Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 85
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 86; 87.
№ 85 12-й год изд. - Март 1941 г. № 85
Содержание
Наталия Седова-Троцкая: Так это было.
Л. Д. Троцкий: Коминтерн и ГПУ.
Л. Яковлев: Политика кнута.
Так это было
День 20-ый августа, вторник, 1940 г., 7 часов утра.
"Знаешь, я сегодня с утра, по крайней мере, совсем хорошо себя чувствую, давно так не было и принял вчера на ночь двойную порцию снотворного и Я заметил, что снотворное хорошо на меня действует". - "Да, я помню, мы еще отмечали это в Норвегии, когда упадок сил ты чувствовал гораздо чаще и Только это не снотворное хорошо действует, а крепкий сон - полный отдых". - "Да, конечно".
Открывая утром или закрывая вечером массивные железные ставни, устроенные нашими друзьями в нашей спальне, после нападения на наше жилище 24-го мая, Лев Давидович иногда говорил: "ну, теперь до нас не доберутся никакие Сикейросы". А просыпаясь, он приветствовал меня и себя: "вот нас с вами этой ночью и не убили, а вы все недовольны". Я защищалась, как могла. Один раз после такого "приветствия", он в раздумьи прибавил: "Да, Наташа, мы получили отсрочку".
Еще в 1928 году, когда нас высылали в Алма-Ату, где нас ожидала полная неизвестность, мы разговаривали как-то ночью в вагоне по дороге в ссылку и Не спалось, слишком было много волнений в последние недели и особенно в последние дни в Москве. Чувствовалась чрезмерная усталость, но нервное напряжение продолжало держаться. Помню, как Л. Д. тогда сказал мне: "это лучше (ссылка) и умирать в Кремлевской постели я не согласен".
В это утро он был далек от всех этих мыслей и Хорошее физическое состояние окрыляло его надеждой поработать "как следует" сегодня.
Быстро сделав обычное обтирание, также быстро одевшись, он бодро вышел во двор кормить своих кроликов. Когда он плохо себя чувствовал, кормление его тяготило, отказаться от него не мог, жалел своих маленьких животных. Сделать это, как хотел, как привык - хорошо - было трудно; кроме того, он был настороже: надо экономить силы для другой работы за письменным столом. Ухаживание за животными, чистка их клеток и пр. давали с одной стороны ему отдых, отвлечение, но с другой и утомляли его физически; это же в свою очередь отражалось на его работоспособности в целом. Он все делал с увлечением, что бы ни делал.
Помню, как в 1933 г. мы покинули Принкипо и отправились во Францию; там мы поселились недалеко от Ройана на берегу Атлантического океана в одинокой вилле, которую приготовили для нас сын и друзья - она называлась "Брызги", бушевавший океан настигал наш сад, а соленые брызги влетали в открытые окна. Мы жили полулегально - окруженные друзьями. Бывало до 20-ти человек и восемь-десять основных. Ввиду нашего положения приглашение посторонней женщины для уборки и кухни было исключено. Вся тяжесть работы лежала на Жанне, жене сына, и Вере Молинье, помогала и я. Посуду мыли молодые товарищи. Л. Д. тоже хотел принимать участие в работе по дому и начал мыть посуду. Но друзья протестовали: "он должен отдыхать после обеда - мы сами справимся". Сын Лев кроме того говорил мне: "Папа моет посуду научным способом, это отнимает у нас много времени". В конце концов Л. Д. пришлось отказаться от этого занятия.
Середины, вялости, полуравнодушия, он не знал. Поэтому его ничто так не утомляло, как безразличные или полу-безразличные разговоры. С каким воодушевлением он собирал кактусы, чтобы приспособить их к нашему саду. Он неистовствовал: начинал работу первый и кончал ее последний: никто из нашей молодежи, окружавшей его на прогулках и работавшей с ним, не мог идти с ним в ногу -- уставали гораздо скорее и отставали один за другим. Он же был неутомим. Часто, глядя на него, я дивилась этому чуду. Откуда он черпает эту энергию, откуда эта физическая мощь? Ни невыносимо горячее солнце, ни горы, ни спуски с тяжелыми, как железо, кактусами, не смущали его -- его гипнотизировал результат работы. В смене характера ее он находил свой отдых. В ней же он находил успокоение от ударов, настигавших его беспощадно. Чем тяжелее удар, тем страстнее он забывался в работе.
По "независящим обстоятельствам" мы делали прогулки, вернее походы на кактусы все реже и реже. Время от времени, пресытившись и уставши от монотонности своей жизни, Л. Д. говорил мне: "надо бы на этой неделе поехать на прогулку на целый день, как ты думаешь? - "Т. е. на "каторжные работы"? - шутила я, - что-ж, поедем, конечно". "Хорошо бы пораньше, не выехать ли нам часов в шесть утра?" - "Что-ж, можно и в шесть - не устал бы ты только черезчур"? - "Нет, это меня освежит, да и обещаю вам соблюдать меру".
Кормление своих кроликов и кур, которых он очень любил наблюдать, Л. Д. производил обычно в 7.15-7.20 до 9 часов утра. Иногда отрывался от своего занятия, чтобы продиктовать в диктофон то или другое распоряжение, ту или другую, пришедшую ему в голову мысль. В этот день он работал во дворе, не отрываясь. После завтрака еще раз подтвердил мне, что сегодня хорошо себя чувствует и хочет начать диктовать статью о военной мобилизации в Соед. Штатах. И действительно приступил к диктовке.
В час дня пришел к нам Ригалт, адвокат наш по делу о нападении 24-го мая. После его визита Л. Д. зашел ко мне, чтобы сообщить, не без сожаления, что придется отложить начатую им статью и опять вернуться к прежней работе в связи с судом по делу о нападении. Они с адвокатом решили, что необходимо отвечать "Эль Популяр", в виду того, что на бывшем у них банкете Л. Д. обвиняли в дифамации. "А я, - сказал он с вызовом - перейду в наступление и буду обвинять их в наглой клевете". - "Жалко, что не сможешь писать по мобилизации". - "Да, ничего не поделаешь, придется отложить на два-три дня. Я уже просил положить мне на стол все имеющиеся у нас материалы. После обеда приступлю к просмотру их. "Чувствую себя хорошо," - еще раз подтвердил он мне.
После непродолжительного послеобеденного отдыха, я видела его за письменным столом, покрытым уже материалами по "Эль Популяр". Самочувствие все продолжало быть хорошим. И мне стало веселей. Последнее время Л. Д. жаловался на общее недомогание, которое время от времени им овладевало. Он знал, что это нечто преходящее, но на этот раз, как будто сомневался в этом больше, чем обычно. А сегодняшний день нам показался началом лучшего периода в его физическом состоянии. И выглядел он хорошо. Время от времени я приоткрывала дверь его комнаты чуть-чуть, чтоб не помешать ему, и наблюдала его в обычной позе, склонившимся над письменным столом с пером в руке. "Еще одно последнее сказанье и летопись окончена моя"и вспомнила я. Так говорил древний монах-летописец Пимен в драме Пушкина "Борис Годунов", записывая злодеяния царя Бориса. Образ жизни Л. Д. был близок к тюремному, отшельническому, с той разницей, что он в своем уединении не только хронологически записывал события, но и вел неукротимо-страстную борьбу со своими идейными врагами.
В этот короткий день, до пяти часов вечера, Л. Д. продиктовал в диктофон несколько разрозненных кусков ткани своей будущей статьи о военной мобилизации в Соед. Штатах и около пяти-десяти небольших страниц по разоблачению "Эль Популяр", т. е. по разоблачению деяний Сталина. Весь день в нем царило духовное и физическое равновесие.
В пять часов, как обычно, мы с ним пили чай. В 5.20, может быть в 5.30 вечера, я вышла на балкон и увидела Л. Д. во дворе подле открытой клетки с кроликами. Он давал им пищу. Там же стоял кто-то посторонний, которого я узнала не сразу, только после того, как он снял шляпу и стал подходить к балкону. Это был "Жасон". "Опять пришел" - подумала я. "Почему он стал приходить так часто?" - спросила я себя. - "У меня ужасная жажда, я хотел бы стакан воды" - сказал он здороваясь со мной. - "Может быть Вы хотите чашку чаю?" - "Нет, нет, я слишком поздно обедал и чувствую пищу здесь". Он указал на горло: "она меня душит"и Цвет лица у него был серо-зеленый. Очень нервный весь общий вид. "Почему Вы в шляпе и с плащом? (плащ висел на левой руке, прижатый к корпусу). Погода такая солнечная". - "Да, но вы знаете, это не надолго, может пойти дождь" и Я хотела возразить ему: "сегодня дождя не будет", - и он всегда хвастал тем, что не носит ни шляпы, ни плаща в самую дурную погоду. Но мне сделалось как-то скучно и и я ничего не ответила. "А как здоровье Сильвии?" Он не понимал меня. Своим предыдущим вопросом о плаще и шляпе, я потрясла его. И он был всецело поглощен своими мыслями. Очень нервен. Как будто отрываясь от глубокого сна он ответил мне: "Сильвия? и Сильвия? и" и, оправившись, небрежно: "как всегда здорова".
И он стал направляться обратно к Л. Д., к кроличьим домикам. На ходу я спросила его: "А статья ваша готова?" - "Да, готова". - "Переписали на машинке?" Он вынул стесненным движением руки, продолжая не отрывать ее от корпуса и прижимая плащ, в котором были зашиты, как потом стало известно, топор и кинжал, показал мне несколько листиков, напечатанных на машинке. "Это хорошо, что не от руки и Лев Давидович не любит неразборчивые рукописи".
Два дня тому назад он был у нас, тоже с плащом и в шляпе. Я его не видела, не была, к сожалению, дома. Но Л. Д. мне рассказал, что "Ж" был у него и несколько удивил его своим поведением. Говорил об этом Л. Д. так, как будто не хотел на этом останавливаться, но в то же время, учитывая какие-то новые обстоятельства, не мог не поделиться со мной своим впечатлением: "Приносил конспект своей статьи, в сущности несколько фраз и путанно. Я дал ему кое-какие указания. Посмотрим". И еще: "он вчера совсем не был похож на француза, уселся вдруг на мой письменный стол и все время был в шляпе". - "Да, странно" и удивилась я. "Он всегда без шляпы". "На этот раз он был в шляпе", ответил мне Л. Д., не задерживаясь и на этом. Говорил на ходу. Но я насторожилась, мне показалось, что в этот раз он увидел в "Ж" нечто иное, но не успел, вернее, не спешил еще сделать вывода. Этот наш беглый разговор произошел накануне преступления.
и В шляпе и с плащом на руке и присел на стол и разве это не была проба? Он сделал это для того, чтобы завтра быть увереннее и точнее в своей позиции.
Кто мог тогда об этом догадаться? Кто бы мог подумать, что день 20-го августа, такой обычный, станет роковым? Ничто не говорило о его зловещности. Солнце светило ярко с утра, как всегда здесь. Цвели цветы, блестела трава, как лакированная и Мы все были заняты, каждый на свой лад и все вместе так или иначе старались облегчить работу Л. Д. Сколько раз в продолжение этого дня он подымался по ступенькам этого самого балкона и проходил в свою, эту самую комнату и садился на тот же самый стул за письменный стол и Это было тогда, так обычно, а теперь своей обычностью страшно и трагично. Никто, никто из нас, ни он сам не догадывались о предстоящей гибели. И в этой недогадке кроется какая-то пропасть. Наоборот, весь этот день был одним из наиболее уравновешенных. Когда Л. Д. вышел в сад в 12 часов дня, и я увидела его там с открытой головой под палящими лучами, я поспешила принести ему его белую кепку, чтобы защитить его голову от беспощадно горячего солнца, защитить от солнца, но он ведь был уже тогда под угрозой ужасной смерти и мы не чувствовали в тот час его обреченности, взрыв отчаяния не разрывал нашего сердца.
Помню, когда наши друзья устраивали сигнализацию в доме, саду и дворике и определяли посты, я как-то обратила внимание Л. Д. на то, что следовало бы установить пост и у его окна, мне в тот момент показалось это так конкретно необходимым, но он сослался на то, что в таком случае надо было бы расширить охрану: довести ее до десяти человек, а это не по средствам ни в отношении затрат, ни в отношении человеческого материала, которым наша организация располагает. Пост у окна в данном случае не мог бы спасти его. Но его отсутствие тревожило меня. Л. Д. был очень тронут подарком, присланным ему друзьями из Лос-Анжелоса после атаки 24-го мая. Это был металлический жилет, нечто вроде древней кольчуги. Рассматривая его, я как-то сказала, хорошо было бы и на голову что-нибудь. Л. Д. настаивал на том, чтоб жилет надевал каждый из товарищей, находящийся на наиболее ответственном посту в данный момент. После неудачи, которую потерпели наши враги в атаке 24-го мая, мы твердо знали, что Сталин на этом не остановится и готовились и Знали также, что ГПУ прибегнет к другой форме нападения. Не исключали удара и "одиночки", подосланного и купленного ГПУ. Но ни кольчуга, ни шлем не могли бы предохранить. Невозможно было эти средства защиты применять изо дня в день, невозможно было превратить свою жизнь только в самозащиту -- она теряла в таком случае всякую ценность.
Когда я с "Ж" подошла к Л. Д., последний сказал мне по русски: "ты знаешь, он ждет к нам Сильвию, они завтра уезжают" и Он хотел мне этим сказать, что следовало бы их пригласить, если не на ужин, то на чай. "Я не знала, что вы уезжаете завтра и ждете Сильвию к нам" и "Да и да и я забыл вам сказать". - "Жаль, что я не знала, я бы могла кое-что передать в Нью-Йорк". - "Я могу завтра заехать к вам к часу дня" и "Нет, нет, благодарю вас, это стеснительно будет и для вас и для меня". И, обращаясь к Л. Д. по русски, я объяснила ему, что предлагала "Ж" чай, но он отказался, жалуясь на нездоровье, на ужасную жажду и просил только стакан воды и Л. Д. посмотрел на него внимательно и с легкой укоризной сказал: "Вы опять нездоровы - плохо выглядите и нехорошо и" Наступило молчание. Л. Д. не хотелось отрываться от кроликов, не хотелось слушать статью. Но, преодолевая себя, он сказал: "Ну, что-же, хотите прочесть вашу статью?" и Закрыл, не торопясь дверцы домиков, снял рабочие перчатки; он берег свои руки, вернее пальцы, так как малейшее поранение их вызывало в нем раздражение - мешало писать. Перо свое, как и пальцы, он содержал всегда в порядке; отряхнул свою синюю блузу и медленно, молча, направился вместе со мной и "Ж" к дому. Я проводила их до двери рабочего кабинета Л. Д., она закрывалась, а я прошла в ближайшую комнату.
Едва истекло 3-4 минуты, я услышала ужасный, потрясающий крик, не отдавая себе отчета, чей это крик, я бросилась на него и Между столовой и балконом, на пороге, у косяка двери, опираясь на него и стоял Лев Давидович и с окровавленными лицом и ярко выделяющейся голубизной глаз без очков и опущенными руками и "Что это? и что это?" и я обняла его и он не сразу мне ответил. Я успела подумать: не упало ли что-нибудь с крыши - там производились ремонтные работы - и почему он оказался здесь? Но он мне сказал спокойно, без возмущения или горечи, или досады: "Жаксон". Л. Д. сказал это так, как будто хотел сказать "совершилось". Мы отошли на несколько шагов и Л. Д. с моей помощью опустился на пол, на дорожку.
- "Наташа, я тебя люблю" и он сказал это так неожиданно, так значительно, почти строго, что я, без сил от внутреннего содрогания, склонилась к нему и "о и о и никого, никого не надо впускать к тебе не обыскавши". И осторожно, подложив подушку под его разбитую голову, держала лед у его раны и снимала ватой кровь с лица его и "Севу
Внук Л. Д. Троцкого.
надо подальше от всего этого" и он говорил с трудом, неясно, но как будто, мне так казалось, не замечая этого. "Знаешь там, - он глазами указал на дверь своей комнаты - я почувствовал и понял, что он хочет сделать и он хотел меня и еще раз и но я ему не дал", - говорил спокойно, тихо, прерывающимся голосом. "Но я ему не дал", в этих словах слышалось удовлетворение. В это же самое время Л. Д. обратился к Джо по английски. Последний стоял на полу на коленях, как и я, с другой стороны, против меня. Я напрягла все свое внимание, чтоб разобрать его слова, но мне это не удавалось. В этот момент я увидела Чарли, бледного, с револьвером в руках, кинувшегося в комнату Л. Д."Что делать с этим? - спросила я Л. Д., - они его убьют". "Нет и убивать нельзя, надо его заставить говорить" все так же с трудом, медленно произнося слова, ответил мне Л. Д. Мы вдруг услышали какое-то жалкое завывание. Я вопросительно посмотрела на Л. Д. Он едва уловимым движением глаз указал на дверь своей комнаты и сказал снисходительно: "это он" и "А доктора еще нет?" - "Он сейчас приедет и за ним на машине поехал Чарли".
Приехал доктор, - осмотрев рану, он сказал взволнованно, что она "не опасна". Л. Д. принял это спокойно, почти равнодушно, как будто другого мнения от врача в таком положении и нельзя ожидать. Но обратившись к Джо по английски и указав на сердце, он сказал: "Я чувствую здесь и что это конец, на этот раз они имели успех". Меня он щадил.
В санитарном автомобиле, в грохоте города, в его суетности и людской сутолоке, в его крикливом вечернем освещении шла карета скорой помощи, маневрируя, обгоняя, с непрерывным завыванием сирен и свистом шеренги полицейских мотоциклетов. С нестерпимой болью в сердце и возрастающей с минуты на минуту тревогой мы везли раненного. Он был в сознании. Одна рука его, левая, лежала вдоль корпуса спокойно, она была парализована, мне об этом сказал д-р Дутром, когда осматривал его дома, в столовой на полу. Другая - правая, он не находил ей места и все время описывал дуги, встречаясь со мной, как бы ища удобного положения для нее. Говорить ему было еще труднее и Я спросила его, наклонившись совсем близко, как он себя чувствует: "теперь лучше и" ответил мне Л. Д. "Теперь лучше" и это вошло в сердце острой надеждой. Оглушительные, невыносимые, грохот, свист и завывание продолжались, но сердце билось надеждой "теперь лучше".
Въехали в подворотню. Машина остановилась. Мы были окружены толпой. Среди нее могли быть враги, - подумала я, - как всегда в таких случаях, - где друзья? - надо, чтоб они окружили носилки и
Вот он на кровати. Молча врачи осмотрели его рану. "Сестра", по указанию, приступила к стрижке волос его и Я стояла у изголовья. Чуть-чуть улыбнувшись, Л. Д. сказал мне: "вот и парикмахер нашелся" и Он все щадил меня и Мы с ним в этот день говорили о необходимости пригласить парикмахера, чтоб подрезать ему волосы, но это не удалось. Теперь он вспомнил об этом.
Л. Д. позвал Джо, который стоял тут же, немного подальше от меня, попросив его записать в блокнот свое прощание с жизнью, как потом я узнала. На мой вопрос, что сказал ему Л. Д., Джо мне ответил: "о французской статистике просил записать". Я очень удивилась, почему о французской статистике теперь и как это странно. Но быть-может он чувствует себя лучше.
Я продолжала стоять у его изголовья, поддерживала лед у раны и прислушивалась к нему. Его начали раздевать; чтоб не беспокоить, резали ножницами его рабочую блузу; "сестра" с доктором приветливо переглянулись, как бы одобряя ее, потом вязанный жилет и потом рубаху. Сняли с руки часы. Остальную одежду стали снимать, не разрезая. - Тогда он сказал мне: "Я не хочу, чтоб они меня раздевали и я хочу, чтоб ты меня раздела". Он сказал это совсем отчетливо, только очень печально и значительно. Это были его последние слова, обращенные ко мне. Окончив, я наклонилась к нему и прижалась к его губам. Он отвечал мне. Еще. И еще отвечал. И еще. Это было наше последнее прощание. Но мы не ведали этого. Больной впал в бессознательное состояние. Операция не вывела его из этого состояния. Не спуская глаз, всю ночь я следила за ним, ждала "пробуждения". Глаза были закрыты, но дыхание, то тяжелое, то ровно-спокойное подавало надежду. Так прошел и наступивший день. К середине его, по определению врачей, наступило улучшение. Но к концу дня внезапно произошла резкая перемена в дыхании больного: оно стало быстрым, быстрым, внушающим смертельную тревогу. Врачи и персонал врачебный окружали постель больного, они видимо были взволнованы. Я спросила, потеряв самообладание, что это означает, но только один из них, более осторожный, ответил мне, что "это пройдет". Другие промолчали. Я поняла ложь утешения и всю безнадежность происходящего. Его приподняли. Голова склонилась на плечо. Руки упали, как после распятия у Тициана на его "Снятии со креста". Терновый венец умирающему заменила повязка. Черты лица его сохранила свою чистоту и гордость. Казалось, вот он выпрямится и сам распорядится собой. Но глубина пораженного мозга была слишком велика. Пробуждения, столь страстно жданного, не совершилось. Не было больше слышно и слов его. Все было кончено. Его больше нет на свете.
Возмездие гнусным убийцам прийдет. Всю свою героическую прекрасную жизнь Лев Давидович верил в освобожденное человечество будущего; его вера в последние годы не ослабла, наоборот, она стала только зрелее, только еще крепче. Будущее человечество, освобожденное от гнета, победит всякого рода насилие. Он научил и меня этому верить.
Наталия Седова-Троцкая.
Койоакан, Мексико.
Лев Седов
16-го февраля исполнилось три года со дня трагической гибели нашего редактора, друга и товарища, Льва Седова. Он умер за восемь дней до дня своего рождения, когда ему должно было исполниться 32 года.
Большая часть его короткой жизни, вернее почти вся его сознательная жизнь была посвящена борьбе против сталинизма и Сталина, опоганившего то, что было самым святым для Льва -- Октябрьскую Революцию. Борьба шла не на жизнь, а на смерть, и Сталин, считавший Льва очень серьезным противником (недаром Лев был одной из центральных фигур во всех московских процессах), пустил в ход сложный аппарат для расправы с ним. Как выяснилось из следствия по делу об убийстве тов. Райсса, группа, организовавшая убийство Райсса, "работала" до этого по слежке за Львом. Гепеуры ходили за ним по пятам, сняли квартиру рядом с его домом, ездили за ним, куда бы он ни уезжал, подготовили ему западню в Мюльгузе, где у него должно было быть свидание с швейцарским адвокатом Л. Д. Троцкого, в Реймсе, где у него было назначено свидание с Райссом и т. д. Из показаний агентов выяснилось, что они в средствах не стеснялись: летали на аэропланах, жили в самых дорогих гостиницах, покупали автомобили и пр. и пр. Сталин, как известно, на такие дела денег не жалеет, и дело было поставлено на очень широкую ногу.
Когда французская полиция, из присланных ей из Швейцарии актов расследования дела об убийстве Райсса, узнала, в каких размерах велась слежка за Седовым, она даже приставила двух полицейских для охраны дома, в котором жил Лев и приставила к нему специального инспектора, который должен был постоянно сопровождать его. Как и следовало ожидать, это была не столько охрана, сколько слежка за Львом. Полиция хотела таким путем установить, с кем он встречается и что делает. К такого рода полицейским уловкам Лев уже давно привык. С одной стороны, он, как деятель левой революционной партии, был всегда на учете у полиции; как же было не воспользоваться случаем и не взять его по настоящему под наблюдение? С другой стороны -- не будут же из-за него портить отношений с "дружественной державой", особенно в момент, когда шло "заигрывание" с СССР. Так, когда гепеуры украли архив Л. Д. Троцкого в Париже и не было никаких сомнений, что архив этот украден по распоряжению Сталина, - следственные власти интересовались не тем, кто украл архив, а тем, с кем встречался Седов, кто принадлежал к кругу его друзей, чем они занимались, когда встречались и т. д. То же произошло и при похищении средь бела дня на улицах Парижа тов. Клемента, секретаря IV Интернационала. И тут не было никаких сомнений, что это дело рук ГПУ. Но следственные власти совершенно не интересовались похитителями Клемента, даже тогда, когда нашли его разрезанный на части труп. Им важно было только установить, с кем встречался Клемент, кто ему помогал в его работе и пр. - и все это отнюдь не в интересах расследования совершенного преступления.
Льва всем этим удивить нельзя было. Он превосходно знал, что имеет против себя и полицию буржуазного государства, в котором он жил, и могущественный гепеуровский аппарат. Он знал, что находится в постоянной опасности, но не считался с этим в своей работе. Как часто его ближайшие друзья упрекали его в том, что он подвергает себя слишком большому риску. Помнится, как один из друзей, попеняв Льву за это, ему сказал: "Пойми, ведь там целый штат людей на жаловании сидит и с утра до ночи только и думает над тем, как бы убить тебя и Льва Давидовича". "Лев Давидович - это другое дело", - говорил всегда Лев, и главной его заботой была охрана Л. Д. Будучи сам "спецом" по части гепеуров (в ГПУ, где его называли "сынком", о нем отзывались с большим "уважением", как о специалисте по раскрытию всех их махинаций), он всегда беспокоился о том, что другие - особенно иностранные товарищи, у которых ведь не могло быть такого опыта - могут не заметить какой-нибудь детали, которая может оказаться роковой. "Только три человека, - говорил Лев, - действительно понимают это дело", и одним из этих трех был он сам. Увы, никого из этих трех не было при Л. Д. в последнее время!
Охрану Л. Д. на Принкипо Лев организовал лично. Он руководил также организацией его охраны во Франции, хотя и не жил постоянно с Л. Д. ни в Ройане, ни в Барбизоне, ни в Гренобле. Сколько волнений было со всем этим связано. Провал в Барбизоне. Дом охранялся днем и ночью журналистами, дежурившими в саду и следившими за каждым движением в доме. Как вывезти Л. Д. незаметно для журналистов? Как увезти его в другое место, чтоб дело не получило огласки? В таких делах Лев был незаменим. Средь бела дня он вывез Л. Д. и Наталию Ивановну на автомобиле и никто из журналистов ничего не заметил. Они еще много дней продолжали дежурить перед домом, в котором для отвода глаз остались жить товарищи. Потом отъезд Л. Д. из Франции в Норвегию. Интернирование Л. Д. в Норвегии по требованию Сталина в связи с процессом Зиновьева-Каменева. Отправка его в Мексику. На сей раз даже Лев не знал, как идет подготовка к отправке. Как волновался он, что на пароходе, среди охраны, назначенной норвежским правительством, может оказаться какой-нибудь сталинец.
Все практические дела всегда лежали на Леве. А дел таких было бесконечное множество - особенно в последние годы его жизни, когда приходилось собирать материал для опровержения пункт за пунктом всех обвинений, возведенных на него и Л. Д. в московских процессах. Надо было найти всех людей, в то или иное время побывавших у Л. Д., снестись с ними, получить от них официально заверенное свидетельское показание, подтверждающее тот или иной факт и т. д. Непосвященному трудно судить о том, как все это было сложно, особенно, если принять во внимание, что находились люди, которые из боязни навлечь на себя немилость Сталина, отказывались подтвердить даже самый факт своего посещения Л. Д.
Все эти дела, кажущиеся мелкими и незначительными, но по существу дела важные и нужные, отнимали столько времени, что работать над тем, что его действительно интересовало - готовить к выпуску Бюллетень, писать статьи и т. д. - Льву приходилось поздно вечером, а то и ночью, после тяжелого рабочего дня. К работе над статьями Лев относился очень серьезно и добросовестно, тщательно подбирая и проверяя материал и подвергая его всестороннему анализу. Знание советской действительности и тонкий анализ были самой сильной стороной его. В "Красной Книге" он дал блестящий анализ процесса против Зиновьева-Каменева; в работе о стахановском движении, написанной им в декабре 1935 г., когда это движение только появилось на сцене, он дал превосходный анализ и предсказал неизбежный провал его; в последней, написанной им за несколько дней до его трагической гибели, статье "Конец Ворошилова", он в феврале 1938 г. предвидел устранение Ворошилова.
Всегда замученный, заваленный делами, постоянно преследуемый, без средств к существованию, Седов не мог дать рабочему движению всего того, на что он был способен. Но имя его войдет в историю революционной левой, как имя честнейшего и преданнейшего борца за дело большевизма.
Письмо в редакцию
Дорогие друзья и товарищи.
Прошу прощения за долгое молчание. Только недавно я прочла ваши телеграммы и письма, в которых вы вместе со мной несете всю тяжесть гибели того, кто вдохновлял нашу жизнь. После смерти нашего сына Льва - Лев Давидович писал: "нам больше нечего терять". Наша смерть нам представлялась вместе. Мы были близки к ней 24-го мая. Мне не удалось спасти его три месяца спустя. Я прохожу еще через одно тягчайшее испытание. Спасибо вам великое за вашу поддержку.
Наталия Троцкая.
Коминтерн и ГПУ
Льва Давидовича больше нет. Топор Сталинского убийцы уничтожил марксистский интеллект нашей эпохи -- наше самое ценное достояние.
Владея всеми огромными ресурсами государства, ГПУ смогло "исправить" неудачу своей попытки 24-го мая. Этой неудаче мы обязаны самым драматическим документом политической литературы современности: в нем человек объясняет нам, почему его должны убить, обнажает нити интриги, все теснее его обволакивающие, разоблачает мотивы убийцы, освещает каждое его движение. "Коминтерн и ГПУ" помечен 17 августом. А 72 часа спустя убийца наносит свой удар.
В Сталинских преследованиях имя Троцкого стало знаменем революционной оппозиции против захватнической олигархии. Пораженный топором ГПУ, Троцкий есть и навсегда останется символом Октябрьской революции, со всеми ее надеждами, которая потом была раздавлена под пятой реакционной бюрократии.
Мы не знаем иного реванша, кроме революционной борьбы пролетариата. Месть - ее осуществит рабочий класс. При первом пробуждении его мощного организма в прах рассеются вся ложь и клевета. Проветрится атмосфера. Сталинизм исчезнет в той лжи, которую он накоплял. Самое имя Сталина заставить побледнеть имена Нерона и Борджия. Имя Троцкого вместе с именами Маркса и Ленина всегда будет жить в большом сердце рабочего класса.
Покушение 24-го мая и компартия Мексики
Политические предпосылки
Настоящий документ преследует судебные, а не политические задачи. Но уголовные действия членов так называемой "коммунистической" партии Мексики вытекают из политических мотивов. Покушение 24-го мая было покушением политического характера. Вот почему невозможно понять механику этого преступления и еще меньше -- побудительные мотивы его участников, если не вскрыть, хотя бы в самых кратких чертах, политическую подпочву покушения.
Общественное мнение сейчас не сомневается более в том, что покушение организовано ГПУ, основным органом господства Сталина. Кремлевская олигархия имеет тоталитарный характер, т. е. подчиняет себе все функции общественной, политической и идеологической жизни страны и подавляет малейшие проявления критики и самостоятельного мнения. Тоталитарный характер политики Кремля вытекает не из личного характера Сталина, а из положения нового правящего слоя пред лицом народа. Октябрьская революция преследовала две, взаимно связанные, задачи: во-первых, социализировать средства производства и повысить, при помощи планового хозяйства, материальный уровень страны; во-вторых, создать на этом фундаменте общество без классовых различий, следовательно, и без профессиональной бюрократии, общество социалистического самоуправления трудящихся. Первая задача в грубых чертах разрешена; преимущества планового хозяйства, несмотря на гибельное влияние бюрократизма, обнаружили себя с бесспорной силой. Иначе обстоит дело с социальным режимом, который не приближается к социализму, а удаляется от него. В силу исторических причин, о которых здесь говорить не место, на фундаменте Октябрьской революции выросла новая привилегированная каста, которая сосредоточивает в своих руках всю власть, пожирает все большую часть национального дохода. Положение этой касты глубоко противоречиво. На словах она выступает от имени коммунизма; на деле она борется за собственную неограниченную власть и грандиозные материальные привилегии. Окруженная недоверием и враждою обманутых масс, новая аристократия не может допустить ни малейшей трещины в своей системе. В интересах самосохранения она вынуждена душить малейшие проблески критики и оппозиции. Отсюда удушающая тирания, всеобщее рабство перед "вождем" и всеобщее лицемерие; отсюда же гигантская роль ГПУ, как инструмента тоталитарного господства.
Абсолютизм Сталина опирается не на традиционную власть "божьей милостью" и не на "священную" и "неприкосновенную" частную собственность, а на идею коммунистического равенства. Это лишает олигархию возможности оправдывать свою диктатуру и свои растущие привилегии какими бы то ни было разумными и убедительными доводами. Она не может также, в свое оправдание, ссылаться на "переходный" характер своего режима, потому что вопрос состоит не в том, почему равенство не осуществлено полностью, а в том, почему неравенство непрерывно растет. Правящая каста вынуждена систематически лгать, гримироваться, носить маску и приписывать своим критикам и противникам мотивы, прямо противоположные тем, которые движут ими. Всякого, кто выступает в защиту трудящихся против олигархии, Кремль немедленно клеймит, как сторонника реставрации капитализма. Эта стандартная ложь неслучайна: она вытекает из объективного положения касты, которая воплощает реакцию, клянясь революцией. Во всех прошлых революциях новый привилегированный класс стремился прикрыть себя от критики слева фальшивой революционной фразеологией. Термидорианцы и бонапартисты Великой Французской Революции травили и судили всех подлинных революционеров (якобинцев), как "роялистов" и агентов реакционного британского правительства Питта. Сталин не выдумал ничего нового. Он лишь довел систему политических подлогов до крайнего выражения. Ложь, клевета, травля, фальшивые обвинения, судебные трагикомедии вытекают с железной необходимостью из положения узурпаторской бюрократии в советском обществе. Без понимания этого нельзя понять ни внутренней политики СССР, ни роли ГПУ на международной арене.
Ленин, в своем "Завещании" (январь 1923 г.), предлагал снять Сталина с поста генерального секретаря партии, ссылаясь на его грубость, нелойяльность и склонность злоупотреблять властью. Двумя годами ранее Ленин предупреждал: "этот повар будет готовить только острые блюда". Никто в партии не любил и не уважал Сталина. Но когда бюрократия остро почувствовала опасность, которая угрожает ей со стороны народа, ей понадобился именно грубый и нелойяльный вождь, готовый злоупотреблять властью в ее интересах. Вот почему повар острых блюд стал вождем тоталитарной бюрократии.
Ненависть московской олигархии ко мне вызывается тем, что я, по ее глубокому убеждению, "предал" ее. В этом обвинении есть свой исторический смысл. Советская бюрократия не сразу и не без колебаний возвела Сталина в вожди. До 1924 г. Сталин не был известен даже в широких кругах партии, не говоря уже о населении, и, как упомянуто, в рядах самой бюрократии не пользовался популярностью. Новый правящий слой надеялся, что я возьму на себя защиту его привилегий. В этом направлении делалось не мало усилий. Только после того, как бюрократия поняла, что я намерен защищать не ее интересы против трудящихся, а, наоборот, интересы трудящихся против новой аристократии, она окончательно повернулась в сторону Сталина, объявив меня "предателем". Эта кличка из уст привилегированной касты есть свидетельство моей верности делу рабочего класса. Не случайно 90% революционеров, строивших большевистскую партию, совершивших Октябрьскую революцию, создавших советское государство и Красную армию и руководивших гражданской войной, оказались в течение последних 12-ти лет истреблены, как "предатели". Наоборот, сталинский аппарат пополнился за этот период людьми, которые в годы революции в подавляющем большинстве находились по другую сторону баррикады.
Аналогичное перерождение претерпел за этот период и Коммунистический Интернационал. В первый период советского режима, когда революция шла от опасности к опасности, когда все силы уходили на гражданскую войну, с ее свитой голода и эпидемий, к Октябрьской революции и Коминтерну примыкали в разных странах наиболее смелые и бескорыстные революционеры. Из этого первого революционного слоя, который делом доказал свою верность Октябрьской революции в трудные годы, не осталось сейчас в Коминтерне буквально ни одного человека. Путем непрерывных исключений, материального давления, прямого подкупа, чисток и расстрелов тоталитарная клика Кремля окончательно превратила Коминтерн в свое покорное орудие. Нынешний руководящий слой Коминтерна, как и отдельных его секций, состоит из людей, примкнувших не к Октябрьской революции, а к победоносной олигархии, источнику высоких политических титулов и материальных благ.
По господствующему своему типу, нынешние "коммунистические" бюрократы являются политическими карьеристами и, тем самым, прямой противоположностью революционерам. Их идеалом является -- достигнуть в своей стране такого положения, какого достигла в СССР кремлевская олигархия. Это не революционные вожди пролетариата, а претенденты на тоталитарное господство. Добиться успеха они мечтают при помощи той же советской бюрократии и ее ГПУ. Они с восторгом и завистью взирают на вторжения Красной армии в Польшу, Финляндию, Балтийские страны, в Бессарабию потому, что такие вторжения немедленно ведут к передаче власти местным сталинским кандидатам на тоталитарное господство.
Не имея самостоятельной физиономии, ни самостоятельных идей, ни самостоятельного влияния, вожди секций Коминтерна слишком хорошо знают, что их положение и их репутация стоят и падают вместе с положением и репутацией Кремля. В материальном смысле они, как будет показано дальше, живут подачками ГПУ. Их борьба за существование сводится, поэтому, к ожесточенной защите Кремля от всякой оппозиции. Они не могут не чувствовать правильности и, потому, опасности критики, исходящей от так называемых троцкистов. Но это только удваивает их ненависть ко мне и моим единомышленникам. Подобно своим кремлевским хозяевам, вожди компартий не могут критиковать действительные идеи Четвертого Интернационала, а вынуждены прибегать к фальсификациям и подлогам, которые эксплоатируются Кремлем в неограниченном количестве. В поведении мексиканских сталинцев нет, таким образом, ничего "национального": они просто переводят на испанский язык политику Сталина и приказы ГПУ.
ГПУ как организатор покушения
Непосвященным может показаться непонятным, почему клика Сталина выслала меня сперва заграницу, а затем пытается заграницей убить меня. Не проще ли было бы подвергнуть меня расстрелу в Москве, как многих других?
Объяснение таково. В 1928 г., когда я был исключен из партии и выслан в Центральную Азию, не только о расстреле, но и об аресте невозможно было еще говорить: поколение, с которым я прошел через Октябрьскую революцию и гражданскую войну, было еще живо. Политбюро чувствовало себя под осадой со всех сторон. Из Центральной Азии я имел возможность поддерживать непрерывную связь с оппозицией, которая росла. В этих условиях Сталин, после колебаний в течение года, решил применить высылку заграницу, как меньшее зло. Его доводы были: изолированный от СССР, лишенный аппарата и материальных средств, Троцкий будет бессилен что-либо предпринять. Сталин рассчитывал, сверх того, что когда ему удастся окончательно очернить меня в глазах страны, он сможет без труда добиться от дружественного турецкого правительства моего возвращения в Москву для расправы. События показали, однако, что можно участвовать в политической жизни, не имея аппарата, ни материальных средств. При помощи молодых друзей я заложил основы Четвертого Интернационала, который медленно, но упорно развивается. Московские процессы 1936-37 г.г. были инсценированы для того, чтобы добиться моей высылки из Норвегии, т. е. фактической передачи в руки ГПУ. Но и это не удалось: я очутился в Мексике. Как мне сообщали, Сталин несколько раз признавал, что моя высылка заграницу была "величайшей ошибкой". Чтоб поправить ошибку, не оставалось ничего другого, кроме террористического акта.
За последние годы ГПУ истребило в СССР многие сотни моих друзей, включая членов моей семьи. Оно убило в Испании моего бывшего секретаря Эрвина Вольфа и ряд моих политических единомышленников, в Париже -- моего сына Льва Седова, за которым профессиональные убийцы Сталина охотились в течение двух лет. В Лозанне ГПУ убило Игнатия Райсса, перешедшего из рядов ГПУ на сторону Четвертого Интернационала. В Париже агенты Сталина убили другого моего бывшего секретаря, Рудольфа Клемента, труп которого был найден в Сене. Этот перечень можно продолжать без конца.
В Мексике была сделана в январе 1938 г. первая попытка покушения неизвестным лицом, которое явилось в мой дом с фальшивыми рекомендациями от одного политического деятеля. Именно после этого эпизода, встревожившего моих друзей, были приняты более серьезные меры охраны: дневное и ночное дежурство, система сигнализации и проч.
Со времени активного и поистине разбойничьего участия ГПУ в испанских событиях я получал не мало писем от своих друзей, главным образом из Нью-Йорка и Парижа, о тех агентах ГПУ, которые направлялись в Мексику из Франции и Соединенных Штатов. Имена и фотографии некоторых из этих господ были мною своевременно переданы мексиканской полиции. Наступление мировой войны еще более обострило положение, в виду моей непримиримой борьбы против внутренней и внешней политики Кремля. Мои заявления и статьи в мировой печати, - по поводу расчленения Польши, нападения на Финляндию, слабости обезглавленной Сталиным Красной армии и пр. - воспроизводились во всех странах мира в десятках миллионов экземпляров. Недовольство внутри СССР растет. Третий Интернационал в начале прошлой войны был несравненно слабее, чем Четвертый Интернационал ныне.
25-го августа 1939 г. перед разрывом франко-германских дипломатических отношений, французский посол Кулондр доносит французскому министру иностранных дел г. Бонне о своем драматическом разговоре с Адольфом Гитлером в 5 ч. 30 м. пополудни:
"Я действительно думаю, - заметил я, - что мы победим, но в то же время я боюсь, что в итоге войны будет только один действительный победитель: Троцкий". Перебив меня, канцлер воскликнул: "Почему же вы дали Польше карт бланш?" (Дипломатические документы, 1938-1939 г.г., стр. 260, документ № 242).
Два авторитетных представителя двух империализмов, демократического и фашистского, в критический момент, предшествовавший войне, пугают друг друга именем революционера, которого агенты ГПУ в течение ряда лет тщетно пытались очернить, как "агента империализма". Можно было привести и другие свидетельства того же типа. Но вряд ли в этом есть надобность. Гитлер и Кулондр являются, во всяком случае, более серьезными политическими экспертами, чем Давид Сикейрос и Ломбардо Толедано.
В качестве бывшего революционера, Сталин понимает, что ход войны должен дать могущественный толчок развитию Четвертого Интернационала, в том числе и в СССР. Вот почему Сталин дал своим агентам приказ: покончить со мной, как можно скорее.
* * *
Общие политические соображения говорят таким образом с несомненностью, что организация покушения 24-го мая могла исходить только от ГПУ. Нет, однако, недостатка и в дополнительных эмпирических доказательствах.
1. За последние недели перед покушением мексиканская пресса была полна слухов о сосредоточении агентов ГПУ в Мексике. Многое в этих сообщениях было ложно. Но ядро слухов было правильно.
2. Обращает на себя внимание исключительно высокая техника покушения. Убийство не удалось вследствие одной из тех случайностей, которые входят неизбежным элементом во всякую войну. Но подготовка и выполнение покушения поражают своей широтой, обдуманностью и тщательностью. Террористы прекрасно знают расположение дома и его внутреннюю жизнь. Они достают полицейское обмундирование, оружие, электрическую пилу, морские лестницы и пр. Они с полным успехом связывают внешнюю полицейскую охрану, парализуют внутреннюю стражу правильной стратегией огня, проникают в помещение жертвы, стреляют безнаказанно в течение трех-пяти минут, бросают зажигательные бомбы и покидают арену нападения без следов. Такое предприятие не под силу частной группе. Здесь видна традиция, школа, большие средства, широкий выбор исполнителей. Это работа ГПУ.
3. В строгом соответствии со всей системой ГПУ, забота о том, чтобы направить следствие на ложный след, включена была уже в самый план покушения. Связывая полицейских, покушавшиеся кричали: "да здравствует Альмазан"! Искусственный крик ночью, перед пятью полицейскими, из которых три спали, преследовал одновременно две цели: отвлечь, хоть на несколько дней или часов, внимание будущего следствия от ГПУ и его агентуры в Мексике и скомпрометировать сторонников одного из кандидатов в президенты. Убить одного противника и набросить тень на другого есть классический прием ГПУ, точнее, его вдохновителя Сталина.
4. Нападавшие имели с собой несколько зажигательных снарядов, два из которых они бросили в комнату внука. Участники покушения преследовали таким образом, не только убийство, но и поджег. Единственной целью их могло быть при этом уничтожение моих архивов. В этом заинтересован только Сталин, так как архивы имеют для меня исключительную ценность в борьбе против московской олигархии. При помощи своих архивов я разоблачил, в частности, московские судебные подлоги. Уже 7-го ноября 1936 г. ГПУ с огромным риском для себя, похитило в Париже часть моих архивов. Оно не забыло о них и в ночь 24-го мая. Зажигательные снаряды представляют собою, таким образом, нечто вроде визитной карточки Сталина.
5. Для преступлений ГПУ крайне характерно разделение труда между тайными убийцами и легальными "друзьями": уже во время подготовки покушения, наряду с подпольной работой конспирации, ведется открытая клеветническая кампания с целью скомпрометировать намеченную жертву. То же разделение труда продолжается и после совершения преступления: террористы скрываются; на открытой арене остаются их адвокаты, которые стараются направлять внимание полиции на ложный след.
6. Нельзя, наконец, не обратить внимания на отклики мировой печати: газеты всех направлений открыто или молчаливо исходят из того, что покушение есть дело рук ГПУ; только газеты, субсидируемые Кремлем и выполняющие его заказ, защищают противоположную версию. Это неопровержимая политическая улика!
7. Самым важным и самым убедительным доказательством того, что покушение организовано ГПУ, является, однако, тот факт, что все участники покушения являются либо членами компартии либо ее ближайшими "друзьями", причем наиболее ответственные из них занимали командные посты в тех частях испанской армии, которые состояли под прямым командованием ГПУ ("Пятый полк" и "Интернациональные бригады").
Почему я уверенно ждал покушения?
Почему именно я с начала этого года с особенной уверенностью ждал покушения? Отвечая 2-го июля в суде на этот вопрос защитника, г. Навон Флорес, я указал, в частности на съезд Коммунистической партии Мексики, происходивший в марте этого года и провозгласивший курс на истребление "троцкизма". Чтоб мой ответ стал более ясным, необходимы дополнительные уточнения.
Так как практическая подготовка покушения началась в январе этого года, и так как известное время требовалось на предварительные обсуждения и выработку плана, то можно с уверенностью сказать, что "приказ" о покушении был доставлен в Мексику не позже, как в ноябре-декабре 1939 г.
Как видно из "Ля Вос де Мехико", кризис руководства партии начался как раз с этого времени. Толчок кризису был дан извне партии, и самый кризис развивался сверху вниз. Неизвестно кем был выработан особый документ, так называемые "Материалы" для дискуссии, опубликованные в "Ля Вос" 28 января и представлявшие анонимный обвинительный акт против старого руководства (Лаборде, Кампа и др.), виновного будто бы в "примирительном" отношении к троцкизму. Что именно за всем этим скрывалось, широкому общественному мнению было тогда совершенно не ясно. Но для осведомленных и заинтересованных наблюдателей было несомненно, что готовится какой то серьезный удар, если не против "троцкизма", то против Троцкого.
Сейчас совершенно очевидно, что переворот внутри Коммунистической партии был тесно связан с данным из Москвы приказом о покушении. Вероятнее всего, ГПУ наткнулось на известное сопротивление среди руководителей компартии, которые привыкли к спокойной жизни и могли бояться очень неприятных политических и полицейских последствий покушения. Именно в этом лежит, очевидно, источник обвинения против них в "троцкизме". Кто возражает против покушения на Троцкого, тот, очевидно "троцкист".
Анонимная комиссия чистки отстранила от работы вождя компартии Лаборде и с ним вместе Центральный Комитет, выбранный на предшествующем съезде. Кто дал комиссии чистки столь необъятные права? Откуда взялась сама комиссия? Она не могла, очевидно, возникнуть путем самопроизвольного зарождения. Ее создали лица, имевшие полномочия извне. У этих лиц были, очевидно, все основания скрывать свои имена.
Только 18-го февраля, когда переворот уже был закончен и оставалось только санкционировать его, опубликован был состав новой комиссии чистки, из одних мексиканцев, причем опять-таки не указано было, кто их назначил. Ко времени созыва съезда партии, 21-го марта, все вопросы были уже решены, и делегатам оставалось только принести клятву в подчинении новому руководству, которое создано было без них и для целей, которые большинству из них были неизвестны.
Как видно из отчета о съезде в "Ля Вос де Мехико" (марта 18-го, 1940 г.), прения по вопросу "Борьба против троцкизма и других врагов народа" происходили не на открытом собрании съезда, как по другим вопросам порядка дня, а в закрытом заседании особой комиссии. Один этот факт свидетельствует, что новым руководителям необходимо было скрывать свои намерения даже от съезда собственной партии. Кто входил в секретную комиссию, мы не знаем. Но можно высказать гипотезу насчет того, кто руководил ею из-за кулис.
Съезд выбрал, вернее пассивно одобрил, "почетный президиум" в составе Димитрова, Мануильского, Куусинена, Тельмана, Карлос Контрераса и других. Состав почетного президиума опубликован в брошюре Дионисио Енсина "Фуера эль империализмо!" (Эдисион популяр, 1940 г., стр. 5). Димитров, Мануильский, Куусинен находятся в Москве, Тельман - в берлинской тюрьме, а Карлос Контрерас находится в Мексике. Его включение в почетный президиум не могло быть случайным. Контрерас ни в каком случае не принадлежит к числу так называемых международных "вождей", включение которых в почетный президиум имеет ритуальный характер. Имя его впервые получило печальную известность во время гражданской войны в Испании, где Контрерас, в качестве комиссара пятого полка, был одним из наиболее свирепых агентов ГПУ. Листер, Контрерас и третье лицо, под кличкой "Эль Кампесино", вели внутри республиканского лагеря свою собственную "гражданскую войну", физически истребляя противников Сталина из числа анархистов, социалистов, поумистов и троцкистов. Факт этот может быть установлен на основании печати и допроса многочисленных испанских беженцев. Не будет, поэтому, слишком смелым предположить, что бывший комиссар пятого полка и член "почетного" президиума съезда является одним из важных рычагов в деле перемены руководства компартии в начале этого года. Такое предположение тем более обосновано, что Контрерас проводил уже одну "анти-троцкистую" чистку в мексиканской компартии, именно в 1929 г. Правда, г. Контрерас отрицает свою причастность к делу. Но почему, в таком случае, его выбрали в почетный президиум съезда, связанного с заговором?
Когда я в первые месяцы этого года наблюдал по печати за процессами в Коммунистической партии, я представлял себе положение далеко не с такой ясностью, как сейчас. Но для меня было несомненно и тогда, что за официальным экраном партии, с его китайскими тенями, скрывается движение реальных фигур. Реальными фигурами являются в этой игре агенты ГПУ. Вот почему я ждал покушения.
"Моральная" подготовка покушения
Первоначальный широкий план: добиться массового движения за изгнание Троцкого из Мексики, потерпел полное крушение. ГПУ пришлось встать на путь террористического акта. Но необходимо было попытаться подготовить к этому акту общественное мнение. Так как ГПУ не собиралось признать свое авторство в убийстве, то необходимо было связать террористический акт с внутренней политической борьбой в Мексике. "Ля Вос", "Эль Популяр", "Эль Футуро" пытались уже и раньше связать меня то с генералом Седильо, то с генералом Амаро, то с Васконселосом, то с Атлем, не говоря уже о нефтепромышленниках и комиссии Дайеса. Теперь им дан был приказ удесятерить свои усилия в этом направлении. Президентская кампания с перспективой острых конфликтов создавала, казалось, более благоприятную обстановку для таких попыток. Интеллектуальные участники покушения зачислили меня в лагерь генерала Альмазана, что не помешало им позже приписать альмазанистам организацию покушения. Эти люди руководствуются в своей деятельности тем правилом, которое Сталин применял раньше, чем его формулировал Гитлер: "чем грубее ложь, тем скорее ей поверят".
"Моральная" подготовка покушения началась одновременно с технической. Усиление травли против "троцкизма" становится явственным в декабре прошлого года. В № "Ля Вос" от 24-го декабря, в статье:
слова "экспроприация нефти - дело рук коммунистов" взяты в кавычки, как если бы они представляли цитату из какой-либо моей статьи, как если бы я был противником национализации нефтяных предприятий. Незачем говорить, что это ложь. В мировой печати я, как умел, защищал право мексиканского народа стать хозяином собственных богатств. Но фальсификаторы ГПУ не останавливаются перед такими мелочами."Роль троцкизма", Гонзало Бельтрана.
"Что касается нового папы Льва XXX, - XXX из-за тридцати серебренников грязнейшего из Иуд - то он выполнил роль, выработанную для него комитетом Дайеса и Лев XXX вмешивается в дела Латинской Америки на стороне империалистических государств и завершает свою работу декларацией, что "экспроприация нефти дело рук коммунистов".
В своем докладе мартовскому съезду член ЦК компартии Андрес Гарсия Сальгадо превзошел все рекорды лжи, установленные международным сталинизмом. Побеждая брезгливость, приведу несколько образцов.
"Правительство Карденаса разрешило въезд Троцкого вопреки мнению рабочих организаций; это дало Троцкому возможность создать в нашей стране руководящий центр его интернациональной организации шпионажа на службе всех контрреволюционных сил; и все это было возможно исключительно ввиду того, что империалистические страны были заинтересованы в превращении нашей страны в центр их деятельности по шпионажу и провокации".
Как ни невежественны эти субъекты, но они не могут не знать, что ни одна из империалистских стран не допускает меня в свои пределы; что вожди империализма всех стран относятся ко мне, как к врагу # 1; что мои единомышленники преследуются во всех империалистских странах; что Мексика оказала мне гостеприимство именно потому, что это не империалистская страна, и что ее правительство серьезно относится к праву убежища. Но фальсификаторам, занятым "моральной" подготовкой покушения, нет времени останавливаться над такими мелочами. Сальгадо продолжает:
"Таким образом троцкистские шпионы всегда работали совместно с армией Франко, согласуя свои восстания и агитацию в тылу лойялистов с операциями врага".
"Троцкий, - человек, которому апплодируют хозяева из Монтеррей, тот который поставлял аргументы для нефтяных компаний против рабочих организаций и против правительства, - строит свою деятельность в согласии с планами реакционеров и нуждами империализма".
"Товарищи, да послужит это нам примером, чтоб усилить нашу борьбу против троцкизма и чтоб изгнать шефа этой банды шпионов из нашей страны".
("Изгоняйте врагов народа из революционных рядов").
Таков доклад "вождя" на съезде "Коммунистической" (!) партии. В какую клоаку кремлевская олигархия превратила то, что было некогда Коммунистическим Интернационалом! В силу естественного и искусственного отбора место революционеров заняли постепенно карьеристы, плуты и профессиональные клеветники. К их числу относится и г. Сальгадо.
В "Ля Вос" от 1-го мая 1940 г., где требуется полная свобода действий для незаконно преследуемого полицией Д. Сикейроса, напечатан официальный Манифест партии к народу, который гласит:
"Изгнать агентов империализма из Мексики! Иностранные шпионы и провокаторы должны быть изгнаны из страны, и в первую очередь их самый злостный и опасный главарь: Лев Троцкий"и"
Защищать от мексиканских властей Д. Сикейроса и одновременно требовать от тех же властей репрессий против Троцкого; все это за три недели до покушения, - что это такое, как не подготовка покушения?
19-го мая 1940 г., за пять дней до покушения, мы находим в "Ля Вос" статью, холодное бешенство которой достигает апогея:
"Предатель Троцкий".
"Троцкий, "старый предатель", как назвал его однажды тов. Ломбардо Толедано, доказывает нам всякий раз, лишь только он имеет возможность, что чем больше он стареет, тем большей он делается канальей и тем большим шпиком.
"Шпион на службе реакционных сил, агент комитета Дайеса в Мексикеи"
"Троцкий должен ответить перед властями страны за свои анти-пролетарские и анти-мексиканские дела и положить конец своему кретинизму.
А теперь предатель, мечтая, вероятно, о возвращении тех дней, когда он мог организовать свой собственный суд и судить себя через своих друзей в доме Диего Ривера, потребовал, чтоб суд рассмотрел брошенные против него обвинения, что он является агентом Комитета Дайеса, в чем он сам сознался в своих публичных выступлениях.
Ясно, что Троцкий ищет трибуну, чтоб продолжать свою гнусную работу против рабочих Мексики. Народ не даст ему этой трибуны.
О Троцком рабочие Мексики уже высказали свое мнение в том смысле, что он должен быть изгнан из страны".
Статья, разумеется, не подписана. Не было бы ничего удивительного, еслиб под статьей значилась коллективная подпись: Давид Сикейрос, Нестор Санчес Хернандес, Луис Ареналь, Давид Серрано, Павон Флорес.
В другой статье того же номера говорится, что Троцкий собирается:
"и поддержать провокаторов и убийц, горящих желанием вмешаться во внутренние дела Мексики".
"Что касается Троцкого, мы вспоминаем, что этот гнусный предатель только что бросил вызов "Эль Популяр" и журналу "Футуро", требуя от них представления в 72 часа своих обвинений, - которые являются обвинениями всего революционного движения Мексики и всего мира - против старческой, ничтожной главы "Четвертого Интернационала". Как хитер старикашка-предатель! Он превосходно знает, что в 72 часа едва ли можно только начать список всех его гнусностей, его преступлений, его сообщничества с врагами всех народов, начиная с народов СССР, Китая и Испании".
Последний номер "Ля Вос" перед покушением, посвящен, как видим, главным образом травле Троцкого и представляет собою чудовищное нагромождение фальшивых обвинений и клевет. Так пишут люди, которые собираются завтра сменить перо на пулемет. Редакция "Ля Вос" знала о предстоящем покушении и готовила к нему общественное мнение собственной партии и сочувствующих кругов.
Невозможно ни на минуту допустить, что редактора "Ля Вос", совершеннолетние и вменяемые люди верили тому, что писали обо мне. Они холодно лгут, по приказу свыше. И они лучше всего доказывают свою злонамеренность тем, что к клеветам, получаемым ими в готовом виде из Москвы, добавляют собственные измышления о моем "участии" в восстании Седильо, о моем "союзе" с Дайесом против Мексики, или о моем участии в избирательной кампании. Лжецы отказываются представить доказательства, под тем предлогом, что не хотят дать мне и "трибуну", или делать мне и "рекламу". А когда я называю их наемниками Сталина, они грозят заключить меня в тюрьму за "клевету"!
Такова школа сталинизма. Идеологический цинизм и моральное бесстыдство являются ее основными чертами. У этих людей нет никакого уважения к фактам и документам: они неспособны к точному исследованию; они никогда не формулируют ясно и определенно своих обвинений; их клевета имеет характер грязного расплывающегося пятна. Из СССР, где никто не смеет возражать Сталину или его сотрудникам, дух сервилизма, раболепия и лакейства распространился на весь Коминтерн, отравляя поры рабочего движения.
Кто хочет знать, что такое режим Сталина; что такое ГПУ; как в Москве отправляют "правосудие", или как там преподают детям историю революции, - пусть читает "Ля Вос де Мехико". Несмотря на свое ничтожество, отчасти благодаря своему ничтожеству, "Ля Вос" правильно отражает дух и нравы тоталитарного Кремля.
(Продолжение следует).
Политика кнута
Если бы все изданные за последнее время в Советской России указы действительно точно выполнялись, то добрая половина граждан СССР сидела бы в тюрьме: за прогул - исправительно-трудовые работы; за самовольный уход с завода - тюрьма; за выпуск брака - тюрьма; за самую что ни на есть мелкую кражу на производстве - тюрьма и т. д. Тюремное заключение за нарушение трудовой дисциплины - до этого Сталин додумался только на двадцать третьем году советской власти. По указу от 26-го июня 1940 г. "О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений" уход с предприятия карается тюремным заключением на срок от 2 до 4 месяцев, а прогул без уважительной причины --
Какую причину прогула считать уважительной? Вопрос, действительно, очень сложный. Так прокурор привлек к судебной ответственности директора завода за то, что он признал уважительной причиной, что рабочих занесло штормом далеко от берега, и они, поэтому, не могли явиться на работу. "При чем тут буря, -- заявил секретарь Кабанского райкома партии Измаденов, -- Раз люди на работу не вышли, значит совершен прогул, а директор -- покровитель прогульщиков. Мы должны немедленно исключить его из партии". ("Пр.", 26.9.40).
- шестью месяцами исправительно-трудовых работ по месту работы с удержанием 25% из заработной платы.Попытка закабалить рабочих постановлением от 28-го декабря 1938 г. о введении трудовых книжек ничего не дала. Текучесть рабочей силы по-прежнему остается бичем советской промышленности. "За последние полтора года с завода ("Манометр") было уволено за прогулы и ушло по собственному желанию 2.253 человека" (при общем количестве в 2.500 рабочих). ("Пр.", 29.6.40). "Только в нынешнем году с завода (автозавод им. Сталина) были уволены за прогул 5.884 человека. Мало того, за первый квартал, главным образом рабочими недавно пришедшими на завод поломано 12.113 наименований режущего инструмента" ("Правда", 28.6.40). Рабочие, оказывается, "умышленно опаздывают на работу свыше 20 минут и на этом основании требуют увольнения с работы" (речь Шверника на IX пленуме ВЦСПС. "Большевик", # 11-12, июнь 1940 г.). Они прибегают ко всякого рода ухищрениям, вплоть до мелкой кражи, чтоб добиться увольнения. Директор московской обувной фабрики "Парижская Коммуна", Н. Ритман, рассказывает: "На-днях ко мне зашел жестянщик Капускин и стал возмущаться тем, что его не увольняют за кражу. Оказалось, что этот Капускин пытался унести четыре пары подошв, но был задержан. Хорошо разбиряясь в тонкостях уголовного законодательства, он украл ровно столько, чтоб не попасть со своим мелким делом в народный суд, а отделаться решением товарищесткого суда и одновременно улизнуть с фабрики". ("Правда", 13.7.40).
Для борьбы с такого рода кражами и издан указ от 10.8.40, меняющий текст ст. 162, п. Е. Уголовного Кодекса РСФСР в том смысле, что "мелкая кража, независимо от ее размеров, совершенная на предприятии или в учреждении -- карается тюремным заключением сроком на один год, если она по своему характеру не влечет за собой по закону более тяжелого наказания". Указ этот опубликован в "Пр.", от 17.8.40 г., а уже 22.8.40 мы находим в той же "Правде" целый список рабочих и работниц, осужденных на год тюрьмы за кражу, напр., 2 метров сатина, 2 английских замков; поломойка присуждена к году тюрьмы за кражу "печенья и сахарного песка".
Нищенская оплата труда заставляет рабочих бежать с одного завода на другой в поисках лучшего заработка. Рабочие саботировали постановление от 28.12.38 г., а при большом спросе на рабочие руки, директора также не считались со всякого рода запретами. С одной стороны, они, не желая ссориться с рабочими, сравнительно легко отпускали их с завода, с другой -- без всяких формальностей, и без трудовых книжек брали рабочих на работу. "На металлургических заводах лежат сотни трудовых книжек, не востребованных рабочими, ушедшими с производства. Всякими обходными путями прогульщики умудрялись устраиваться на других заводах, получая там новые трудовые книжки" ("Пр.", 26.6.40). В связи с этим, указ от 26-го июня устанавливает ответственность директоров предприятий и начальников учреждений за уклонения от предания суду виновных в самовольном уходе рабочих и служащих. Директора предприятий и начальники учреждений "принявшие на работу укрывающихся от закона лиц, самовольно ушедших с предприятий и из учреждений, подвергаются судебной ответственности".
По смыслу нового указа рабочий всецело отдан во власть директора, а директор, опасаясь тюрьмы, уже не будет делать никаких поблажек. Не поладишь с директором, ничего не поможет, с завода не уйти, жалуется рабочий. Агитатор же не находит ничего лучшего, как ему сказать, что "директор большевик, человек с советским понятием и советским сердцем. Ему дороги интересы рабочего класса, ему близки здоровые стремления каждого рабочего" ("Пр.", 1.7.40). Довод, конечно, очень убедительный, и рабочий в восторге.
В Советской России восторг, как известно, вообще обязателен, особенно, когда речь идет о каком-нибудь ухудшении в положении рабочих. Судя по "Правде", указ от 26-го июня вызвал особенный восторг рабочих: они счастливы, что наконец-то "пьяниц, лодырей и прогульщиков" будут сажать в тюрьму (конечно, не сами прогульщики, а стахановцы в восторге от этого); они бесконечно довольны тем, что теперь будут работать не 7, а 8 часов, и не 5, а 6 дней подряд; они, наконец, в восторге от того, что повышены нормы выработки и в то же время понижены расценки. Велико было наше удивление, когда мы из "Правды" узнали, что нашлись все же храбрецы, которые осмелились не прийти в восторг от новых условий труда. По сообщению обер-доносчика Рыклина, оказалось, "что в семье не без урода. В общем согласном хоре воодушевления кое-где прорывается чуждый нам голос. Так, напр., на одном предприятии выступила работница Михальченок. Она, видите ли не согласна с новым порядком работы. Ее заявление было встречено громким смехом". ("Пр.", 29.6.40). Другая работница-станочница завода "Союз" им. Красина, Ремизова, осмелилась, по сообщению прокурора Московского района Ленинграда, Ф. Бородина, потребовать расчета на основании того, что "она не согласна с условиями труда. Ремизова приговорена к четырем месяцам тюрьмы и немедленно взята под стражу" (курсив наш). ("Пр.", 17.7.40). Слыханное ли дело? Работница осмелилась не согласиться с условиями труда и потребовать расчета. В тюрьму ее!
* * *
От рабочих требуют бесперебойной высокопроизводительной работы в течение всех 480 минут рабочего дня. Но никто не позаботился о том, чтоб также бесперебойно производилось снабжение сырьем и полуфабрикатами, чтобы станки были в исправности, чтоб работа была заранее планирована и, наконец, чтоб улучшилось обслуживание рабочих (столовые, средства передвижения и пр.).
Еще по постановлению от 28.12.38 г. задержка во время обеденного перерыва приравнена к опозданию на работу, т. е. это прогул, за который теперь установлено 6 месяцев исправительно-трудовых работ. Но время на обеденный перерыв теперь еще больше сокращено, а обслуживание не улучшилось. "Теперь на обед полагается при двухсменной работе полчаса, и при трехсменной 20 минут. Тут уж не зевай! А если люди 13 минут сидят с талонами в руках, а девушка в белом чепчике еще не взглянула на них?" (Завод "Фрезер" им. Калинина, Москва. "Пр.", 30.6.40). На других предприятиях, например, ленинградских, "обеденный перерыв с 45 минут был сокращен на 20 минут и Столовая не готова к тому, чтобы накормить рабочих за такой короткий срок. Хронометраж показал, что рабочие проводят в столовой минимум 22-28 минут, а ведь время уходит и на дорогу туда и обратно". ("Пр.", 23.7.40).
В столовых везде длинные очереди: сначала у кассы, затем "за спиной каждого обедающего "в затылок" стоят еще 2-3 человека, жаждущих занять табуретку у столика. То и дело слышны возгласы: у вас не освободилась ложка?" (Столовая Мартеновского цеха # 2 в Магнитогорске. "Пр.", 25.7.40). Со временем не справляются, и рабочим ничего не остается, как либо вовсе не идти в столовую и питаться в сухомятку ("В некоторых цехах рабочие вовсе не пользуются столовой -- далеко, на одно хождение расходуется все время перерыва" "Пр.", 23.7.40), либо возвращаться из столовой не пообедав. "Из столовой Трансторгпита при депо Днепропетровской Сталинской железной дороги многие рабочие возвращаются в цехи не пообедав. Тридцатиминутного перерыва не хватает, потому что в столовой недостает посуды, медленно идет выдача блюд на кухне". ("Пр.", 25.7.40).
В столь же плачевном состоянии и средства передвижения. Попробуйте-ка, не опоздать на работу, если, напр., "в самое напряженное время окончания работы первых смен и начала вторых смен (в Харькове) курсировало лишь 72 поезда из значущихся в движении около 300". ("Пр.", 1.7.40). А для ночных смен часто вообще не бывает трамваев и "часть рабочих (Сомбалийского судостроительного завода в Архангельске), не имея возможности попасть в Маймаксанский район, где они проживают, вынуждены спать в цехах или в заводских служебных помещениях". ("Известия", 27.10.40).
Допустим, что рабочий готов жертвовать собой во всем, что касается его личных интересов, но как же он может работать бесперебойно и высокопроизводительно все 480 минут рабочего дня, если на заводах постоянные простои? Простои бывают из-за всего: и из-за отсутствия материала, и из-за остановки станков на ремонт и из-за отсутствия работы. По цеховой сводке инструментального цеха Московского завода автотракторного оборудования ("Пр.", 10.9.40) выходит, что на простои из-за отсутствия работы приходится 81,6% общего количества простоев. На Подольском механическом заводе ("Пр.", 11.9.40) "Станочница Смирнова простояла 4 часа из-за отсутствия сверла. Блинкова простояла все восемь часов. Столько же простояли станочницы Драницына, Демидова, Стародубова и др.". На заводе "Манометр": "В сменных рапортах почти любого станочника сейчас проставлена цифра 1-2 часового простоя по самым разнообразным причинам. 19 июля рабочий на станке № 258 не работал 3 часа. У станка соскочила рукоятка супорта. Ремонт пустяковый. Но слесарь, слегка покопавшись в станке, ушел. Доделывать он вернулся лишь несколько часов спустя. Вот образчик того, как на заводе "организован" ремонт оборудования". ("Пр.", 23.7.40). А на заводе "Электропровод", по сообщению "Правды" от 18.9.40 г.: "За первую декаду сентября в одном только цехе № 3 насчитывается свыше 25.000 станко-часов простоя из-за отсутствия сырья и полуфабрикатов. В цехе № 2 холодные прессы простояли в августе 562,5 часа. 540 часов простояли и горячие прессы".
Яркую картину того, что творится на производстве дает "Совещание рабочих цеха № 5 Уралмаш-завода" ("Пр.", 20.7.40):
"Я простаиваю минимум часа полтора-два в смену и главным образом потому, что работать нечем, - заявил сверловщик тов. Митрофанов. - Вот вчера мне нужна была развертка на 45 мм., достал только на 60, нужно подточить ее на 15 мм. Для этого приходится бегать в другое место. Нет зенкера, ножичков торцовых, сверл. В инструментальную руководители цеха не заглядывают. За смену раз пять-шесть приходится бегать туда, но чаще уходишь с бумажкой - отказом, чем с хорошим инструментом и Отсутствие инструмента не единственная причина простоев в цехе. Так, карусельщик-многостаночник тов. Жуков имеет простои из-за безобразного внутрицехового планирования работ. "Я работаю не на серийных, а на индивидуальных деталях. Раньше мне работу планировали на два-три дня вперед. А сейчас, что мастеру под руку попадет, то и дает. В итоге на двух станках даю 50% нормы" и Что простои носят массовый характер подтвердил и начальник планово-распределительного бюро цеха тов. Кащеев. Он утверждает, что станки простаивают примерно одну треть времени. Все еще не видно тенденции к снижению простоев: за 12 дней июня станки простояли 7.683 станко-часа, а за 12 дней июля -- 8.207 часов".
Картина эта, увы, характерна не только для Уралмашзавода. Она типична для всей советской промышленности. На другом конце СССР, например, на Подольском механическом заводе царит еще больший беспорядок.
"Бывает так, что несколько участков цеха простаивает по три-четыре дня. Вдруг появляется партия заготовок. Иногда "сюрприз" челночникам преподносится по вечерам, а то и ночью. Тогда дежурный по заводу вызывает начальника цеха с квартиры и предлагает ему срочно организовать обработку деталей. Начальник цеха командирует гонцов. Они ездят по городу и созывают рабочих. За автоматчиком тов. Казарихиным и шлифовальщиком тов. Хромовым специальные курьеры посылались в деревню за 10 километров". ("Пр.", 13.9.40).
Беспорядок и бестолочь во всем, и против этого Сталин хочет бороться принуждением и угрозой тюремного заключения. Он делает отдельных людей ответственными за то, в чем виновата созданная им система. Потому то указ 26-го июня и не мог оправдать тех надежд, которые на него возлагались.
Как обычно, указ попытались провести в порядке штурмовщины. В первые дни после его издания дела о прогульщиках и пр. нарушителях трудовой дисциплины стали усиленным темпом передаваться в суд, причем передавали все, что попадалось под руку. И дела рабочих, которых администрация не ставила в известность о графике выхода на работу ("Изв.", 19.19.40), и дела рабочих "не совершивших прогула - обвинение их основывалась на плохой постановке учета работы на предприятиях. ("Пр.", 22.10.40 - из доклада замнаркомюста РСФСР, Ф. Бережного). Когда же увидели, что на практике это свелось к колоссальной потере рабочего времени (рабочий, опоздавший 28 июня на работу на 35 минут, должен был потерять такое большое количество рабочих часов в суде, что "даже подсчитать трудно", а "другой рабочий, отданный под суд, только на встречи со следователем потерял четыре смены" ("Пр.", 20.7.40), количество дел, переданных в суд значительно сократилось. "Так, в Московской области количество людей, привлеченных к ответственности за прогулы в сентябре снизилось по сравнению с августом на 53,4%, в Смоленской области на 41,2% и т. д." ("Пр.", 22.10.40). Наркомюст Рычков жалуется на то, что "есть еще немало руководителей предприятий и учреждений, прокуроров и судей, которые своей неповоротливостью и либерализмом срывают борьбу за укрепление трудовой дисциплины". ("Пр.", 19.7.40). И судьи слишком либеральны, и следоватали вызывают слишком много свидетелей. В сущности их всех следовало бы отдать под суд, иначе, очевидно, толку никакого не будет!
В первые дни после издания указа 26-го июня казалось, что прогулы действительно сократились, потом же обнаружилось, что все это блеф. "Правда", в передовице от 5-го августа, бьет тревогу: "Покровительство прогульщикам приводит к тому, что в последнее время на ряде предприятий число прогулов увеличивается", а секретарь МГК Попов ("Пр.", 20.10.40) сообщает, что "проверка по 385 предприятиям показала, что снижение прогулов и опозданий проходит далеко не удовлетворительнои На таких предприятиях, как завод имени Авиахима, "Геодезия", имени Войкова, на Драгомиловском химическом, имени Калинина, число прогулов возросло".
Не удалось также справиться и с текучестью рабочей силы. "Покровительство прогульщикам приводит к тому, что в последнее время на ряде предприятий число прогулов увеличивается". ("Пр.", 1.8.40). "На тракторном заводе в июле было принято 450 рабочих и уволено 246, в августе принято 372, а уволено 339, в сентябре принято 428 и уволено 405". ("Пр.", 18.10.40).
К переходу на восьмичасовой рабочий день и на семидневную рабочую неделю, как и следовало ожидать, не подготовились, и продукция местами не только не увеличилась, но даже уменьшилась. На заводе "Манометр": "В июне за первые 15 дней продукции было выпущено на 816 тысяч рублей. А за две недели июля завод произвел продукции на 777 тысяч рублейи От фактов не уйдешь. Ведь тысячи дополнительных часов уже использованы, а никакого роста продукции не произошло". ("Пр.", 23.7.40). Простои же, как правило, увеличились. "Простои станков и оборудования в этом цехе (цех Г4 Харьковского турбогенераторного завода) также увеличиваются. В июне было 417 часов простоя, в июле 707 часов, в августе - 1.194, а в сентябре 1.455 часов". ("Пр.", 18.10.40). То же и на Подольском механическом заводе: "В июне простои в челночном цехе составили 253 часа, в июле - 1.359, в августе - 2.149" ("Пр.", 11.9.40). Вместе с тем, при таком колоссальном количестве простоев умудряются работать сверхурочно. "В июле мы имели (на Челябинском тракторном заводе) 7.700 часов простоя, но одновременно с простоями было 956 часов сверхурочных. В августе еще более грустная картина: простоев 3.100 часов, сверхурочных - 2.000" ("Пр.", 19.9.40).
Так обстоит дело с проведением в жизнь указа 26-го июня, на который сталинократия возлагала столь большие надежды. Не добилась она также ничего и другими указами, устанавливающими тюремное заключение за всякого рода непорядки на производстве. Так, указ от 10 июля, 1940, вводящий за выпуск брака тюремное заключение от 5 до 8 лет для директоров, главных инженеров и начальников отделов технического контроля (причем выпуск брака даже приравнен к вредительству!!!), также ничего не дал, несмотря на многочисленные процессы и суровые приговоры. Брак по-прежнему остается бичем советской промышленности.
Недостаток места лишает нас возможности осветить этот весьма важный и интересный вопрос.
По отдельным, разбросанным по советской печати заметкам можно - да и то лишь в отдаленной степени - составить себе представление о том, как обстоит дело сейчас с советской промышленностью. Хаос, бестолочь и беспорядок во всем. У всех одна только мысль: снять с себя ответственность, свалить ее на кого угодно, лишь бы не иметь неприятностей!
Под предлогом того, что СССР стоит перед угрозой неожиданного нападения, Сталин еще крепче завинтил пресс. Угрозой тюремного заключения он хочет наладить производство, заставить рабочих не уходить с завода, директоров и инженеров не выпускать брака и т. д. Он издает указ за указом, скорпионы сыплются на всех - и на рабочих, и на инженеров, и на директоров. И все это - якобы для поднятия обороноспособности страны.
Советская пресса неустанно повторяет - СССР в опасности. Спору нет, СССР действительно в опасности, но в первую очередь самую большую опасность представляет для него сам Сталин и его клика. Созданный им режим террора и бесправия убивает всякую инициативу и лишает людей возможности работать. Нельзя заставить всех работать из под палки! А Сталин иных методов не знает.
Только убрав Сталина и его клику, СССР справится с наступающими силами фашизма. В политической революции и восстановлении советской демократии единственное спасение СССР.
Л. Яковлев.
Товарищи и читатели!
От вас зависит дальнейший регулярный выход нашего "Бюллетеня". Подписывайтесь на "Бюллетень", вербуйте новых подписчиков. Распространяйте "Бюллетень". Собирайте деньги на него, жертвуйте, кто сколько может.