, заручившись материальной поддержкой заграницы. В отличие от первых японских экспедиций, последняя кампания до основания потрясла Гоминдан и поразила буржуазию в самое сердце, показав совершенно определенно, что дальнейшее продолжение политики "несопротивления" невозможно.
Гоминдан решился на чисто-оборонительную военную кампанию против Японии, не являющейся и в отдаленной степени подлинной борьбой против империализма в целом и борьбой за национальную независимость Китая. Решение Гоминдана к сопротивлению было обусловлено иными факторами. С помощью финансовой поддержки Англии и Америки и благоприятной экономической конъюнктуры, а также ободренный своими победами над китайскими Советами, режим Гоминдана окреп, вырос и стал более уверенным в себе. Кроме того, политика "несопротивления", в соединении с ростом анти-японских настроений во всей стране, все более успешно использовывалась против Чанг-Кай-Ши его противниками в китайских провинциях.
Завоевательная война Японии и империалисты
XIX.
Последняя фаза колониальной экспансии Японии совпала с окончательным вырождением Коммунистического Интернационала. Из инструмента революционной классовой борьбы коммунистические партии превратились в инструмент сталинской дипломатии. В поисках союзников против возрастающей опасности войны среди демократических капиталистических государств, сталинская бюрократия предписала своим партиям отказаться от своей революционной программы и поддержать буржуазию своих стран. Так же, как Сталин, в соответствии со своей англо-франко-американской ориентацией, нуждался в буржуазных демократиях Западной Европы, он на Востоке снова искал союза с буржуазным Гоминданом, на сей раз против империалистической Японии. Осколки китайской компартии -- то, что осталось после жестокой расправы Чанг-Кай-Ши с крестьянскими Советами, -- открыто отказались от последних остатков своей революционной политики, чтобы, вместе с палачом китайской революции, вступить в "анти-японский народный фронт". Китайские сталинцы окончательно ликвидировали Советский Китай и передали в руки Чанг-Кай-Ши остатки крестьянской Красной армии, открыто отказавшись от аграрной борьбы и от защиты классовых интересов рабочих. Переняв мелко-буржуазные доктрины Сун-Ят-Сена, они выступили в роли жандармов частной собственности буржуазии и, идя по стопам сталинской практики во всем мире, -- стали врагами революции.
XX.
Повелительным долгом международного пролетариата и, прежде всего, его революционного авангарда является поддержка борьбы Китая против Японии. Преступление сталинцев не в том, что они оказали поддержку и приняли участие в борьбе Китая, даже тогда когда он уже находился в руках Гоминдана, а в том, что они отказались от политики классовой борьбы и от защиты интересов эксплоатируемых масс, политически капитулировали перед Гоминданом, отказались от самостоятельной мобилизации масс против японских интервентов и от революционной критики ведения войны Гоминданом, укрепили диктатуру Чанг-Кай-Ши и поддерживали и распространяли иллюзии будто Гоминдан и национальная буржуазия могут с успехом вести войну и довести ее до победного конца.
Своими предательскими действиями они вводят в заблуждение, запутывают и дезориентируют китайские массы и мешают революционной мобилизации. В других странах сталинцы, неспособные заставить рабочих солидаризироваться с делом защиты Китая, обращаются с безрезультатными призывами о защите Китая от Японии к империалистическим, "демократическим", "пацифистским" правительствам. Они строят призывы не на каком-нибудь революционном фундаменте -- его там нет, -- а на собственных заботах империалистов об охране их пиратских интересов в Китае и на Дальнем Востоке. Они побуждают рабочих поддерживать собственные империалистические правительства в политике "коллективной безопасности" против Японии, являющейся в действительности ничем иным, как политикой одной разбойничьей империалистической клики против другой. Таким образом, сталинцы, приложившие свою руку к политическому банкротству II Интернационала, выступают в роли социал-патриотических предателей рабочего класса и порабощенных масс вообще -- не только в "демократических" странах Западной Европы, но и на Востоке.
XXI.
Английский империализм, с его огромными хозяйственными интересами и инвестированными в Китае 10 миллиардами долларов, все больше обеспокоен успехами Японии. И все же удар, грозящий его интересам в Китае, отражает лишь одну сторону беспокойства английского империализма за свою империю перед лицом начинающейся борьбы за новое распределение мира, в которой нападение на Китай со стороны Японии, являющееся продолжением завоевания Абиссинии Италией и германо-итальянской интервенции в Испании, представляет собой лишь первый акт.
Придерживаясь временно стратегии, ставящей себе целью задержать неизбежную развязку, Англия, в отчаянии, старается создать собственный военный аппарат для защиты своих разбросанных владений. Не имея возможности в данный момент вызвать военное столкновение с Японией -- в частности из-за осложнений в Средиземном море -- Англия стремится блокировать Японию, чинит ей всевозможные препятствия, оказывая, между прочим, все более широкую материальную поддержку Гоминдану и ведя в то же время, совместно с Соединенными Штатами, дипломатическую акцию, чтобы запугать японских империалистов призраком англо-американского блока.
Англия считает, что Япония будет взята измором в результате длительной, истощающей войны с Китаем. Она расчитывает также на возможность конфликта между Японией и Советским Союзом, который таким образом отразит японскую опасность, грозящую британским интересам на Дальнем Востоке. Та же надежда одушевляет английских империалистов, когда они определяют итало-германо-японский блок, как нечто целое, являющееся в данный момент главной угрозой мировым интересам Англии. В ожидании этого конфликта, опасаясь того, что восстания миллионов колониальных рабов могут создать угрозу в тылу во время будущей войны, английский империализм подкупает национальную буржуазию своих колоний (конституция в Индии, англо-египетский договор), чтоб заручиться их поддержкой. У "доминионов" (Канада, Южная Африка, Австралия и Новая Зеландия), занятых развитием своей собственной экономики, появились свои особые интересы, отличающиеся от интересов британской империи, взятой в целом, и находящиеся в противоречии с ними. Эти интересы представляют центробежную силу даже внутри самой английской империи. В частности, Австралия и Новая Зеландия, находящиеся ближе всего к дальневосточному очагу, требуют для себя права держаться в стороне от борьбы английской империи против Японии, если такого рода решение вопроса представится для них выгодным.
Таково же положение Канады в отношении Соединенных Штатов. Англия пытается затормозить эти влияния, стараясь объединить империю с помощью таких методов, как торговые привилегии (договор в Оттаве) и периодические империальные конференции, имеющие целью укрепление связи доминионов с метрополией. В конфликте, происходящем сейчас на Дальнем Востоке, английский империализм лишь постольку беспокоится за судьбы Китая, поскольку от этой судьбы зависят интересы английского империализма.
XXII.
Американский империализм, интересы которого в Китае менее значительны, чем интересы Англии, встревожен перспективой японского владычества в Тихом океане. Следующие один за другим, с короткими промежутками, кризисы американского хозяйства, являются предостережением, что непременным условием существования и развития американского капитализма будет его преобладание не только в Тихом океане, но и во всем мире.
Речь Рузвельта в Чикаго в октябре 1937 года, направленная против агрессоров, дает ключ к пониманию будущей политики американского империализма. Не имея возможности в данный момент провоцировать Японию, вашингтонское правительство лавирует, подвизаясь на окольных дипломатических путях, вроде брюссельской конференции. Такого рода попытки, в которых Соединенные Штаты якобы совершенно незаинтересованы, весьма полезны для пробуждения пацифистских иллюзий и, тем самым, для подготовки американских рабочих к борьбе за интересы американского империализма в будущих войнах.
В то же время вашингтонское правительство, предоставляя фиктивную независимость Филиппинам, чтоб привлечь буржуазию этой страны на свою сторону, создает могущественные армию, флот и авиацию и, с помощью пан-американского союза, консолидирует свое господство на американском материке, провоцируя всех своих соперников к войне за мировое могущество. Считая войну с Японией неизбежной, американские империалисты надеются, что им удастся быть втянутыми в войну по возможности позже; они надеются, что Англия также будет вовлечена в войну против Японии, и что обе эти страны выйдут из этой борьбы истощенными.
Одно время американские империалисты ставили ставку на то, что советско-японская война уничтожит их соперника в Тихом океане; но внутренний кризис, свирепствующий в СССР и выявляющий полнейшую непрочность сталинского режима, отдалил эту перспективу. В попытках замаскировать свой воинственный план, американские империалисты пользуются неограниченной поддержкой своих сталинцев, провозглашающих, по примеру их китайских собратьев, "пацифистскую" роль американского империализма, апеллирующих к вашингтонскому правительству для спасения Китая от Японии и предлагающих свои услуги в качестве вербовочных агентов для войны.
XXIII.
Франция, со своей обширной империей колониальных рабов, заинтересована в сохранении статус кво в Европе, Африке и на Дальнем Востоке. Французские интересы в Китае, хотя и менее обширные, совпадают с английскими. Интересы эти, сконцентрированные в Индо-Китае, не входят в орбиту непосредственных японских притязаний. Поэтому Франция, следуя примеру Англии, ведет одновременно политику дипломатического соглашения с Японией и оказывает эфемерную материальную помощь Китаю. Эта политика находит свое дополнение в самой зверской эксплоатации и самом жестоком порабощении масс Индо-Китая (как и во всех прочих колониях французского империализма) и в свирепых преследованиях революционеров этих стран.
Сталинцы и "социалисты" из II Интернационала несут, как участники или защитники империалистического французского правительства "Народного фронта" -- в настоящее время скончавшегося, -- большую долю ответственности за все зверские преступления, совершенные французским империализмом в колониях.
XXIV.
Экономические интересы европейских фашистских государств в Китае, в противоположность Англии, Соединенным Штатам и Франции, весьма ограниченны. Их дипломатическое вмешательство в японо-китайскую борьбу направлено преимущественно к использованию империалистических антагонизмов на Дальнем Востоке для осуществления своих планов в Европе. Гитлер кроме того маневрирует, чтоб вернуть Германии бывшие колонии, отошедшие сейчас к Японии. Но не желая противодействовать Японии, которая ему необходима в качестве союзницы против СССР, Гитлер временно обуздывает свои колониальные домогательства. Фашистская Италия, со своей стороны, старается втянуть Японию в свою игру против Англии для поддержки итальянских притязаний в Средиземном море. Германия и Италия вместе стараются вовлечь Японию в свою игру против Англии и Франции; это маневр с их стороны, имеющий в виду распределение сил в будущей войне. С другой стороны, Япония заигрывает с осью Рим-Берлин, чтоб шантажировать Англию и Францию и создать на Западе фронт против Советского Союза.
Роль СССР
XXV.
Советский Союз, как рабочее государство, не имеет никаких интересов или империалистических вожделений в Китае. Наоборот, в интересах Советского Союза помочь раздавить империализм во всех его колониальных и полуколониальных крепостях, оказывая более широкую помощь угнетенным народам в их борьбе против империализма. Когда в 1927 году сталинский оппортунизм привел великую китайскую революцию к гибели Советский Союз был уничтожен, как могучий оплот, не только как оплот против империалистической Японии, но и против всего мирового империализма.
В дальнейшем, когда Япония завоевала Манчжурию, Сталин не нашел ничего лучшего, как отдать Японии Восточно-Китайскую железную дорогу, единственную стратегическую линию Советского Союза на Дальнем Востоке, и стать на путь постоянного отступления перед японскими империалистами. В Германии сталинская политика также облегчила торжество Гитлера и увеличила опасность войны на западной границе СССР. В Советском Союзе система бюрократического абсолютизма вызвала глубокий кризис, поколебавший основу рабочего государства, парализовала внешнюю политику СССР и лишила ее всякой независимости. Боясь столкновения с фашизмом в Европе и желая избегнуть этого, Сталин отказался от независимости и революционной политики компартий, получив взамен пакты с буржуазными "демократическими" государствами.
Противопоставляя Китай Японии, -- не для освобождения Китая от империализма, а исключительно для отсрочки нападения японского империализма на СССР -- Сталин выдал Гоминдану остатки китайской компартии и крестьянской Красной армии. Советская политика в Китае диктуется исключительно консервативными и реакционными интересами советской бюрократии и лишена всякой революционной базы. Заняв место на стороне Гоминдана и империалистических "демократических" государств, Сталин не останавливается перед тем, чтоб сделаться соучастником империализма против нарождающейся китайской революции.
XXVI.
Затяжная война между Китаем и Японией отвечает интересам советской бюрократии, из-за явной угрозы нападения японских империалистов на СССР после того, как они добьются своих целей в Китае, а также перед лицом той опасности, что побежденный Китай может, пусть даже только пассивно, стать союзником Японии и европейских фашистских государств в борьбе против Советского Союза. По этим причинам сталинское правительство, упустив четыре драгоценных месяца, усилило свою материальную помощь Китаю, не по идеологическим соображениям -- поддержать угнетенную страну против империалистического агрессора (такого рода революционными мотивами сталинское правительство давно уже перестало руководствоваться), -- а исключительно по соображениям военной стратегии.
Чтоб заставить Сталина поторопиться с этой помощью, Гоминдан заключил с Москвой пакт о ненападении, после того, как он в течение четырех лет отказывался его подписать. Эта отсрочка означала, что Гоминдан ориентировался на мирное соглашение с Японией. Материальная помощь, оказываемая Советским Союзом Китаю, была предоставлена главным образом в распоряжение Гоминдана, а не бывшей Красной армии. Кроме того эта помощь стала оказываться лишь тогда, когда капитулянтские настроения партии китайской буржуазии стали ослаблять кампанию обороны против Японии. Именно это отсутствие всяких революционных принципов советской политики лишило эту помощь ее действенного значения в борьбе Китая. Количественно эта помощь была значительно с'ужена вследствие острого кризиса, в который бюрократия ввергла Советский Союз, из-за желания Сталина избежать всяких преждевременных военных осложнений с Японией и сталинской зависимости во всех областях внешней политики от англо-французского империализма.
Защита Китая против Японии
XXVII.
Вынужденный, против своей воли, к сопротивлению Японии, Гоминдан ограничился только кампанией военной защиты, оказавшейся совершенно недостаточной и приведшей к напрасным человеческим жертвам. Гоминдан, отказавшись с самого начала этой борьбы отменить империалистические привилегии Японии в Китае, оставил открытыми двери для переговоров с врагом. Он оказался вынужденным возвратить частичную свободу массам, но в то же время уничтожил свободу народных организаций, которые он не мог ограничить и подчинить своему контролю.
Революционный авангард китайских масс -- организация IV Интернационала -- вынужден перейти на нелегальное положение. Все политические противники режима Гоминдана, включая героических борцов за китайскую независимость, клеймятся предателями и подвергаются преследованиям. Боясь заполнить пробелы в обороне Китая вооружением самих масс и объединением их для участия в борьбе на более широкой основе, Гоминдан тем самым заявляет о своем действительном намерении сговориться при посредничестве "дружественных держав" с Японией.
Разнузданная спекуляция, взяточничество и измена процветают в правительственных кругах и проникают в армию. Тяжкое бремя войны падает на широкие массы в то время, как капиталы буржуазии остаются нетронутыми. Сталинцы, отказавшись от своей политической независимости и революционной программы, хранят позорное молчание по поводу всех преступлений Гоминдана и правящего класса. Они становятся, таким образом, соучастниками преступлений и предательства, подготовляемого Гоминданом. Арестовывая китайских революционеров, сталинцы, как и в Испании и в Советском Союзе, находятся на поводу у реакции.
XXVIII.
Японо-китайская война показала, что отсталая, полуколониальная страна, со слабой промышленностью, не располагающая тяжелым вооружением, не может долго держаться в исключительно оборонительной войне против значительно более могущественного противника. Технические недостатки обороны Китая могут быть только компенсированы широкой политической кампанией, которая, в соединении с военными операциями, вовлечет в борьбу миллионные массы, разобьет силу завоевателей, вызовет революцию во вражеской стране и побудит мировой рабочий класс проявить международную солидарность.
Но массы не могут быть вовлечены в борьбу без революционной программы соответствующей их наиболее насущным потребностям. Силы агрессора могут быть сломлены только революционной агитацией. Только революционный пример может вызвать революцию во вражеской стране. Призывы к солидарности международного пролетариата могут быть основаны только на революционной базе. Борьба в таком направлении не может вестись буржуазным правительством эксплоататоров, которое больше боится масс и революции, чем империалистов. Вот почему, несмотря на героические жертвы китайских солдат, война в Китае под руководством Гоминдана показала в своей первой стадии полное банкротство и жалкое бессилие.
XXIX.
Собственные независимые революционные организации оказались не в состоянии вовлечь китайские массы в военную борьбу. Наоборот, они были вынуждены играть роль более или менее пассивного зрителя и жертвы происходящих событий. Рабочие, раздавленные многолетней военной диктатурой Гоминдана и экономическим кризисом, начинают возвращаться к активности на базе нового поворота конъюнктуры 1935-1936 г.г.
Война, повлекшая за собой разрушение почти всей сконцентрированной в Шанхае промышленности и военную оккупацию Японией всех индустриальных центров Северного Китая, задержала процесс экономического обновления и оживления рабочего движения. К этому следует еще прибавить предательство китайской компартии, явившееся плодом долголетнего оппортунизма и авантюризма, которое еще больше увеличило замешательство и дезорганизацию масс. Чтоб китайские массы могли стать на революционный путь, нужен новый поворот событий, который даст возможность организоваться новой революционной партии на базе, выработанной большевиками-ленинцами IV Интернационала.
За японскую революцию
XXX.
Японские империалисты отдают себе отчет в невозможности завоевания Китая, несмотря на банкротство режима Гоминдана и задержку в организации самостоятельного участия масс в войне. В начале эры мирового капитализма Англия могла, основываясь на могущественной хозяйственной базе внутри страны, создать империю, состоящую из миллионов колониальных рабов. Сегодня британские империалисты стоят перед распадом своей империи. В эпоху упадка капитализма, имея слабую экономическую базу, Япония исторически неспособна завершить ту колониальную миссию, о которой мечтают ее правящие классы.
За внушительным фасадом японского империализма кроется органическая слабость, которая еще осложнилась завоеванием Манчжурии. Рессурсы японского капитализма оказались недостаточными для создания колониальной империи. Экономическое положение страны напряжено до крайности вследствие новых военных кампаний. Японский капитализм держится только благодаря самой интенсивной эксплоатации японского пролетариата, а крестьяне, составляющие подавляющую часть населения Японии, стоят перед угрозой полного обнищания. Бремя, возложенное войной на рабочих и крестьян, стало совершенно непосильным. Свыше 30 миллионов китайцев Манчжурии ждут подходящего момента, чтоб освободиться от японского ига. 21 миллион корейцев и 5 миллионов жителей Формозы ведут борьбу за освобождение из под власти Японии. Все эти факторы являются ахиллесовой пятой японского империализма и обрекают его на разложение.
Военные победы, которые японская армия может одержать в Китае, имеют только эпизодическое значение. Первые серьезные неудачи, неизбежные в случае затяжки войны, дадут толчок к политическому и социальному взрыву в Японии и на территории Манчжуко, Кореи и Формозы. Вне зависимости от непосредственного исхода борьбы с Китаем, японский империализм обречен. Военная машина японских империалистов еще никогда не была направлена на борьбу против власти правящих классов. Ослабленный пирровой победой в Китае, японский империализм в будущей мировой войне обречен на поражение, которое неизбежно, если только пролетарская революция еще до этого не положит ему конец. В конечном счете дело революции на Дальнем Востоке будет прогрессировать в той мере, в какой массам в Китае и Японии, а также и в японских колониях, удастся помешать правящему классу переложить на них все бремя нынешних военных кампаний.
XXXI.
Даже если военные победы японцев и приведут к падению режима Гоминдана, это еще не будет означать конца китайского сопротивления Японии, а только завершение определенной фазы борьбы. Новая фаза прояпонской политики преемников Гоминдана, в соединении с беспримерным порабощением японских империалистов, неминуемо вызовет -- даже если это и произойдет с некоторым опозданием -- жестокую и беспощадную гражданскую войну, которая, будучи направлена одновременно против японских империалистов и буржуазного правительства Китая, обязательно должна принять характер социальной революции. Убедившись на собственном опыте в банкротстве и бессилии Гоминдана, отечественной буржуазии и их сталинских союзников, китайские массы начнут больше рассчитывать на свои собственные организации и на свое собственное оружие. Они будут рассматривать большевиков-ленинцев, как своих руководителей и объединятся под революционным знаменем IV Интернационала.
Возрождение революционного движения в Китае будет способствовать возрождению освободительного движения Манчжурии, Кореи и Формозы. Социальное напряжение вызовет революционную ситуацию в Японии. Взаимная связь этого развития создаст объективные предпосылки для национальной и пролетарской революции в Китае и пролетарской революции в Японии. Задачей революционеров является подготовка к этим событиям. В частности, в Китае большевики-ленинцы должны смело принять участие в анти-японской борьбе и в то же время выдвигать лозунги, соответствующие требованиям борьбы, и защищать интересы масс на каждом новом этапе. Благодаря этому они завоюют доверие масс и окажутся способными мобилизовать их вокруг собственных независимых организаций для революционной борьбы.
XXXII.
Вышенамеченные перспективы требуют от рабочих всех стран и, в частности, от их революционного авангарда, оказания всеми возможными способами помощи Китаю в его борьбе с Японией. Поражение японского империализма не только откроет дорогу к революции в Китае и Японии, но вызовет новую волну восстаний во всех колониях империалистических государств. Кроме того, это поражение устранит опасность, грозящую Советскому Союзу и даст толчок советскому пролетариату к освобождению от контрреволюционного режима Сталина. Революционная поддержка борьбы Китая не означает, однако, что революционеры должны покрывать обанкротившийся режим Гоминдана и китайской буржуазии. Эта поддержка не означает также, что нужно обращаться к "демократическим" империалистическим правительствам с просьбой о вмешательстве в борьбу против Японии и спасении Китая, ни что нужно поддерживать эти правительства, если они выступят против Японии. Такой политики придерживаются сталинские предатели.
Империалисты Запада выступят против Японии только для того, чтобы охранить свои пиратские интересы на Дальнем Востоке. Если бы японский империализм оказался побежденным в Китае его империалистическими соперниками, а не революционными массами, это означало бы порабощение Китая англо-американским капиталом. Национальное освобождение Китая и освобождение китайских масс от всякой эксплоатации, могут быть достигнуты только силами китайских масс, в союзе с пролетариатом и порабощенными массами всего мира.
Международная революционная кампания помощи Китаю должна быть проведена под знаком репрессивных мер рабочих против Японии и найти свое полное выражение в обострении классовой борьбы, в пролетарской революции.
Еще о "кризисе марксизма"
Когда в доброе старое время говорили о кризисе марксизма, то имели в виду совершенно определенные положения Маркса, которые будто бы не выдержали испытания фактов, именно: теорию обострения классовой борьбы, так называемую "теорию обнищания" и так называемую "теорию крушения" капитализма. На эти три центральных пункта обращались удары буржуазной и реформистской критики. Сейчас споры на эту тему просто невозможны. Кто возьмется доказывать, что социальные противоречия не обостряются, а смягчаются? В Соединенных Штатах министр внутренних дел Икес и другие высокие сановники вынуждены в своих речах открыто говорить о том, что "60 семейств" держат в своих руках контроль над хозяйством страны; с другой стороны, число безработных колеблется между 10 миллионами в годы "благополучия" и 20 миллионами в годы кризиса. Те строки "Капитала", где Маркс говорит о поляризации капиталистического общества, росте богатства на одном полюсе и нищеты -- на другом, строки, которые обличались, как "демагогия", сейчас оказываются просто фотографией действительности.
Старая либерально-демократическая концепция постепенного и всеобщего подъема благосостояния, культуры, мира и свободы потерпела окончательное и непоправимое крушение. Вслед за нею обанкротилась социал-реформистская концепция, которая представляла по сути своей лишь приспособление идей либерализма к условиям существования рабочего класса. Все эти теории и методы корнями уходят в эпоху индустриального капитализма, свободы торговли и конкуренции, т.-е. в то безвозвратное прошлое, когда капитализм был еще относительно прогрессивным строем. Ныне капитализм реакционен. Его нельзя лечить. Его надо повалить.
Вряд ли остались тупицы, которые серьезно верят (Блюмы не верят, а лгут), что чудовищное обострение социальных противоречий может быть преодолено при помощи парламентского законодательства. Во всех, решительно во всех элементах своего анализа, как и своего "катастрофического" прогноза, Маркс оказался прав. В чем же состоит "кризис" марксизма? Нынешние критики не дают себе труда хотя бы членораздельно формулировать самый вопрос.
В историю будет записано, что капитализм, прежде чем издохнуть, сделал гигантское усилие самосохранения, которое заполнило собою длительный исторический период. Буржуазия не хочет умирать. Весь унаследованный ею от прошлого заряд она превратила в бешеную конвульсию реакции. Именно в этот период мы живем.
Сила не только побеждает, она на свой манер "убеждает". Натиск реакции не только физически крушит партии, но и морально разлагает людей. У многих господ радикалов душа уходит в пятки. Свой испуг перед реакцией они переводят на язык беспредметного и всеобщего критицизма. "Что то должно было быть ложно в старых теориях и методах". "Маркс ошибался"и "Ленин не предусмотрел"и Иные идут еще дальше. "Революционный метод обанкротился". "Октябрьская революция привела к злейшей диктатуре бюрократии". Но и Великая французская революция закончилась реставрацией монархии. Мир вообще плохо устроен: молодость приводит к старости, рождение к смерти, "все возникающее достойно гибели".
Эти господа удивительно легко забывают, что человек пролагает себе путь от полуобезьяньего состояния к гармоническому обществу без путеводителя, что задача трудна, что шагу или двум вперед соответствуют полшага, шаг, а иногда и два шага назад, что путь усеян величайшими препятствиями, и что никто не выдумал и не мог выдумать такого секрета, который обеспечил бы непрерывный подъем на историческом эскалаторе. Печально, что господа резонеры не были призваны на совет, когда строился человек и определялись условия его развития. Но это дело, вообще говоря, непоправимои
иХорошо, вся предшествующая революционная история, да пожалуй, и вся история вообще, была просто цепью ошибок. Но как быть с сегодняшней действительностью? Как быть с грандиозной армией хронических безработных, с разорением фермеров, с общим понижением хозяйственного уровня, с надвигающейся войной? Скептические мудрецы обещают когда-нибудь в будущем перенумеровать все те апельсинные корки, на которых споткнулись великие революционные движения прошлого. Но может быть эти господа скажут нам, что делать дальше, сегодня, сейчас?
Тщетно стали бы мы ждать ответа. Перепуганные резонеры сами разоружают себя пред лицом реакции, отказываясь от научного социального мышления, сдавая не только материальные, но и моральные позиции и лишая себя какого бы то ни было права на революционный реванш в будущем. Между тем условия, которые подготовили нынешнюю волну реакции, крайне неустойчивы, противоречивы, недолговечны и подготовляют новое наступательное движение пролетариата. Руководство им будет по праву принадлежать тем, кого резонеры называют догматиками и сектантами. Ибо "догматики" и "сектанты" не согласны отбрасывать научный метод, пока никто -- решительно никто -- не предложил ничего лучшего взамен.
Т.
"Учитесь работать по-сталински!"
(Отражения сверху вниз)
Сейчас все граждане СССР, как полагается, изучают сталинскую "Историю ВКП", эту единственную в своем роде кодификацию лжи и подлогов. Среди изучающих рассеяны, конечно, тысячи мыслящих представителей молодежи, которые умеют обращаться с фактами и проверять историю по документам. Многие из них спрашивают несомненно тех из официальных руководителей, которых меньше опасаются: "почему же показания этой "Истории" опровергаются на каждом шагу газетами и журналами соответственного периода?". Инструктор, положив палец на губы, многозначительно отвечает: "учитесь работать по-сталински". Это значит: "учитесь целесообразно лгать или, по крайней мере, закрывать один глаз на тоталитарную ложь".
Поразительное, в своем роде, впечатление производят разоблачения Вышинского и других властителей насчет незаконных преследований, фальшивых следствий, вынужденных признаний и пр. Советская пресса, особенно "Правда", почти целомудренная дщерь самого Сталина, негодует: слыханное ли дело, чтобы в нашем отечестве секретари, следователи, прокуроры и судьи, руководствуясь низменными личными соображениями, преследовали честных граждан, возводя на них ложные обвинения или вымогая от них ложные показания. И все это на пути от социализма к коммунизму! Непостижимо!
"Будем работать по-сталински", повторяет почти целомудренная "Правда", а за нею и вся остальная печать изо дня в день. "Вот именно, вот именно!", подхватывают местные сатрапы и сатрапики, и, идя по стопам Сталина, ликвидируют всякого, кто смеет критиковать их, кто становится им поперек дороги или просто глядит на них укоризненным взором честного человека. Приемы кремлевской клики становятся неизбежно приемами местных клик. "Приходится и нам работать по-сталински", говорят, в свое оправдание, мелкие плуты, которые испытывают те же затруднения, что и высокий патрон.
Здесь то и вступает в свои права Вышинский. "Вы не смеете посягать на прерогативу Сталина, -- разъясняет он в суровейшем циркуляре: право политических подлогов есть его монопольное право, как вождя и отца народов". Циркуляр очень красноречив, но вряд ли очень действителен. Бонапартистский режим, пожалуй, самый бонапартистский из всех бонапартистских режимов истории, нуждается в многочисленной иерархии мошенников и подложных дел мастеров. В судебном деле, в военном, в исторической "науке", в статистике, во всех областях, которые прямо или косвенно соприкасаются с интересами правящей олигархии, -- а какая из них не соприкасается -- нужен свой собственный Ягода, свой Ежов, свой Вышинский, свой Берия и целый ударный отряд в их распоряжении. Разумеется, в науке, в технике, в хозяйстве, в армии, даже в бюрократическом аппарате, везде есть честные и преданные делу люди. Но они то и опасны. Против них то и необходим подбор особых ловкачей, орден сто процентных сталинцев, иерархия социальных отщепенцев и отбросов. Эти люди натасканы на ложь, на подлог, на обман. Никакой идеи, которая возвышалась бы над их личными интересами у них нет. Можно ли ждать и требовать от людей, которым подлог служит узаконенной техникой служебной работы, чтоб они не применили подлога для своих личных целей? Это было бы противно всем законам естества!
Здесь то и открывается маленькая "неувязка" бонапартистской системы. Управление государством они централизовали, а подлог тем временем децентрализовался. Между тем децентрализация подлога несет в себе величайшие опасности. Маленький захолустный секретарь или прокурор показывают своим образом действий, что они полностью проникли в государственные секреты Сталина и знают, как фабрикуются "враги народа" и как исторгаются признания. Демократизация подлога означает здесь прямое разоблачение Сталина. "Ах, вот как это делается", догадывается, наконец, самый недогадливый обыватель.
Великолепен, что и говорить, Вышинский-Кречинский, когда он выступает, как носитель государственной морали. Кому же, как не ему? Но безнадежны все же его усилия. Бонапартизм есть насквозь личный режим. Все чиновники стремятся стричься под Сталина и "работать, как Сталин". Оттого подлог стал всепроникающим элементом официальной жизни. Своим собственным подлогом Сталин в конце концов и подавится.
Альфа.
Умерла Крупская
Крупская была не только женой Ленина -- не случайно, разумеется, -- она была сверх того лично выдающимся человеком: по своей преданности делу, по своей энергии, по чистоте своей натуры. Она была несомненно умным человеком. Но нет ничего удивительного, если рядом с Лениным ее политический ум не получил самостоятельного развития. Она слишком часто убеждалась в его правоте и привыкла доверять своему великому спутнику и руководителю. После смерти Ленина жизнь Крупской сложилась в высшей степени трагически: она как бы расплачивалась за выпавшее ей на долю счастье. Болезнь и смерть Ленина -- опять-таки не случайно -- совпали с переломом революции, с началом термидора. Крупская растерялась. Ее революционное чутье боролось с духом дисциплины. Она пробовала сопротивляться сталинской клике и попала в 1926 году ненадолго в ряды оппозиции. Испугавшись раскола, она отшатнулась. Потеряв веру в себя, заметалась, а правящая клика делала все, чтобы нравственно сломить ее. Внешним образом ей оказывались знаки уважения, вернее полупочета. Но внутри аппарата ее систематически компрометировали, чернили, унижали, а в рядах комсомола о ней распространялись самые нелепые и грубые сплетни. Сталин всегда жил под страхом протеста с ее стороны. Она слишком многое знала. Она знала историю партии. Она знала, какое место занимал в этой истории Сталин. Вся новейшая историография, которая отводила Сталину место рядом с Лениным, не могла не казаться ей отвратительной и оскорбительной. Сталин боялся Крупской, как он боялся Горького. Крупская была окружена кольцом ГПУ. Старые друзья исчезали один за другим: кто медлил умирать, того открыто или тайком убивали. Каждый ее шаг проходил под контролем. Ее статьи печатались только после долгих, мучительных и унизительных переговоров между цензурой и автором. Ей навязывали поправки, которые нужны были для возвеличения Сталина или реабилитации ГПУ. Видимо, целый ряд наиболее гнусных вставок такого рода делался против воли Крупской и даже без ее ведома. Что оставалось делать несчастной раздавленной женщине? Абсолютно изолированная, с тяжелым камнем на сердце, неуверенная как поступить, в тисках болезни, она доживала тяжелую жизнь.
У Сталина ослабела, видимо, охота к инсценировке сенсационных процессов, которые успели уже разоблачить его самого пред лицом всего мира, как самую грязную, преступную и отталкивающую фигуру. Не исключен все же какой-либо новый процесс, где новые подсудимые будут рассказывать о том, как кремлевские врачи, под руководством Ягоды и Берия, принимали меры к ускорению смерти Крупскойи Но с врачами или без врачей, а режим, который Сталин создал для нее, несомненно сократил ее жизнь.
Мы далеки от мысли винить Надежду Константиновну в том, что она не нашла в себе решимости открыто порвать с бонапартистской бюрократией. Более самостоятельные политические умы колебались, пробовали играть в прятки с историей и -- погибли. Крупской было в высшей степени свойственно чувство ответственности. Личного мужества у нее было достаточно, но ей не хватило мужества мысли. Мы провожаем ее с глубокой скорбью, как верную подругу Ленина, как безупречного революционера и как одну из самых трагических фигур революционной истории.
Л. Т.
Почтовый ящик
Палестинским товарищам. 10 шил. получены. Спасибо. Просим дать адрес.