Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 45
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.
№ 45 7-й год изд. - Сентябрь 1935 г. № 45
Содержание
От редакции.
Террор бюрократического самосохранения.
Таров. - Письмо бежавшего из сталинской ссылки большевика-ленинца.
Пора организовать помощь революционерам-интернационалистам!
Л. Троцкий. - По поводу VII Конгресса Коминтерна.
Л. Т.- На суд рабочих организаций.
Альфа. - Как они пишут историю и биографию.
От редакции Бюллетеня
За последнее двухлетие наш Бюллетень выходил значительно реже, чем в предшествующие годы. Причин было много, и не последнее место среди них занимали, так называемые, "независящие обстоятельства". Мы надеемся, что в ближайший период нам удастся выпускать Бюллетень и регулярнее, и чаще. Необходимость более правильного выхода нашего издания совершенно ясна. Вопрос об СССР, в связи с надвигающейся опасностью войны, получает сейчас совершенно исключительное значение для мирового рабочего движения. В то же время внутренние противоречия рабочего государства достигли небывалой остроты. С одной стороны, мы слышим от докладчиков VII конгресса Коминтерна, что "бесклассовое общество" уже построено, что социализм полностью и окончательно обеспечен и проч. С другой стороны, советские газеты полны сообщениями о хулиганстве среди молодежи, о варварстве семейных нравов, о заброшенности детей. К концу второй пятилетки правительство вводит и применяет на деле закон о расстреле детей за преступления. На малейшее проявление критической мысли безответственная бюрократия "социалистического общества" (!) отвечает бешеным террором. В то же время мы наблюдаем парадоксальный на первый взгляд, а на самом деле глубоко закономерный факт: реформисты и буржуазные демократы, враждебно относившиеся к советской власти в первые, героические годы ее существования, сейчас ищут дружбы с московской бюрократией, охотно именуют себя "друзьями СССР" и соблюдают заговор молчания против преступлений сталинской клики.
Мы постараемся на этих страницах по марксистски освещать внутреннее развитие СССР, как с его достижениями, так и с его противоречиями.
Перегруппировка в мировом рабочем движении началась, и она пойдет все ускоряющимся темпом. Последний московский конгресс даст ей новый толчок. Русские большевики-ленинцы должны окончательно отряхнуть от ног прах так называемого "Коммунистического Интернационала". Бюллетень является не официальным, но от этого не менее действительным органом русской секции строющегося Четвертого Интернационала. Мы постараемся освещать на страницах нашего органа основные вопросы мирового рабочего движения. Мы сохраняем за собою при этом право на ту принципиальную непримиримость, которая составляет великолепную традицию марксизма.
Организации Четвертого Интернационала имеют во всех без исключения странах могущественых врагов, начиная с крайнего правого фланга империалистской реакции (напомним чудовищную по злобе кампанию Гитлера и французской буржуазной печати в связи с "обнаружением" Л. Д. Троцкого в Барбизоне) -- через реформистов (напомним недавнее исключение руководящей группы большевиков-ленинцев из организации французской социалистической молодежи) -- и кончая сталинцами, с их амальгамами, процессами и расстрелами. Впрочем, сталинцам в этом хороводе ненависти принадлежит бесспорно первое место.
Наши друзья сейчас еще несравненно менее многочисленны, чем наши враги. Но мы умеем быть в меньшинстве. Мы верим в силу наших идей. История уже однажды показала, как маленькое меньшинство, вооруженное правильной программой, становится в решительный час во главе всего народа. Встречная историческая волна отбросила революционный авангард назад. Ничего не поделаешь! Мы не жалуемся на прихоти истории, мы берем ее, как она есть. Мы опираемся на ее внутренние силы и начинаем новое восхождение.
Наши друзья везде в меньшинстве. Но это верные, закаленные и проверенные друзья. Число их непрерывно растет во всех странах мира. Логика событий воспитывает их и укрепляет их дух.
Мы твердо надеемся на то, что наши друзья помогут Бюллетеню выполнить свою задачу.
Вербуйте нам подписчиков! Организуйте розничную продажу! Собирайте денежные средства! Пользуйтесь каждой поездкой в СССР для пересылки туда Бюллетеня, для получения оттуда сведений и для завязывания связей! Значительную часть этой работы могут с успехом выполнять не только русские, но и иностранные товарищи.
Террор бюрократического самосохранения.
Письмо т. Тарова, одного из советских большевиков-ленинцев, рабочего-механика, оказавшегося ныне волею судеб за пределами Советов, представляет собою замечательный политический документ. Таров был арестован, в качестве "левого оппозиционера", в начале 1928 года, провел три года в ссылке, просидел четыре года в тюрьме в условиях жесточайшей изоляции, затем снова несколько месяцев в ссылке. Каковы преступления Тарова против революции? Он считал, видимо, уже с 1923 года, что Октябрьская революция создала возможность несравненно более быстрой индустриализации, чем в капиталистических странах. Он предупреждал, вместе с другими Таровыми, что ставка на кулака должна привести к кризису всей советской системы. Он требовал внимания к бедняку и систематического перевода сельского хозяйства на рельсы коллективизации. Таковы были его главные преступления в течение 1923-1926 г. г. Вместе с другими ленинцами товарищ Таров протестовал в 1926 году против сталинской теории "рабоче-крестьянского демократического государства", -- теории, которая побудила польскую коммунистическую партию поддержать переворот Пилсудского. Но этим преступления Тарова не ограничивались. В качестве интернационалиста, он принял живейшее участие в судьбах китайской революции. Он считал преступлением те кремлевские решения, силою которых молодая и героическая китайская компартия была включена в Гоминдан и подчинена его дисциплине, причем сам Гоминдан, чисто буржуазная партия, был, в качестве "сочувствующей" организации, включен в Коминтерн. Наступило время, когда Сталин, Молотов и Бухарин телеграммой из Москвы приказывали китайским коммунистам тушить аграрное движение крестьян, чтоб не "отпугивать" Чан-Кай-Ши и его офицерство. Вместе с другими учениками Ленина Таров считал такую политику изменой революции.
За Таровыми числилось и еще несколько подобных же преступлений. С 1923 г. они требовали приступа к составлению пятилетнего плана и когда, в 1927 г., был составлен, наконец, набросок первой пятилетки, Таровы доказывали, что ежегодный прирост промышленности должен быть не в 5-9% -- как наметило Политбюро, а в два-три раза выше. Правда, все это вскоре подтвердилось полностью. Но так как своим предвиденьем Таровы обнаруживали отсталость правящей верхушки, то они оказались повинны в подрыве революции (т.-е. престижа бюрократии). Таровы уделяли большое внимание рабочей молодежи. Они считали, что ей надо дать возможность самостоятельно думать, учиться, ошибаться и стоять на собственных ногах. Они протестовали против того, что революционное руководство заменяется капральским командованием. Они предсказывали, что полицейское удушение молодежи приведет к ее деморализации и к росту реакционных и просто хулиганских настроений в ее среде. Эти предупреждения квалифицировались, как восстановление молодого поколения против старого, как бунт против "старой гвардии", -- той самой, которую Сталин при помощи своих преторианцев оклеветал, разгромил, рассажал по тюрьмам или деморализовал.
Таковы преступления Таровых. К этому надо еще прибавить, что большевики-ленинцы, и Таров в их числе, отнюдь не пытались навязать свои идеи силой. Они не призывали к восстанию против бюрократии. В течение почти девяти лет они пытались и надеялись убедить партию. Они боролись прежде всего за свое право довести до сведения партии свою критику и свои предложения. Но бюрократия, поднявшаяся к самодержавной власти на поражениях мирового пролетариата, противопоставила ленинской оппозиции не силу аргументов, а вооруженные отряды ГПУ. Таров оказался одним из нескольких тысяч арестованных при термидорианском разгроме оппозиции в 1928 году. Он провел после того свыше трех лет в ссылке и около четырех в тюрьме. Из его собственного, пока еще краткого, рассказа читатель узнает об условиях этой тюрьмы: издевательства, избиения, мучительная 14-дневная голодовка заключенных и, как ответ на нее, насильственное кормление и новые издевательства. И все это за то, что большевики-ленинцы раньше Сталина поставили проблему коллективизации и своевременно предупреждали против последствий предательского союза с Чан-Кай-Ши и будущим лордом Ситриными
Но тут раздался новый удар грома: в Германии пришел к власти Гитлер. Политика Коминтерна расчистила ему дорогу. Когда Гитлер садился в седло, никто другой, как Сталин, держал ему стремя. Все потоки красноречия VII Конгресса не смоют с господ вождей пятен этого исторического преступления. Тем более бешеный характер приобрела ненависть сталинской клики против тех, которые своевременно предвидели и предупреждали. Пленные ленинцы должны были расплатиться своими боками за убийственную политику, в которой невежество сочеталось с вероломством: именно это сочетание и составляет сущность сталинизма.
Между тем Таров, испуганный победой национал-социализма, обратился к московским властям с таким предложением: он обязуется прекратить оппозиционную работу; за это ему, Тарову, дано будет право вернуться в ряды партии и, в качестве дисциплинированного солдата, вести в ее рядах борьбу против фашистской опасности. Шаг Тарова психологически не трудно объяснить: оставаться связанным по рукам и по ногам в то время, как империалистская реакция берет одну пролетарскую траншею за другой, есть самое мучительное из состояний, в какое только можно поставить революционера. Но политически предложение Тарова было нереальным вдвойне: во-первых, поддерживать без критики "борьбу" Сталина против фашизма, значит в последнем счете помогать фашизму, -- это неопровержимо доказано всей историей последних 12-ти лет; во-вторых, предложение Тарова не было и не могло быть принято бюрократией. Один единственный ленинец, который бескорыстно и мужественно выполняет на глазах у всех порученную ему работу, не отрекаясь от своих взглядов, являлся бы молчаливым опровержением легенды насчет "троцкизма, как передового отряда буржуазной контр-революции". Глупая легенда эта вообще держится на курьих ножках и нуждается в ежедневных подпорках. Между тем, пример Тарова, в случае его успеха, неизбежно вызвал бы подражание. Этого нельзя было допустить. Нельзя возвращать в партию дерзких людей, которые отказываются лишь вслух высказывать свои мысли; нет, они должны отказаться от самих мыслей, от права на мысль вообще, оплевав свои взгляды, которые подтверждены всем ходом событий.
Ничто так не характеризует сталинского режима, его внутренней гнили и фальши, как эта полная неспособность ассимилировать честного революционера, который готов покорно служить, но не согласен врать. Нет! Сталину нужны покаянцы, шумные крикливые ренегаты, люди которые бесстыдно называют черное белым, бьют себя с пафосом в пустые груди, а на самом деле думают о пайке, об автомобиле, о курорте. Такими пройдохами, двурушниками и гнилыми циниками переполнен партийный и государственный аппарат. Они ненадежны, но необходимы: бюрократический абсолютизм, пришедший в непримиримое противоречие с хозяйственными и культурными запросами рабочего государства, остро нуждается в пройдохах, готовых на все.
Попытка Тарова вернуться в ряды официальной "партии" потерпела таким образом крушение. Таров не нашел другого выхода, как бежать из Советского Союза. Его опыт, столь дорого им оплаченный, является драгоценным уроком, как для советского, так и для мирового пролетариата. "Открытое письмо" организаций, стоящих под знаменем Четвертого Интернационала, находит в деле Тарова новое и яркое подтверждение. "При помощи травли, подлогов, амальгам и кровавых репрессий -- так гласит это письмо -- правящая клика стремится задушить в зародыше всякое движение марксистской мысли. Нигде в мире подлинный ленинизм не преследуется с такой зверской жестокостью, как в СССР". Эти строки, на поверхностный взгляд, могли показаться преувеличением: разве ленинизм не преследуется беспощадно в Италии и Германии? На самом деле в Открытом письме преувеличения нет. В фашистских странах ленинцы подвергаются преследованиям наряду с другими противниками режима. Наибольшую злобу Гитлер проявил, как известно, к своим оппозиционным соратникам по партии, к ее "левому крылу", которое напоминало ему о его собственном вчерашнем дне. Такую же зверскую жестокость сталинская бюрократия проявляет по отношению к большевикам-ленинцам, подлинным революционерам, воплощающим традиции партии и октябрской революции.
Политические выводы из дела тов. Тарова совершенно очевидны. Думать о "реформе", о "возрождении" ВКП было бы сейчас чистейшим безумием. Нельзя заставить служить в интересах пролетариата бюрократическую машину, которая служит главным образом удержанию пролетариата в тисках. Революционный террор, который в героический период революции являлся орудием пробужденных масс против угнетателей и самым непосредственным образом служил охране господства пролетариата, окончательно уступил свое место холодному и злобному террору бюрократии, которая остервенело борется за свои посты и пайки, за свои бесконтрольность и самовластие -- против пролетарского авангарда. Именно поэтому сталинизм обречен!
20-го февраля 1889 г. Энгельс написал Каутскому ныне впервые опубликованное, поистине замечательное письмо о классовых отношениях в эпоху Великой французской революции. Вот что там, между прочим, говорится: "Что касается террора, то он был в существе своем мерой войны, пока он имел смысл. Класс, или определенная часть класса, которая одна только могла обеспечить победу революции, не только держалась, благодаря террору, у властии но и обеспечивала себе свободу движения, elbow room, возможность сосредоточения сил на решающем пункте, т.-е. границе". Но после обеспечения границ, благодаря военным победам, после разгрома неистовой Коммуны, которая хотела на штыках нести народам свободу, террор, как орудие революции, пережил себя. Робеспьер стоял, правда, на вершине могущества; "но отныне, -- говорит Энгельс, -- террор стал для него средством самосохранения и тем пришел к абсурду" (подчеркнуто самим Энгельсом). Эти строки замечательны в своей простоте и глубине. Нет надобности выяснять здесь различие тогдашней эпохи и нынешней: оно достаточно известно. Не менее ясна разница в исторической роли Робеспьера и Сталина: первый обеспечил победу революции над ее внутренними и внешними врагами в самый критический период ее существования; в России же эта работа была выполнена под руководством Ленина. Сталин выступил на передний план лишь после завершения этого периода. Он является живым воплощением бюрократического Термидора. В его руках террор являлся и остается прежде всего орудием подавления партии, профессиональных союзов и советов, и утверждения единоличной власти, которой не хватает толькои императорской короны. Террор, выполнивший свою революционную миссию и превратившийся в орудие самосохранения узурпаторов, тем самым превращается, по словам Энгельса, в "абсурд". Это значит на языке диалектики, что он обречен на неизбежное крушение.
Бессмысленные зверства, выросшие из бюрократических методов коллективизации, как и подлые насилия и издевательства над лучшими элементами пролетарского авангарда, вызывают неизбежно ожесточение, ненависть, жажду мести. В этой атмосфере рождаются в среде молодежи настроения индивидуального террора. Известный своим бесстыдством украинский бонапартенок С. Косиор говорил не так давно, что Троцкий "печатно призывает к убийству советских вождей", а Зиновьев и Каменев, как доказано -- дескать делом Енукидзе, прямо участвовали в подготовке убийства Кирова. Так как всякий, кому доступны писания Троцкого, может легко проверить, призывал или не призывал он к "убийству советских вождей" (если допускать вообще, что существуют взрослые люди, которым нужно проверять такого рода нелепости), то тем самым достаточно освещается и вторая половина лжи Косиора: насчет Зиновьева и Каменева. Фабрикуются или не фабрикуются сейчас какие либо фальшивые документы с помощью "латышского консула" или "врангелевского офицера", -- мы не знаем. Косиоры бонапартистского режима могут еще затравить, задушить и расстрелять не мало безукоризненных революционеров; но существа дела это не изменит: их террор является историческим абсурдом. Он будет сметен вместе со своими организаторами.
Призывать к убийству советских вождей? Если обожествляющие себя бюрократы искренно воображают, что они делают историю, то мы-то этой иллюзии совсем не разделяем. Не Сталин создал аппарат, а аппарат создал Сталина -- по образу и подобию своему. Замена Кирова Ждановым ровно ничего не изменила в природе вещей. Ассортимент Косиоров, в отличие от предметов "ширпотреба", неограничен: они отличаются друг от друга каким-нибудь сантиметром в длину и несколькими сантиметрами в охвате. Только! В остальном они похожи друг на друга, как их собственные дифирамбы Сталину. Замена самого Сталина одним из Кагановичей внесла бы почти так же мало нового, как и замена Кирова Ждановым. У Кагановича не хватило бы "авторитета"? Не беспокойтесь, все Косиоры -- первый, пятнадцатый и тысяча первый -- создали бы ему немедленно необходимый авторитет, методом бюрократического конвейера, как они создали "авторитет" Сталину, т.-е. самим себе, своему бесконтрольному господству.
Вот почему жалок и бессилен в наших глазах индивидуальный террор. Нет, мы не разучились азбуке марксизма. Судьба не только советской бюрократии, но советского режима в целом, зависит от факторов мирового исторического веса. Только успехи международного пролетариата могут вернуть советскому пролетариату доверие к самому себе. Основным условием революционных успехов является объединение мирового и пролетарского авангарда вокруг знамени Четвертого Интернационала. Борьба за это знамя должна вестись и в СССР: осторожно, но непреклонно. Исторический абсурд самодержавной бюрократии в "бесклассовом" обществе не может и не будет держаться без конца. Пролетариат, завершивший три революции, снова поднимет свою голову. Бюрократический "абсурд" попытается упираться? Пролетариат найдет достаточно большую метлу. А мы ему в этом поможем.
Личное обращение к мировому пролетариату
Сотни и тысячи большевиков-ленинцев томятся в сталинских тюрьмах. Еще вчера я был с ними, и мы вместе разделяли всевозможные издевательства сталинских тюремщиков. Сегодня я нахожусь в полукапиталистической стране "на воле". Увы, мне кажется, что нет свободного места для революционера на нашей планете. Но так или иначе сегодня я имею возможность публично сказать слово протеста против сталинских узурпаторов. Долг революционера обязует меня обратиться к мировому пролетариату с просьбой о помощи для освобождения из сталинских тюрем преданных революционеров, мучеников -- большевиков-ленинцев. Пусть мировой пролетариат знает, что советская страна, как таковая, незаметно погибает, ибо советская власть без партии из активных и самостоятельных коммунистов немыслима. Поэтому борьба за подлинную коммунистическую партию, борьба против узурпаторов и плебесцитарного режима, есть борьба за освобождение советской системы от гибельного перерождения.
Чтоб ознакомить пролетариат с положением большевиков-ленинцев в СССР при сталинском режиме, я напишу несколько слов из моего личного испытания, в его простом и чистом виде. В 1934 г. 30 июня я бежал из ссылки из г. Андижана, поставив себе задачей поехать в Москву, лично явиться в Центральный Комитет и поговорить с соответствующими лицами по моему делу. Еще в марте месяце 1934 г. я телеграфно сообщил Центральному Комитету о том, что я, как оппозиционер -- последователь Троцкого, прекращаю идейную и организационную борьбу против руководства партии и готов преданно выполнять всякие задания партии в борьбе за защиту Октябрьских завоеваний и социалистического строительства, одновременно подчеркивая необходимость совместного действия всех коммунистов против наступающей фашистской реакции.
Послав такую телеграмму Ц. К., я ждал ответа со снятием с меня 58-ой статьи и восстановления моих партийных прав. Юридически, никакой судья, конечно, не присудил мне этой статьи. Но фактически я был осужден на вечную тюрьму и ссылку. Четыре года я сидел в тюрьме, три года в ссылке. За все это время я никого кроме следователя ГПУ и тюремного надзирателя не видел. Обыкновенно следователь делал формальный допрос, а ключник открывал и закрывал двери моей камеры, когда это было крайне необходимо. "Осудили" меня на строгую изоляцию без каких бы то ни было материальных доказательств. Три раза у меня был произведен обыск, -- абсолютно ничего не нашли. Но все-таки меня арестовали и заключили в тюрьму. Раз ты троцкист -- ты должен сидеть в тюрьме или ссылке. Если откажешься от оппозиции -- получишь "минус".
Т.-е. право жительства в СССР "минус" все важнейшие пункты страны.
Это будет смягчение до некоторой степени. Например, из Северной Сибири тебя могут перевести в Южную Сибирь. Рядовых оппозиционеров мучают беспощадно, предлагая им отказаться от своих взглядов. После допроса следователь, прежде чем прочитать приговор, предлагает тебе отказаться от взглядов оппозиции. И когда в ответ он получал категорический отказ, то я в приговоре слышу всевозможные страшные слова: "за анти-советскую, за анти-коммунистическую, за контр-революционную и т. пи страшную работу". Последний приговор -- трехгодичный тюремный срок в главных тюрьмах ОГПУ я отсидел 22-го января 1934 года, но все-таки -- я был "освобожден" лишь после 14-тидневной голодовки, т.-е. был отправлен в ссылкуиЗаключенные оппозиционеры Верхне-Уральского изолятора в числе 150 человек -- нас было в этой тюрьме 485 человек, но многих развезли по другим тюрьмам, после чего нас осталось всего 150 -- объявили голодовку против прибавления новых сроков, ибо до голодовки летом 1932 г. какая то комиссия во главе с некоей Андреевой приехала из Москвы в Верхне-Уральск, чтобы облегчить "бытовое положение" заключенных коммунистов. Она прибавила новый срок всем тем, кто отсидел свой срок в изоляции. 103 человека в один день получили новый срок по два года. Вот единственное, что сделала это комиссия по "облегчению бытового положения" заключенных большевиков-ленинцев Верхне-Уральского изолятора. До этого к нам не приезжали никакие комиссии. Эту комиссию мы потребовали сами против зверских обращений тюремной администрации. Нас часто избивали, караульные стреляли в окна, вследствие чего один из наших товарищей -- Есаян -- был ранен в грудь. Мы требовали комиссии, но, по обыкновению, получили отказ. Тогда 485 человек заключенных коммунистов объявили голодовку и голодали 18 дней. Комиссия приехала, развела "активных заключенных" по другим изоляторам, а раненого Есаяна выслала в Сибирь. Таким образом она "облегчила" наше положение. И вот очередная комиссия на следующий год приехала и прибавила нам новые сроки. Поэтому мы в 1933 г. были принуждены объявить всеобщую голодовку всех заключенных коммунистов Верхне-Уральского изолятора против этого неслыханного беззакония. Мы начали голодовку 11-го декабря 1933 года. 20-го декабря голодающих перетаскивали на руках из камеры в камеру. Это -- с целью обыскать камеры. Нас начали насильственно кормить. Получилось неслыханное зрелище, происходили отчаянные драки между тюремщиками и голодающими. Конечно, последние были бесславно избиты. Нас в изнеможенном состоянии насильственно кормили соответствующими насосами через горло. Издевательство было неописуемое: всовывали в горло толстые резиновые трубки, таскали голодающих в "камеру питания" точно дохлых собак. Никто сепаратно не сдался.
На 15-ый день голодовки наша голодовочная комиссия постановила прекратить голодовку в 12 часов дня, потому что многие из голодающих коммунистов делали попытки покончить жизнь самоубийством. Один из сотрудников ГПУ приехал из Уральской области к нам в изолятор и начал грозить голодающим коммунистам "Соловками". Наши товарищи, конечно, выгнали его из своих камер. Постановление голодающей комиссии о снятии голодовки было принято всеми голодающими единогласно. Представитель ОГПУ был вынужден устно (письменно он почему-то отказался) обещать освободить тех, у кого срок кончается. Так как 22 января 1934 г. кончался мой срок, меня перевели в камеру "освобождающихся".
22 января я был, следовательно, "освобожден". Под строгим конвоем меня отправили в Среднюю Азию в распоряжение Сред.-Аз. ГПУ. Приехали в Ташкент. Нас было двое -- я и товарищ Жантнев. В Ташкенте нас заперли под замок; на второй день после упорных протестов нас выслали без приговора: Жантнева в г. Фрунзе, меня в г. Андижан. И вот в марте месяце я послал телеграмму Центральному Комитету о моем отходе от оппозиционной деятельности. Прошло два месяца, не было никакого ответа. Я написал специальное письмо Центральному Комитету. Опять прошло два месяца, опять нет ответа. Как в телеграмме, так и в письме я ничего не говорил о моих взглядах. Мои взгляды и позицию я не считал "контр-революционными", как обыкновенно пишут капитулянты, но я подчеркнул о прекращении идейной и организационной борьбы против руководства. Словом, из моих писем в Центральный Комитет и ОГПУ можно было заключить, что руководство под напором оппозиции пока не предало революцию и в некоторых местах даже исправило свои ошибки. А теперь, что главное, нужно чистить партийный аппарат от бюрократического засорения и совместными силами всех коммунистов и революционных сил СССР и всего мира бороться против наступающего фашизма. Бюрократическому руководству наверно и обидно было отвечать на такое обращение. Из Москвы не было ответа. Местный же отдел ГПУ подсылал ко мне своих людей, которые задавали мне следующие вопросы: "Скажите, пожалуйста, вы ваши взгляды считаете контр-революционными или нет? Оппозицию и ее деятельность вы считаете контр-революционными или нет? Троцкого, например, вы считаете вождем передового отряда контр-революционной буржуазии или нет?" В ответ я подробно излагал свои взгляды оппозиции, возглавляемой Троцким, и в свою очередь задавал следующие вопросы: "А вы, дорогой товарищ, как по вашему, эти мои взгляды контр-революционные? Нашу оппозиционную работу с 1923 и до 1930 г.г. против правого оппортунистического течения в партии вы считаете контр-революционной? Ведь в 1930 г. центризм тоже начал бороться против правых. Тогда и эту борьбу можно считать контр-революционной? Что касается Троцкого, я его считаю самым преданным делу мирового пролетариата неизменным революционером. Я его считаю своим идейным другом и товарищем. Я не хочу обманывать партию, я не могу революционные взгляды оппозиции считать контр-революционными". Мой собеседник молчит с поникшей головой. Парень, между прочим, был хороший, понимающий. Но, видимо, он мало слышал самих оппозиционеров, но зато много слышал о них из официальных источникови Точно такой же разговор произошел между мной и одним из представителей местного отдела ОГПУ. Я, между прочим, заметил: "А как по вашему такое беззаконие: я шестой месяц сижу в ссылке без какого-либо приговора после трехгодичного тюремного заключения". Помощник начальника ГПУ в ответ на это вынимает из ящика стола какую-то бумагу и читает мне новый приговор с трехгодичным сроком в ссылку. Но почему то он отказал мне самому прочесть приговор. Это, конечно, была обычная махинация аппаратчиков. Вероятно, они хотели запугать меня новым приговором, чтобы я начал клеветать на оппозицию. Здесь я окончательно убедился, что эти несчастные аппаратчики уже давно перестали быть коммунистами, что это шайка заядлых бюрократов, которые не в состоянии понять правду искреннего революционного слова. Но все-таки я решил поехать в Москву и лично поговорить с самой верхушкой партаппарата, чтобы узнать в конце концов, что она собой представляет, что это за люди, которые кричат о революции, о социализме, о коммунизме и заставляют меня мои чисто-коммунистические взгляды считать контр-революционными. В мае месяце я послал телеграмму ЦК с просьбой разрешить приехать в Москву для личных переговоров по моему делу. На этот раз я послал телеграмму с оплоченным ответом. Но напрасно, -- ответа не было. Мои попытки добиться разрешения поехать в Москву для личных переговоров не увенчались успехом. Тогда я решил поехать без разрешения. По дороге мне стало совершенно ясно, что в Москве меня все равно слушать не будут, и что меня там тотчас же арестуют за бегство из ссылки. У меня не осталось другого выхода как перейти границу.
Мой отказ от оппозиционной борьбы был честный. И в настоящее время я продолжаю еще оставаться на этой точке зрения. С 1933 года после победы фашизма в Германии, я стоял на точке зрения объединения всех коммунистических и революционных сил пролетариата всего мира против фашистской реакции во что бы то ни стало, не обращая внимания на внутренние разногласия пролетарских организаций, какова бы ни была их серьезность. Эту точку зрения я защищал и среди своих товарищей. Но ни в каком случае я не был согласен солидаризироваться с бюрократией, как я это подчеркнул в моем письме в апреле месяце 1934 г. Центральному Комитету. Я всегда стоял и стою на точке зрения упорной и беспощадной борьбы против наглой бюрократии, которая узурпирует права нашей партии. Мое искреннее письмо и телеграмма Центральному Комитету и ОГПУ бюрократия сочла, однако, первым шагом позорной капитуляции. Несчастный бюрократ исходил из того, будто я измученный в тюрьмах и ссылках в течение долгих лет, оторванный от своих родных, жены и ребенка, наконец, не вытерпел и становлюсь на колени перед ГПУ просить прощения. Несчастный бюрократ не заметил, что в моем письме я не прошу пощады, а требую восстановления моих партийных прав. Несчастный бюрократ не придавал, видимо, никакого значения моим словам, когда я говорил: "Я не могу обманывать партию, я не обыватель, я революционер, я не могу пассивно служить для брюха. Я был активным коммунистом, -- есть и буду; никто и ничто в мире не может оторвать меня от моих истинно коммунистических убеждений. Я считал и считаю взгляды Троцкого и его единомышленников истинно коммунистическими взглядами. Эти взгляды являются прямым продолжением взглядов Маркса и Ленина".
В жизни я не видел такого ехидно-циничного чиновника, как помощник начальника местного отдела П. П. ГПУ Марголина, который прочитав мою телеграмму в ЦК и ОГПУ обратился ко мне: "А что вы расскажете относительно вашей организации? Кто был руководителем оппозиционного движения на Кавказе? Где вы непосредственно работали? Нужно нагреть хвост этим троцкистам". Несчастный чиновник сразу почувствовал себя неловко, получив категорический отказ. Я сказал: "До сих пор я боролся против Ц. К. и боролся по всем правилам оппозиционной борьбы и за эту борьбу я несу ответственность. Я прекращаю оппозиционную борьбу против руководства, не исходя из своих лично-шкурнических соображений, а имея в виду необходимость объединенной борьбы всех революционных сил пролетариата против наступающей контр-революции. Я прекращаю борьбу не потому, что я согласен с оппортунистическими взглядами бюрократической верхушки партии, а потому, что надеюсь, что наша партия еще сумеет восстановить свои права, выгнав из своих рядов наглых узурпаторов".
Но кому ты это говоришь? Аппаратная бюрократия, конечно, правильно поняла мои письма и телеграммы. Поэтому то она и не хотела отвечать на мое обращение. Я сидел в ссылке без нового приговора. Ведь так или иначе государству трудно, без хотя бы ложных аргументов, приговорить своего гражданина к какому-нибудь наказанию. Задача партийной бюрократии заключается только в том, чтобы изолировать и мучить оппозиционеров до тех пор, пока они публично не превращаются в тряпку, т.-е. в несчастных аполитичных обывателей. Бюрократ именно не хочет, чтобы ты был настоящим коммунистом. Это ему не нужно. Это ему вредно и смертельно опасно. Бюрократ не хочет самостоятельного коммуниста, он хочет несчастных прислужников, шкурников и обывателей самого худшего типа. Такие нужны ему. Он не хочет коммунистической партии, он терпит только ее название, чтобы использовать его для своих узурпаторских целей. К сожалению, во многих случаях бюрократия достигла своих целей. Многие из оппозиции не выдержали строгой и бессрочной изоляции, -- и капитулировали. Но в отношении меня бюрократия ошиблась. И в тюрьмах, и в ссылке, и заграницей я остался таким каким был, я остался коммунистом, я остался преданным защитником советской власти и социалистического строительства. Страна Советов -- это моя родная страна в социалистическом смысле этого слова. При другой власти, при власти врагов пролетариата она чужда мне. Я всегда готов до последней минуты моей жизни бороться за Страну Советов. Неужели при действительной пролетарской власти борьба против бюрократии, против воров и хищников, которые бессовестно присваивают советское добро и служат причиной гибели сотен тысяч людей от голода и холода; неужели борьба или простой протест против этих мерзавцев считается контр-революционным преступлением? Ведь я боролся за внутри-партийную рабочую демократию, я боролся за ленинскую программу и устав нашей партии, я боролся и буду бороться против самочинства и круговой поруки в партийном аппарате. Ведь по уставу нашей партии выборные органы, партийные, профсоюзные, как и советские, должны ежегодно меняться сверху до-низу. Что же мы видим сегодня? Должность секретаря партии стала какой-то специальностью. Если какой-нибудь Кахияни, например, 8 лет секретарствовал в грузинском ЦК и в конце концов партийная публика не смогла терпеть его дальше не только в качестве секретаря ЦК Грузии, но и в партии вообще, -- тогда наш специалист по генсекству покидает Тифлис, конечно, по доброму совету высшей инстанции и едет в Алма Ата, опять в качестве генсека ЦК Казахстана. А Мирзоян, -- того же типа, что Кахияни, -- из Баку в Уральск, секретарем областного комитета. Именно поэтому руководство партии чувствует себя абсолютно неответственным перед партийной массой, которая как будто избрала его. Оно только признает верхнюю инстанцию партаппарата. Отсюда бесстыдное прислужничество и позорная круговая порука бюрократической верхушки. При таких обстоятельствах партийная масса, конечно, не может доверять руководству. Что касается беспартийной рабочей массы, она партию видит лишь в лице аппарата, и она не доверяет коммунистической партии в целом. Отсюда административный нажим на партию и на рабочий класс. Поэтому-то и переполнены сейчас все тюрьмы, Соловки и места ссылки партийными и беспартийными рабочими. О крестьянах и говорить нечего.
Я не хочу распространяться о разногласиях между оппозицией и руководством, но считаю необходимым сказать несколько слов по вопросу о борьбе против бюрократизма, о котором официальная пресса так много пишет и официальные люди так много кричат, -- будто они тоже не прочь бороться против бюрократизма. А в действительности попробуйте пальцем указать на бюрократа, -- или тюрьма, или ссылка, или по крайней мере безработица. А знаете ли вы, что значит быть безработным при нынешнем режиме? Это значит прямая гибель семьи безработного. Ходит он по всем учреждениям и везде получает отказ, несмотря на то, что есть подходящая работа. Везде принимают всякого человека: и жулика, и мошенника. Но человека, выступающего против бюрократии, на работу не принимают.
На партийных и рабочих собраниях абсолютная пассивность со стороны присутствующих. Их почти силой гонят на собрания. Не только беспартийные, но и партийные рабочие ходят на собрании с большим неудовольствием. На собраниях "смело" могут говорить только партийные и профсоюзные попугаи. Они смело могут всегда и во всех случаях хвалить руководство, первым долгом Сталина, потом остальных в порядке их чина. Потом выносится резолюция и начинают пугать присутствующих, называя контр-революционерами всех тех, кто осмелится выступить хотя бы против одного пункта резолюции. Конечно, такое положение в стране само по себе дискредитирует авторитет советской власти и революции. Партийное руководство деспотически терроризовало всю партию. В партии абсолютно отсутствует сознательная партийная дисциплина, которая когда-то была гордостью нашей партии. В партии царствует солдатчина, механическое выполнение приказов. Отсюда понятно почему в партийном, советском и профсоюзном аппаратах всякие шкурники и шарлатаны и разнокалиберные темные лица -- воры "цивилизованного" типа -- чувствуют себя очень свободно и смело и считают своим отечественным долгом смотреть на советское добро, как на свое "собственное". А кто будет их проверять? Кто будет их наказывать за расхищение народного достояния? Рядовые коммунисты? Увы, последние запуганы тюрьмами и Соловками, где долгими годами мучаются более смелые коммунисты и беспартийные рабочие под замком и за железной решеткой. Неужели мировой пролетариат может молчать, когда в советской стране заключенные коммунисты на Октябрьских годовщинах выставляют через решетку красное знамя, тюремщики граблями разрывают его?..
К сожалению, я не имею возможности подробно останавливаться на всех тех мерзостях, которые творятся при режиме узурпаторов в советских тюрьмах. Я только обрисую здесь маленькую картину, очевидцем которой я был лично. В Петропавловской тюрьме, в маленькой камере, с площадью в 25 кв. метров сидит 35 женщин, из них 8 с грудными детьми. В камеру воздух поступает через волчок. Ах, я никогда не забуду этих маленьких худых ребятишек, -- я видел их через волчок нашей камеры. Они на груди своих матерей стояли в очереди у волчка, чтобы получать мизерный паек чистого воздуха. Пусть мировой пролетариат увидит это позорное пятно на лицах тюремщиков плебесцитарного режима. Да неужели не было коммунистов в этом городе? Неужели они не заинтересовались тюрьмами своего города, где томились голодом, холодом и грязью тысячи людей? Неужели не было прокурора? Стыдно даже произносить это имя. Были, все они были! Был в этом городе в эти дни даже член Центрального Комитета, Микоян. Его портрет поместили на первой странице местной газеты. Но Микоян -- человек приезжий, его приезд может служить только причиной ареста еще сотни женщин с грудными детишками. О Микояне можно и не говорить. Но что делали местные коммунисты? Ничего! Они не имеют самостоятельного голоса. Они не имеют права думать. Арестовали, например, грудного ребенка на руках у работницы или крестьянки, значит он виноват, он должен сидеть в маленькой камере с 35 женщинами и на руках своей матери стоять у волчка в очереди за "чистым" воздухом для дыхания.
Наглая бюрократия сталинского режима будет называть все эти слова контр-революционными. Пусть называет как хочет. Я должен сказать правду и только правду, ибо правда -- самое верное оружие в руках пролетариата против своих врагов. Ах, если бы все рабочие организации говорили бы правду и только правду, тогда давно была бы обеспечена победа мирового пролетариата над своими врагами.
А. Таров.
1935 г., 4 августа.Пора организовать помощь революционерам-интернационалистам!
Выше опубликованное письмо бежавшего из СССР большевика-ленинца рисует страшную картину преследований и насилий со стороны бюрократии и не менее страшную картину материальной нужды сотен и тысяч преданных, бескорыстных и самоотверженных революционеров. Всем им за последнее время срок ссылки или заключения увеличен, без каких бы то ни было новых обвинений, на 2, на 3 года, и даже на 5 лет. Значительная часть их находится в тюрьмах и в ссылке с начала 1928 года, т.-е. в течении почти восьми лет. Даже и из официальной советской печати видно, что за последний год подверглись арестам, высылкам и заключениям новые сотни, если не тысячи старых и молодых революционеров, не разделяющих международной политики Сталина, или попросту не сочувствующих его расправе над Зиновьевым, Каменевым и др. Письма из ссылки, доходящие до родных в виде величайшего исключения, рисуют обстановку безвыходности и беспросветности. "Сюда посылать денег не имеет смысла -- пишет, например, старый революционер из места ссылки -- их здесь и реализовать негдеи Здесь почти ничего нельзя достать, даже овощей". Другой ссыльный, отрезанный годами от всех своих, лишенный возможности переписки с семьей, даже со своими детьми, пишет в случайно проскочившей открытке: "мы были на путях стариков Лафаргов", намекая таким образом на попытку коллективного самоубийства, вероятнее всего при помощи голодовки. Голоса из тюрем доходят еще неизмеримо реже, чем из ссылки, и рисуют новые ужасы, далеко оставляющие позади все, что было проделано Сталиным в первые годы его борьбы с левой оппозицией. Таково положение.
Нужна помощь, моральная и материальная, и притом немедленная. Моральная помощь должна состоять во всемерном разоблачении бонапартистских зверств над пленными революционерами. Надо как можно шире оглашать все доходящие сведения, надо будить внимание и сочувствие рабочих к тем подлинным героям, которые в условиях полной изолированности, безвестности и небывалых лишений в течение ряда лет сохраняют верность знамени революционного интернационализма. Нужно открыто, во весь голос, протестовать против сталинского террора, который направлен не на защиту революции от классовых врагов, а на защиту самодержавия бюрократии от передовых рабочих.
Материальная помощь должна состоять в сборе денег для пересылки по известным нам адресам: ссыльные и заключенные, где только могут, братски делят присланное между собой.
Но мало агитации, протестов и отдельных денежных сборов. Нужна постоянная, правильная организация помощи тем революционерам-интернационалистам, о которых не заботятся ни Второй ни Третий Интернационал, которых игнорируют реформистские профессиональные союзы, и которых буржуазия всего мира по праву считает своими злейшими врагами.
Вопрос не ограничивается, конечно, СССР. В Китае, в тюрьмах Чан-Кай-Ши, бывшего союзника Сталина, сидят многочисленные большевики-ленинцы во главе со старым революционером, основателем коммунистической партии, Чен-Ду-Сю, отбывающим 11-летний срок тюрьмы. Вожди так называемого "единого фронта" тщательно замалчивают самое имя Чен-Ду-Сю, которое, однако, должно стать известно каждому революционному рабочему. В Германии, Италии, Испании, Польше, Греции, Индокитае и ряде других стран, борцы за Четвертый Интернационал во все возрастающем числе заполняют тюрьмы и концентрационные лагери реакционной диктатуры. Даже в Голландии, классической стране "демократии", революционеры-интернационалисты, как Снефлит и Шмидт, отдали за последние годы серьезную дань тюрьмам капитала.
Дело идет, однако, не только о большевиках-ленинцах и не только о борцах за Четвертый Интернационал. В странах старого и нового света многочисленные революционные организации и группы, стоящие вне обоих старых Интернационалов и не ставшие под знамя нового Интернационала, насчитывают не мало жертв в своих рядах. То же самое относится к колониям: достаточно назвать, например, индусского революционера Роя, отбывающего 14-летнее тюремное заключение и постыдно преданного Коминтерном, в рядах которого он боролся.
Подготовленное московским конгрессом дальнейшее сближение Второго и Третьего Интернационалов, как и профсоюзной бюрократии, на общей платформе социал-патриотизма готовит особенно тяжелые испытания пролетарским борцам, стоящим под знаменем интернационализма и революционного пораженчества. Прикрываясь патриотической необходимостью, пожалуй, даже заботой о "защите СССР", полицейские и прокуроры капитала будут отныне наносить интернационалистам двойные удары, чтобы снести, таким образом, помехи на пути "единого фронта" Сталин-Лаваль-Кашен-Блюм-Жуо и вместе с тем на путии новой империалистской войны. Кто не видит этой перспективы, тот слеп, или по крайней мере близорук. Революционерам нужно готовиться заранее к величайшим испытаниям и жертвам.
Рабочий класс разбит на разные политические лагери; между теми организациями, которые не входят ни во Второй ни в Третий Интернационал, также имеются серьезные разногласия. Искусственно устранить этого нельзя. Но если есть область, в которой честные революционные рабочие могут и должны уже сейчас объединить свои усилия, так это организация помощи борцам, плененным буржуазией и преданным социал-патриотами. Необходимо немедленно приступить к созданию междупартийного и международного общества помощи революционерам, преследуемым за верность принципам интернационализма.
К такой организации с готовностью примкнут, разумеется, все партии и группы, стоящие под знаменем Четвертого Интернационала. Но этого недостаточно. Необходимо сговориться со всеми другими независимыми революционными партиями, как и с левыми меньшинствами внутри старых Интернационалов и профессиональных союзов. Вопрос имеет жгучий политический характер. Предстоят большие бои. Надо не только строить армию, но и готовить одновременно Красный Крест и санитарный обоз.
7-го сентября 1935 г.
По поводу VII Конгресса Коминтерна.
Я должен извиниться перед читателями нашей интернациональной печати в том, что, несмотря на напоминания, не откликнулся до сих пор на VII Конгресс Коминтерна. Причины лежат вне моей воли. Дебаты Конгресса имели, с одной стороны, чрезвычайно бесформенный, намеренно расплывчатый, а с другой -- чисто театральный характер. Вопросы обсуждались и решались за кулисами, часто по телефону, соединяющему Кремль с комиссариатом по иностранным делам. В тесном бюрократическом кругу происходило некоторое подобие борьбы мнений. После того, однако, как решение окончательно выносилось Политбюро, назначались ораторы, которым поручалось преподнести решение в таком виде, чтоб наименее скомпрометировать верхушку Коминтерна и, уж во всяком случае, не наложить ни малейшей тени на непогрешимость вождя. То, что называется "прениями" Конгресса, представляет на самом деле длинную и, надо сказать, ужасающе скучную комедию с заранее распределенными ролями. К тому же и актеры плохи.
Отчеты о прениях приходится, поэтому, читать, как дипломатические документы, ставя себе на каждом шагу вопросы: что имеет в действительности в виду оратор? о чем он умалчивает? и почему именно? Но дипломатические документы пишутся обычно кратко; а речи докладчиков представляют дополнительную меру бюрократической самостраховки: надо выставить как можно большее число как можно менее точных утверждений, не стесняясь их противоречивостью: неизвестно, какое именно из этих утверждений пригодится в будущем. К этому надо прибавить ужасающе плохие газетные отчеты. Форма изложения может быть ясна, хороша, убедительна там, где есть ясная мысль и политическая воля, где есть открытая борьба идей, всегда содействующая уточнению мысли; но где оратор-чиновник заметает свои собственные следы и следы начальства, а чиновник-журналист излагает путанную речь, в постоянном страхе как-бы не наскочить на подводный камень, там газетные отчеты неизбежно представляют жалкую окрошку плохо связанных между собою общих мест. Таковы отчеты "Юманитэ", которыми мне приходилось до сих пор пользоваться. Когда я попытался, например, на основании этих отчетов хоть приблизительно определить, что представляет в условиях нынешнего дальне-восточного кризиса рабочее движении Японии, и какое место занимает в нем японская компартия, то я с полной достоверностью узнал только то, что пламенная любовь к вождю выражается по-японски словом "Банзай"; но это я знал и ранее, ибо "банзай" полагается кричать также и в честь микадо. Кстати, Сталин на Конгрессе блистал молчанием, тоже подобно микадо.
Так называемые "прения" вращались вокруг двух вопросов: политики "единого фронта" (другой политики теперь не существует) против фашизма и той же политики против войны. Речи докладчиков, как вульгарный и плоский доклад Димитрова, так и иезуитские хитросплетения Эрколи, ничего не прибавили к тем соображениям, которыми за последние месяцы была переполнена печать Коминтерна, особенно во Франции. Опыт французской компартии стоял в центре внимания и рекомендовался в качестве достойного подражания образца.
Но содержательны ли дебаты или пусты, -- Конгресс сам по себе представляет этап в движении известной части рабочего класса. Он важен уже тем, что легализуя оппортунистический поворот во Франции, немедленно же распространяет его на все остальное человечество. Курьез бюрократического мышления в том, что даровав, по крайней мере, на бумаге, всем секциям либеральную автономию и даже приказав им мыслить самостоятельно и приспособляться к собственным национальным условиям, Конгресс тут же признал, что все страны мира, фашистская Германия и демократическая Норвегия, Великобритания и Индия, Греция и Китай одинаково нуждаются в "народном фронте" и, если возможно, в правительстве народного фронта. Конгресс важен тем, что знаменует -- после периода шатаний и прощупыванья -- окончательное вступление Коминтерна в "четвертый период": его лозунг -- "власть Даладье!" (Daladier au pouvoir!), его знамя -- из трех кусков разного цвета, его гимн -- Марсельеза, заглушающая Интернационал.
Для оценки глубины поворота и его конкретного содержания применительно к условиям разных стран, резолюции должны были бы дать во всяком случае больше, чем многословные прения. Однако, ни по одному из обсуждающихся вопросов не были опубликованы заранее проекты резолюций. Прения не велись вокруг определенных текстов, а растекались в безбрежности. Лишь после того, как все ораторы прокричали вождю хвалу, и стали упаковывать чемоданы, особая комиссия занялась составлением резолюций. Факт беспримерный: официальный Конгресс закрылся не вынеся никакого решения. Этим должны были заняться новые вожди, назначенные уже до Конгресса (Димитров!), учтя по возможности настроения и пожелания почтительных делегатов. Таким образом, самая механика этого конгресса до последней степени затрудняла сколько-нибудь своевременную критическую оценку его работ.
Было бы пагубной ошибкой с нашей стороны думать, что теория и практика "третьего периода" окончательно и безболезненно ликвидированы "самокритикой" вождей, и что оппортунистическому и патриотическому повороту обеспечено безоблачное будущее. Если бюрократия с такой постыдной легкостью сожгла все, чему поклонялась, то не так дело обстоит с массами. Они относятся к лозунгам серьезнее и честнее. В сознании рабочих, идущих за Коминтерном, настроения "третьего периода" еще живут целиком. Именно эти настроения проявились у французских коммунистов в Тулоне и Бресте. Вождям удалось смирить на время сопротивление низов только клятвенными заверениями "по секрету", что дело идет о хитром маневре, имеющем целью обмануть радикалов и социалистов, отнять у них массы, а тами "там мы себя покажем". С другой стороны, картелистский и патриотический поворот компартии привлекает к ней симпатии новых слоев, достаточно далеких от рабочего класса, очень патриотических, очень недовольных финансовыми декретами и видящих в компартии лишь наиболее энергичный фланг народного фронта. Это значит, что внутри компартии и вокруг нее накопляются все более противоречивые тенденции, которые должны привести ко взрыву или к ряду взрывов. Для организаций Четвертого Интернационала вытекает отсюда обязанность внимательнейшим образом следить за внутренней жизнью компартий, чтобы поддержать революционную, пролетарскую тенденцию против руководящей социал-патриотической фракции, которая будет отныне все больше запутываться в попытках классового сотрудничества.
Второй наш вывод касается центристских группировок и их отношения к стратегическому повороту Коминтерна. Правоцентристские элементы неизбежно притянуты этим поворотом, как магнитным током. Достаточно прочитать тезисы о войне Отто Бауэра, Жиромского и русского меньшевика Дана, чтоб стало совершенно ясным: именно эти законченные представители золотой середины гораздо лучше чем Димитров и Эрколи выразили самую суть новой политики Коминтерна. Но не только они. Поле магнитного действия распространяется и левее. "Новый Фронт", орган САП, в двух последних номерах (16 и 17), прикрываясь ворохом осторожных оговорок и предостережений, приветствует по существу оппортунистический поворот Коминтерна, как освобождение от сектантского окостенения и переход на путь "более реалистической" политики. Какими неуместными оказываются все разговоры о том, будто САП во всех принципиальных вопросах согласна с нами, но не одобряет лишь наших "методов". На самом деле каждый крупный вопрос обнаруживает несовместимость наших принципиальных позиций. Приблизившаяся опасность войны сразу побудила САП выдвинуть в противовес нам деморализующий лозунг "разоружения", который даже Отто Бауэр, Жиромский и Дан отвергают сегодня, как "нереальный". Та же противоположность позиций обнаружилась и в оценках эволюции Коминтерна. В самый разгар "третьего периода" мы совершенно точно предсказывали, что пароксизм ультра-левизны неизбежно приведет к новому оппортунистическому зигзагу, несравненно более глубокому и пагубному, чем все предшествующие. В те времена, когда Коминтерн горел еще всеми огнями "революционного пораженчества", мы предупреждали, что из теории "социализма в отдельной стране" неизбежно вытекут социал-патриотические выводы со всеми их предательскими последствиями. VII Конгресс Коминтерна дал поистине замечательное подтверждение марксистского прогноза. И что же? Вожди САП, все позабывшие и ничему не научившиеся, приветствуют новую наиболее тяжкую стадию неизлечимой болезни, открывая в ней симптомыи реалистического исцеления. Разве не ясно, что перед нами две непримиримые позиции?
В высшей степени интересно, с указанной точки зрения, как именно будет реагировать на VII Конгресс та из лево-центристских партий, которая до сих пор ближе всего стояла к Коминтерну, именно британская НРП. Привлечет ли ее пошлый "реализм" VII Конгресса ("единый фронт", "массы", "средние классы" и проч.) или же, наоборот, ее оттолкнет его запоздалый и тем более губительный оппортунизм (сотрудничество классов под пустым знаменем "антифашизма", социал-патриотизм под прикрытием "защиты СССР" и пр.). От этой альтернативы зависит дальнейшая судьба НРП.
В общем можно сказать, что, каковы бы ни были отдельные частные этапы и эпизоды, закрепленный Конгрессом поворот Коминтерна упрощает обстановку в рабочем движении. Он консолидирует социал-патриотический лагерь, сближая, независимо от того, как пойдет дело с организационным единством, партии Второго и Третьего Интернационалов. Он усиливает центробежные тенденции внутри центристских группировок. Тем более широкие возможности открывает он перед революционными интернационалистами, т.-е. строителями Четвертого Интернационала.
Л. Троцкий.
7-го сентября 1935 г.На суд рабочих организаций.
Против всех видов гангстеризма в рабочем движении
По сообщению газеты "Юманитэ", итальянский коммунист Монтанари был убит 9-го августа в метро Бельвиля. 12-го августа "Юманитэ" дала совершенно чудовищное, хотя и вовсе не неожиданное освещение убийству. Анонимная статья носит заглавие: "Лаваль и фашисты умножают провокации". К этому первому заголовку, который входит в официальную кампанию против министерства Лаваля и фашистов, прибавлено второе: "Монтанари убит троцкистским провокатором". В сущности уже сопоставления этих двух заглавий достаточно для характеристики статьи, ее автора и самой газеты. Но в тексте мы находим утверждения если не еще более безобразные, то во всяком случае не менее противоречивые. "Убийца -- известный итальянский троцкист Гвидо Бейзо, который давно уже выполнял в итальянской эмиграции во Франции провокационную работу". Что значит в этой связи "провокационную работу": вел ли он проповедь против социал-патриотизма или состоял на службе Муссолини? Неизвестно. Дальше мы читаем, что Монтанари являлся "мишенью для ненависти троцкистских элементов, которых партия исключила и которые предались в дальнейшем (т.-е. после исключения Л. Т.) явной и преступной работе провокации".
Дело усложняется. Оказывается, не один лишь Гвидо Бейзо, а целая группа исключенных итальянских "троцкистов" предалась "явной (!) провокации". На службе фашистской полиции? Прямого указания опять нет. Но чтоб насчет смысла слова "провокация" не оставалось у читателя сомнения, статья прибавляет, что Бейзо "широко жил". Наконец, мы узнаем, что в Ницце Бейзо "был разоблачен (кем?), как провокатор, связанный (??) со всей фашистской работой проникновения в среду анти-фашистских масс". Эта запутанная формула заключает уже прямое обвинение в связи с фашистами. Запомним ее. Из Ниццы Бейзо прибыл в Париж и совершил убийство Монтанари. Что фашисты убивают коммунистов, и вообще революционеров, достаточно известно. Что фашистский провокатор мог выдавать себя за "социалиста", "коммуниста" или "троцкиста" -- тоже в порядке вещей. Но мы слышали раньше, что убийца был "заведомым итальянским троцкистом". Хотят ли нам сказать, что из "троцкиста" он стал фашистом, т.-е. изменил своим революционным взглядам? Такие случаи не редки. Однако, "Юманитэ" не уточняет вопроса. В соответствии с двумя заглавиями она продолжает развивать две версии: "троцкист" и в то же время фашист. В этой амальгаме и заключается гвоздь обвинения.
Дальше мы не без удивления читаем: "его заявление, будто он хотел отомстить за несправедливые обвинения, есть только маска, чтобы скрыть правду". Какую "правду" -- нам ясно и точно не говорят. Но зато мы узнаем, случайно и мимоходом, что убийца считал себя злостно оклеветанным, протестовал против обвинений и прибег к револьверу, как к орудию мести. Такова, во всяком случае, версия самого убийцы. Запомним ее.
Анонимная статья сообщает далее, что итальянская компартия давно уже призвала к осторожности по отношению к "двусмысленной деятельности этого индивидуума". Как так: двусмысленной? Только двусмысленной? Ведь мы слышали, что Бейзо был в Ницце "разоблачен" как фашистский провокатор. Разоблачен! Работа провокатора до сих пор не считалась двусмысленной. Провокатор есть продажный негодяй, и только. Когда же чья-либо деятельность считается двусмысленной, то это значит, что имеются лишь подозрения, но нет доказательств. В таких случаях честные революционные организации собирают и тщательно проверяют необходимые доказательства, прежде чем выступить с открытыми обвинениями. Такова революционная традиция с незапамятных времен. Между тем, из слов самой "Юманитэ" мы вынуждены сделать тот вывод, что Бейзо вовсе не был разоблачен, как провокатор, а лишь заподозрен (кем? когда? почему?), причем сам он неистово опровергал это обвинение. Дополнительно нам сообщается еще, что "Бейзо решился прибыть в Париж, где в начале он не скрывал своих намерений совершить убийство". Здесь мы впадаем в полное недоумение. Еслиб Бейзо был действительно на службе у фашистов и благодаря этому "жил широко"; еслиб он оказался действительно разоблаченным, как провокатор, и еслиб он прибыл в Париж, чтоб совершить фашистское убийство, как же мог он не скрывать своих намерений? Здесь в изложении "Юманитэ" новая и явная бессмыслица. Автор не выдерживает собственной версии.
Дальше анонимная статья запутывается еще более. "Провокатор, который -- читаем мы -- никогда не был членом коммунистической партии (но ведь мы слышали, что он принадлежал к группе исключенных "троцкистов". Л. Т.), который был инструментом фашизма в эмиграции и который, естественно, нашел приют и внимание в троцкистских группах"и Мы получаем, таким образом, новую версию: не "заведомый итальянский троцкист", как сказано в начале, стал после исключения из партии, на путь фашистской провокации; нет, фашистский провокатор, никогда не принадлежавший к партии, нашел "естественный" (о, конечно!) приют у троцкистов. И чтоб не было уже никаких сомнений ни насчет источника информации, ни насчет ее цели, анонимный автор прибавляет: "приблизительно (!) таким же порядком был убит наш товарищ Киров". Приблизительно! Но ведь Киров как раз был убит членом партии, которого никто, как явствует из официальных документов, не обвинял в фашистской провокации.
После нескольких новых зигзагов статья заканчивается совершенно неожиданной политической моралью: "рабочие Франции, предупрежденные и просвещенные уроками Австрии и Испании, не попадутся в эти преступные ловушки". Замечательное откровение! Оборонительные восстания в Австрии и Испании, которые даже социал-патриотический и картеллистский конгресс Коминтерна вынужден был признать героическими актами пролетариата, явились на самом деле, по оценке "Юманитэ", результатом деятельности фашистских провокаторов, -- тех самых, которые убили Кирова в Ленинграде, Монтанари -- в Париже. Эта глубокая мораль "марксистов" из "Юманитэ" специально предназначена, по-видимому, для пролетариев Тулона и Бреста.
Читатель согласится, если мы скажем, что статья похожа на страницу из дневника сумасшедшего. Однако, в этом сумасшествии есть система, которая еще не сказала своего последнего слова. Проследим, поэтому дальнейший ход истории.
Итальянские большевики-ленинцы, против которых анонимным автором брошено анонимное обвинение, заявили 14-го августа в "Попюлер", через посредство тов. Жан Русс, члена правления французской социалистической партии, что "Гвидо Бейзо не принадлежал к их организации, что они никогда не находились с ним ни в близких, ни в далеких отношениях, и что они не знали даже его имени". Кажется ясно? "Юманитэ", которая опубликовала ложный политический донос, увидела себя вынужденной напечатать 15 августа: "мы принимаем к сведению заявление итальянских троцкистских групп". Но "Юманитэ" не была бы верна ни себе, ни своим работодателям, еслиб она просто прикусила язык и замолчала. Нет, газета тут же присовокупляет, что в ее руках находятся несколько писем убийцы, ясно доказывающих, что "контр-революционная троцкистская идеология полностью разделяется убийцей Бейзо". После всего сказанного ранее, это звучит немножко слишком растяжимо. "Идеология"! Мы знаем, как поступают с этой тонкой материей в химических лабораториях господ Дюкло и Ко!
После нескольких новых, уже совершенно бесформенных и неуловимых инсинуаций, в которых бессилие соперничает со злой волей, "Юманитэ" приходит к заключению: "Конечно, связь между убийцей и троцкистами (только что категорически опровергнутая! Л. Т.) не исключает сообщничества между Бейзо и фашистской провокацией. Все связано". "Конечно"! Но почему же эти храбрые трусы говорят на этот раз: "не исключает"? Только не исключает? Ведь 12-го августа они утверждали, что Бейзо, этот "заведомый троцкист", разоблачен, как фашистский провокатор, который "широк жил", очевидно, на деньги Муссолини. Теперь же оказывается, что лишь длинное и чуткое ухо "Юманитэ" различило в письмах убийцы ноты троцкистской идеологии (идеологии!), каковое обстоятельство "не исключает" (только не исключает!) связи Бейзо с фашистами. "Все связано"и белыми нитками.
Наконец, 18 августа "Юманитэ" опубликовала извещение центрального комитета итальянской компартии: Монтанари пал жертвой "убийцы, подготовленного к своей злодейской миссии в среде группок троцкистских и бордигистских эмигрантов, агентов фашистской реакции"! Сообщение итальянской компартии замечательнее всего тем, что оно вовсе не говорит о какой-либо связи Бейзо с фашистами. Нет, дело гораздо сложнее, или, если угодно, гораздо проще: троцкисты и бордигисты являются "вообще" агентами "фашистской реакции", а Бейзо подготовился к своей миссии в этой "среде", т.-е. сразу в этих двух средах, которые находятся в борьбе друг с другом. Теперь мы можем окончательно понять смысл слов: "приблизительно таким же порядком был убит наш тов. Киров". Это означает: приблизительно таким же порядком в убийстве Кирова были обвинены десятки людей, не имевших к убийству никакого отношения.
Из всего этого клубка разрушающих друг друга клевет и расплывающихся инсинуаций вытекает, во всяком случае, что Гвидо Бейзо находился в каком то остром конфликте с организацией итальянской компартии или с отдельными ее членами. Оставляя в стороне всеобъемлющую и потому ничего не объясняющую "идеологию", каждый здравомыслящий человек не может не поставить вопроса: что-же побудило все-таки Бейзо к убийству? Если не предположить, что он психически ненормальный человек (а для этого пока данных нет), то необходимо заключить, что у него должны были быть исключительно острые, невыносимые для него личные переживания, которые в конце концов выбили его из равновесия и толкнули на безумный и преступный акт. Кто же создал эти невыносимые переживания? "Троцкистские" организации, к которым Бейзо не имел никакого отношения, или же та организация, от имени которой говорит "Юманитэ"? Так и только так стоит вопрос. Не напрашивается ли само собою предположение, что итальянские сталинцы, не имея серьезных, а может быть и никаких, данных, обвинили неугодного им Бейзо в провокации, т.-е. прибегли к тому отравленному оружию, которое часто заменяет этим господам политические доводы? Сам Бейзо, как видно из "Юманитэ", бешено протестовал против обвинения, угрожая убийством по адресу обвинителей. Так не поступает провокатор, задумавший убийство революционера; но так может поступить малосознательный и потерявший голову эмигрант, не находящий других средств защиты против травли. Этими нашими гипотетическими соображениями (а дело пока может идти только о гипотезе) мы не хотим набросить ни малейшую тень на убитого Монтанари. Очень возможно, что он явился лишь случайной жертвой; или, если он действительно участвовал в травле мнимых "провокаторов", возможно, что он делал это с чистой совестью, доверяя своей партии и ее насквозь деморализованному руководству. Но личность Монтанари не разрешает вопроса о мотивах Бейзо.
Дело находится сейчас в руках буржуазных судебных учреждений. Официальное расследование не способно, разумеется, осветить кровавую драму с точки зрения революционной морали пролетариата. Прокуратура может даже попытаться скомпрометировать попутно пролетарскую эмиграцию и революционные организации вообще. Но и агенты Коминтерна могут использовать процесс для тех низменных целей, которые входят в их служебные обязанности. Что касается рабочих организаций, то они, независимо от политического знамени, заинтересованы в одном: пролить на это дело полный свет и тем предупредить, насколько можно, повторение револьверных расправ в революционных рядах.
Рабочие организации должны были бы, на наш взгляд, немедленно создать авторитетную и беспристрастную комиссию, которая ознакомилась бы со всеми материалами, в том числе и с теми письмами Бейзо, о которых пишет "Юманитэ", допросила бы всех свидетелей и представителей всех причастных и заинтересованных организаций и групп и вскрыла бы политические, моральные и личные обстоятельства дела до конца. Это необходимо не только в интересах памяти Монтанари и выяснения действительных мотивов Бейзо, но прежде всего для очищения атмосферы рабочих организаций от вероломства, клеветы, травли и револьверных расправ. Разумеется, лучше всего для дела было бы, если бы в комиссии приняли участие также и представители "Юманитэ" и ЦК итальянской компартии. Можно, однако, почти с уверенностью предсказать, что они откажутся: от беспристрастного расследования эти политики могут только потерять, и притом гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Однако, их отказ не должен помешать расследованию. Все честные участники рабочего движения кровно заинтересованы в том, чтобы вскрыть нарыв, который иначе может превратиться в гангрену. Трагическое дело Монтанари-Бейзо надо поставить на суд рабочих организаций.
Л. Т.
29-го августа 1935 г.Как они пишут историю и биографию.
Значительная часть "Правды" от 5-го августа посвящена 40-ой годовщине со дня смерти Энгельса. Бедный Энгельс! Поистине он не заслужил этого издевательства. Энгельс был не только гениальной головой, но и воплощенной добросовестностью. В литературных работах, как и в практических делах, он не выносил неряшливости, неаккуратности, неточности. В посмертных работах Маркса он проверял каждую запятую (в точном смысле слова), и вел переписку по поводу второстепенных буквенных описок. За что же центральный орган московской бюрократии обрушивает на великого мыслителя этот поток статей, где рядом с тенденциозной, так сказать стандартной ложью на каждом шагу встречается ложь неумышленная, порожденная невежеством, беспечностью и безответственностью?
Передовая статья гласит: "Не успели еще смолкнуть последние раскаты выстрелов на баррикадах буржуазных революцийи, когда Маркс и Энгельс уже указывали на величественную фигуру пролетариата, этого могильщикаи" и проч., и проч. О каких это "буржуазных революциях идет речь? Во время баррикад 1830 года Маркс и Энгельс были еще мальчиками и не могли указывать на "величественную фигуру пролетариата". Следовательно, речь может идти только о революциях 1848 г. Но "Положение рабочего класса в Англии", гениальная работа молодого Энгельса, вышла в свет уже в 1845 году. Наконец, Маркс и Энгельс вовсе не дожидались раскатов 1848 года, чтобы предъявить миру доктрину научного социализма: "Коммунистический Манифест" -- да будет известно это редакции "Правды" -- появился не после того, как "отзвучали последние", а до того, как прозвучали первые выстрелы революций 1848 г. Но какое дело чиновнику, исполняющему обязанности литератора, до хронологии революций, как и до идейного развития Маркса и Энгельса? Недаром еще Бисмарк говорил: "дайте мне журналиста и я из него сделаю хорошего чиновника; но и из десятка чиновников я не сделаю хорошего журналиста".
Цитируя из некролога "Нейе Цайт" (1895 года) фразу о том, что со смертью Энгельса "окончательно умер также и Маркс", передовая статья неожиданно присовокупляет: "скатившиеся в болото ревизионизма и оппортунизма лидеры социал-демократии спешили вместе с прахом Энгельса похоронить и революционное учение марксизма". Вот что называется попасть пальцем в небо! Ревизионизм выступил только в 1897 году, самое слово появилось еще позже, еженедельник "Нейе Цайт" был органом не ревизионизма, а борьбы против ревизионизма. Цитированная выше фраза вовсе не означала, что вместе с Энгельсом похоронен и революционный марксизм. Приписывать "Нейе Цайт" 1895 г. такую мысль значит быть круглым невеждой в истории марксизма. Мысль "Нейе Цайт" была, на самом деле, та, что со смертью Энгельса умерла и та часть живой личности Маркса, которая продолжала жить в Энгельсе. В этих словах прекрасно выражена идея той почти нерасчленимой творческой общности, которую представляли Маркс и Энгельс. Но чиновник, исполняющий обязанности литератора, думает, что лучше всего выражает свою запоздалую вражду к ревизионизму, когда дает нелепое и кляузное толкование умной и правильной мысли. И это в такой момент, когда вся политика Коминтерна направляется по руслу ревизионизма!
Институт Маркса-Энгельса-Ленина публикует в том же номере письмо Энгельса к Каутскому, подвергающее критике лассальянскую формулу "единой реакционной массы господствующих классов". Цель опубликования совершенно ясна: институт фальсификаций марксизма и ленинизма хочет, при помощи этой цитаты, подпереть политику коалиции с "демократической" буржуазией. Останавливаться сейчас на политическом подлоге нет надобности: как бы господа чиновники ни старались, превратить Энгельса в теоретика соглашательства с буржуазией им не удастся. Во всяком случае эти господа забыли объяснить нам, как отрицание "единой реакционной массы господствующих классов" примирить с бессмертным афоризмом Сталина: фашизм и социалдемократия -- близнецы. Но замечательно вот что: публикуя письмо за собственной торжественной подписью, Институт в коротком введеньице делает на протяжении восьми строк две, если не три, грубейшие ошибки.
"В этом письме -- говорит ученый Институт -- Энгельс подвергает критике проект Эрфуртской программы, в которой Каутский, вопреки указаниям Маркса и Энгельса, протаскивал лассальянский тезис о единой реакционной массе".
Указаний Маркса Каутскому не могло быть по той причине, что Маркс умер за 8 лет до составления Эрфуртской программы; единственное письмо, которое Маркс успел написать Каутскому (в 1881 г.), решительно ничего не говорит об интересующем нас вопросе. Что касается Энгельса, то он действительно подверг в письме к Каутскому беспощадной критике фразу об "единой реакционной массе". Но он вовсе не приписывал ее Каутскому; он знал, что эта фраза кем-то вставлена (очевидно Вильгельмом Либкнехтом) в первоначальный проект Каутского, который был Энгельсом в основном одобрен. Критическое письмо Энгельса имело своей целью дать Каутскому опору против Либкнехта, и особенно против старых лассальянцев. "Простые" смертные имеют право не знать этого. Но ученый Институт Маркса-Энгельса-Ленина?!и
"Указания Энгельса руководителям германской социалдемократии -- читаем мы дальше -- не были проведены при утверждении окончательного текста программы" (подчеркнуто нами). Замечателен уже самый стиль: "указания" директора департамента не были "проведены" столоначальником. Но Энгельс не был единым и неделимым "вождем". Он никому не давал "указаний". Он был просто гениальным мыслителем и давал разным партиям теоретические и политические советы. Никто не обязан был "проводить". Замечательная по стилю фраза, что еще хуже, лжива по существу. Формула "единой реакционной массы" была удалена из Эрфуртской программы, и Энгельс письменно выражал по этому поводу свое полное удовлетворение. Вот как ученое учреждение может наврать в восьми строках!
В третьей статье, посвященной отношению Энгельса к русской революции, сообщается, что в письме Группе "Освобождение Труда" Энгельс предупреждал ее против механического, доктринерского понимания марксизма. К этому умная "Правда" присовокупляет: "Увы! Деятели Группы извлекли мало пользы (!) из этого предупреждения Энгельса; через два десятка лет они оказались в лагере меньшевикови". А что же произошло в течение этих двух десятков лет? Великолепная и победоносная борьба Плеханова против философского идеализма, исторического субъективизма и экономических предрассудков народничества; вся беспримерная по мужеству и стойкости работа Группы "Освобождение Труда", работа, на которой непосредственно воспиталось старшее поколение русских марксистов, включая и Ленина, -- всего этого "мало" невежественной и чванной "Правде". А вот Ленин восторгался Плехановым, был по собственному выражению "влюблен" в Плеханова и не забывал об его великих марксистских заслугах даже и в периоды непримиримой борьбы с ним. Да и сам Энгельс после письма к Засулич в 1883 году еще в течение почти 12-ти лет имел возможность непосредственно следить за деятельностью Группы "Освобождение Труда" и отзывался о работах Плеханова с чрезвычайной похвалой, на которую старикъ, вообще говоря, был скуп. А чиновник, который не понял ни Энгельса, ни Ленина, ни Плеханова, ставит на деятельности Группы "Освобождение Труда" свою строгую резолюцию: "мало пользы". Как не сказать: от таких бюрократических насекомых в литературе один только вред.
Подобных перлов можно было бы привести еще с десяток: ведь каждый из авторов внес что-либо в общую сокровищницу невежества. Но читатель и без того уже сыт по горло. Скажем еще лишь несколько слов о бюрократическом пафосе. Передовая статья говорит о "согревающих революционной страстью и ненавистью к эксплоататорам и леденящих изумительной философской глубиной главах Капитала и Анти-Дюринга"и Лучше написать невозможно. Философская глубина, которая леденит в то самое время, как ненависть согревает. Ясно: от одного вида Капитала редакторам "Правды" становится и холодно и жарко. Дальше говорится о "бессмертных и уничтожающих (?) строках о Готской программе" и об "огнедышащем памфлете" о Парижской Коммуне. Словом, замечательно пишут огнедышащие дежурные чиновники: читатель весь покрывается ожогами и волдырями.
Но пальма первенства принадлежит несомненно Д. Заславскому. В литературном смысле он несравненно грамотнее других, а в отношении огнедышащего пафоса любому из них даст сто очков вперед. Свою статью Заславский заканчивает словами: "Замечательная, достойная изучения дружба Маркса-Энгельса не случайно повторилась в замечательном содружестве, великой дружбе Ленина-Сталина". У бессмертного русского сатирика сказано по этому поводу: "после этого садится сукин сын на корточки и ждет поощрения".
Маркс и Энгельс связаны были 40 годами титанической умственной работы. Самые осведомленные и проницательные марксоведы, как Рязанов, не могут -- ибо это вообще немыслимо -- провести до конца разграничительную линию между их творчеством. Что касается Ленина ии Сталина, то мы хотели бы чтоб нам указали не разграничительную, а соединительную линию. В титанической умственной работе Ленина Сталин занимал место заурядного "практика" наряду с десятком других. А что касается "дружбы", то достаточно вспомнить Завещание Ленина и его предсмертное письмо, в котором он разрывал со Сталиным всякие личные и товарищеские отношения. Но Д. Заславскийи что с него взять? Это тот самый литератор, который в 1917 году травил Ленина в буржуазной шовинистической газете, как подкупленного агента германского кайзера. В целом ряде статей Ленин именовал Заславского не иначе, как "негодяем". Только после НЭП'а и после первого погрома левой оппозиции этот субъект поступил на службу к советской бюрократии. В одном он остается во всяком случае верен себе: клеветал на Ленина при жизни, продолжает клеветать и после смерти. Этакие господа еще предложат, пожалуй, к 18-ой годовщине Октября переименовать десяток томов Ленина в "Собрание сочинений Сталина", по тому же методу, по которому какой-нибудь Царицын переименован в Сталинград: декрет -- и готово.
Но сколько-б лакеи ни потели, цели своей они не достигнут: и Маркса, и Энгельса, и Ленина мы отстоим от всех Институтов и от всех Заславских.
Альфа.