Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 48
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.
№ 48 8-й год изд. - Февраль 1936 г. № 48
Содержание
Советская секция IV Интернационала
Л. Троцкий. Революционные пленники Сталина и мировой рабочий класс.
Альфа. Заметки журналиста.
Уругвай и СССР. - Торглер и Мария Реезе. "Социалистическая культура"? - Византийщина. -- Признания мимоходом. - А судьи кто?
Заявление Енисейской ссыльной колонии прокурору СССР Акулову.
А. Цилига. В борьбе за выезд из СССР.
Советская секция IV Интернационала
В так называемой Коммунистической партии Советского Союза заканчивается новая чистка, которая на этот раз носит скромное название "проверки партийных документов". Отличие этой чистки от всех предшествующих состоит в том, что она проводится без всякого, хотя бы только декоративного, участия самой партии: ни общих собраний, ни личных исповедей, ни публичных обличений, ни свидетельских показаний. Проверочная работа происходит целиком за кулисами: ведь дело идет только о "документах". На самом деле в результате этой скромной технической проверки исключено в среднем около 10%. Проверка кандидатов еще не закончена. Но и сейчас уже из рядов партии выброшено значительно больше 200 тысяч человек; напомним, кстати, что такова приблизительно была численность всей большевистской партии в тот период, когда она вела пролетариат на завоевание власти.
"Правда" от 2 января дает перечень основных категорий исключенных: "От троцкистов, зиновьевцев, оппортунистов, двурушников, чужаков, жуликов и авантюристов до шпионов иностранных разведок". Перечисление представляет, как видим, общую формулу всех термидорианских амальгам. "Возмущаться" сближением троцкистов с жуликами и шпионами было бы совершенно наивно. Каждый режим, находящийся не в ладах с народом, преследует, с одной стороны, революционеров, с другой -- уголовных преступников. Эти две категории искони жили бок о бок в тюрьмах царя, как живут в тюрьмах буржуазии всего мира. Керенский заверял в свое время, что большевики переплетаются с черносотенцами и немецкими шпионами. Сталин остается целиком в колее традиции. Вместо того, чтоб "возмущаться" статистической амальгамой, изучим ее поближе.
Прежде всего бросается в глаза тот факт, что в числе свыше двухсот тысяч исключенных на первом месте официально поставлены "троцкисты". Значит ли это, что они представляют столь многочисленную группу, или же, что бюрократия, ликвидировавшая "остатки" и "осколки" троцкистов не менее десяти раз, по-прежнему считает их наиболее опасным своим врагом? И то и другое. Мы покажем сейчас, на основании официальных данных, что число исключенных за одну лишь последнюю чистку (вторая половина 1935 г.) большевиков-ленинцев составляет не менее десяти тысяч, вернее же -- значительно более. Что же касается страха бюрократии перед этой "категорией", то он достаточно характеризуется зверством репрессий.
Троцкисты и зиновьевцы объединяются обычно в официальных подсчетах в одну категорию: зиновьевцы представляли всегда чисто-ленинградскую группировку, в других частях страны они насчитывались единицами, и, если не говорить о неустойчивости, не имели самостоятельной политической физиономии. Мы получаем таким образом шесть категорий исключенных: 1) большевики-ленинцы; 2) "оппортунисты" (поставленные больше для симметрии и прикрытия: частные отчеты о них обычно вовсе не упоминают); 3) двурушники и чужаки (бывшие белые и проч.); 4) жулики и авантюристы; 5) иностранные шпионы. С теми или другими отклонениями эти категории повторяются в областных отчетах, корреспонденциях, передовых статьях и пр.
Прежде, чем перейти к изучению вопроса о числе исключенных большевиков-ленинцев, отметим, что ни в одном из попадавшихся нам перечней категорий исключенных и ни в одном из комментариев мы ни разу не встретили указаний ни на меньшевиков, ни на эсеров. Политически обе эти партии не существуют. Их реакционная политика в 1917 г., как справедливо указывал недавно Таров, закрыла им доступ к новым поколениям города и деревни. Единственная серьезная оппозиция в стране, как несколько раз подчеркивал югославский т. Цилига, вчерашний пленник Сталина, -- большевики-ленинцы. Это значит, что оппозиция бонапартизму исходит не из принципов мелкобуржуазной демократии, а из завоеваний Октябрьской революции и идет под ее знаменем. Запомним твердо этот факт, ибо он имеет колоссальное значение для будущего.
* * *
После всех предшествующих чисток и разгромов кажется почти невероятным тот факт, что среди различных категорий исключенных -- не сотен, не тысяч, а по меньшей мере двухсот тысяч -- большевики-ленинцы поставлены на первое место. Сколько же их все-таки оказалось? Советская печать осторожно воздерживается от каких-либо итоговых данных на этот счет. Только в отдельных статьях и заметках, по областям и районам, проскакивают прямые или косвенные -- чаще косвенные -- указания на число исключенных "троцкистов". Этими данными мы и займемся.
Статья Хатаевича, секретаря Днепропетровской области, сообщает, что во время проверки документов в его сатрапии исключено из партии 3.646 человек, 8% всей организации, причем, как оказывается, "удалось раскрыть не только одиночек, но и скрывавшиеся в рядах партии целые контр-революционные троцкистско-зиновьевские группы". Общего числа их Хатаевич не сообщает. Но он дает зато другие цифры: "1.500 белогвардейцев, кулаков, участников петлюровских, махновских и других банд; 300 жуликов и аферистов, пробравшихся в партию по поддельным документам". ("Правда", 27 декабря 1935 г.). Эти две группы составляют вместе 1.800 человек. Кроме того статья глухо говорит еще об "иностранных шпионах, пробравшихся в партию"; но тут речь может идти об единицах или десятках, никак не более. За вычетом названных категорий, на долю троцкистов, зиновьевцев, и вообще оппозиционеров всякого рода, остается не меньше 1.600 человек. Или же Хатаевич скрывает еще какие-либо категории исключенных? Какие именно? Почему? Но если на долю "троцкистов" придется только половина, даже треть названного числа, то и тогда получим внушительную цифру (500-1.000). Разумеется эта цифра имеет пока чисто гипотетический характер.
В том же номере "Правды", в небольшой заметке, сообщается, что в Азовско-Черноморском крае исключено из партии 4.324 человека, 7% общего числа проверенных, причем обнаружилось, что "в некоторых городских организациях существовали контр-революционные троцкистско-зиновьевские группы (завод "Красный Аксай", краевое земельное управление, садово-винодельный трест)". Какую часть исключенных составляли эти группы, заметка не говорит, зато она признается, что и после проверки в организациях края продолжают обнаруживаться "неразоблаченные враги".
В Западно-сибирском крае исключено 3.576 членов партии (11%) и 1.935 кандидатов (12,8%). Секретарь Эйхе пишет в "Правде": "в числе исключенных больше всего кулаков и белогвардейцев-колчаковцев -- почти третья часть. Затем идут троцкисты и зиновьевцы"и (23 декабря 1935 г.). Из этих слов вытекает, что большевики-ленинцы по численности идут на втором месте. Все вообще исключенные, за вычетом белых, делятся не более, как на четыре категории. Еслиб исключенные распределялись между этими категориями поровну, то на каждую пришлось бы свыше 900 человек. Между тем сам Эйхе говорит, что троцкисты и зиновьевцы представляют самую многочисленную группу после белых: следовательно исключенных большевиков-ленинцев в одном лишь Западно-сибирском крае должно быть никак не менее 1.000 человек, что составляет около 20% всех исключенных. "Из общего числа троцкистов и зиновьевцев, исключенных из партии, -- говорит Эйхе, -- около половины работало в учебных заведенияхи Троцкистско-зиновьевское отребье (!) особенно усердно тянулось на идеологический участок, пытаясь использовать его для пропаганды". Речь идет, очевидно, о новых членах партии, из учащейся рабочей молодежи. Можно допустить, что по высокому проценту большевиков-ленинцев Сибирь составляет исключение: сказывается, очевидно, влияние на молодежь со стороны ссыльных (точно то же явление наблюдалось, к слову сказать, и при царизме).
В Харьковской области на 50.000 человек исключено свыше 4.000. Секретарь Зайцев разбивает по категориям лишь 2.356 случаев исключения, проверенных высшими органами, в том числе: 907 -- кулаков и белогвардейцев, 594 -- морально разложившихся и нарушителей дисциплины, 120 -- жуликов и аферистов, 42 -- буржуазных националистов, наконец, 120 троцкистов. Здесь мы имеем, таким образом, уже вполне точную цифру, притом без упоминания о зиновьевцах. Если принять во внимание, что в Харькове, сатрапии С. Косиора, Петровского и Ко, разгромы оппозиции производились, начиная с 1923 года, с совершенно зверской беспощадностью, прославившейся на весь Союз, то даже скромное число 120, составляющее свыше 5% исключенных (2.356), кажется поистине поразительным.
Слишком ясно, что у бюрократии нет и не может быть ни малейших мотивов преувеличивать влияние большевиков-ленинцев. Прорвавшиеся в печать цифры надо поэтому рассматривать, как минимальные. К тому же уже с 1924 года сталинская клика предпочитала исключать оппозиционеров, как "морально разложившихся" и даже как "белогвардейцев". Можно не сомневаться, что как раз наиболее влиятельные и активные б.-л. исключены именно по этим категориям: тем легче с ними будет расправиться в концентрационном лагере или на пути в ссылку.
Если принять западно-сибирский коэффициент, то оказалось бы, что число исключенных троцкистов и зиновьевцев составляет во всем Союзе не менее 40.000 человек. Мы сказали уже, почему эту цифру надо считать преувеличенной. Но если возьмем даже заведомо сниженный харьковский процент исключенных троцкистов, т.-е. свыше 5%, то на 200.000 исключенных это сосставить более 10 тысяч. Если, наконец, взять среднюю цифру, между западно-сибирской и харьковской, то получим 20.000: пожалуй, это число и будет ближе всего к действительности.
Огромное политическое значение приведенных данных понятно каждому. Остается спросить: почему бюрократия, с одной стороны, скрывает итоговые цифры, а, с другой, сообщает все-же достаточно яркие частные данные для общей ориентировки? Очень просто: бюрократия избегает изо всех сил делать большевикам-ленинцам рекламу, а в то же время она вынуждена бросать клич предостережения: берегитесь, "их" много, "они" растут! Во всяком случае об "остатках" и "недобитках" речи уже больше нет.
Самыми непримиримыми врагами бюрократии, стремящейся увековечить свое положение господствующей касты, были и остаются большевики-ленинцы. Не мудрено, если в амальгамном списке сталинская клика на первом месте ставит "троцкистов". Всей своей борьбой они заслужили эту честь. Самый характер последней чистки, как нельзя лучше и ярче, подтверждает рост их влияния. Бюрократия не может более расправляться со своими врагами при помощи терроризированной ею партии, или хотя бы на ее глазах. Публичная чистка заменяется келейной, т.-е. целиком передается в руки ГПУ. В те же руки передаются, разумеется, и исключаемые -- для расправы. Этот метод оказался настолько отвечающим интересам бюрократии, что Сталин немедленно же наметил новую чистку: с 1-го февраля по 1-ое мая нынешнего года старые партийные билеты (они, оказывается, "потрепались") должны быть заменены новыми, причем в постановлении ЦК твердо указано, что при замене билетов секретари, т.-е. органы ГПУ, должны снова проверить весь партийный состав и вручать новые билеты лишь тем, которые заслуживают "доверия". Сколько новых большевиков-ленинцев окажутся при этом переведены из партии в концлагери, мы может быть узнаем через полгода.
* * *
Приведенные выше данные для многих, вероятно, окажутся неожиданными. Мы намеренно произвели все расчеты на глазах читателя, чтоб исключить возможность каких бы то ни было подозрений в субъективизме и пристрастии. Дело в том, что под воздействием сталинской прессы и ее агентов (вроде Луи Фишера и ему подобных господ) не только наши враги, но даже многие наши друзья на Западе незаметно для самих себя привыкли к той мысли, что если большевики-ленинцы в СССР еще и существуют, то почти только на каторжных работах. Нет, это не так! Марксистскую программу и великую революционную традицию нельзя искоренить полицейскими мерами. Правда, в СССР большевикам труднее сейчас работать, чем в какой бы то ни было другой стране (на эту тему в высшей степени интересно свежее свидетельство югославского тов. Цилиги). Но работа революционной мысли не прекращается тем не менее ни на день. Если не как доктрина, то как настроение, как традиция, как знамя, наше течение имеет в СССР массовый характер и сейчас явно впитывает в себя новые и свежие силы. Среди 10-20 тысяч "троцкистов", исключенных за последние месяцы 1935 г., представители старшего поколения, участники движения 1923-1928 г.г., составляют десятки, может быть сотни, не больше. Основная масса -- это все новый набор. Не надо забывать к тому же, что приведенные данные относятся только к партии. А ведь существует еще комсомол, с его миллионами молодежи! Именно в ее среде брожение имеет особенно острый характер. Молодым революционерам страшно трудно в СССР учиться ленинизму; но можно не сомневаться, что их уровень все же неизмеримо выше уровня сталинской "партии". Великая традиция живет. В тайниках сохраняется старая оппозиционная литература. На полках стоят книги Маркса, Энгельса, Ленина (их еще пока не решаются изъять). Советские газеты вынуждены сообщать о событиях во всем мире. Международная литература, стоящая под знаменем IV Интернационала, сейчас уже очень богата. Ее идеи и лозунги через тысячи каналов -- в частности и через наш Бюллетень -- проникают в Советский Союз. Так обеспечивается драгоценная преемственность революционной мысли.
Под бичем бюрократии и не без прямой провокации со стороны Ягод, Медведей и др., отдельные элементы молодежи становятся на путь индивидуального террора, т.-е. на путь отчаяния и безвыходности. Бонапартисты жадно хватаются за террористические акты для оправдания своих кровавых расправ над оппозицией; этот метод так же стар, как стара подлость привиллегированных насильников. Но главная часть революционной молодежи не уходит от своего класса на путь индивидуальных авантюр. Программа IV Интернационала хоть и не обещает мгновенных чудес, но указывает единственный правильный и безусловно верный путь выхода. Рост IV Интернационала на мировой арене укрепляет и вдохновляет наших друзей и сторонников в СССР. Можно сказать с уверенностью, что несмотря на 13 лет травли, клеветы, погромов, не превзойденных по гнусности и жестокости, несмотря на капитуляции и измены, более опасные, чем преследования, IV Интернационал имеет уже и сегодня в СССР свою самую сильную, самую многочисленную и наиболее закаленную секцию.
Нет, у нас нет ни малейшего основания поддаваться унынию. Прогресс не идет прямыми путями. Борьба угнетенных требует великих жертв. Но будущее за нас. Новая бюрократическая чистка в СССР свидетельствует даже для слепых: будущее за нас!
11-го января 1936 г.
P. S. Настойчивые упоминания о "шпионах иностранных разведок", исключенных из партии во время чистки, заслуживают особого внимания. Такие случаи, разумеется, вполне возможны. Но все же они, по самой своей природе, не могут не составлять редкие исключения. Для сообщения о них достаточно было бы простого секретного циркуляра. Почему же газеты не устают твердить об них? Такой смелости сталинская пресса не могла бы позволить себе без особой инструкции сверху. Какова же цель инструкции? Ее можно разгадать безошибочно. В СССР расстреляно за годы сталинского самодержавия не малое число иностранных коммунистов -- оппозиционеров. Несравненно большее число их томится в изоляторах, концентрационных лагерях и ссылке. Все больше сведений проникает об этом за-границу. Исключительную ценность имеют сообщения недавно вырвавшегося из сталинских цепей А. Цилиги. Бюрократии надо так или иначе парировать эти разоблачения, вооружив своих иностранных лакеев хоть каким-либо подобием объяснения. Не будет ничего удивительного, если агенты Коминтерна объявят всех расстрелянных и арестованных в СССР иностранных коммунистов "шпионами иностранных разведок". Эти гнусности, однако, не пройдут безнаказанно. Рабочие массы услышат правду. Организации IV Интернационала окажутся на посту.
Революционные пленники Сталина и мировой рабочий класс.
Письма и документы, опубликованные за последнее время т.т. Таровым и Цилигой, чрезвычайно оживили внимание к репрессиям советской бюрократии против революционных борцов. Через 18 лет после Октябрьской революции, когда в СССР, согласно официальной доктрине, "окончательно и бесповоротно" победил социализм, революционеров, беззаветно преданных делу коммунизма, но не признающих догмата непогрешимости сталинской клики, заключают на годы в тюрьму, запирают в концентрационные лагери, вынуждают к принудительным работам, подвергают, при попытке сопротивления, физическим истязаниям, пристреливают, в случае действительного или мнимого побега, или намеренно доводят до самоубийства. Когда сотни заключенных, в виде протеста против невыносимых издевательств, прибегают к страшному средству голодовки, их подвергают насильственному питанию, чтобы затем поставить их в еще худшие условия. Когда отдельные революционеры, не находя других способов протеста, вскрывают себе вены, агенты ГПУ, т.-е. агенты Сталина, "спасают" самоубийц, чтобы затем с удвоенной свирепостью показать им, что действительного спасения для них нет.
Элемент особого трагизма вносит в эту и без того страшную картину рассказ тов. Цилиги, одного из бывших руководителей югославской секции Коминтерна. Существовавшие в руководстве этой партии разногласия при всяких других условиях были бы разрешены дискуссией, съездом, в крайнем случае -- расколом. Не то в Коминтерне. Та часть национального ЦК, которая в данный момент выполняет поручения московской клики, обращается к последней с ходатайством избавить ее от оппозиции. Сталин вызывает оппозиционеров в Москву, где их, после короткой попытки "убеждения", подвергают аресту, заключению в изоляторы и другим видам расправы. Среди сотен убитых "в связи" с делом Кирова, т.-е. в подавляющем большинстве своем без всякой связи с этим делом, расстрелян был ряд болгарских и других иностранных оппозиционеров. Право убежища для революционных эмигрантов обусловлено, таким образом, обязательством с их стороны отказаться от всяких прав на самостоятельную мысль. Вызов в Москву "на совещание" означает сплошь да рядом предательскую ловушку. Если "преступник" неуловим, захватывают его жену, дочь или сына. В этих случаях агенты Сталина действуют методами, достойными самых квалифицированных американских гангстеров.
Так называемые коммунистические партии не только прикрывают эти неслыханные злодейства г.г. маршалов и сверхмаршалов против революционеров; злодейства, в которых вожди отдельных секций Коминтерна принимают прямое участие, -- печать Коминтерна пытается сверх того повернуть самое острие обвинения против жертв. Дело идет, видите ли, вовсе не о простых оппозиционерах, не о большевиках, возмущенных самоуправством Сталина или патриотическим падением Коминтерна. Нет, дело идет о "террористах", о заговорщиках против священной особы вождя или одного из маршалов, наконец, об агентах иностранной разведки, о наемниках Гитлера или микадо. Зиновьев и Каменев уличены в страшном преступлении: они критиковали (в четырех стенах!) авантюристские темпы коллективизации, которые привели к бессмысленной гибели миллионов людей. Подлинно пролетарский суд, разобравши дело, посадил бы несомненно в тюрьму авантюристов-коллективизаторов. Суд Сталина и Ягоды посадил на 10 лет в тюрьму Зиновьева и Каменева по обвинениюи в террористическом акте, к которому они не имели и не могли иметь ни малейшего отношения!
Еще два года тому назад социалдемократическая, лейбористская и трэдюнионистская пресса охотно подхватывала разоблачения не только действительных, но и мнимых преступлений советской бюрократии, чтобы компрометировать таким образом Октябрьскую революцию в целом. Сейчас по этой линии, по крайней мере, в Европе, произошел полный поворот. Политика социалпатриотического "единого фронта" превратилась в заговор взаимного укрывательства. Даже в тех странах, где единого фронта, из-за ничтожества компартий, нет, реформистские организации предпочитают не ссориться с кремлевской верхушкой, которая теперь, когда она написала на своем знамени защиту Лиги Наций и демократических отечеств, несравненно ближе им, чем преследуемые ею революционеры-интернационалисты. Благовидным оправданием для замалчивания преступлений сталинской бюрократии является, разумеется, "защита СССР".
В связи с этим надо еще упомянуть особую категорию профессиональных "друзей" Кремля: интеллигентов, ищущих безубыточного идеала, писателей, оценивших преимущества Госиздата, адвокатов, жаждущих рекламы, наконец, просто любителей бесплатных проездов и юбилейных банкетов; эта паразитическая, в большинстве своем, публика охотно распространяет затем в обоих полушариях те вымыслы и наветы, которые агенты ГПУ внушают своим "друзьям" во время героических ужинов в честь Октябрьского переворота. Достаточно сослаться хотя бы на непристойную роль такого выдающегося писателя, как Ромен Роллан!
Братание верхов выродившегося Коминтерна с верхами Второго Интернационала, вызывает, однако, и спасительную реакцию. У все большего числа передовых рабочих открываются глаза. Такие "социалистические" нравы, как постоянное ползание на животе перед "вождями", как византийская лесть, как создание касты "красных" полковников, генералов и маршалов, как реакционный культ мелкобуржуазной семьи, вплоть до возрождения рождественской елки, заставляют мыслящих рабочих всех стран догадываться, насколько глубоко успел прогнить правящий слой Советского Союза. На почву пробужденного критического сознания падают ныне сообщения о зверствах бюрократии против тех революционеров, которые покушаются на ее священные привилегии, упорно отказываясь принимать евангелие Димитрова, Литвинова и Лиги Наций.
Число таких "преступников" неизменно растет. В течение одной только последней чистки правящей партии СССР (вторая половина 1935 г.) исключено, насколько можно судить по официальным данным, от 10 до 20 тысяч одних только "троцкистов". Все исключенные такого рода, по общему правилу, немедленно арестуются и ставятся в условия царской каторги. Об этих фактах надо рассказать рабочему классу всего мира!
Правда, и теперь нередки еще на Западе деятели рабочего движения, которые искренно спрашивают себя: не повредят ли такого рода разоблачения Советскому Союзу? Нет ли опасности, что вместе с грязной водой можно выплеснуть из ванны и ребенка? Такие опасения не имеют, однако, под собой реальной основы. Могут ли разоблачения сталинских зверств над революционерами повредить советскому правительству в глазах буржуазного мира? Наоборот: вся буржуазия, в том числе и белая эмиграция, в истребительном походе Сталина против большевиков-ленинцев и других революционеров видит лучший залог "нормализации" советского режима. Серьезная и ответственная капиталистическая печать всего мира дружно аплодирует борьбе против "троцкистов". Немудрено: ведь Литвинов, бок о бок с представителями мировой реакции, заседает в Женевской комиссии по борьбе с "терроризмом". Дело идет, конечно, не о борьбе с правительственным террором против революционных рабочих, а о борьбе с одиночками-мстителями, посягающими на коронованных и некоронованных угнетателей. Метод индивидуального террора марксисты, как известно, непримиримо отвергали и отвергают. Но это не мешало нам быть всегда на стороне Вильгельма Телля, а не австрийского деспота Гесслера. Советская дипломатия, наоборот, совместно с Гесслерами обсуждает сейчас, как лучше истреблять Теллей. Участием в международной облаве на террористов Сталин как нельзя лучше дополняет свою собственную террористическую облаву на большевиков. Ясно, что в глазах Лиги Наций, в глазах американского правительства, даже в глазах Гитлера, наши разоблачения только укрепят и без того уже широкий кредит Сталина.
Что касается реформистской рабочей бюрократии буржуазных стран, то за нее опасаться также нет оснований. Факты сталинских репрессий ей известны хорошо, но за последние два года она сознательно и злостно замалчивает их. В глазах Леона Блюма, Отто Бауэра, сэра Ситрина, Вандервельде и Ко, наши разоблачения во всяком случае не нанесут урона советской бюрократии: здесь дело идет о дружбе по расчету, и эта дружба направлена прежде всего против левого, революционного крыла.
Остаются рабочие массы. В большинстве своем они искренно и честно преданы Советскому Союзу, хотя и не всегда знают, как эту преданность выразить на деле. Массам тем труднее найти в этом вопросе правильную дорогу, что над ними высятся бюрократические аппараты, которые неутомимо и искусно обманывают их. Дело сводится таким образом к простому вопросу: должны ли и мы, со своей стороны, обманывать массы, или же обязаны говорить им правду? Для марксиста поставить этот вопрос, значит ответить на него. Революция не нуждается в слепых друзьях, или в союзниках с повязками на глазах. Рабочие не дети. Они способны оценить одновременно и грандиозность завоеваний Октября, и тяжесть исторического наследства, которое сгустилось на ее теле в виде страшного бюрократического нарыва. Никуда не годится революционер, который боится сказать массам то, что знает сам! Предоставим двойную бухгалтерию патриотическим парламентариям, салонным идеалистам и попам. "Друзья СССР" и прочие филистеры скажут, может быть, что нами руководит "фракционное" и даже "личное" озлобление? Конечно, скажут. Но мы еще не разучились -- благодарение природе! -- презирать филистеров и их общественное мнение. Прикрашивая настоящее, нельзя подготовлять будущее. Верность Октябрьской революции требует беспощадного разоблачения, а если нужно, то и выжигания ее язв. Ложь есть орудие имущих классов. Она стала ныне также орудием и советской бюрократии. Угнетенным нужна правда. Рабочие должны знать всю правду о Советском Союзе, дабы грядущие события не застигли их врасплох.
Надо как можно шире через посредство всей честной печати распространить сведения о тех подлых репрессиях, которым подвергаются безупречные пролетарские революционеры в Советском Союзе. Главная и ближайшая задача при этом: облегчить участь десятков тысяч жертв бюрократической мстительности. Необходимо прийти им на помощь всеми способами, какие вытекают из обстановки и из горячего желания спасти героических борцов. Выполняя эту задачу, мы поможем вместе с тем трудящимся Советского Союза и всего мира сделать новый шаг вперед на пути своего освобождения.
Л. Троцкий.
Заметки журналиста.
Уругвай и СССР.
Уругвай порвал дипломатические отношения с СССР. Мера эта принята, несомненно, под давлением Бразилии и других южно-американских стран, возможно также и Соединенных Штатов, в виде "предупреждения". Разрыв дипломатических отношений есть, другими словами, акт империалистской провокации. Другого смысла он не имеет. Что касается денежной помощи Коминтерна южно-американским революционерам, то для этого совсем не нужны дипломатические представительства: есть десятки других путей. Мы не говорим уже о том, что вмешательство Коминтерна в революционные движения везде и неизменно вело и ведет к их крушению, так что буржуазные правительства должны были бы по чистой совести не жаловаться на руководителей этого учреждения, а, наоборот, выдавать им высокие ордена, -- не "орден Ленина", конечно, а, например, орден Сталина.
Но не эта сторона дела нас сейчас интересует, а поведение советской печати. Трудно представить себе более отвратительное зрелище! Вместо того, чтобы направить громы своего вполне законного негодования против могущественных вдохновителей уругвайской реакции, советская печать занимается пошлыми и глупыми издевательствами над малыми размерами Уругвая, над малочисленностью его населения, над его слабостью. В наглых и насквозь реакционных стихах Демьян Бедный рассказывает, как он не мог без очков найти на карте Уругвай, и вспоминает по этому поводу, как во время Октябрьской революции уругвайский консул беспомощно жаловался на захват большевиками его автомобиля. При этом придворный поэт передает речь консула со всякими "национальными" акцентами, совершенно в духе черносотенных острот царских официозов "Нового Времени" и "Киевлянина" (говорят, кстати, что в "Киевлянине" Демьян Бедный и начал некогда свою литературную карьеру). Что рабочие и красногвардейцы отнимали в дни Октябрьского переворота у господ дипломатов автомобили, это верно: приходилось разоружать классового врага, так как все дипломаты стояли на стороне контр-революции. Достаточно напомнить, что Керенский бежал из Петрограда под прикрытием американского флажка. Но после победы, при разборе всяких жалоб, дипломаты малых и слабых стран встречали со стороны советского правительства гораздо больше внимания и предупредительности, чем крупные хищники. И уж во всяком случае, еслиб кто-либо попробовал в те дни издеваться над "национальным" акцентом, то был бы выброшен в ближайшую помойную яму.
Ныне наоборот. Сталин и Литвинов ходят на задних лапах перед Муссолини и Лавалем. Каким унизительным тоном разговаривала Москва с Гитлером сейчас же после его прихода к власти! Зато они позволяют себе все свое великодержавное великолепие обрушить на голову "маленького", "ничтожного", "незаметного на карте" Уругвая. Как будто дело идет о размерах страны или численности народа, а не о политике правительства! В такого рода "мелочах" реакционный дух правящей бюрократии сказывается, пожалуй, еще нагляднее, чем в ее общей политике.
Напомним еще один эпизод. В день приезда в Москву английского министра Идена могилевская партийная газета написала статью о лицемерии британской политики. "Правда" возмутилась: "нужно ли большее свидетельство политической тупости"? Писать о лицемерии британской дипломатии -- значит обнаруживать тупость; зато вполне допустимо заниматься ксенофобской и шовинистической порнографией по отношению к уругвайскому народу -- именно народу, ибо -- да будет ведомо сикофантам "Правды" -- язык, территория и численность населения относится к народу, а не к правительству.
P. S. Как это ни невероятно, Молотов сослался в своем докладе на сессии ЦИК-а на постыдное произведение Демьяна Бедного, как на выражение правительственной оценки разрыва с Уругваем. На шовинистической порнографии поставлен таким образом официальный штемпель сталинского правительства. Сползать так сползать до конца!
Торглер и Мария Реезе.
В декабре 1935 г. печать Коминтерна сообщила об исключении из партии Торглера за его "недостойное поведение на берлинском суде". Очевидно, Коминтерн, как и многие другие больные организмы, отличается крайней замедленностью рефлексов. Со времени процесса Димитрова -- Торглера прошло уже два года. За это время Коминтерн успел исключить тысячи коммунистов, усомнившихся в правоте социал-патриотического поворота, или в марксистских качествах "Народного фронта". С Торглером медлили: очевидно надеялись, что этот трусливый мелкий буржуа еще понадобится. Димитрова превратили в полубога, а о Торглере вежливо молчали. Действительно революционная организация коротко отметила бы мужественное поведение Димитрова, как нечто само собою разумеющееся, и немедленно исключила бы Торглера. Однако, у Коминтерна давно исчезли нормальные революционные рефлексыи
На самом деле Торглера исключили не за его уже полузабытое поведение на суде, а за его окончательный переход в лагерь национал-социализма. По сообщению "Правды", Торглер не только освобожден из лагеря, но и работает вместе с Марией Реезе "над какой-то книгой". Если это так, то сомнений быть не может, ибо сама Мария Реезе давно уже продалась министерству национал-социалистической пропаганды.
Московская "Правда" подчеркивает (27 декабря 1935 г.), что Мария Реезе перешла "от Троцкого к Гитлеру". В виде исключения, в этом утверждении есть та частица правды, что Мария Реезе, игравшая крупную роль в сталинской партии, прежде чем продать себя Геббельсу, действительно попыталась примазаться к организации большевиков-ленинцев. Очень скоро, однако, обнаружилось, что эта особа принадлежит к тому господствующему в аппарате Коминтерна типу, который рассматривает рабочее движение, как источник влияния и доходов. Именно поэтому она в нашей среде смогла продержаться не годы, как в среде сталинцев, а несколько месяцев, в сущности несколько недель.
Но как быть с Торглером? Это не случайная фигура. Он был председателем коммунистической фракции Рейхстага! И уж он то во всяком случае перешел от Сталина к Гитлеру прямым путем, не наведываясь к большевикам-ленинцам. По поводу этого приключения "Правда" молчит. Между тем такими Торглерами и Реезе полны ряды сталинской бюрократии во всех странах. Они готовы на все повороты -- при наличии двух условий: во-первых, чтоб их личной шкуре это ничем не угрожало; во-вторых, чтобы за повороты им платили в устойчивой валюте. Все остальное им безразлично. Нетрудно предвидеть, что в грозных событиях, надвигающихся на Европу, аппарат Коминтерна будет рассадником ренегатства.
"Социалистическая культура"?
На кремлевском совещании стахановцев директор горьковск. автозавода Дьяконов осторожно и сдержанно говорил о возможности закончить пятилетку в 4 года. Орджоникидзе прерывал его на каждой фразе, не только вопросами, но и понуканиями и неуместными шуточками. Не трудно представить себе, в какое положение эти сановные реплики ставили скромного докладчика в пышном зале кремлевского дворца. Дьяконов даже позволил себе заметить: "товарищ Серго, я хочу, но не успеваю отвечать на ваши вопросы". Однако, Орджоникидзе не унимался. По газетному отчету он прервал коротенький доклад Дьяконова 14 раз, причем все время обращался к директору завода, т.-е. своему подчиненному, на "ты". Может быть они просто старые приятели? Нет, Дьяконов отвечает начальнику на "вы", очень почтительно, по тонуи
На совещании много говорили о культурном отношении к труду и к людям. Но Орджоникидзе -- да и не он один -- держал себя, как истинно-русский промышленный феодал доброго старого времени, который милостиво издевается над подчиненными, обращаясь к ним на ты. Не трудно представить себе, как реагировал бы Ленин на такие вельможные замашки! Он органически не выносил наглости и хамства, тем более в отношении к подчиненному, младшему товарищу, которого легко сбить на трибуне.
Над Дьяконовым Орджоникидзе изволил издеваться впрочем довольно милостиво; но в тоне его явно слышалось, что он может и иначе. Как не вспомнить того, что в 1923 г. Орджоникидзе, в качестве первого сановника Закавказья, ударил по лицу младшего товарища, осмелившегося ему перечить. Больной Ленин собрал все данные об этой гнусности и предложил ЦК немедленно снять Орджоникидзе с ответственных постов и исключить его из партии на два года. Именно это предложение и скрепило союз Орджоникидзе со Сталиным. Зато теперь, в борьбе за социалистическую "культуру" Орджоникидзе может не стеснять себяи
Нужно сказать, что Каганович старается не уступать Орджоникидзе. Не даром же оба -- "любимые наркомы". К выступавшим на совещании железнодорожным машинистам Каганович тоже обращался на "ты", совершенно как генерал в старину к своему деньщику. У Кагановича это выходит, пожалуй, еще более отвратительно, чем у Орджоникидзеи
А "Правда", центральный орган Коммунистической (!?!) партии, печатает эти образцы сановного хамства всем на поучение.
Византийщина.
Ворошилов говорил 17-го ноября в Кремле, на совещании стахановцев, о летчиках, "владеющих полностью, по настоящему, по-сталински техникой авиационного дела" ("Правда", 20 ноября 1935 г.). Так мы узнаем, неожиданно, что Сталин в совершенстве владеет техникой авиации.
Тот же Ворошилов в той же речи говорил: "Сталин, занимающийся вопросами вооружения армии вплотнуюи неоднократнои говорил, что танки, самолеты, пушки -- это не мыло, не спички, не пирожное, это -- средства обороны, а потому благоволите работать, как следует". Мы узнаем, что спички и мыло разрешается делать не так, "как следует", а как попало. Вот что называется избыток усердия!
Что Сталин занимается близко вооружением армии, это можно понять. Но вот Микоян, углубляя Ворошилова, рассказал на том же совещании следующий поучительный анекдот. Советские заводы производят для экспорта "прекрасные конфеты, одеколон, колбасу" и проч., тогда как для внутреннего потребления поставляют те же товары совершенно негодного качества (от Ворошилова мы только что слышали, что это вполне разрешается в отношении спичек, мыла и пирожных). Сталин дал, оказывается, Микояну совети обмануть рабочих, сказав им, будто товар изготовляется для заграницы, а затем пустить его на внутренний оборот. Не знаешь, чему больше дивиться в этом сановном анекдоте: презрению ли к советскому потребителю, изобретательности ли Сталина, или чрезмерному усердию Микояна.
Но этот последний идет еще далее. Оказывается, что когда Микоян "приказал восстановить все лучшие сорта мыла", то Сталина это не удовлетворило, и он приказал (Микояну!) принести образцы туалетного мыла на заседание Политбюро. В результате, повествует преданный Микоян, "мы получили специальное решение ЦКи об ассортименте и рецептуре мыла". Таким образом Сталин не только авиатор, но и квалифицированный мыловар.
В таком духе, с большей или меньшей примесью микоянства, произносились все речи на совещании. Вся атмосфера насквозь пропитана духом нестерпимой византийщины. Нет, господа, такой атмосферой страна долго дышать не сможет и не захочет!..
Признанья мимоходом.
Саркисов, секретарь Донецкого бассейна, в докладе о стахановском движении на заседании ЦК дал два замечательных штришка. О стахановцах, по его словам, должны писать в газетах сами же стахановцы; "это выходит более ясно и просто, и другой рабочий, читая это, знает, что действительно такой человек существует". Молотов: "Правильно".
Мимоходом в этих словах раскрыта убийственная истина: читатели сплошь не верят официальной печати; рабочие не сомневаются, что бюрократы выдумывают не только цифры, но и людей. Нужно искать особые способы, чтоб заставить рабочих поверить, что "действительно такой человек существует". Такова, заметим, одна из задач всех этих торжественных конференций стахановцев в Кремле, с печатанием фотографий и пр.
Тот же Саркисов привел такой пример повышения производительности труда в угольных шахтах: "Один коногон может работать на двух лошадях". Помимо повышения производительности труда, говорил он, выгода еще та, что "лошади отдыхают". Коногону при этом, во всяком случае отдыхать не приходится: за него отдыхает взопревшая лошадь.
А судьи кто?
Дмитрий Сверчков участвовал, в качестве меньшевика, в Петроградском совете 1905 г. В качестве правого меньшевика, он был разъездным агентом министра внутренних дел Авксеньева, при Керенском. От Октябрьской революции он скрылся на белой Кубани, и громил в тамошней прессе большевиков. После очищения Кавказа Красной армией Сверчков примкнул благополучно к большевикам. В 1922 году, написал книгу "На заре революции", где, по личным воспоминаниям, воспроизводил период Совета 1905 года. Бойко написанная книга выдержала несколько изданий. Но так как книга передает факты, а не позднейшие вымыслы, то она оказалась теперь не ко двору. "Правда" поместила (12 декабря 1935 г.) об этой старой книге, якобы "прославляющей Троцкого", бешеную заметку. Тем временем сам Дмитрий Сверчков сделал карьеру: ныне он член Верховного суда СССР. Письмом в редакцию "Правды" злополучный автор немедленно признал оценку своей книги "правильной". Еще бы! В 1922 году память Сверчкова после сильных переживаний временно ослабела, а в 1935 г. пришла в полное равновесие. В газетной статье по поводу двадцатилетнего юбилея первого Совета Сверчков дает "воспоминания" прямо противоположные тем, какие дал тринадцать лет тому назад в своей книге!
Таковы господа судьи. Кое-кому из них придется, пожалуй, со временем сесть на скамью подсудимыхи вернее всего, по статьям о подхалимстве, лжесвидетельстве и других проявлениях человеческой низости.
Альфа.
Прокурору СССР Акулову.
К истории нижепечатаемого Заявления Енисейской ссыльной колонии, т. Цилига пишет нам:
"Заявление Енисейских товарищей написано в момент, когда я еще лежал в больнице, и когда наша дальнейшая судьба, моя и т.т. Дедича и Драгича еще не определилась (судьба т.т. Дедича и Драгича остается таковой и по сей день). Тяжелая обстановка, определила характер и тон Заявления, которым подписавшие его товарищи оказали мне великую поддержку в борьбе за выезд. Это смелое и открытое Заявление имело огромное значение. Оно сделало невозможным для ГПУ "ликвидировать" меня за углом. Авторы Заявления знали, что проявляя революционную солидарность они идут на величайшую опасность, что ГПУ будет им жестоко мстить. И действительно, все эти товарищи были арестованы и после 6-месячного заключения, получили сперва "только" 3 новых года ссылки, а вскоре затем почти все были направлены в концлагери"иРедакция.
28 ноября 1933 г. югославский коммунист т. Цилига, отбывший 3 года заключения в Верхнеуральском Политизоляторе, пытался покончить жизнь самоубийством в комендатуре красноярского ОГПУ путем вскрытия вен. Несмотря на упорное сопротивление истекающего кровью Цилиги, сотрудникам ОГПУ удалось связать его и оказанием медицинской помощи спасти его жизнь, хотя потеря крови была очень значительна.
Покушение на самоубийство совершилось в комендантуре ОГПУ, куда был помещен внезапно схваченный т. Цилига, лечившийся в Красноярске и арестованный для насильственной отправки в Енисейск до окончания курса лечения. Этот трагический факт покушения на самоубийство революционера коммуниста, бывшего члена Политбюро югославской компартии, выдержавшего в течении многих лет тяжесть борьбы с югославской реакцией, не был результатом внезапной вспышки отчаяния и слабости воли, а актом заранее обдуманного протеста активного борца, лишенного возможности участвовать в революционной борьбе пролетариата, являющейся делом его жизни.
Вся прошлая жизнь т. Цилиги с одной стороны и система травли и преследования, созданная вокруг него усилиями ОГПУ -- с другой, -- раскрывают это с полной очевидностью.
Спасаясь от преследования югославской буржуазии, трое югославских коммунистов, т.т. Цилига, Дедич и Драгич, перешли на территорию СССР, которую они, подобно сотням и тысячам пролетарских революционеров зарубежом, рассматривали как свое социалистическое отечество. Все трое являлись активными работниками югославской компартии. Дедич был секретарем окружкома партии крупного рабочего района, Драгич членом ЦК партии, и Цилига членом политбюро и редактором легального ц. о. партии. Все трое пользовались заслуженной ненавистью югославского правительства, всех троих ожидал в Югославии самый свирепый террор югославской буржуазии. Столкнувшись в СССР с жесточайшей эксплоатацией русского пролетариата, убедившись в предательстве правящей группы делу пролетарской революции, они примкнули к оппозиции и вскоре разделили судьбу русских коммунистов, продолжающих борьбу за пролетарскую революцию и расплачивающихся в СССР так же как и в других странах годами тюремного заключения, концлагерей, моральными и физическими лишениями, ссылками в отдаленные углы Восточной Сибири и Нарымского края, эти излюбленные места царской ссылки.
Приговоренные в 1930 г. к трем годам тюремного заключения, трое югославских коммунистов очутились в Верхне-Уральском Политизоляторе, отрезанные не только от пролетарского движения своей страны, но и от родных и близких. То, что не могло сделать югославское правительство, завершило правительство Сталина и Молотова. В обстановке Политизолятора т. Цилига и двое других югославов стали жертвами тюремного режима СССР, режима построенного на системе физического уничтожения коммунистов и тонко разработанной системы провокации, доведшей летом 1931 г. огромный коммунистический коллектив Верхнеуральского Политизолятора в 176 человек до 18 дневной голодовки из-за провокационного выстрела в окно, тяжело ранившего коммуниста Есаяна. Здесь, вместе с десятками русских коммунистов, выдержав голодовку, пройдя через все издевательства, которым подвергаются пролетарские коммунисты в СССР, издевательства, доходящие в Верхне-Уральском Политизоляторе до избиения, связывания и обливания водой, Цилига и его т.т. столкнулись также и с новым фактом, который имеет место только в СССР и которого не знают коммунисты борющиеся в условиях буржуазно-фашистской Европы: в СССР тюремное заключение может быть продлено по окончанию срока на неопределенное время -- год, два, три и больше -- без всякого нового обвинения, без суда и следствия. Практика русского тюремного режима знает десятки случаев продления срока коммунистам. В мае 1933 г. истек срок 3-годичного пребывания югославов в тюрьме. Почувствовав себя на долгие годы вырванными из рядов коммунистического движения, трое югославских коммунистов решили во что бы то ни стало добиться своего возвращения в Югославию, где они смогли бы хотя и в условиях повседневного риска снова вступить в ряды борющегося пролетариата. Они предъявили требование своего возвращения в Югославию, предупредив, что будут добиваться этого всеми средствами, идя на самые острые меры борьбы, как голодовка и даже самоубийство. Ответом на это было распоряжение ОГПУ о переводе их в другой изолятор, чтобы лишить их возможности опереться в своей борьбе на поддержку большого коллектива коммунистов, многие годы заключенных в Верхне-Уральском Изоляторе. Разлученный со своими товарищами (судьба остальных югославов нам неизвестна), тов. Цилига очутился в подвале Челябинской уголовной тюрьмы, где и выдержал 23-дневную голодовку, требуя своего возвращения. Но правящая группа в СССР, предавая дело пролетарской революции внутри своей страны, безразлична к делу укрепления рядов международного пролетариата стойкими, крепкими, выдержанными революционерами. Более того, она предпочитает собственными средствами расправляться с коммунистами, ведущими борьбу с международной буржуазией.
В ответ на голодовку, ОГПУ объявило т. Цилиге, что срок его заключения продлен еще на два года. Тогда тов. Цилига предъявит ультимативное требование, в котором предупредил, что приведет в исполнение свою угрозу политического протеста-самоубийства. Испугавшись, что международный пролетариат узнает о гибели югославских коммунистов, замученных в тюрьмах СССР, ОГПУ освободило т. Цилигу, направило его в отдаленную ссылку в Восточную Сибирь. Но это очень мало изменило положение т. Цилиги, поставив его в условия такой же строгой изоляции, как и в изоляторе. В условиях советского режима, ссылка для коммунистов является непосредственным продолжением курса на физическое истребление в иных, но не менее действенных формах, чем заключение в изоляторах. Оторванность от родных и близких, так как переписка задерживается в местных органах ОГПУ, а в значительной части уничтожается и пропадает бесследно, частые обыски, частые беспричинные аресты, без предъявления какого бы то ни было обвинения -- все это превращает места ссылки в несколько расширенный концлагерь. И тов. Цилига, загнанный в отчаянную глушь Восточной Сибири и стоящий перед перспективой дальнейшего перемещения в глушь Сибири, привел к исполнение высказанную угрозу самоубийства.
Доведя до вашего сведения все имевшие место факты предупреждаем вам, что жизнь т. Цилиги по-прежнему находится в опасности, несмотря на счастливый исход неудавшейся попытки самоубийства, так как основное требование т. Цилиги остается неудовлетворенным. Возлагая на вас всю ответственность за систему провокации со стороны ОГПУ и за курс на физическое уничтожение коммунистов, жертвой которого является и тов. Цилига, предупреждаем еще раз, что на вас падает вся полнота ответственности за дальнейшую судьбу т. Цилиги, который принадлежит международному рабочему движению и должен быть возвращен в его ряды. Заявляем, что жизнь тов. Цилиги и других югославских коммунистов, находится в опасности и в какие бы удаленные углы их не загнала предательская политика правящей группы, об их судьбе будет доведено до сведения международного рабочего класса, и требуем:
Обязать ОГПУ прекратить систему издевательства над югославскими коммунистами т.т. Цилигой, Дедичем и Драгичем и разрешить им выезд заграницу, как незаконно и насильственно задержанным в СССР:
1) Бобинский, 2) Волков, 3) Гуровская, 4) Джинашвили (?), 5) Кордина, 6) Ида Лемельман, 7) Пломпер, 8) Рапопорт, 9) Симбирский, 10) Плотников, 11) Шапиро, 12) Федоров, 13) Чикин.Енисейск, январь 1934 г.
В борьбе за выезд из СССР.
1. Из югославской партийной жизни
В 1925-1926 г.г. собралась в Москве постепенно сильная колония югославских коммунистов (до 120 человек). В большинстве своем это был ответственный партийный актив, люди с значительным революционным стажем, опытные и закаленные в подпольной работе. Это не были эмигранты (за небольшим исключением), а в подавляющем своем большинстве люди, командированные временно в Москву на партийную работу. Они приехали в Москву с югославской партийной работы и должны были туда вернуться. В подавляющем большинстве это были рабочие.
Среди этого актива шла острая фракционная борьба между сторонниками правой и левой группы югославской компартии. С 1926 по 1928 г. Москва "вручила" руководство югосл. компартией правой группе (Симы Марковича), но т. к. в Москву приезжали преимущественно более революционные элементы, то левые были постоянно очень сильны. За это время правое партийное руководство (политбюро) успело настолько скомпрометировать себя, что возмущенный пленум ЦК партии (зимой 1927-1928 г.) сменил старое политбюро и выбрал новое, левое (или, точнее полулевое). Но ЦК сводил счеты без хозяина. Хозяин -- это были тогда Бухарин, Горкич, Мануильский, -- аннулировал постановление ЦК, распустил т. наз. левое политбюро, и так как старое правое руководство восстановить прямо нельзя было, то сделано было нечто еще значительно худшее. Тройка Бухарин-Горкич-Мануильский собрала какой-то сброд, никогда ничего общего с югославским движением не имевший, каких-то авантюристов всех пяти континентов, и послала их, как своих мандаторов (уполномоченных) в страну. Для того, чтобы издевательство над югославской партией и пролетариатом было полное, назвали эту банду "рабочим руководством"; в действительности пара честных рабочих были только ее мебелью и жертвами (как напр. убитый позже югославской реакцией тов. Джуро Джакович-Воснич). Чтобы этим магам с Востока облегчить завоевание югославской паствы, никого из московского партийного актива в Югославию не пускали. Больше того. Всех сколько-нибудь "подозрительных" в самой Югославии под разными предлогами отправляли в Москву. Одним словом, мандаторы "действовали". Уже видели себя полными победителями и -- что самое главное -- еще месяц-два, полгода, год и они, люди без почвы в каком-либо движении, будут иметь столь необходимый стаж подпольной работы. И карьера, мировая карьера в Коминтерне, будет им открыта. Все бы шло гладко, если бы их судьба зависела только от Москвы. Но, увы, в Югославии кое-какое слово имеет и Белград. А в Белграде 6 января 1929 г. произошел военно-фашистский переворот, и началась кровавая балканская расправа со всякой оппозицией. Теперь требовалась настоящая подпольная работа, требовались люди способные погибнуть, не моргнув бровью. "Мандаторов" охватили паника, ужас. Они, как все авантюристы, оценивали шансы своей удачи, своей карьеры слишком легко. Но теперь дело шло уже о голове, не о карьере. И наступила невероятнейшая, позорнейшая катастрофа. "Лучшая часть" мандаторов оставила в тот критический момент партию, комсомол и рабочее движение вообще на произвол судьбы и удрала, насколько их ноги, железные дороги и аэропланы носили, из Югославии в Москву. Эту роту дезертиров возглавлял идеолог всего "курса" Горкич. Так действовала "лучшая часть". Те, кто по-хуже, остались в Югославии и перешли на службу полиции. А самые худшие, оказалось, были провокаторами еще раньше, обеспечивая себя на две стороны с самого начала. В их числе был главный "мандатор" -- некто Брезович. Стоит на нем немного остановиться, так как Брезович -- не случайная фигура для нынешнего Коминтерна. Брезовичи, как общеизвестно, входили также в политбюро китайской, японской, французской и многих других партий. Бюрократическое разложение облегчает, в определенный момент, переход в провокаторство. Дух бюрократического византизма, господствующий во всем Коминтерне, облегчает проползание на верхи провокаторов. Брезович никогда в югославском рабочем движении участия не принимал. Во время мировой войны попал в русский плен. Во время НЭП-а оказался в компартии; после разгрома зиновьевской оппозиции сделал в Ленинграде карьеру, стал агитпропом (заведующим агитацией и пропагандой) одного района. Оттуда Горкич-Бухарин-Мануильский отправили его в Югославию, дали ему весь организационный и технический аппарат страны в руки. А в 1928 г. на VI конгрессе Коминтерна, провели его в сениоренконвент конгресса, вопреки тому что, по постановлению пленума ЦК югославск. партии, должен был пройти один старый рабочий. Чтобы полностью подготовить свою махинацию, Горкич-Бухарин-Мануильский организовали дело так, чтобы этот рабочий запоздал на конгресс, (ожидая днями отъезда в одном из заграничных городов), а прохвост Брезович оказался в Москве уже до начала конгресса и, таким образом как бы по необходимости вошел в конвент. Как видим, выдвижение Брезовича показывает очень характерную закономерностьи
Горкич спасся. Он успел, вместе с Мануильским, перейти еще во время на службу к Сталину. Спасся еще кое-кто. Для них дело обошлось без катастрофы: карьера не была прервана. Но зато югославское рабочее движение было предано свирепой реакции разоруженным и дезорганизованным. Чтобы прикрыть свое дезертирство, Горкич и прочие руководители Коминтерна посылали потом спокойно на гибель десятки и сотни людей. В Югославии повторилось в 1929-1933 г.г. то же самое, что раньше, только в гораздо большем масштабе, сделано было в Китае, что раньше и позже сделано было в ряде других стран. Когда рабочий класс призовет, наконец, к ответственности виновников, так это будет страшный суд, суд не столько над Горкичами, Мануильскими и компанией, -- ведь они только жалкие лакеи, -- сколько над действительными хозяевами, над действительными организаторами и вдохновителями всех разгромов и поражений международного революционного движения, начиная с 1922-23 г., над политбюро ВКП(б), главой бюрократии.
Беспримерная трусость и подлость "коминтерновского руководства" после 6 января 1928 г. вызвали страшное возмущение в московском югославском активе. В особенности в среде левой группе, насчитывавшей больше 50 человек. Среди них и во главе их шла троцкистская оппозиционная группа, насчитывающая до 10 человек и работавшая полулегально среди "национальной левой". Югославская национальная левая, возникшая еще в 1921 г. на требовании подпольной организации и активности и укрепившаяся несколько в 1924-1925 г. на национальном и крестьянском вопросах, эта левая отличалась и отличается по сей день полной "национальной ограниченностью". Она не умеет и не желает (в основном) свои вопросы, свою борьбу связать с вопросами и борьбой других левых групп в быв. Коминтерне. Югославские "левые" воображают при этом, что таким поведением они не себя губят, не себя обрекают на бесплодность, а что такой "тактикой" они не дают правым козырей в руки, подготовляют свой приход к партийной власти с помощью и через Коминтерн. Оппозиционная группа большевиков-ленинцев возникла только в 1928 г. в Москве, после опыта хлебной стачки кулаков, разочаровавшись в сталинской "самокритике" и несогласная с борьбой "на два фронта". Эта оппозиционная группа, как сказано, возглавила стихийно вспыхнувшее резкое недовольство поведением "коминтерновского руководства" и на общем собрании в феврале 1928 г. резолюция, осуждающая это поведение, получила 90 с лишним голосов против 5 голосов, поданных за руководство и защищавшего это руководство представителя и докладчика Коминтерна, какое-то жалкое бессарабское "боярское дитя", спасшееся на советском берегуи После столь выразительного осуждения коминтерновского "руководства", это последнее через комиссию "ЦК ВКП и Коминтерна" (во главе с известным быв. меньшевиком Поповым) перешло в контрнаступление. 40 человек получили выговоры, 20 были отправлены в "партийную" ссылку, 3 исключены "на год" из партии. Часть нашей оппозиционной группы осталась в Москве (Хеберлинг, Занков, Глыбавский и др.), другая часть (Драгич, Дедич и я), поехали в Ленинград, третья в другие места. Это было летом и осенью 1929 г.
2. Борьба за выезд
В мае 1930 г. состоялась в Москве своего рода конференция нашей группы. На эту конференцию я поехал из Ленинграда в Москву. На совещании выработали тезисы, наметили работу. По своим взглядам наша группа, при всех внутренних нюансах, принадлежала к крайне левой части б.-л., кое в чем приближалась к группе Д.-Ц. В тезисах говорилось о необходимости выдвинуть после XVI съезда (летом 1930 г.), который отвергнул обращение оппозиции, лозунг новой партии; затем о задаче "реформы" -- революционными методами; о переходе от "пропаганды к агитации"; пропаганда и подготовка экономических забастовок (т. к. индустриализация проводится за счет страшной эксплоатации пролетариата); в случае осуществления экономических забастовок выдвигать, затем, и политические лозунги (возвращение оппозиции из ссылок и Л. Д. Троцкого из заграницы). В нашу группу входило и несколько русских (т.т. Глыбовский, Занков и др.), она имела кое-какие связи на заводах и небольшую технику. Группа состояла: из своего рода центра; из членов, не входящих в центр; из кандидатов, затем были еще сочувствующие, "либералы", оказывавшие различные услуги группе. В то время у меня наметилась возможность пересылки за-границу т. Троцкому некоторых важных коминтерновских материалов.
Непосредственно после конференции наша группа (центр) была арестована. Оказалось, что человек, связавший нашу группу с районным и московским центром, с некоторого времени стал провокатором (видимо, чтобы избежать ссылки). Члены, невходящие в центр и кандидаты уцелели, т. к. их провокатор не знал, но за то был арестован ряд посторонних лиц (несколько югославов, одна шведская комсомолка), заподозренных по какому-то внешнему признаку. Вместо встречи с представителем московского центра, провокатор организовал мне встречу с другим агентом ГПУ. С ним я обсуждал наши тезисы и некоторые стороны пересылки упомянутых материалов т. Троцкому.
Непосредственно перед арестом мы почувствовали какую-то тревогу опасности. Один из нас, т. Драгич, работавший токарем на "Электросиле", находился на ночной работе и избежал в этот вечер ареста, скрылся и был арестован только через три месяцев. За это время он успел съездить в Москву и видеться, между прочим, с испанским тов. Нином и сообщить ему об аресте нашей группы. Но мы раньше с тов. Нином, да и с некоторыми другими связи не поддерживали (из осторожности), а скоро потом и сам т. Нин был выслан из СССР, и т. Драгич арестован (при аресте ночью, на ленинградской улице, агенты ГПУ стреляли в т. Драгича, когда он пытался удрать от них). Я лично в это время хотя и считал, что надо добиваться выезда за-границу, все же недостаточно энергично к этому стремился. Еще так многое было неясно: и то что есть; и куда это идет; как будет реакция дальше оформляться, и как это пришло, какая закономерность правит русской революциейи
(Продолжение следует)
Антон Цилига.