Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 34
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.
№ 34 4-й год изд. - Май 1933 г. № 34
Содержание
Проблемы советского режима. (Теория перерождения и перерождение теории).
1. Отмирание государства.
2. Политический режим диктатуры и ее социальный фундамент.
3. Официальные объяснения бюрократического террора.
4. Отмирание денег и отмирание государства.Л. Троцкий. - Трагедия немецкого пролетариата. Немецкие рабочие поднимутся, сталинизм - никогда!
Г. Гуров. - КПГ или новая партия?
Л. Троцкий. - Крушение германской компартии и задачи оппозиции.
Л. Т. - Гитлер и Красная армия.
Л. Троцкий. - Австрия на очереди.
Австрийский "бонапартизм".
Возможность отсрочки.
"Борьба за демократию".
Австро-марксисты хлороформируют пролетариат.
Всеобщая стачка.
Ключ к позиции сегодня в руках австрийского пролетариата.Заявление делегатов, принадлежащих к Интернациональной Левой Оппозиции (большевики-ленинцы), к конгрессу борьбы против фашизма.
Нужна немедленная помощь!
Л. Троцкий. - Нужно честное внутрипартийное соглашение.
Из СССР.
Из жизни международной левой.
Экономическое наступление контрреволюции и профсоюзы. (Заявление).
По поводу юношеского движения. (Заявление).
Германия. - Греция. - Соединенные Штаты. - Чили. - Бразилия. - Франция.Проблемы советского режима.
(Теория перерождения и перерождение теории).
1. Отмирание государства
Развернутый до конца социализм (коммунизм) означает общество без государства. Но переходный период от капитализма к социализму требует чрезвычайного усиления функций государства (диктатура пролетариата). Эта историческая диалектика государства достаточно вскрыта теорией марксизма.
Экономической основой полного отмирания рабочего государства является столь высокое развитие экономического могущества, когда производственный труд не нуждается уже ни в каком понукании, а распределение жизненных благ не требует никакого юридического контроля.
Переход от революционной диктатуры к безгосударственному обществу не может, следовательно, совершиться в порядке декрета. Государство не распускается особым актом, а постепенно сходит со сцены, "отмирает", по мере того, как могущественное и высоко культурное социалистическое общество овладевает всеми жизненными функциями при помощи своих многочисленных и гибких органов, не нуждающихся более в принуждении.
Процесс ликвидации государства идет двумя разными путями. По мере ликвидации классов, т.-е. их растворения в однородном обществе, принуждение отмирает в подлинном смысле слова, выпадая навсегда из общественного оборота; организаторские же функции государства, наоборот, усложняются, совершенствуются, детализируются, проникают во все новые и новые области, раньше остававшиеся как бы за порогом общества (домашнее хозяйство, воспитание детей и пр.), впервые подчиняя их контролю коллективного разума.
Общая постановка вопроса не меняется от того, идет ли речь об отдельной стране или обо всей планете. Если допустить, что социалистическое общество осуществимо в национальных границах, то и отмирание государства должно происходить в рамках отдельной страны. Необходимость обороняться от угрожающих извне капиталистических врагов сама по себе вполне совместима с ослаблением государственного принуждения внутри: солидарность и сознательная дисциплина в социалистическом обществе должны давать наивысшие результаты на поле брани, как и на поле производства.
Сталинская фракция уже два года тому назад провозгласила, что классы в СССР "в основном" ликвидированы; что вопрос: кто кого? решен "окончательно и бесповоротно"; более того: что "мы вступили в социализм". Отсюда должен был бы, по законам марксистской логики, вытекать тот вывод, что необходимость в классовом принуждении "в основном" ликвидирована, и что открылся период отмирания государства. Но такого рода заключение, поскольку к нему приближались отдельные неосторожные доктринеры, немедленно объявлено было "контр-революционным".
Оставим, однако, в стороне перспективу социализма в отдельной стране. Будем исходить не из бюрократической конструкции, которую ход развития уже успел довести до абсурда, а из действительного положения вещей: СССР, разумеется, не социалистическое общество, а лишь социалистическое государство, т.-е. орудие для построения социалистического общества; классы далеко еще не уничтожены; вопрос: кто кого? не решен; возможность капиталистической реставрации не исключена; необходимость в пролетарской диктатуре сохраняется, следовательно в полной силе. Но остается еще вопрос о характере советского государства, который вовсе не остается неизменным в течении всей переходной эпохи. Чем успешнее хозяйственное строительство, чем здоровее взаимоотношения города и деревни, тем шире, очевидно, должна развиваться советская демократия. Здесь еще нет отмирания государства, ибо советская демократия есть также форма государственного принуждения. Емкость и гибкость этой формы, однако, лучше всего отражает отношение масс к советскому режиму. Чем более пролетариат удовлетворен результатами собственной работы, и чем плодотворнее его воздействие на деревню, тем больше советское государство должно становиться -- не на бумаге, не в программе, а на деле, в повседневном опыте -- орудием возростающего большинства против убывающего меньшинства. Расцвет советской демократии, не означая еще отмирания государства, равносилен, однако, подготовке такого отмирания.
Вопрос станет конкретнее, если мы примем во внимание основные изменения классовой структуры за время революции. Диктатура пролетариата, как организация подавления эксплоататоров, необходима была против помещиков, капиталистов, генералов и кулачества, поскольку оно давало опору имущим верхам. Эксплоататоров нельзя привлечь на сторону социализма. Их сопротивление надо было сломить во что бы то ни стало. Годы гражданской войны означали высшее напряжение диктатуры пролетариата.
По отношению к крестьянству в целом задача стояла и стоит совершенно иначе. Крестьянство нужно привлечь на сторону социалистического режима. Нужно на опыте доказать крестьянам, что государственная промышленность способна снабжать их товарами на более выгодных условиях, чем снабжал капитализм, и что коллективное земледелие выгоднее индивидуального. Пока эта хозяйственная и культурная задача не разрешена, -- а до этого еще далеко, тем более, что полностью она может быть разрешена только в международном масштабе, -- классовые трения неизбежны, а следовательно -- и государственное принуждение. Но если в борьбе с помещиками и капиталистами революционное насилие являлось основным методом, то уже по отношению к кулачеству вопрос стоял иначе: беспощадно подавляя прямое контр-революционное сопротивление кулачества, государство шло, однако, в экономической области на компромисс с ним. Оно не раскулачивало кулака, а лишь ограничивало его эксплоататорские тенденции. По отношению к крестьянству в целом революционное насилие должно было играть лишь вспомогательную и притом убывающую роль. Реальные успехи индустриализации и коллективизации должны были выражаться в смягчении форм и методов государственного принуждения, в возрастающей демократизации советского режима.
2. Политический режим диктатуры и ее социальный фундамент
30 января 1932 года "Правда" писала: "Во второй пятилетке будут ликвидированы последние остатки капиталистических элементов в нашей экономике". Совершенно очевидно, что, с точки зрения этой официальной перспективы, в течении второй пятилетки должно было окончательно отмереть государство, ибо, где ликвидированы "последние остатки" (!) классового неравенства, там государству делать нечего.
На самом деле мы являемся свидетелями процессов прямо противоположного характера. Сами сталинцы не только не отваживаются утверждать, будто диктатура приняла за последние годы более демократические формы, но, наоборот, неутомимо доказывают неизбежность дальнейшего обострения методов государственного насилия. Гораздо важнее, однако, всех перспектив и прогнозов то, что происходит на самом деле.
Если оценивать советскую действительность сквозь призму политического режима -- такая оценка недостаточна, но вполне законна и чрезвычайно важна -- картина получается не только мрачная, но прямо зловещая. Советы потеряли последние остатки самостоятельного значения, перестав быть Советами. Партии не существует. Под прикрытием борьбы с правым уклоном окончательно раздавлены профессиональные союзы. Вопрос о перерождении и удушении партии и Советов мы рассматривали не раз. Здесь необходимо хотя бы в нескольких строках остановиться на судьбе профессиональных организаций в период советской диктатуры.
Относительная независимость профсоюзов является необходимым и важным коррективом в системе советского государства, которое находится под давлением крестьянства и бюрократии. Пока классы не ликвидированы, рабочие должны и в рабочем государстве защищать себя при помощи своих профессиональных организаций. Иначе сказать: профсоюзы остаются профсоюзами до тех пор, пока государство остается государством, т.-е. аппаратом принуждения. Огосударствление профессиональных союзов может идти лишь параллельно с разгосударствлением самого государства. Это значит: по мере того, как ликвидация классов лишает государство его функций принуждения, растворяя его в обществе, профессиональные союзы утрачивают свои особые классовые задачи и растворяются в "отмирающем" государстве.
На словах эта диалектика диктатуры, запечатленная в программе большевистской партии, признается и сталинцами. Но действительные взаимоотношения между профессиональными союзами и государством развиваются в прямо противоположном направлении. Государство не только не отмирает (несмотря на возвещенную ликвидацию классов); не только не смягчает своих методов (несмотря на хозяйственные успехи), но, наоборот, все обнаженнее становится аппаратом бюрократического принуждения. В то же время профессиональные союзы, превратившиеся в чиновничьи канцелярии, окончательно утратили возможность выполнять роль буффера между государственным аппаратом и пролетарскими массами. Хуже того: аппарат самих профсоюзов стал орудием возростающего административного нажима на рабочих.
Предварительный вывод из сказанного выше таков: эволюция Советов, партии и профсоюзов совершается не по восходящей, а по нисходящей кривой. Если принять на веру официальную оценку индустриализации и коллективизации, то придется сказать: политическая надстройка пролетарского режима развивается в направлении прямо-противоположном развитию экономического базиса. Значит законы марксизма ложны? Нет, ложна, притом в корне, официальная оценка социального фундамента диктатуры.
Конкретнее вопрос формулируется так: почему в 1917-1921 г.г., когда старые господствующие классы еще боролись с оружием в руках, когда их активно поддерживали империалисты всего мира, когда вооруженное кулачество саботировало армию и продовольствие страны, возможно было в партии открыто спорить по острым вопросам о брест-литовском мире, о методах организации Красной армии, о составе ЦК, о профсоюзах, о переходе к НЭП'у, о национальной политике и политике Коминтерна; почему теперь, после прекращения интервенции, после разгрома эксплоататорских классов, после успехов индустриализации, после коллективизации подавляющего большинства крестьянства -- нельзя допустить обсуждения вопросов о темпах индустриализации и коллективизации, о соотношении между тяжелой и легкой промышленностью или о политике единого фронта в Германии? Почему любой член партии, который потребовал бы созыва очередного съезда партии, в соответствии с ее уставом, был бы немедленно исключен и подвергнут репрессиям? Почему любой коммунист, который вслух выразил бы сомнение в непогрешимости Сталина, был бы немедленно арестован? Откуда такое страшное, чудовищное, невыносимое напряжение политического режима?
Ссылки на угрозу извне, со стороны капиталистических государств, сами по себе ничего не объясняют. Мы не собираемся, разумеется, преуменьшать значение капиталистического окружения для внутреннего режима советской республики: уже необходимость содержать могущественную армию является важным источником бюрократизма. Однако, враждебное окружение -- не новый фактор, оно сопровождает советскую республику с первых дней ее существования. При здоровых условиях внутри страны давление империализма должно было бы только повышать солидарность масс, особенно же спайку пролетарского авангарда. Проникновение иностранных агентов, вроде инженеров-вредителей и пр., ни в каком случае не оправдывает и не объясняет всеобщего усиления методов принуждения. Солидарная социальная среда должна была бы все с большей легкостью извергать из себя враждебные элементы, как здоровый организм извергает яды.
Можно, правда, попытаться сослаться на то, что внешнее давление возросло, ибо во всем мире соотношение сил передвинулось в пользу империализма. Однако, даже если оставить в стороне вопрос о политике Коминтерна, как об одной из причин ослабления мирового пролетариата, остается неоспоримым, что усиление внешнего давления лишь в той мере может вести к бюрократизации советской системы, в какой оно сочетается с ростом внутренних противоречий. В тех условиях, когда рабочего приходится брать в тиски паспортной системы, а крестьянина -- в тиски Политотделов, давление извне должно неизбежно еще более ослаблять внутренние связи. И наоборот: рост противоречий между городом и деревней должен неотвратимо обострять опасность со стороны капиталистических государств. Сочетание этих двух факторов толкает бюрократию на путь все больших уступок внешнему давлению и все больших репрессий против трудящихся масс собственной страны.
3. Официальные объяснения бюрократического террора
"Некоторые товарищи, -- говорил Сталин на январьском пленуме ЦК, -- поняли тезис об уничтожении классов, создании бесклассового общества и об отмирании государства, как оправдание лени (?) и благодушия (??), оправдание контр-революционной теории потухания классовой борьбы и ослабления государственной власти". Бесформенность выражений служит здесь, как и в других случаях у Сталина, для того, чтобы замазать логические прорехи. Программный "тезис" об уничтожении классов в будущем еще не означает, разумеется, потухания классовой борьбы в настоящем. Но дело идет не о теоретическом тезисе, а об официально провозглашенном факте уничтожения классов. Софизм Сталина состоит в том, что мысль о неизбежном усилении государственной власти в переходную эпоху между капитализмом и социализмом, мысль, которую Ленин, вслед за Марксом, выдвигал для объяснения необходимости пролетарской диктатуры вообще, Сталин приурочивает к определенному периоду диктатуры, после уже состоявшейся, будто бы, ликвидации всех капиталистических классов.
В объяснение необходимости дальнейшего усиления бюрократической машины, Сталин говорил на том же пленуме: "Кулачество, как класс, разгромлено, но не добито еще"и Если принять эту формулу, получится: чтобы добить разгромленное кулачество, нужна более концентрированная диктатура, чем для того, чтоб разгромить полнокровное кулачество. "Максимальное усиление" государственной власти необходимо, по буквальному выражению Сталина, для того, чтобы "добить остатки умирающих классов".
Законченное в своем роде выражение парадоксу бюрократизма дает Молотов, который вообще питает роковую склонность к доведению мыслей Сталина до конца. "Несмотря на то, -- говорил он на январьском пленуме, -- что силы остатков буржуазных классов в нашей стране тают, их сопротивление, злоба и бешенство растут, не зная границы". Силы тают, но растет злоба! Молотов не догадывается, что диктатура нужна против силы, а не против злобы: невооруженная силой злоба перестает быть опасностью.
"Нельзя сказать, -- признает, с своей стороны, Сталин, -- чтобы эти бывшие люди могли что-либо изменить своими вредительскими и воровскими махинациями в нынешнем положении в СССР. Они слишком слабы и немощны для того, чтобы противостоять мероприятиям советской власти". Казалось бы, ясно: если от бывших классов остались лишь "бывшие люди"; если они слишком слабы, чтобы "что-либо (!) изменить в положении СССР", -- то из этого и должно было бы вытекать потухание классовой борьбы и смягчение режима. Нет, возражает Сталин: "бывшие люди могут наделать немало пакостей". Но революционная диктатура нужна не против бессильных пакостей, а против опасности капиталистической реставрации. Если для борьбы с могущественными классовыми врагами необходимо было пускать в ход два бронированных кулака, то против "пакостей" бывших людей достаточно мизинца.
Но здесь Сталин вводит новый элемент. Умирающие остатки разгромленных классов "аппелируют к отсталым слоям населения и мобилизуют их против советской власти". Но разве отсталость масс увеличилась за годы первой пятилетки? Казалось бы, нет. Значит изменилось к худшему их отношение к государству? Тогда выходит, что "максимальное усиление" государственной власти (вернее репрессий) нужно для борьбы с растущим недовольством масс. Сталин добавляет: на почве мобилизации отсталых слоев населения "могут ожить и зашевелиться осколки контр-революционных оппозиционных элементов из троцкистов и правых уклонистов". Таков последний аргумент: так как могут зашевелиться (только могут еще!) осколки (только осколки!), то необходимаи высшая концентрация диктатуры.
Запутавшись безнадежно в "осколках" собственной мысли, Сталин неожиданно прибавляет: "это, конечно, не страшно". Зачем же пугаться и пугать, если "это не страшно"? И зачем вводить режим террора против партии и пролетариата, если дело идет лишь о бессильных осколках, неспособных "что-либо изменить в СССР"?
Все это нагромождение путаницы, переходящей в прямую бессмыслицу, является результатом невозможности раскрыть правду. На самом деле Сталин-Молотов должны были бы сказать: в виду угрожающе растущего недовольства масс и все более сильной тяги рабочих к левой оппозиции, необходимо усугубление репрессий для защиты привиллегированных позиций бюрократии. Тогда все было бы на месте.
4. Отмирание денег и отмирание государства
Узел противоречий, в которых безнадежно запуталась теория и практика бюрократического центризма, осветится перед нами с новой стороны, если мы проведем аналогию между ролью денег и ролью государства в переходную эпоху. Деньги, как и государство, представляют собою прямое наследие капитализма; они должны исчезнуть; но они не отменяются декретом, а отмирают. Разные функции денег, как и государства, отмирают разной смертью. В качестве орудия частного накопления, ростовщичества, эксплоатации, деньги отмирают параллельно с ликвидацией классов. В качестве орудия обмена, измерителя трудовой ценности, регулятора общественного разделения труда, деньги постепенно растворяются в плановой организации общественного хозяйства: в конце концов они становятся расчетными квитанциями, чеками на известную часть общественных благ для удовлетворения производственных или личных потребностей.
Параллелизм обоих процессов угасания -- денег и государства -- не случаен: у них одни и те же социальные корни. Государство остается государством, доколе оно должно регулировать взаимоотношения между разными классами и слоями, каждый из которых подводит свой баланс, стремясь вывести активное сальдо. Окончательное вытеснение денег, как измерителя ценности, статистическим учетом живой производительной силы, оборудованья, сырья и потребностей станет возможно лишь на той ступени, когда общественное богатство освободит всех членов общества от необходимости соперничать друг с другом из-за размеров общественного пайка.
До этого этапа еще очень далеко. Роль денег в советском хозяйстве не только не закончена, но в известном смысле теперь только должна развернуться до конца. Переходный период, взятый в целом, означает не сокращение товарного оборота, а, наоборот, чрезвычайное его расширение. Все отрасли хозяйства преобразуются, растут и вынуждены количественно и качественно определять свое отношение друг к другу. Многие из тех продуктов, которые при капитализме остаются доступны небольшому меньшинству, должны теперь производиться в неизмеримо большем количестве. Ликвидация потребительского крестьянского хозяйства и замкнутого семейного хозяйства означает перевод на язык общественного (денежного) оборота всей той трудовой энергии, которая расходуется сейчас в пределах деревенской околицы или в стенах частного жилья.
Беря на учет все производительные силы общества, социалистическое государство имеет своей задачей дать им наиболее продуктивное для общества распределение и применение. Выработанный капитализмом метод хозяйственного расчета -- денежный расчет -- не отбрасывается, а обобществляется. Социалистическое строительство немыслимо без включения в плановую систему личной заинтересованности производителя и потребителя. А эта заинтересованность может активно проявиться лишь в том случае, если на службе ее стоит надежное и гибкое орудие: устойчивая денежная система. В частности, повышение производительности труда и улучшение качества продукции совершенно недостижимы без точного измерителя, свободно проникающего во все поры хозяйства, т.-е. без твердой денежной единицы.
Если капиталистическому хозяйству, достигающему своих неустойчивых пропорций при помощи расточительных колебаний конъюнктуры, необходима устойчивая денежная система, то тем необходимее она для подготовки, выработки и регулировки планового хозяйства. Недостаточно построить новые предприятия; надо, чтоб хозяйство освоило их. Освоение означает проверку на опыте, приспособление, отбор. Массовая, общенародная проверка продуктивности не может означать ничего другого, как проверку рублем. Воздвигать хозяйственный план на скользящей валюте то же, что строить чертеж машины при помощи расшатанного циркуля и кривой линейки. Именно так сейчас и обстоит дело. Инфляция червонца является одним из наиболее злокачественных последствий и вместе орудий бюрократической дезорганизации советского хозяйства.
Официальная теория инфляции стоит целиком на высоте разобранной выше официальной теории диктатуры. "Устойчивость советской валюты, -- говорил Сталин на январьском пленуме, -- обеспечивается прежде всего громадным количеством товарных масс в руках государства, пускаемых в товарооборот по устойчивым ценам". Если эта фраза имеет какой-либо смысл, то только один: советские деньги перестали быть деньгами; они не служат больше измерению ценности и тем самым формированию цен; "устойчивые цены" назначаются государственной властью; червонец является только расчетным ярлыком планового хозяйства. Эта мысль вполне параллельна и равноценна мыслям о "ликвидации классов" и "вступлении в царство социализма". Цельный в своей половинчатости, Сталин не смеет, однако, полностью отказаться и от теории золотого запаса. Нет, золотой запас "тоже" не мешает, но его значение лишь вспомогательное: он нужен, во всяком случае, для внешней торговли, где приходится платить чистоганом. Для благополучия же внутреннего хозяйства достаточно твердых цен, назначаемых секретариатом ЦК или его уполномоченными.
Что скорость падения покупательной силы денежных знаков зависит не только от числа оборотов печатного станка, но и от "количества товарных масс", известно каждому студенту экономического факультета. Этот закон относится и к капиталистическому и к плановому хозяйству. Разница та, что в плановом хозяйстве можно, при помощи административных мер, гораздо дольше скрывать инфляцию или, по крайней мере, ее размеры. Тем грознее должна оказаться расплата! Во всяком случае, деньги, регулируемые административными ценами на товары, теряют способность регулировать цены, а следовательно и планы. В этой области, как и в других, "социализм" состоит для бюрократии в том, что она высвобождает свою волю из-под какого-бы то ни было контроля: партийного, советского, профсоюзного или денежного.
Нынешнее советское хозяйство не является ни денежным ни плановым: это почти чистый тип бюрократического хозяйства. Преувеличенная и несогласованная индустриализация подкапывала основы сельского хозяйства. Крестьянство попыталось найти спасение в коллективизации. Опыт скоро показал, что коллективизация отчаяния не есть еще социалистическая коллективизация. Дальнейший упадок сельского хозяйства ударил по промышленности. Для поддержания неосуществимых и несогласованных темпов понадобился усиленный нажим на пролетариат. Освободившись от материального контроля массового потребителя и от политического контроля производителя, промышленность приобрела сверхсоциальный, т.-е. бюрократический характер. Она оказалась в результате, неспособной удовлетворять человеческие потребности даже в той степени, в которой удовлетворяла их менее развитая капиталистическая промышленность. Сельское хозяйство ответило импотентным городам войной на истощение. Под вечным гнетом несоответствия между напряженностью своих трудовых усилий и ухудшающимися условиями существования, рабочие, колхозники и единоличники теряют интерес к труду и проникаются раздражением против государства. Отсюда, -- именно отсюда, а не из злой воли "осколков", -- вытекает необходимость внесения принуждения во все клеточки хозяйственной жизни (усиление власти директора, законодательство о прогулах, смертная казнь за расхищение колхозниками колхозного имущества, военные меры при посевах и сборе урожая, принуждение индивидуальных крестьян уступать лошадей колхозам, паспортная система, политотделы в колхозной деревне и пр., и пр.).
Параллелизм между судьбой денег и государства предстает здесь пред нами в новом и очень ярком виде. Диспропорции хозяйства ведут бюрократию на путь возрастающей бумажно-денежной инфляции. Недовольство масс материальными последствиями хозяйственных диспропорций толкает бюрократию на путь голого принуждения. Хозяйственное планирование освобождается от ценностного контроля, как бюрократическое усмотрение освобождается от политического контроля. Отрицание "объективных причин", т.-е. материальных пределов для разгона темпов, как и отрицание золотой основы советских денег, представляют два "теоретических" бреда бюрократического субъективизма.
Если советская денежная система и отмирает, то не в социалистическом, а в капиталистическом смысле: в виде инфляции. Деньги становятся не служебным инструментом планового хозяйства, а орудием его дезорганизации. Можно сказать, что и диктатура пролетариата отмирает в форме бюрократической инфляции, т.-е. чрезвычайного разбухания насилий, репрессий и произвола. Диктатура пролетариата не растворяется в бесклассовом обществе, а перерождается во всевластие бюрократии над обществом.
В сфере денежной инфляции, как и бюрократического произвола, резюмируется вся фальшь политики центризма в области советского хозяйства, как и в области международного пролетарского движения. Сталинская система исчерпана до конца и обречена. Крушение ее надвигается с такой же неотвратимостью, с какою надвинулась победа фашизма в Германии. Но сталинизм не стоит особняком, как паразитическое растение, он обвился вокруг ствола Октябрьской революции. Борьба за спасение диктатуры пролетариата неотделима от борьбы против сталинизма. Эта борьба входит в решающую стадию. Развязка приближается. Но последнее слово еще не сказано. Октябрьская революция еще за себя постоит.
29 апреля 1933 г.
Безработица!
Из письма Христиана Георгиевича Раковского ссыльному товарищу
"иПройдет немного месяцев и мы очутимся перед явлениями, которые считали навеки устраненными (безработица и пр.). Начало 1932 года).
Трагедия немецкого пролетариата
Немецкие рабочие поднимутся, сталинизм -- никогда!
Самый мощный в Европе по своей производственной роли, по своему социальному весу, по силе своих организаций пролетариат не оказал никакого сопротивления приходу Гитлера к власти и первому бешеному натиску на рабочие организации. Таков факт, из которого нужно исходить в дальнейших стратегических расчетах.
Было бы, конечно, бессмыслицей, думать, что дальнейшее развитие Германии пойдет по итальянскому пути: что Гитлер шаг за шагом будет упрочивать свое господство, без серьезного сопротивления; что немецкому фашизму предстоят долгие годы господства. Нет, дальнейшую судьбу национал-социализма надо будет выводить из анализа немецких и международных условий, а не из голых исторических аналогий. Но одно несомненно уже сейчас: если с сентября 1930 года мы требовали от Коминтерна брать для Германии короткий прицел, то теперь приходится перестраиваться на политику дальнего прицела. Прежде чем возможны станут решающие бои, авангард немецкого пролетариата должен будет ориентироваться заново, т.-е. ясно понять то, что произошло, распределить ответственность за большое, историческое поражение, наметить новые пути и таким образом вернуть себе доверие к самому себе.
Преступная роль социал-демократии не нуждается в комментариях: Коминтерн был создан 14 лет тому назад именно для того, чтоб вырвать пролетариат из-под деморализующего влияния социал-демократии. Если, однако, это до сих пор не удалось, если немецкий пролетариат оказался на величайшем историческом испытании бессильным, безоружным, парализованным, то в этом прямая и непосредственная вина послеленинского руководства Коминтерна. Это первый вывод, который надо сделать немедленно.
Под вероломными ударами сталинской бюрократии левая оппозиция сохраняла верность официальной партии до конца. Большевики-ленинцы разделяют сейчас судьбу всех других коммунистических организаций: наши кадровые работники арестовываются, наши издания запрещены, наша литература конфискована; Гитлер поспешил закрыть даже "Бюллетень Оппозиции", выходящий на русском языке. Но если большевики-ленинцы, наравне со всем пролетарским авангардом, несут на себе все последствия первой серьезной победы фашизма, то они не могут и не хотят нести на себе ни тени ответственности за официальную политику Коминтерна.
С 1923 года, т.-е. начала борьбы против левой оппозиции, сталинское руководство изо всех сил, хоть и с другого конца, помогало социал-демократии, чтоб сбить, запутать и обессилить немецкий пролетариат: оно сдерживало и тормозило рабочих, когда условия диктовали смелое революционное наступление; объявляло революционную ситуацию впереди, когда она уже осталась позади; заключало союзы с фразерами и болтунами из мелкой буржуазии; ковыляло бессильно в хвосте социал-демократии под видом политики единого фронта; провозглашало "третий период" и борьбу за овладение улицей в условиях политического отлива и слабости компартии; заменяло серьезную борьбу скачками, авантюрами или парадами; изолировало коммунистов от массовых профессиональных союзов; отождествляло социал-демократию с фашизмом и отказывалось от единого фронта с массовыми рабочими организациями пред лицом наступающих банд национал-социализма; саботировало всякую инициативу единого оборонительного фронта на местах, -- и в то же время систематически обманывало рабочих относительно действительного соотношения сил, искажало факты, изображало друзей, как врагов, и врагов, как друзей, и все туже и туже сжимало партии горло, не позволяя ей свободно дышать, ни говорить, ни думать.
Из необъятной литературы, посвященной вопросу о фашизме, достаточно сослаться на речь официального вождя немецкой коммунистической партии, Тельмана, который на пленуме ИККИ, в апреле 1931 года, следующими словами разоблачал "пессимистов", т.-е. людей, умевших заглядывать вперед: "Мы не дали паническим настроениям сбить нас с путии Мы трезво и твердо установили, что 14 сентября (1930) было, в известном смысле, лучшим днем Гитлера, и что дальше последуют не лучшие, а худшие дни. Та оценка, которую мы давали развитию этой партии подтверждена событиямии Сегодня у фашистов уже нет повода смеяться". Ссылаясь на то, что социал-демократия создает свои оборонительные отряды, Тельман доказывал в той же речи, что эти отряды ничем не отличаются от боевых отрядов национал-социализма, и что они одинаково подготовляются для разгрома коммунистов.
Тельман ныне арестован. Пред лицом торжествующей реакции большевики-ленинцы стоят с Тельманом в одном ряду. Но политика Тельмана есть политика Сталина, т.-е. официальная политика Коминтерна. Именно эта политика является причиной полной деморализации партии в минуту опасности, когда вожди теряют голову, отученные думать члены партии впадают в прострацию, и величайшие исторические позиции сдаются без боя. Ложная политическая теория в себе самой несет свою кару. Сила и упорство аппарата только увеличивают размеры катастрофы.
Сдав врагу все, что можно было сдать за столь короткий срок, сталинцы пытаются исправить прошлое при помощи судорожных актов, которые только ярче освещают всю цепь совершонных ими преступлений. Сейчас, когда пресса компартии задушена, аппарат разгромлен, над домом Либкнехта безнаказанно развевается кровавая тряпка фашизма, Исполком Коминтерна становится на путь единого фронта не только снизу, но и сверху. Новый зигзаг, более резкий, чем все предшествующие, сделан, однако, ИККИ, не по собственному разумению: инициативу сталинская бюрократия предоставила II-му Интернационалу. Ему удалось захватить в свои руки оружие единого фронта, которого он до сих пор смертельно боялся. Поскольку в обстановке панического отступления возможно говорить о политических выгодах, они оказываются целиком на стороне реформизма. Вынужденная отвечать на прямой вопрос, сталинская бюрократия выбирает худший из путей: она не отклоняет соглашения двух Интернационалов, но и не принимает его; она играет в прятки. Она дошла до такой потери веры в себя, до такого унижения, когда она не осмеливается уже стать пред мировым пролетариатом лицом к лицу с вождями II-го Интернационала, с клейменными агентами буржуазии, с избирателями Гинденбурга, проложившими дорогу фашизму.
В особом воззвании ИККИ ("Рабочим всех стран") от 5 марта сталинцы ни словом не говорят о "социал-фашизме", как главном враге. Они не напоминают больше о великом откровении своего вождя "социал-демократия и фашизм -- не антиподы, а близнецы". Они не утверждают больше, что борьба против фашизма требует предварительного разгрома социал-демократии. Они не заикаются о недопустимости единого фронта сверху. Наоборот, они тщательно перечисляют те случаи прошлого, когда сталинская бюрократия, неожиданно для рабочих и для себя самой, оказывалась вынужденной, мимоходом, экспромтом, предложить единый фронт реформистским верхам. Так, под порывом исторической бури рассыпаются искусственные, фальшивые, шарлатанские теории.
Ссылаясь на "своеобразие условий отдельных стран" и вытекающую отсюда будто бы невозможность организации единого фронта в международном масштабе, (сразу забыта вся борьба против "эксенционализма", т.-е. теории правых о национальном своеобразии!), сталинская бюрократия рекомендует национальным компартиям обращаться с предложением единого фронта к "центральным комитетам социал-демократических партий". Вчера только это объявлялось капитуляцией перед социал-фашизмом! Так летят под стол в мусорную корзину высшие уроки сталинизма последних четырех лет. Так рассыпается прахом целая политическая система.
Дело на этом не останавливается: объявив только что невозможной выработку условий единого фронта на международной арене, ИККИ немедленно же забывает об этом и уже через 20 строк формулирует те условия, на которых единый фронт допустим и приемлем во всех странах, несмотря на различия национальных условий. Отступление перед фашизмом сопровождается паническим отступлением от теоретических скрижалей сталинизма. Обрывки и осколки мыслей и принципов выбрасываются по пути, как балласт.
Условия единого фронта, выдвигаемые Коминтерном для всех стран (Комитеты действия против фашизма, демонстрации и стачки против снижения зарплаты) не представляют собою ничего нового, наоборот, являются схематизированным, бюрократизированным воспроизведением тех лозунгов, которые левая оппозиция гораздо точнее и конкретнее формулировала два с половиной года тому назад, и по поводу которых она сама была зачислена в лагерь социал-фашизма. Единый фронт на этих основах мог бы дать в Германии решающие результаты; но для этого он должен был бы быть осуществлен вовремя. Время является важнейшим фактором политики.
Какова же практическая ценность предложений ИККИ сейчас? Для Германии она минимальна. Политика единого фронта предполагает "фронт", т.-е. устойчивые позиции и централизованное руководство. Условия единого фронта левая оппозиция выдвигала в свое время, как условия активной обороны, с перспективой перехода в наступление. Сейчас немецкий пролетариат доведен до состояния беспорядочного отступления, даже без арьергардных боев. В таких обстоятельствах могут и будут складываться самопроизвольные объединения коммунистических и социал-демократических рабочих для отдельных эпизодических задач, но систематическое проведение единого фронта неизбежно отодвигается в неопределенное будущее. На этот счет уже не приходится себе делать иллюзий.
Полтора года тому назад мы говорили, что ключ к позиции находится в руках немецкой коммунистической партии. Сейчас сталинская бюрократия выронила этот ключ из рук. Понадобятся крупные события, лежащие вне воли партии, чтоб дать возможность рабочим задержаться, закрепиться, перестроить ряды и перейти к активной обороне. Когда именно это наступит, мы не знаем. Может быть гораздо скорее, чем рассчитывает торжествующая контр-революция. Но руководить политикой единого фронта в Германии будут, во всяком случае, не те, которые составляли манифест ИККИ.
Если центральная позиция сдана, нужно закрепляться на подступах, нужно подготовлять опорные пункты для будущего концентрического наступления. Эта подготовка внутри Германии означает критическое освещение прошлого, поддержание бодрости духа передовых бойцов, их сплочение, организацию, где возможно, арьергардных боев -- в ожидании момента, когда отдельные отряды смогут сомкнуться в большую армию. Эта подготовка означает в то же время оборону пролетарских позиций в странах, тесно связанных с Германией или непосредственно прилегающих к ней: в Австрии, Чехословакии, Польше, Прибалтике, Скандинавии, Бельгии, Голландии, Франции и Швейцарии. Фашистскую Германию надо окружить мощным кольцом пролетарских укреплений. Ни на минуту не прекращая попыток задержать беспорядочное отступление немецких рабочих, надо теперь же создавать для борьбы с фашизмом укрепленные пролетарские позиции вокруг границ Германии.
На первое место выдвигается Австрия, которой непосредственнее всего грозит фашистский переворот. Можно сказать с уверенностью, что, еслиб австрийский пролетариат завладел сейчас властью и превратил свою страну в революционный плацдарм, Австрия стала бы для революции немецкого пролетариата тем, чем Пьемонт был для революции итальянской буржуазии. Как далеко зайдет на этом пути австрийский пролетариат, толкаемый событиями вперед, но парализуемый реформистской бюрократией, этого предсказать нельзя. Задача коммунизма -- помочь событиям против австро-марксизма. Способ для этого -- политика единого фронта. Те условия, которые манифест ИККИ повторяет с таким запозданием за левой оппозицией, сохраняют, таким образом, всю свою силу.
Однако, политика единого фронта заключает в себе не только выгоды, но и опасности. Она легко порождает сделки вождей за спиною масс, пассивное приспособление к союзнику, оппортунистические шатания. Парализовать эти опасности возможно только при наличии двух непременных гарантий: сохранения полной свободы критики по отношению к союзнику и восстановления полной свободы критики внутри собственной партии. Отказ от критики союзников прямо и непосредственно ведет к капитуляции перед реформизмом. Политика единого фронта без партийной демократии, т.-е. без контроля партии над аппаратом, развязывает руки вождям для экспериментов оппортунизма, неизбежно дополняющим эксперименты авантюризма.
Как же поступает в этом случае ИККИ? Десятки раз левая оппозиция предсказывала, что под ударом событий сталинцы вынуждены будут отказаться от своей ультра-левизны, и что, встав на путь единого фронта, они начнут осуществлять все те оппортунистические предательства, которые накануне они приписывали нам. Предсказание и на этот раз осуществилось слово в слово.
Совершив головоломный скачек на позиции единого фронта, ИККИ попирает основные гарантии, которые только и могут обеспечить политике единого фронта революционное содержание. Сталинцы принимают лицемерно-дипломатическое требование реформистов о так называемом "взаимном ненападении" к сведению и руководству. Отрекаясь от всех традиций марксизма и большевизма, ИККИ рекомендует компартиям, в случае осуществления единого фронта, "отказаться от нападок на социал-демократические организации на время совместной борьбы". Так и сказано! Отказ "от нападок (!) на социал-демократию" (какая постыдная формула!) означает отказ от свободы политической критики, т.-е. от основной функции революционной партии.
Капитуляция вызвана не практической необходимостью, а настроениями паники. Реформисты идут и пойдут на соглашение постольку, поскольку их вынуждает к этому давление событий и давление масс. Требование "ненападения" есть шантаж, т.-е. попытка реформистских вождей заполучить побочную выгоду. Поддаваться шантажу значит строить единый фронт на гнилых основах и давать возможность реформистским дельцам взрывать его по любому произвольному поводу.
Критика вообще, тем более в условиях единого фронта, должна, разумеется, отвечать реальным отношениям и соблюдать необходимые пропорции. Нелепости насчет "социал-фашизма" надо отбросить: это уступка не социал-демократии, а марксизму. Критиковать союзника надо не за его измены в 1918 году, а за плохую работу в 1933 году. Но критика не может приостанавливаться ни на час, как сама политическая жизнь, голосом которой критика является. Если коммунистические разоблачения отвечают действительности, то они служат целям единого фронта, толкают вперед временного союзника и, что еще важнее, дают революционное воспитание пролетариату в целом. Отказ от этой основной обязанности означает первую ступень той постыдной и преступной политики, которую Сталин навязал китайским коммунистам в отношении Гоминдана.
Не лучше обстоит дело и насчет второй гарантии. Отказавшись от критики по отношению к социал-демократии, сталинский аппарат и не думает вернуть право критики членам собственной партии. Самый поворот совершон, по обыкновению, в порядке бюрократического откровения. Ни национальных съездов, ни международного конгресса, ни даже пленума ИККИ, никакой подготовки в партийной печати, никакого анализа политики прошлого. И не мудрено: на первых же шагах партийной дискуссии каждый мыслящий рабочий задал бы аппаратчикам вопрос: почему большевики-ленинцы исключались из всех секций, а в СССР подвергались арестам, высылкам и расстрелам? Неужели только потому, что они копают глубже и видят дальше? Этого вывода сталинская бюрократия не может допустить. Она способна на любые скачки и повороты, но честно встать пред рабочими на очную ставку с большевиками-ленинцами она не может и не смеет. Так, в борьбе за самосохранение аппарат обесценивает свой новый поворот, заранее подрывая доверие к нему не только у социал-демократических, но и у коммунистических рабочих.
Опубликование Манифеста ИККИ сопровождается еще одним обстоятельством, стоящим в стороне от разбираемого вопроса, но бросающим в высшей степени яркий свет на нынешнее положение Коминтерна и на отношение к нему правящей сталинской группы. В "Правде" от 6 марта Манифест напечатан не как прямой и открытый призыв от имени находящегося в Москве ИККИ, -- так делалось всегда! -- а как переданный по телеграфу ТАСС'ом из Парижа перевод документа из "Юманитэ". Какая бессмысленная и унизительная уловка! После всех успехов, после выполнения первой пятилетки, после "уничтожения классов", после "вступления в социализм" сталинская бюрократия не смеет уже от собственного имени напечатать манифест ИККИ! Таково ее действительное отношение к Коминтерну и таково ее подлинное самочувствие на международной арене.
* * *
Манифест является не единственным ответом на инициативу II Интернационала. Через посредство подставных организаций: революционной профоппозиции (РГО), немецкой и польской, Антифа и так называемой "Всеобщей рабочей федерации Италии", Коминтерн созывает на апрель месяц "всеевропейский рабочий антифашистский конгресс". Список призываемых, как полагается, туманен и необъятен: "предприятия" (так и сказано: "предприятия", хотя усилиями Сталина-Лозовского коммунисты вытеснены почти из всех предприятий мира), местные рабочие организации, революционные, реформистские, католические, партийные и беспартийные, спортивные, антифашистские и крестьянские. Мало того: "мы хотим пригласить далее всех одиночек, которые действительно (!) борются за дело трудящихся". Надолго загубив дело масс, стратеги взывают к "одиночкам", к тем праведникам, которые не нашли себе места в рядах масс, но тем не менее "действительно борются за дело трудящихся". Барбюс и генерал Шенаих будут снова мобилизованы для спасения Европы от Гитлера.
Пред нами готовое либретто одного из тех шарлатанских представлений, которыми сталинцы привыкли прикрывать свое бессилие. Что сделал амстердамский блок центристов и пацифистов в борьбе против разбойничьего нападения Японии на Китай? Ничего. Из уважения к сталинскому "нейтралитету", пацифисты не выпустили даже протестующего манифеста. Теперь готовится новое издание амстердамского конгресса, не против войны, а против фашизма. Что сделает антифашистский блок из отсутствующих "предприятий" и бессильных "одиночек"? Ничего. Выпустит пустозвонный манифест, если дело вообще дойдет на этот раз до конгресса.
Тяга к "одиночкам" имеет два конца: оппортунистический и авантюристский. Русские эсеры в старину правую руку протягивали либералам, а в левой держали бомбу. Опыт последнего десятилетия свидетельствует, что после каждого большого поражения, вызванного или, по крайней мере, обостренного политикой Коминтерна, сталинская бюрократия неизменно пыталась поправить свою репутацию при помощи какой-либо грандиозной авантюры (Эстония, Болгария, Кантон). Нет ли этой опасности и сейчас? Мы во всяком случае считаем необходимым поднять голос предостережения. Авантюры, которые имеют своей целью заменить действие парализованных масс, еще больше дезорганизуют массы и углубляют катастрофу.
Условия нынешней мировой обстановки, как и условия каждой отдельной страны, столь же смертельны для социал-демократии, сколь благоприятны для революционной партии. Но сталинская бюрократия сумела кризис капитализма и кризис реформизма превратить в кризис коммунизма. Таков итог десятилетнего бесконтрольного командования эпигонов.
Найдутся ханжи, которые скажут: оппозиция критикует партию, попавшую в руки палача. Негодяи прибавят: оппозиция помогает палачу. Сочетанием фальшивой сентиментальности и отравленной лжи сталинцы попытаются спрятать ЦК за аппарат, аппарат -- за партию, снять вопрос о виновниках катастрофы, о ложной стратегии, о гибельном режиме, о преступном руководстве: это и значит помогать палачам, сегодняшним и завтрашним.
Политика сталинской бюрократии в Китае была не менее гибельна, чем ныне в Германии. Но там дело происходило за спиной мирового пролетариата, в непонятной ему обстановке. Критический голос оппозиции почти не доходил из СССР до рабочих других стран. Опыт Китая прошел для сталинского аппарата почти безнаказанно. В Германии дело обстоит иначе. Все этапы драмы развивались на глазах мирового пролетариата. На каждом этапе оппозиция подавала свой голос. Весь ход развития был предсказан заранее. Сталинская бюрократия клеветала на оппозицию, подсовывала ей чуждые ей мысли и планы, исключала всех, кто заговаривал о едином фронте, помогала социал-демократической бюрократии взрывать объединенные комитеты обороны на местах, преграждала рабочим всякую возможность выхода на дорогу массовой борьбы, дезорганизовала авангард, парализовала пролетариат. Так, противясь единому фронту обороны с социал-демократией, сталинцы оказались с нею в едином фронте паники и капитуляции.
И сейчас, стоя уже перед развалинами, руководство Коминтерна больше всего боится света и критики. Да погибнет мировая революция, но да здравствует дутый престиж! Банкроты путают, хоронят концы и заметают следы. То обстоятельство, что немецкая компартия под первыми ударами потеряла "только" 1.200.000 голосов -- при общем росте голосующих на 4 миллиона -- "Правда" объявляет "громадной политической победой". Точно также в 1924 году Сталин объявлял "громадной победой" тот факт, что отступающие без боя рабочие Германии успели еще дать компартии 3.600.000 голосов. Если обманутый и разоруженный двумя аппаратами пролетариат дал на этот раз компартии около 5 миллионов избирателей, то это лишь значит, что он дал бы ей вдвое и втрое, еслиб верил ее руководству. Он поднял бы ее к власти, еслиб она сумела показать, что способна взять и удержать власть. Но она не давала пролетариату ничего, кроме путаницы, зигзагов, поражений и бедствий.
Да, пять миллионов коммунистов успели еще по одиночке подойти к урнам. Но в предприятиях и на улицах их нет. Они растеряны, распылены, деморализованы. Они отучены от самостоятельности гнетом аппарата. Бюрократический террор сталинизма парализовал их волю прежде, чем пришла очередь для бандитского террора фашизма.
Надо сказать ясно, точно, открыто: сталинизм в Германии имел свое 4 августа. Передовые рабочие этой страны будут отныне не иначе, как со жгучим чувством стыда, со словами ненависти и проклятия говорить о периоде господства сталинской бюрократии. Официальная компартия Германии обречена. Отныне она будет только распадаться, крошиться и сходить на нет. Никакие искусственные средства не спасут ее. Возродиться германский коммунизм может лишь на новых основах и под новым руководством.
Закон неравномерного развития сказывается и на судьбе сталинизма. В разных странах он находится в разных стадиях распада. В какой мере трагический опыт Германии послужит толчком для возрождения других секций Коминтерна, покажет будущее. В Германии зловещая песня сталинской бюрократии во всяком случае спета. Немецкий пролетариат поднимется, сталинизм -- никогда. Под страшными ударами врагов передовым немецким рабочим предстоит строить новую партию. Большевики-ленинцы отдадут этой работе все свои силы.
Л. Троцкий.
Принкипо, 14 марта 1933 г.
Перспектива социалистического строительства при Ленине
В декабре 1918 года заседал в Москве второй съезд Советов народного хозяйства, под ближайшим надзором и руководством Ленина. По вопросу о социалистическом строительстве этот съезд вынес следующую резолюцию:"Диктатура мирового пролетариата становится исторической неизбежностью. Возможны поражения тех или иных его отрядов, возможен затяжной характер социалистической революции, но падение капиталистического строя и замена его социалистическим находится уже в процессе осуществления. Этим определяется развитие как всего мирового общества, так и каждой страны в отдельности. Установление диктатуры пролетариата и советской формы правления в других странах сделает возможным установление теснейших экономических сношений между странами, международное разделение труда в производственном отношении, наконец, организацию, международных экономических органов управления".Как далеко это от "социализма в отдельной стране"!
КПГ или новая партия?
Отказ от лозунга "реформы" по отношению к официальной германской компартии может вызвать сомнения у некоторых товарищей. Попытаемся предвосхитить возможные возражения:
а) мы всегда повторяли о своей преданности официальной партии; теперь мы хотим повернуться к ней спиной, -- это оттолкнет от нас коммунистов;
б) партия перешла сейчас на нелегальное положение, на местах многие организации и ячейки проявляют активность, -- необходимо их поддержать;
в) Урбанс и др. скажут, что они были правы против нас, когда провозгласили КПГ мертвой;
г) мы слишком слабы, чтоб ставить себе задачей создание новой партии.
Все эти соображения несостоятельны. Мы исходили из того, что ключ от позиции -- в руках КПГ. Так оно и было. Только своевременный поворот КПГ мог спасти положение. Противопоставлять себя в этих условиях КПГ, объявляя ее заранее мертвой, значило априорно провозглашать неизбежность победы фашизма. На это мы не могли идти. Надо было исчерпать возможности старой ситуации до дна.
Сейчас положение в корне изменилось. Победа фашизма есть факт, как и катастрофа КПГ. Дело идет уже не о прогнозе, не о теоретической критике, а о грандиозном историческом событии, которое будет все глубже входить в сознание масс, в том числе и коммунистических. Всю перспективу и всю стратегию надо строить на неизбежных последствиях этого события, а не на каких-либо второстепенных соображениях.
Можно не сомневаться, что многие субъективно-революционные элементы старой партии попытаются спасти ее, не покидая старых принципиальных основ. В ближайшее время, как только первый столбняк пройдет, можно ждать оживления нелегальной коммунистической работы. Однако, без коренного пересмотра всего идеологического багажа, выработки новых методов, нового отбора людей и пр., и пр., вся эта работа не имеет будущего. И усилия и жертвы на старом фундаменте будут означать не признаки возрождения, а конвульсии умирания. В легальных условиях политика бюрократического центризма, основанная на фальши, аппарате и кассе, может долго обманывать видимостью силы. Нелегальная же организация может держаться только на беззаветной преданности своих сторонников, а преданность может питаться только правильностью политики и идейной честностью руководства. Без этого условия нелегальная организация гибнет неизбежно (пример: Италия).
Недопустимо делать себе какие бы то ни было иллюзии насчет нелегальных перспектив сталинского аппарата или руководствоваться в отношении него сентиментальными соображениями, а не революционно-политическими. Аппарат разъеден наемными чиновниками, авантюристами, карьеристами, сегодняшними или завтрашними агентами фашизма. Честные элементы -- без компаса. Сталинское руководство установит в нелегальной партии еще более гнусный и постыдный режим, чем в легальной. При таких условиях нелегальная работа окажется только вспышкой, хотя бы и героической. Результат может быть только один: гниение.
Левая оппозиция должна стать полностью и притом сейчас же на почву новой исторической обстановки, созданной победой фашизма. Нет ничего опаснее, как пытаться при крутых поворотах истории цепляться за старые, привычные, удобные формулы: это верный путь к собственной гибели.
Урбанс и К-о скажут: мы всегда говорили, что нужна новая партия. Но так называемая "Коммунистическая Рабочая Партия Германии" говорила это раньше Урбанса, в те годы, когда Урбанс еще помогал губить официальную партию против нас. Суть сектантства состоит в том, что оно меряет исторический процесс метром собственного кружка. Новая партия начинается для Урбансов с того момента, как они поссорились с официальной бюрократией. Марксист же меряет все организации и все кружки метром объективного исторического процесса.
За последние два года мы не раз писали, что наше отношение к официальной партии не имеет догматического характера, и что большие исторические события, радикально меняющие положение рабочего класса, могут заставить нас изменить нашу позицию. В качестве примера таких больших событий, мы чаще всего называли победу фашизма в Германии или крушение советской власти. Таким образом, в нашем повороте нет ничего субъективного или произвольного: он целиком продиктован ходом развития, причем политика сталинской бюрократии вошла в этот ход развития важнейшим элементом.
"Мы слишком слабы, чтобы провозгласить новую партию". Но никто этого и не предлагает. Как и когда создастся новая партия -- это зависит от многих объективных обстоятельств, не только от нас. Но от нас требуется -- взять правильный курс. Поддерживая иллюзии насчет жизнеспособности старой партии, мы можем только тормозить формирование новой.
Нельзя, к тому же, ни на минуту упускать из виду, что процессы распада пойдут теперь не только в официальной компартии, но и в социал-демократии, САП, во всех организациях, группах и сектах. В этих условиях надо создать самостоятельный стержень кристаллизации для всех революционных элементов, независимо от их партийного прошлого.
Можно попытаться возразить: логика требует, в таком случае, разрыва и с Коммунистическим Интернационалом. Формальная логика может быть и требует этого, но исторический процесс развертывается не по формальной, а по диалектической логике. Мы не отказались от надежды спасти советскую власть от гибели, куда ее толкают сталинцы. Мы не можем заранее знать, какова будет реакция в других секциях Коминтерна на победу фашизма. Здесь надо еще предоставить проверку событиям -- при нашей активной помощи.
Вопрос об открытом разрыве со сталинской бюрократией в Германии имеет сейчас огромное принципиальное значение. Совершенного сталинцами исторического преступления революционный авангард не простит. Поддерживая иллюзии относительно жизнеспособности партии Тельмана-Неймана, мы выступали бы, как прямые адвокаты банкротов перед массами. Это значило бы самим сползать на путь центризма и гниения.
Г. Гуров.
29 марта 1933 г.Крушение германской компартии и задачи Оппозиции
Вопрос о судьбе германского коммунизма стоит сейчас в центре внимания всех наших секций. Насколько можно судить, большинство товарищей склоняется к тому, что в Германии вопрос о коммунизме есть вопрос о новой партии. Некоторые считают, однако, такую постановку вопроса неправильной и предлагают сохранить старый лозунг: "возрождения" партии на ленинских основах. В этом духе высказываются, например, два испанских товарища, два немецких товарища, говорящие от имени целых групп, и один русский товарищ. Я не сомневаюсь, что их возражения отражают настроения довольно значительной части оппозиции. Было бы противоестественно, еслиб необходимость столь серьезного поворота не вызвала в нашей среде разных оттенков и разногласий. Было бы недостойно левой оппозиции, еслиб мы оказались неспособны по товарищески и деловым образом обсудить возникшие разногласия. Результат дискуссии может быть только один: дальнейший рост оппозиции и укрепление внутренней демократии.
Что касается самих возражений по существу, то я не могу с ними согласиться, хотя психологически могу их понять. Ошибка перечисленных выше товарищей в том, что они исходят из вчерашних формул, а не из сегодняшних фактов. Надо уметь исправить и заменять формулы в свете новых событий.
В течении последних трех лет мы строили наши расчеты на том, что германская компартия, под давлением масс, успеет своевременно изменить свою политику. Если уточнить наш вчерашний прогноз, то его можно выразить такими словами: "мы еще не можем знать, насколько немецкий рабочий класс ослаблен прошлыми ошибками, зигзагами и поражениями, и насколько саботаж сталинской бюрократии, в сочетании с капитуляциями социал-демократии, парализовал энергию пролетариата". Мы не раз выражали надежду на то, что именно приближение фашистской опасности сомкнет пролетарские ряды и породит отпор, который не даст Гитлеру завладеть всеми позициями сразу. А всякая задержка в наступлении Гитлера, хотя бы уже и стоящего у власти, неизбежно должна была бы вызвать прилив уверенности у рабочих. Начало гражданской войны должно было бы, в свою очередь, вызвать расслоение в правительственном лагере и в самой фашистской армии. Колебания в лагере врага должны были бы, опять-таки, повысить наступательную силу пролетариата, и т. д. Такова была та диалектическая перспектива, которую мы считали вероятно, возможной, по крайней мере, не исключенной. Именно поэтому мы должны были, мы обязаны были исчерпать все возможности, заложенные во вчерашней обстановке.
Однако, сейчас было бы безумием руководствоваться старой перспективой, когда мы имеем уже фактическую проверку ее событиями. Испанские товарищи спрашивают: "неужели же эти несколько недель заменили перспективу долгих месяцев гражданской войны?". Конечно, заменили. Немногие недели, даже дни разрушили полностью возможность того более благоприятного варьянта, на который мы рассчитывали. Гитлер овладел материальным аппаратом власти. Он разгромил без малейшего сопротивления аппарат компартии, лишил немецких рабочих печати, заставил реформистов порвать со II-м Интернационалом и подчиниться фашистскому режиму.
Резкая перемена обстановки очень ярко обнаруживается на вопросе об едином фронте. Предлагать сейчас в Германии единый фронт между двумя партиями было бы доктринерской глупостью. Был период, когда социал-демократический аппарат находился под гнетом надвигающегося фашизма, с одной стороны, под давлением собственных масс, с другой, -- это время надо было использовать. Сейчас, после поражения, социал-демократия лижет сапоги Гитлера и видит в этом единственный способ спасенiя. Если 2 года тому назад Бретшайдт считал нужным пугать буржуазию блоком с коммунистами, то ныне Вельс и К-о заинтересованы в том, чтоб демонстративно отшатнуться не только от коммунистов, но и от II-го Интернационала. Предложение единого фронта сейчас поставило бы только в смешное положение коммунистический ЦК и оказало бы услугу социал-демократическому партийному Правлению. Политика не знает абсолютных формул. Ее лозунги конкретны, т.-е. приурочены к определенным обстоятельствам.
Сказанное не исключает, конечно, и сегодня соглашения коммунистических и социал-демократических организаций на заводах, в районах и пр., как и соглашения с теми левыми группами, которые будут неизбежно откалываться от официальной социал-демократии.
Средний немецкий рабочий, в том числе и средний коммунист чувствует себя так, как путник, потерпевший кораблекрушение: в волнах фашизма потонули его организации, пресса, его надежды на лучшее будущее. Мысль потерпевшего крушение направлена сейчас не на то, чтоб строить новый корабль, а на то, чтоб добыть приют и кусок хлеба. Угнетенное состояние духа и политический индифферентизм являются неизбежным последствием такого рода грандиозных катастроф. Но политическое пробуждение наиболее выносливых, устойчивых и мужественных будет неизбежно связано с мыслью о новом корабле.
Для характеристики нынешнего положения в толщах немецкого пролетариата самым важным я считаю сообщение о том, что в большинстве предприятий смещены старые заводские комитеты и заменены ячейками наци. Эта "реформа" прошла настолько бесшумно, что иностранная печать даже не отразила ее. А между тем здесь дело идет не о редакции газеты, не о доме Либкнехта, даже не о парламентской фракции, т.-е. не о далеких вышках, а о самой производственной базе пролетариата, о заводе. Отсутствие сопротивления при смещении завкомов означает острый паралич воли масс под влиянием предательства и саботажа верхов.
Компартия собирала в прошлом году до 6 миллионов голосов. Между тем на борьбу она не увлекла и сотни тысяч. Даже члены партии не откликнулись на призывы ЦК. Уже один этот факт вскрывает ужасающую изолированность аппарата. С каждым днем эта изолированность будет возрастать. Массы интересуются не оттенками и мелочами. Они берут события оптом. Массы неизбежно повернут спину партии, которая пустыми формулами успокаивала их тревогу, хвастала завтрашними победами и довела до катастрофы.
Положение германской компартии изменилось в течении двух-трех недель марта так радикально, как в "нормальное", "мирное" время оно не могло бы измениться в течении двух десятилетий. Империалистская эпоха есть вообще эпоха крутых поворотов. Надо уметь внимательно за ними следить, чтоб не споткнуться и не расшибить себе голову. Не надо обманывать себя, надо отдать себе полный отчет в размерах катастрофы, -- не для того, конечно, чтоб впадать в слезливое уныние, а для того, чтобы по новому плану открыть длительную и упорную работу на новой исторической основе.
Почти все оппоненты возражают против сопоставления 4 августа 1914 года и 5 марта 1933 года: социал-демократы предали-де пролетариат сознательно и тем приблизились к власти; сталинцы же только "не сумели" защитить пролетариат и попали в тюрьмы. Это различие, конечно, весьма существенно, и оно не случайно. Но преувеличивать его политическое значение все же не приходится. Во-первых, большинство социал-демократии хотело в 1914 году не делать карьеру, а "спасти" пролетарские организации, как и вожди КПГ, подчиняясь слепо команде московской бюрократии, заботятся прежде всего о своем аппарате. Во-вторых, если в 1914 году социал-демократия приблизилась к правительству, то в 1933 году она, несмотря на все свои подлости и унижения, приблизилась к тюрьме. Можно не сомневаться, что она, в конце концов, подвергнется разгрому и будет иметь своих Матеотти: но разве это меняет нашу общую оценку реформистской политики?
Мы обвиняем аппарат КПГ не в "глупости" или в "неспособности" (как совершенно неправильно выражаются некоторые товарищи), а в бюрократическом центризме. Дело идет об определенном политическом направлении, которое опирается на определенный социальный слой, прежде всего в СССР, и приспособляет свою политику к потребностям этого слоя. До последних событий вопрос о том, какой фактор подчинит себе КПГ: интересы сталинской бюрократии или же логика классовой борьбы, оставался еще открытым. Сейчас этот вопрос разрешен полностью. Если события такого грандиозного значения не смогли выправить политику КПГ, значит бюрократический центризм совершенно безнадежен. Отсюда и вытекает необходимость новой партии.
Но ведь вопрос решается в интернациональном масштабе! возражают оппоненты, которые правильную историческую мысль превращают в над'историческую абстракцию. Вопрос о победе пролетариата -- не только о его разгроме -- также разрешается в международном масштабе. Это не помешало тому, что пролетариат России, победивший в 1917 году, все еще ждет победы в других странах. И обратный процесс может развиваться столь же неравномерно: в то время, как в Германии официальная компартия ликвидирована политически, в других странах, и прежде всего в СССР, она еще не подверглась решающему испытанию. Исторические события развертываются, не считаясь с шахматной доской Коминтерна.
Но ведь ответственность за немецкое поражение несет все же Коминтерн? Совершенно верно. Но на суд истории, как и в обычном буржуазном суде, отвечает обычно не тот, кто несет принципиальную ответственность, а тот, кто попался. Сейчас, увы, в клещи истории попался аппарат КПГ. Распределение кар действительно выходит "несправедливым". Но справедливость вообще не является атрибутом исторического процесса. И аппеляции тут нет.
Однако, не будем клеветать на суд истории: он все же гораздо серьезнее буржуазного суда. Ликвидация КПГ есть только этап. На этом дело не остановится. Если другие секции Коминтерна усвоят немецкий урок, то они по праву завоюют себе снисхождение истории. В противном случае они обречены. Ход развития дает, таким образом, другим секциям еще время на размышление. Мы, левая оппозиция, являемся только истолкователями хода развития. Вот почему мы не рвем с III-м Интернационалом.
Но как же можно строить новую партию в Германии, не порывая с Коминтерном? возражают те, которые хотели бы все же заставить противоречия исторического развития укладываться в рамки устава. Признаться, эта сторона дела кажется нам наименее существенной. Ведь и тогда, когда мы, будучи исключены из Коминтерна, объявляли себя его фракцией, дело с уставом стояло не на высоте. Вопрос идет для нас о политическом курсе, а не о бухгалтерии Пятницкого. Если какая-либо секция Коминтерна успеет еще перестроиться на более здоровых началах, мы, разумеется, обопремся на эту позицию, чтоб ускорить перестройку всего Коминтерна: тогда мы и с уставом восстановим самые лучшие отношения. Если же сталинская бюрократия доведет СССР до крушения, тогда никто не будет вспоминать об уставе, -- придется строить IV Интернационал.
Вернемся, однако, в Германию. Еще в первые дни марта КПГ означала: централизованный аппарат, десятки газет, тысячи ячеек, десятки тысяч членов, миллионы избирателей. Мы объявляли себя частью этой партии, и тем брали на себя ответственность за партию в целом перед внешним миром, не ради сталинского аппарата, конечно, а ради связанных с ним низовых ячеек. С их помощью мы надеялись своевременно, т.-е. до катастрофы, обновить руководство партии. Сейчас, когда официальный аппарат, забронированный ультиматизмом и нелегальностью, должен окончательно превратиться в сталинскую агентуру, не может быть и речи о воздействии на него через низы, от которых он совершенно оторван.
Правда, сталинская пресса во всем мире говорит о "возрождении" германской компартии в подполье (нелегальная "Роте Фане", воззвания и пр.). Что местные организации, после временного столбняка, начнут шевелиться, было ясно заранее. Что аппарат столь большой партии, располагающий многочисленным персоналом и денежными средствами, может издать нелегально или полулегально значительное количество литературы -- и в этом нет ничего неожиданного. Но надо еще раз повторить: никакого нелегального аппарата, связанного с массами, у КПГ нет, а есть остатки старой организации, оказавшиеся волею Гитлера в нелегальном положении. Это совсем не одно и то же. Если КПГ еще действует сегодня, то благодаря тому, что фашизм только приступил к своей палаческой работе, а реакция еще не проникла достаточно глубоко в партию. Однако, оба эти процесса стоят в порядке дня. Они будут идти параллельно, питая и подталкивая друг друга.
Для нелегальной коммунистической организации нужен отбор людей, понявших размеры катастрофы, имеющих ясную перспективу и уверенных в своем знамени. Такой отбор может быть произведен не иначе, как на основе непримиримой критики по отношению к прошлому. Развал организации сталинцев, совершенно неизбежный сам по себе, будет высвобождать элементы и очищать почву для создания нелегальной революционной партии.
Один из немецких товарищей возражает: "политически партия есть, конечно, труп; но организационно она жива". Эта формула лучше всего вскрывает ошибочность позиции моего оппонента. Партия, которая мертва политически, не может иметь "живой" организации, ибо организация есть только орудие политики. Если же партия мертва, то мы должны этот диагноз поставить открыто, перед лицом рабочих, со всеми необходимыми выводами. Какая часть старого наследства перейдет к новой партии, каковы будут формы этой передачи, каковы будут этапы строительства новой партии, каковы будут взаимоотношения строителей к остаткам старой организации, -- это все очень важные вопросы, на которые надо будет давать ответ в зависимости от развития всей обстановки. Но чтоб ответ был не фальшивым, не иллюзорным, нужно исходить из того, что незыблемо установлено историей: политически сталинская партия умерла. Двусмысленности и увертки недопустимы: они только сбили бы с пути нас самих.
Тот же товарищ пишет: "Лозунг реформы бессодержателен, ибо сейчас неизвестно, как и что реформировать; но мы также и против лозунга новой партии, ибо мы не считаем, что судьба старой партии окончательно решена". Одно противоречие нагромождается на другое, несмотря на то, что пишет наблюдательный и проницательный товарищ. Если партия "политически мертва", значит судьба ее решена. Не воскресит же ее в самом деле аппарат: он способен лишь, как свидетельствует опыт, убивать живое, но не оживлять мертвое. Если лозунг реформы старой партии "бессодержателен", то не остается ничего, кроме лозунга новой партии.
Оппонентов пугает, главным образом, вопрос о соотношении сил: мы, большевики-ленинцы, объявляем ликвидированной большую организацию, которая сегодня еще способна выпустить в десять раз больше литературы и расходовать в тысячу раз больше денег, чем мы, а, с другой стороны, мы от имени немногочисленной левой оппозиции "провозглашаем" новую партию. Такая постановка вопроса насквозь пропитана аппаратным фетишизмом. Сегодня, как и вчера, главная наша задача -- формировать кадры. Но это не голая организационная задача, а политическая: кадры формируются на основе определенной перспективы. Подогревать лозунг реформы партии значит ставить заведомо утопическую цель и тем толкать наши собственные кадры навстречу новым и все более острым разочарованиям. При таком курсе левая оппозиция оказалась бы только привеском разлагающейся партии и сошла бы со сцены вместе с нею.
Соглашаясь с тем, что старая партия ликвидирована и даже признавая по существу неизбежность создания новой партии, один из оппонентов хлопочет об отсрочке, о своего рода мораториуме. Его рассуждения носят такой характер: лишь 10% членов партии, правда, наиболее ценных, настроены критически и прислушиваются к нам; остальные 90%, главным образом новобранцы, совсем еще не поняли ошибок партии. Отсюда вывод: надо этим 90% шаг за шагом разъяснить то, что произошло, и лишь затем уж строить новую партию. Это абстрактно-пропагандистский, а не политический, -- или говоря философски: рационалистический, а не диалектический -- подход к вопросу.
Было бы, конечно, великолепно, еслиб мы могли 90% молодых коммунистов посадить в большую школу и преподать им полный курс наук. Но, увы, эти 90% попали в школу Гитлера. Они уж и сегодня наполовину оторваны не только от партии, но и от политики вообще. Часть уйдет к фашизму, более значительная часть -- в индифферентизм. Эти процессы будут развиваться в течении ближайших недель и месяцев: контр-революция, как и революция работает быстро. Под влиянием распада партии, отлива масс, политической бесплодности аппарата все лучшие элементы старой партии будут спрашивать себя и других: что делать? Преподносить им в этой обстановке лозунг "реформы", значило бы попросту издеваться над ними.
Исходить в момент величайшего перелома надо не из быстро меняющихся настроений партийной массы, а из объективных перемен, происшедших в политической обстановке. Многие из тех коммунистов, которые сегодня еще боятся рвать со своей бюрократией, завтра обвинят нас в том, что мы обманывали их, поддерживая фикцию старой партии; оттолкнувшись от нас, они пойдут к брандлерианцам или к анархистам. Брандлерианцы, как сообщают, уже выдвинули лозунг новой партии: это показывает, что они хоть и оппортунисты, но политики. Если мы, при нашей революционной платформе, окажемся доктринерами, то оппортунистические политики могут нас оттеснить.
Как сложатся практически наши отношения в ближайший период со сталинской организацией в Германии? Этот вопрос естественно больше всего интересует товарищей. Неужели же -- спрашивают оппоненты -- мы должны рвать с местными организациями старой партии? Нет, это было бы нелепо. Мы должны вербовать революционеров во всех рабочих организациях, и прежде всего в ячейках старой партии, поскольку они существуют. Когда III Интернационал провозгласил полный разрыв со Вторым, это не препятствовало коммунистам в течении еще длительного времени работать внутри социал-демократических партий и даже завоевать во французской партии большинство, вместе с "Юманитэ". Тем более наш курс на новую партию не может и не должен помешать нам продолжать работу в ячейках старой партии.
Но, возразят нам, самый лозунг новой партии восстановит против нас рядовых коммунистов. Разумеется, конфликты на этой почве возможны; но ведь они были и в прошлом, несмотря на лозунг "реформы". Можно, однако, не сомневаться, что в жизни активных ячеек старой партии гораздо большее место займет сейчас не вопрос о нашей перспективе, а вопрос об их отношении к их собственному ЦК. Здесь можно ждать все более острых конфликтов. ЦК будет защищать Сталина и себя: в этом его главное назначение. Рабочие коммунисты будут требовать честных ответов и ясных перспектив. Пока мы стояли на позиции реформы, мы не проповедывали нарушения дисциплины. Сейчас положение резко меняется. Мы будем предлагать в ячейках отказ от распространения негодной официальной литературы, бойкот аппарата, разрыв с ЦК. Разумеется, мы будем все это делать тактично и разумно, считаясь с уровнем каждой ячейки и с обстоятельствами. Но основная наша линия будет линией новой партии. И можно не сомневаться, что несмотря на эту линию, наши отношения с революционными партийными ячейками, в новой обстановке, в подполье, будут несравненно дружественнее, чем в предшествующий период, когда мы хотели быть только фракцией.
Нельзя, к тому же, забывать, что дело идет не только о компартии. Политическое крушение социал-демократии делает весьма вероятным появление из ее среды новой "независимой" партии. Можно ли хоть на минуту рассчитывать на то, что сталинский аппарат окажется способен перетянуть на свою сторону левую социал-демократию, или хотя бы революционно воздействовать на нее? Это исключено заранее. Своим ультиматизмом, как и всем своим прошлым, от которого они не хотят и не могут отказаться, сталинцы будут только тормозить развитие социал-демократической оппозиции, играя, на службе Вельса, роль огородного пугала. И под этим углом зрения перспектива новой партии повелительно становится в порядок дня.
За большинством политических и логических возражений скрывается, в сущности, невысказанное сентиментальное соображение: сталинский аппарат находится под ударами фашизма, многие самоотверженные и преданные коммунисты выбиваются из сил, чтоб сохранить организацию, -- допустимо ли в таких условиях "обескураживать" борцов? В конце концов, довод этот сводится к двум стихам русского поэта: "Тьмы горьких истин нам дороже нас возвышающий обман". Но философия Пушкина -- не философия марксизма. Когда мы, в начале столетия, боролись против мелко-буржуазных иллюзий и авантюризма социалистов-революционеров, многие добрые души не только в народническом лагере, но и в нашей собственной среде, негодующе рвали с ленинской "Искрой", которая-де позволяет себе беспощадно критиковать террор в то время, как террористы погибают в петле. Мы отвечали: цель нашей критики в том и состоит, чтоб оторвать революционных героев от индивидуального терроризма и направить их на путь массовой борьбы. Нелегальный аппарат, подвешенный к Мануильскому-Сталину, ничего, кроме новых бедствий, принести германскому пролетариату не сможет. Это надо сказать открыто и безотлагательно именно для того, чтоб спасти сотни и тысячи революционеров от бесплодной растраты сил.
Л. Троцкий.
Принкипо, 9 апреля 1933 г.[Приведена фотография: "ХРИСТИАН ГЕОРГИЕВИЧ РАКОВСКИЙ"]
Последний снимок Х. Г. Раковского в сталинской ссылке в Барнауле, зимой 1932-33 г. Несколько недель назад Христиан Георгиевич был вывезен ГПУ из Барнаула и абсолютно изолирован от внешней жизни; по некоторым сведениям Х. Г. Раковский переведен в Якутск, гибельный для него.
На Съезде и в стране
(Х. Г. Раковский, 27.IIV. -- 7.VIII 1930)
"Уверены ли мы, что реальных ресурсов хватило бы, если бы к индустриализации приступили раньше, когда мы этого требовали и на основе тех методов, какие мы предлагали? Смотря для чего. Если для того, чтобы обеспечить построение полного социализма, -- то нет. Если для того, чтобы укрепить базу диктатуры, отсрочить взрыв социальных противоречий, оттянуть резкое обострение кризиса, -- то даи".
Гитлер и Красная Армия
Воспроизведя европейский капитализм в грандиозных масштабах, Америка воспроизвела европейский социализм лишь в незначительных размерах. Американская социал-демократия оставалась всегда лишь карикатурой европейской социал-демократии. Этот закон "неравномерного развития" сохранил пока что всю свою силу и для сталинизма. Компартия Америки слабее всех европейских партий; зато сталинская бюрократия в Америке проделывает все ошибки и зигзаги с чудовищными преувеличениями.
Полтора года тому назад сталинцы считали, что нападение Японии на Советский Союз является делом ближайших дней, и на этом "прогнозе", подсказанном буржуазной прессой, пытались строить всю свою политику. Мы утверждали, наоборот, что опасность нападения Японии, пока она не ассимилировала Манчжурию, совершенно невероятна. Американские сталинцы по этому поводу обвиняли нас в службе японскому генеральному штабу. Эти господа вообще почерпают свои доводы из водосточных канав и ассенизационных труб.
Мы утверждали, далее, что опасность фашистской победы в Германии -- опасность для мировой революции и прежде всего для Советского Союза -- неизмеримо более реальна и близка, чем опасность японской интервенции. Европейские сталинцы кричали, что мы находимся в "панике". Американские сталинцы, наиболее наглые, утверждали, что мы сознательно стремимся отвлечь внимание мирового пролетариата от угрозы, надвигающейся на Советский Союз с Востока. События дали проверку. За полтора года "немедленного" японского нападения не последовало (это вовсе не значит, разумеется, будто опасности японской интервенции вообще не существует). Между тем Гитлер пришел к власти и несколькими ударами разгромил главного союзника СССР, немецкую компартию, заранее ослабленную ложью и фальшью сталинизма.
Мы писали полтора года тому назад, что Красная армия главной своей массой должна стоять лицом к Западу, чтоб иметь возможность сокрушить фашизм прежде, чем он разгромит немецкий пролетариат и сомкнется с европейским и мировым империализмом. В ответ на это американские сталинцы, самые глупые и наглые из всех, заявляли, что мы хотим вовлечь СССР в войну, подорвать его хозяйственное строительство и обеспечить победу империализма. Баснописец давно уже сказал, что услужливый дурак опаснее врага. Призывать к военным действиям с Японией в то время, как непосредственной опасности с ее стороны не было и не могло быть, значило отвлекать внимание от реальной опасности фашизма. Разумеется, сталинцы выполняли эту работу не потому, что хотели победы Гитлера, а по мелко-буржуазной слепоте. Но надо им отдать справедливость: еслиб они хотели победы Гитлера, они не могли бы сделать ничего другого, кроме того, что они сделали. Теперь, когда Гитлер у власти, и когда вся его политика вынуждает его готовить удар на Восток (достаточно красноречивы разоблачения насчет польско-украинской программы Геринга!), сталинцы говорят: кто собирается апелировать к Красной армии, тот срывает социалистическое строительство. Но, если даже оставить в стороне вопрос о помощи немецкому пролетариату, остается все же вопрос о защите социалистического строительства от немецкого фашизма, как боевого отряда мирового империализма. Отрицают ли сталинцы эту опасность? Самое большое, что они могут сказать, это то, что сегодня Гитлер еще неспособен вести войну, а завтра будет способен вести ее, и притом не сможет не вести ее, то не требует ли правильная стратегия помешать Гитлеру подготовить удар, т.-е. помочь немецким рабочим покончить с Гитлером прежде, чем он не покончил надолго с немецкими рабочими? Марксисты немало издевались над парламентским кретинизмом, но в известных условиях и колхозный кретинизм не лучше. Нельзя сеять пшеницу и сажать капусту, повернувшись спиною к близкому Западу, откуда впервые после 1918 года грозит величайшая угроза, которая может превратиться в смертельную опасность, если своевременно не парализовать ее.
Или, может быть, сталинцы усвоили пацифистскую мудрость допустимости лишь "чисто оборонительной" войны? Пусть-де Гитлер раньше нападет на нас, тогда мы будем защищаться. Так рассуждала все время германская социал-демократия: пусть-де национал-социалисты раньше открыто нападут на конституцию, о, тогдаи и т. д. Между тем, когда Гитлер открыто напал на конституцию, оказалось уже поздно думать об обороне.
Кто не предупреждает врага, когда тот еще слаб; кто пассивно дает врагу упрочиться, обеспечить себе тыл, создать армию, получить помощь извне, обеспечить себя союзниками; кто предоставляет врагу полную свободу инициативы, -- тот изменник, хотя бы мотивами его измены были не служба империализму, а мелко-буржуазная дряблость и политическая слепота.
"Оправданием" выжидательной и уклончивой политики в такой обстановке может быть только слабость. Это очень серьезный аргумент, но надо отдавать себе в нем ясный отчет. Надо сказать: сталинская политика в СССР так расшатала хозяйство, так расстроила взаимоотношения между пролетариатом и крестьянством, так ослабила партию, что для активной внешней политики отсутствуют сейчас необходимейшие предпосылки.
Силу этого довода мы учитываем. Мы знаем, что последствия ложной политики превращаются в объективные препятствия на пути. С этими препятствиями мы считаемся. Авантюр мы не проповедуем. Но мы делаем вывод: коренное изменение политики, партийного режима и партийного руководства необходимо также и для того, чтоб обеспечить действительную обороноспособность и свободу международной инициативы рабочего государства.
Л. Т.
Принкипо, 21 марта 1933 г.Австрия на очереди
Австрийский бонапартизм
Положение в Австрии качественно не отличается от положения в Германии, только отстает от него в своем развитии. После того, как политическая жизнь Австрии попала под пресс фашистского переворота в Германии, развязка в Австрии приближается не по дням, а по часам.
Австрия проходит через период, аналогичный периоду Брюнинга-Папена-Шлейхера в Германии, или периоду Хельда в Баварии, т.-е. период полубонапартистской диктатуры, которая держится взаимной нейтрализацией пролетарского и фашистского лагерей. Мы предпочитаем и для Австрии термин бонапартизма (в противовес всяким другим чисто описательным и ничего не говорящим определениям, вроде клерико-фашизма, легимистского фашизма и пр.), как очень ярко характеризующий физиономию правительства, лавирующего между двумя непримиримыми лагерями и вынужденного убывающую социальную опору под ногами все в большей мере заменять военно-полицейским аппаратом.
"Арбайтер Цайтунг" сама побеспокоила тень Бонапарта, когда писала о "19 брюмера Дольфуса"; но у социал-демократической газеты это лишь литературная побрякушка. Тщетно мы искали бы вообще у австро-марксистов классового анализа политики. Марксизм нужен им только для объяснения прошлого; в актуальной же политике они руководствуются психологическими комбинациями второго сорта и надеждой на то, что все как-нибудь устроится.
В тенденции к бонапартизму выражается стремление имущих классов при помощи военно-полицейских мер, прикрытых резервными параграфами демократической конституции, избегнуть открытого разрыва с легальностью, долгого периода гражданской войны и кровавой фашистской диктатуры.Бывают исторические эпохи, когда социальная база "сверхклассового" правительства растет за счет крайних флангов, -- тогда бонапартизм может наложить свою печать на целую историческую эпоху. Но сегодняшний австрийский "бонапартизм", подобно вчерашнему немецкому, может иметь лишь эпизодический характер, заполняя короткий промежуток между режимом демократии и режимом фашизма.
Правда, "бонапартисты" в Австрии имеют более широкую парламентскую основу, а фашисты несравненно слабее, чем в Германии. Но, во-первых, христианские социалисты тают, а наци быстро растут; во-вторых, за спиною наци стоит фашистская Германия. Вопрос решается динамикой. Теоретический анализ, как и свежий опыт Германии, одинаково говорят, что венская полицейско-бюрократическая диктатура долго продержаться не сможет. Дело быстро идет к развязке. Власть должны будут взять либо фашисты, либо рабочие.
Возможность отсрочки
Мы не знаем, что происходит за кулисами. Но не может быть сомнения в том, что правительства стран, окружающих и угнетающих Австрию, привели в движение все пружины. Ни одно из этих правительств, даже итальянское, не заинтересовано в том, чтобы власть в Австрии перешла в руки фашистов. Вожди австрийской социал-демократии в этом обстоятельстве видят, несомненно, главный козырь всей игры: финансовое и иное давление стран бывшей Антанты призвано, в их глазах, заменить революционную активность австрийского пролетариата. Этот расчет является самым ошибочным из всех. Враждебность стран-победительниц к национал-социализму являлась одной из причин его взрывчатого роста в Германии. Чем больше австрийская социал-демократия будет связывать себя с политикой Франции и Малой Антанты, задача которых состоит в том, чтоб держать Австрию в состоянии "самостоятельности", т.-е. изолированности и бессилия, тем более фашизм будет превращаться в глазах мелко-буржуазных масс в партию национального освобождения. На этом пути только вооруженное вмешательство Антанты, т.-е. прямая оккупация могла бы помешать фашизму овладеть властью. Но тут вопрос об Австрии сливается с вопросом о фашистской Германии. Если Гитлер найдет модус вивенди (способ сосуществования) с Францией, -- а в этом врядли можно сомневаться, -- то Франция найдет модус вивенди с фашистской Австрией. В обоих случаях, конечно, -- на костях немецкого и австрийского пролетариата. Думать, что фашистская Австрия немедленно же разрушит перегородки, отделяющие ее от фашистской Германии, значило бы придавать слишком большое значение "национальным" фразам и недооценивать способность фашизма вилять хвостом перед теми, кто сильнее его. Можно сказать с уверенностью, что из всех стратегических расчетов самым злощастным, унизительным и гибельным для пролетариата является расчет на содействие империалистских правительств, окружающих Австрию стран.
Если даже допустить, что вследствие традиционной дряблости всех австрийских партий, а также под влиянием внешних и временных причин (давление Франции и Малой Антанты, опасение гитлеровцев доводить дело уже сейчас до конца), развязка оказалась бы и на этот раз отсроченной посредством какого-либо гнилого австро-бонапартистского компромисса, -- такого рода отсрочка могла бы иметь крайне ненадежный и очень кратковременный характер. Заторможенный процесс прорвался бы в течение ближайших уже месяцев или даже недель с удвоенной силой и в удесятеренном темпе. Строить свою политику на торможении, на замаскировании, на заделывании щелей, на маленьких политических мораториях значило бы для пролетариата дать пока еще слабому австрийскому фашизму возможность осуществить свою разбойничью миссию в рассрочку.
Борьба за демократию
Отто Бауэр ограничивается пустыми нравоучениями насчет "преимуществ" буржуазной демократии над фашистской диктатурой. Как будто борьба ведется между двумя школами государственного права! Энгельс неплохо сказал, что каждое государство сводится к вооруженным отрядам людей с материальными привесками в виде тюрем и пр. Сейчас эта "сущность" государства обнажилась в Австрии до конца. Политическая борьба, развивавшаяся в течение ряда лет на основах демократии, вплотную уперлась в столкновение вооруженных отрядов. Надо ясно и отчетливо назвать факт по имени и сделать из него все необходимые практические выводы.
Взамен этого австрийская социал-демократия требует от нас признания того, что борьба ведется "за демократию". Как будто в этом сейчас вопрос! В отношении теоретической и исторической оценки демократии мы, разумеется, не собираемся делать австро-марксистам ни малейшей уступки. В самом деле: еслиб демократия стояла над социальным режимом, который породил ее; еслиб она способна была преобразовать буржуазное общество в социалистическое, то она должна было бы обнаружить эти свои качества прежде всего в Австрии, где конституция создана социал-демократией, где пролетариат является решающей силой нации, а социал-демократия -- решающей силой в пролетариате. Между тем то, что переживает Австрия на деле показывает, что демократия является плотью от плоти капитализма и разлагается вместе с ним. Австрийский кризис есть выражение загнивания демократии. Никакой иной оценки с нашей стороны господа демократы ждать не могут.
Однако, мы слишком хорошо понимаем, с другой стороны, что одного теоретического диагноза совершенно недостаточно для того, чтоб заменить демократию советским режимом. Дело идет о живом сознании класса. Если в процессе совместной борьбы с фашистами большинство пролетариата поймет, что нужна советская диктатура, за коммунистами остановки не будет. Но если, несмотря на все полученные уроки, большинство рабочих и после разгрома сил контр-революции, захочет еще раз проделать опыт формальной демократии, то коммунисты вынуждены будут стать на ту же почву, в качестве оппозиции.
Сегодня подавляющее большинство австрийских рабочих во всяком случае, идет за социал-демократией. Это значит, что не может быть и речи о революционной диктатуре, как об актуальной задаче. Не антитеза буржуазной и советской демократии стоит сейчас в порядке дня, а антитеза буржуазной демократии и фашизма. Мы обвиняем австро-марксистов не в том, что они борются за демократию, а в том, что они не борются за нее.
Капитализм прибегает к фашизму не по капризу, а в силу безвыходности. Если социал-демократия способна только критиковать, брюжжать, тормозить, угрожать и выжидать, но не способна взять в свои руки судьбы общества, когда дело идет о жизни и смерти народа и его культуры, то эта партия, представляющая половину нации, сама становится орудием социального разложения и вынуждает эксплоататорские классы искать спасения у фашизма.
Пользуясь старым противопоставлением Ermattungsstrategie и Niederwerfungsstrategie, стратегии истощения и стратегии разгрома, придется сказать, что стратегию истощения, которая имела в известных условиях свои права, немыслимо применять сейчас, когда капитализму не остается ничего, кроме стратегии разгрома. Реформистская стратегия истощает сейчас не классового врага, а свой собственный лагерь. Политика Отто Бауэра и К-о фатально ведет к победе фашистов, с наименьшими для них жертвами и трудностями, с наибольшими жертвами и бедствиями для пролетариата.
Австро-марксисты хлороформируют пролетариат
Несмотря на опыт Италии и Германии, вожди австрийской социал-демократии не понимают обстановки. Чтоб жить и дышать, этим людям надо обманывать себя. Они не могут делать это иначе, как обманывая пролетариат.
Вину за поражение в Германии Бауэр возлагает на коммунистов. Не нам защищать политику немецких сталинцев! Но главная вина их состоит в том, что они дали возможность социал-демократии, несмотря на все совершенные ею преступления и измены, сохранить свое влияние на основную часть немецкого пролетариата и навязать ему тактику постыдной и гибельной капитуляции. Политика Бауэра по существу не отличается от политики Вельса-Штампфера. Но есть разница: Бауэр не сможет сваливать ответственность на австрийских сталинцев, которые сумели обречь себя на полное бессилие. Австрийская социал-демократия является не только руководящей партией пролетариата, но и самой сильной, в отношении населения, социал-демократической партией в мире. Политическая ответственность лежит на австрийской социал-демократии полностью и целиком. Тем гибельнее окажутся последствия ее нынешней политики.
Австро-марксисты говорят: если у нас отнимут свободы, то мы будем бороться "до конца". Такими увертками они хотят "выиграть" время для своих колебаний, на самом деле они теряют самое драгоценное время для подготовки обороны. После того, как враг отнимет свободы, бороться будет в сто раз труднее, ибо ликвидация свобод будет сопровождаться военно-полицейским разгромом пролетарской печати и пролетарского аппарата. Враг готовится и действует, социал-демократия выжидает и хнычет. "Форвертс" тоже десятки раз повторял: горе фашизму, если он на нас покусится. События показали цену такой риторики. Партия, оказавшаяся неспособной к борьбе, когда в ее руках были почти неприступные позиции и могущественные средства, рассыплется прахом, когда ее окончательно отбросят с легального поля.
Своим будто бы грозным, а на самом деле жалобным припевом: "если на нас нападут", австро-марксисты обнаруживают свою подлинную подоплеку: они все еще надеются, что их оставят в покое, что дело, даст бог, ограничится и на этот раз взаимными угрозами и маханием рук. Это и значит хлороформировать пролетариат для облегчения фашистской хирургии. Подлинно пролетарский политик должен был бы, наоборот, разъяснять австрийским рабочим, что классовый враг сам попал в исторические тиски, что у него нет другого выхода, как разгром пролетарских организаций, что смертельная борьба на этот раз неизбежна, и что к этой борьбе надо готовиться по всем правилам революционной стратегии и тактики.
Всеобщая стачка
Отто Бауэр намекает на то, что, в случае прямого нападения врага, рабочие прибегнут ко всеобщей стачке. Но это тоже пустая угроза. Мы ее не раз слышали в Германии. Всеобщую стачку нельзя вынуть из жилетного кармана. Рабочих можно привести ко всеобщей стачке, а для этого надо не играть в прятки с действительностью, а бороться, звать к борьбе, организовать для борьбы, вооружать для борьбы, расширять и углублять русло борьбы, не ограничиваться легальными формами борьбы, т.-е. рамками, какие диктует вооруженный враг. Прежде всего сама партия должна насквозь проникнуться мыслью, что без решающего боя она погибла.
Очень может быть, что после того, как "открытый" т.-е. решающий удар будет нанесен, ЦК действительно призовет ко всеобщей стачке. Но это означало бы, сходя со сцены, призвать массы к голому протесту, или манифестации бессилия. Так либеральная оппозиция, когда монарх посылал ее к черту, призывала народ не платить налогов. Из этого обычно ничего не выходило. Весьма вероятно, что рабочие вовсе не откликнуться на запоздалый и безнадежный призыв уже разгромленной партии.
Но допустим, что фашисты дадут социал-демократии время призвать в последний момент ко всеобщей стачке, и что рабочие дружно откликнутся на ее зов. А дальше? Каково назначение всеобщей стачки? Чего она должна достигнуть? В каких формах должна протекать? Как должна защищать себя от военно-полицейских репрессий и от фашистского погрома? Мудрецы скажут, что на эти вопросы нельзя ответить заранее. Это обычная уловка людей, которым нечего сказать, которые в душе надеятся обойтись без боев, и которые поэтому трусливо и суеверно отмахиваются от вопросов о боевых средствах и методах.
Всеобщая стачка есть только мобилизация революционных сил, но еще не война. Прибегать с успехом ко всеобщей стачке, как к демонстрации или угрозе, т.-е. ограничиваться одной мобилизацией сил, без боя, можно было лишь при строго определенных исторических условиях: когда дело шло о важной, но все же частной задаче; когда враг колебался и ждал лишь толчка, чтоб уступить; когда у имущих классов оставалось еще большое поле для отступления и маневрирования. Не то сейчас, когда все противоречия дошли до высшего напряжения, и каждый серьезный конфликт ставит в порядок дня проблему власти и перспективу гражданской войны.
Всеобщая стачка могла оказаться достаточным средством отражения контр-революционного переворота лишь при неподготовленности противника, отсутствии у него достаточных сил и опыта (путч Каппа). Но даже и в этом случае, отразив авантюристский натиск, всеобщая стачка лишь восстанавливала в основном то положение, которое было накануне конфликта, и следовательно открывала врагу возможность использовать опыт собственного поражения и лучше подготовиться для новой атаки. Но всеобщая стачка оказывается совершенно недостаточно даже и для оборонительных целей, если враг силен и имеет опыт, тем более, если он опирается на государственный аппарат или хотя бы пользуется его благожелательным "нейтралитетом". Каков бы ни был исходный повод конфликта, всеобщая стачка в нынешних условиях сомкнет ряды буржуазных партий, государственного аппарата и фашистских банд, и в этом едином фронте буржуазии перевес получат неизбежно наиболее крайние и решительные элементы, т.-е. фашисты. Лицом к лицу со всеобщей стачкой, контр-революция вынуждена будет поставить все свои силы на карту, чтобы сломить грозную опасность одним ударом. Поскольку всеобщая стачка остается только стачкой, она неизбежно обрекает себя в этих условиях на поражение. Чтоб вырвать победу, стратегия стачки должна перерасти в стратегию революции, подняться на уровень решительных действий, на удар ответить двойным ударом. Другими словами: в нынешних условиях всеобщая стачка может быть не самодовлеющим средством для защиты бесплотной демократии, а лишь одним из орудий в комбинированной борьбе двух лагерей. Стачка должна сопровождаться и дополняться вооружением рабочих, разоружением фашистских банд, отстранением бонапартистов от власти, овладением материальным аппаратом государства.
Повторим еще раз: если установление советского режима неосуществимо без захвата власти компартией, -- а мы признаем, что это в ближайший период совершенно исключено неблагоприятным соотношением сил, -- то восстановление демократии, хотя бы временное, уже немыслимо в Австрии без предварительного завоевания власти социал-демократией. Если у руководящей рабочей партии нет готовности довести борьбу до конца, то всеобщая стачка, обостряя положение, может только ускорить разгром пролетариата.
Австро-филистер подхватит эти слова, чтоб тут же сделать вывод в пользу "умеренности" и "осторожности" допустимо ли для партии брать на себя грандиозный "риск", связанный с революционными методами борьбы? Как будто у австрийского пролетариата есть свобода выбора. Как будто миллионы рабочих могут, по примеру Отто Брауна, выехать в Швейцарию на дачу. Как будто класс может уклониться от смертельной опасности без всякой опасности. Как будто жертвы фашизации Европы, с перспективой новых империалистических войн, не превзойдут в сотни раз жертвы всех революций, прошлых и будущих.
Ключ к позиции сегодня в руках австрийского пролетариата
Отто Бауэр с восторженным изумлением встретил тот факт, что немецкие рабочие, несмотря на закрытие газет и пр., дали на выборах социал-демократии 7 миллионов голосов. Эти люди думают, что чувства и мысли пролетариата создаются их статейками. Они изучали Маркса и историю Европы, но не имеют ни малейшего понятия о том, какие неиссякаемые источники силы, энтузиазма, упорства, творчества способен развернуть пролетариат, когда ему обеспечено сколько-нибудь отвечающее исторической обстановке руководство.
Разве не ясно сейчас, что, при наличии дальнозоркой революционной политики сверху, немецкие рабочие давно уже опрокинули бы все препятствия на пути к своему господству, притом с неизмеримо и несравненно меньшими жертвами, чем неизбежные жертвы фашистского режима? То же самое надо сказать и об австрийском пролетариате.
Политика единого фронта обязательна сейчас, разумеется, и для Австрии. Но единый фронт не панацея: все дело в содержании политики, в лозунгах, в методах действия масс. При условии полной свободы взаимной критики, -- а это условие непреложно, -- коммунисты должны быть готовы заключить с социал-демократией соглашение во имя самых скромных массовых действий. Но сами коммунисты должны при этом отдавать себе ясный отчет в поставленных ходом развития задачах, чтобы на каждом этапе вскрывать несоответствие между политической целью и реформистскими методами.
Единый фронт не может означать простое суммирование социал-демократических и коммунистических рабочих, ибо за пределами двух партий и за пределами профсоюзов остаются еще католические рабочие и неорганизованные массы. Ни одна из старых форм организации, отягощенных консерватизмом, инерцией и наследием старых столкновений, не может быть достаточной для нынешних задач единого фронта. Настоящая мобилизация масс немыслима без создания выборных органов, непосредственно представляющих промышленные, торговые и транспортные предприятия, цеха и заводы, безработных и смежные прослойки населения, тяготеющие к пролетариату. Другими словами, обстановка в Австрии выдвигает спрос на рабочие советы, если не по имени, то по функции. Долг коммунистов -- настойчиво выдвигать этот лозунг в процессе борьбы.
То обстоятельство, что Австрия государственно отделена от Германии и отстает от нее в своей внутренней эволюции, могло бы -- при смелой и мужественной политике пролетарского авангарда -- сыграть решающую роль для спасения Германии и всей Европы. Пролетарская Австрия стала бы немедленно Пьемонтом для всего немецкого пролетариата. Победа австрийских рабочих принесла бы немецким рабочим, то, чего им сейчас не хватает: материальный плацдарм, наглядный план действий, надежду на победу. Придя в движение, немецкий пролетариат сразу показал бы, что он неизмеримо сильнее всех своих врагов, взятых вместе. Гитлер, с его 44% человеческой пыли, выглядит гораздо внушительнее на парламентско-демократическом поле, чем на поле реального соотношения сил. Австрийская социал-демократия имеет за собою приблизительно такой же процент голосов. Но в то время, как наци опираются на социальные отбросы, играющие в жизни страны второстепенную, в значительной мере, паразитарную роль, за австрийской социал-демократией стоит цвет народа. Действительный удельный вес австрийской социал-демократии в десятки раз превышает удельный вес всех германских фашистов. Обнаружить это полностью может только действие. Инициатива революционного действия может сейчас исходить только от австрийского пролетариата. Что нужно для этого? Смелость, еще раз смелость и снова смелость. Потерять австрийские рабочие не могут ничего, кроме своих цепей. Завоевать же своей инициативой они могут Европу и весь мир!
Л. Троцкий.
Принкипо, 23 марта 1933 г.Заявление
делегатов, принадлежащих к Интернациональной Левой Оппозиции (большевики-ленинцы) к конгрессу борьбы против фашизма
Победа Гитлера в Германии показывает, что капитализм не может больше ни жить в условиях демократии, ни даже прикрываться демократическими лохмотьями. Либо диктатура пролетариата, либо обнаженная диктатура финансового капитала. Либо рабочие советы, либо вооруженные банды разнузданной мелко-буржуазной черни.
У фашизма нет и не может быть программы выхода из кризиса капиталистического строя. Но это не значит, что фашизм автоматически падет жертвой собственной несостоятельности. Нет, он будет поддерживать капиталистическую эксплоатацию, разоряя страну, снижая культуру и внося все большее одичание в нравы. Победа фашизма явилась результатом неспособности пролетариата овладеть судьбами общества. Фашизм будет жить, пока не поднимется пролетариат.
Продав буржуазии пролетарскую революцию 1918 г. и тем еще раз спасши упадочный капитализм, социал-демократия, именно она и только она, дала буржуазии возможность опереться, на следующем этапе, на фашистский бандитизм. Спускаясь со ступеньки на ступеньку в поисках "меньшего зла", социал-демократия закончила голосованием за реакционного фельдмаршала Гинденбурга, который, в свою очередь, призвал к власти Гитлера. Деморализуя рабочие массы иллюзиями демократии в загнивающем капитализме, социал-демократия лишила пролетариат какой бы то ни было силы сопротивления.
Попытки переложить эту основную историческую ответственность на коммунизм бессмысленны и бесчестны. Без коммунизма левое крыло пролетариата встало бы давно на путь анархизма, синдикализма, терроризма или попросту увеличило бы боевые отряды фашизма. Пример Австрии слишком убедительно показывает, что и там, где, при крайней слабости коммунизма, социал-демократия безраздельно господствует в рядах рабочего класса, в рамках ею же созданного демократического государства, политика ее шаг за шагом подготовляет торжество фашизма.
Верхи германского реформизма пытаются сейчас приспособиться к режиму Гитлера, чтоб сохранить остатки своих легальных позиций и связанных с ними доходов. Тщетно! Фашизм ведет за собою тучи голодной и прожорливой саранчи, которая требует для себя и добьется монополии должностей и барышей. Деклассированье реформистской бюрократии, являясь побочным результатом разгрома пролетарских организаций, представляет собою историческую расплату за непрерывную цепь измен социал-демократии, начиная с 4-го августа 1914 года.
Вожди других социал-демократических партий пытаются сейчас отмежеваться от своих немецких собратьев по оружию. Было бы, однако, недопустимым легкомыслием доверять на слово "левой" критике реформистского Интернационала, все секции которого находятся на разных ступенях одного и того же пути. Как во время империалистской войны, так и в процессе крушения буржуазной демократии, каждая из партий Второго Интернационала не прочь подправить свою репутацию за счет другой национальной партии. По существу же, все они выполняют одну и ту же работу. Леон Блюм подпирает правительство милитаристской и империалистской Франции. Вандервельде, председатель Второго Интернационала, не снял, поскольку мы знаем, свою подпись под тем самым Версальским миром, который придал германскому фашизму его нынешний размах.
Все основные принципиальные положения первых четырех конгрессов Коммунистического Интернационала: о загнивающем характере империалистского капитализма; о неизбежности распада буржуазной демократии; о тупике реформизма; о необходимости революционной борьбы за диктатуру пролетариата -- нашли в германских событиях свое несокрушимое подтверждение. Но они оправдались методом от обратного: не в виде победы, а в виде катастрофы. Если, несмотря на почти пятнадцатилетнее существование Коминтерна, германской социал-демократии удалось довести политику "меньшего зла" до последнего результата, т.-е. до наибольшего зла, которое мыслимо в современной истории, то причину этого надо искать в том, что эпигонский коммунизм оказался неспособен выполнить свою историческую миссию.
До 1923 года Коминтерн почти безостановочно шел вперед во всех странах, ослабляя и вытесняя социал-демократию. За последние десять лет он не только не сделал новых количественных завоеваний, но и подвергся глубокому качественному перерождению. Крушение официальной коммунистической партии в Германии явилось роковым завершением "генеральной линии", которая пришла через первую капитуляцию 1923 года в Германии, через авантюры в Болгарии и Эстонии, через теорию и практику социализма в отдельной стране, через капитуляцию перед Гоминданом в Китае, через не менее постыдную капитуляцию пред трэд-юнионистской бюрократией в Англии, через авантюру в Кантоне, через пароксизмы "третьего периода", через разрыв с массовыми профессиональными союзами, через теорию и практику "социал-фашизма", через политику "национального освобождения" и "народной революции", через отказ от единого фронта, через изгнание и травлю левой оппозиции, наконец, через полное удушение самостоятельности пролетарского авангарда и замену демократического централизма всевластием беспринципного и тупого аппарата.
Сущность бюрократизма составляет недоверие к массам и стремление заменить их революционную самодеятельность верхушечными комбинациями или голым командованием. В Германии, как и в других странах, сталинская бюрократия ставила рабочему классу непрерывные ультиматумы. Она сверху указывала ему сроки для стачек или для "завоевания улицы"; она назначала для него по произволу "красные дни" или "красные месяцы"; она приказывала ему принимать без критики все ее лозунги и все зигзаги; она требовала, чтоб пролетариат признал авансом и без возражений ее руководство в едином фронте, -- на этом чудовищном ультиматизме она строила свою насквозь фальшивую и бессильную борьбу против фашизма.
Ошибки в борьбе пролетариата неизбежны. На собственных ошибках партии учатся, отбирают кадры, воспитывают вождей. Но в нынешнем Коминтерне мы имеем не ошибки, а ложную систему, которая делает правильную политику невозможной. Социальным носителем этой системы является широкий бюрократический слой, вооруженный огромными материальными и техническими средствами, фактически независимый от масс и ведущий бешеную борьбу за свое самосохранение ценою дезорганизации пролетарского авангарда и его ослабления перед классовым врагом. Такова сущность сталинизма в мировом рабочем движении.
Левая оппозиция (большевики-ленинцы), за последние годы, на глазах всего мира, следила за всеми этапами нарастания фашистской волны и намечала политику подлинного революционного реализма. Уже осенью 1929 года, т.-е. 3 с половиной года тому назад, в самом начале мирового кризиса, левая оппозиция писала:
"Как из конфликта либерализма с монархией не раз развертывалась революционная ситуация, перераставшая затем обоих противников, так из столкновения социал-демократов и фашизма -- двух антагонистических уполномоченных буржуазии -- может развернуться революционная ситуация, которая в дальнейшем перерастет обоих. Никуда не годился бы тот пролетарский революционер, который в эпоху буржуазной революции не умел бы понять и оценить значение конфликта между либералами и монархией и, вместо того, чтобы революционно использовать конфликт, валил бы противников в одну кучу. Никуда не годится тот коммунист, который, стоя перед столкновением между фашизмом и социал-демократией, перекрывает его попросту голой формулой социал-фашизма, лишенной какого бы то ни было содержания".
На этой общей стратегической перспективе должна была быть построена политика единого фронта. Шаг за шагом левая оппозиция следила в течении последних трех лет за развитием политического кризиса в Германии. В своих периодических изданиях и в ряде брошюр она подвергала анализу все стадии борьбы, разоблачала ультиматистский характер формулы единого фронта "только снизу", брала на себя, где могла, инициативу создания объединенных комитетов обороны, поддерживала инициативу рабочих в этом направлении, и неустанно требовала расширения этой инициативы на всю страну. Если бы компартия решительно встала на этот путь, реформистская бюрократия оказалась бы бессильной сдержать напор рабочих в сторону единого фронта. Наталкиваясь на каждом шагу на барьер, фашизм давал бы трещины по всем швам. Местные органы обороны неудержимо крепли бы, превращаясь по существу в рабочие советы. На этом пути германский пролетариат наверняка опрокинул бы навзничь фашизм и заключительным ударом снял бы правящую олигархию. Революционная победа германского пролетариата заложена была во всей обстановке.
Сталинская бюрократия встала, однако, на путь бессознательного, но тем более действительного саботажа революции. Она строжайше запрещала соглашения коммунистов с социал-демократическими организациями, разрушала создававшиеся рабочими совместные органы обороны и, под именем "контр-революционеров", исключала из своих рядов всех защитников правильной революционной политики. Такой образ действий был как бы специально создан для того, чтоб изолировать коммунистов, укреплять связь социал-демократических рабочих с их вождями, сеять смуту и разложение в рядах пролетариата и подготовлять беспрепятственное восхождение фашистов к власти. Результаты налицо!
5-го марта, когда судьба немецкого пролетариата была уж решена, ИККИ не только провозгласил о своей готовности на единый фронт сверху, -- правда, в национальном, а не в интернациональном масштабе, -- но и согласился, в угоду реформистской бюрократии, отказаться от взаимной критики на период единого фронта. Невероятный по резкости скачек от ультиматистского высокомерия к бесхарактерной уступчивости! Задушив критику внутри собственной партии, сталинская бюрократия явно утратила понимание роли критики в политической борьбе. Революционная критика определяет отношение пролетарского авангарда, т.-е. самой критической части современного общества, ко всем событиям и программам, ко всем классам, партиям и группировкам. Действительная коммунистическая партия также мало может отказаться от критики, хотя бы на один день, как живой организм не может отказаться от дыхания. Политика единого фронта ни в каком случае не исключает взаимной критики, наоборот, требует ее. Только два бюрократических аппарата, из которых один отягощен изменами, а другой -- гибельной цепью ошибок, могут быть заинтересованы в прекращении взаимной критики, превращая тем самым единый фронт в молчаливый заговор против масс с целью собственного самосохранения. Мы, большевики-ленинцы, заявляем, что никогда и ни при каких условиях не примкнем к такому заговору, наоборот, будем непримиримо разоблачать его перед рабочими.
Соглашаясь на отказ от критики, сталинская бюрократия хватается в то же время за отвратительное ползание Вельса, Лейпарта и К-о перед Гитлером, чтоб оживить теорию социал-фашизма. На самом деле эта теория остается сегодня столь же ложной, как и вчера. Если недавние владыки Германии, попав под сапог фашизма, лижут этот сапог, чтоб добиться снисхождения, то это вполне отвечает презренной природе реформистской бюрократии. Но это вовсе не значит, что для реформистов нет разницы между демократией и фашистским сапогом, и что социал-демократическая масса неспособна бороться против фашизма, если умело и своевременно открыть ей выход на арену борьбы.
Политика фашизма основана на демагогии, лжи, клевете. Революционную политику можно строить только на правде. Мы вынуждены, поэтому, решительно осудить Организационное бюро по созыву настоящего конгресса, которое в своем воззвании дало фальшиво оптимистическую картину положения дел в Германии, говоря о мощном развитии антифашистской борьбы. На самом деле немецкие рабочие пока-что отступают без боя, и в полном беспорядке. Таков горький факт, которого не замазать словами. Чтоб воспрянуть, перегруппироваться и собраться с силами, пролетариату необходимо, в лице своего авангарда, ясно понять то, что произошло. Долой иллюзии! Ибо именно иллюзии привели к катастрофе. Надо ясно, честно, открыто сказать то, что есть.
Положение в Германии глубоко трагично. Палач только приступил к работе. Жертвам не будет конца. Сотни и тысячи работников коммунистической партии заточены. Тех, которые сохранят верность своему знамени, ожидают тяжкие испытания. Сочувствие каждого честного рабочего во всем мире принадлежит безраздельно жертвам фашистского палача. Но было бы верхом лицемерия требовать молчания по поводу пагубной политики сталинизма на том основании, что ее немецкие проводники стали вместе с тем ее жертвами. Большие исторические проблемы не решаются сентиментальностью. Целесообразность есть высший закон борьбы. Только марксистское объяснение всего, что произошло, может вернуть пролетарскому авангарду доверие к самому себе. Мало сочувствовать жертвам, надо стать сильнее, чтоб опрокинуть и задушить палача.
Немецкий фашизм рабски подражает итальянскому образцу. Это не значит, однако, что Гитлеру обеспечено, подобно Муссолини, господство в течении ряда лет. Фашистская Германия начинает свою историю в условиях далеко продвинувшегося вперед капиталистического распада, небывалой в новой истории нужды масс и угрожающего обострения международных отношений. Развязка может наступить гораздо раньше, чем думают сегодняшние владыки. Но сама собою она все же не придет. Понадобится революционный удар.
Социал-демократическая печать большие надежды возлагает на трещины в правительственном блоке Германии. По тому же пути идет, в сущности, московская "Правда", которая вчера отрицала антагонизм между фашизмом и социал-демократией, а сегодня надеется на антагонизм между Гитлером и Гугенбергом. Противоречия в правящем лагере бесспорны. Но сами по себе они бессильны задержать победоносное развитие фашистской диктатуры, обусловленное всем положением немецкого капитализма. Не надо надеяться на чудеса. Справиться с фашизмом может только пролетариат. Чтоб дать ему выйти на большую историческую дорогу, нужен решительный поворот в области революционного руководства. Надо вернуться к политике Маркса и Ленина.
Мы, большевики-ленинцы, прибыли на этот конгресс отнюдь не для того, чтоб поддерживать чьи бы то ни было иллюзии или фальшивые репутации. Наша цель -- расчистить дорогу для будущего. Для нас нет, конечно, сомнения в том, что на настоящем конгрессе представлены десятки, может быть, сотни тысяч рабочих, искренне готовых к борьбе. Мы готовы верить и тому, что присутствующие здесь делегаты искренне намерены, в большинстве своем, сделать все для сокрушения фашизма. Тем не менее, самый конгресс, как он задуман и созван, не может, по глубокому нашему убеждению, иметь серьезного революционного значения. Фашизм -- грозный враг. Для борьбы с ним нужны компактные массы, миллионы и десятки миллионов, хорошо организованные и правильно руководимые; нужны прочные базы на предприятиях и в профессиональных союзах; нужно доверие масс к руководству, проверенному на опыте боев. Торжественными заседаниями и эффектными речами проблема не решается. Наспех импровизированный съезд представляет отдельные, несвязанные друг с другом группы, которые после съезда будут также изолированы от пролетарских миллионов, как и до него.
Более того: "одиночки" из среды буржуазной интеллигенции окрашивают собою пражский конгресс, как окрасили амстердамский. Это не надежная окраска. Правда, передовые рабочие высоко ценят сочувствие к их делу со стороны лучших представителей науки, литературы и искусства. Но отсюда не вытекает, что радикальные ученые или артисты способны заменить собою массовые организации или брать на себя руководство пролетариатом. А ведь этот конгресс претендует на руководство! Те из представителей буржуазной интеллигенции, которые хотят принять действительное участие в революционной борьбе, должны начать с ясного определения своей программы и с присоединения к рабочей организации. Другими словами, чтоб иметь право голоса на съезде борющегося пролетариата, одиночки должны перестать быть одиночками.
Ни противодействие войне ни поход против фашизма не представляют какого-либо специального искусства, стоящего в стороне от общей борьбы пролетариата. Организация, которая неспособна правильно разбираться в обстановке, вести повседневные оборонительные и наступательные бои, собирать вокруг себя все более широкие массы, обеспечивать единство оборонительных действий с реформистскими рабочими, освобождая их в то же время от суеверий реформизма, -- такая организация неизбежно потерпит крушение как пред лицом войны, так и пред лицом фашизма.
Амстердамский конгресс уже успел обнаружить свою несостоятельность в отношении разбойничьего нападения Японии на Китай. Даже в области агитации союз сталинской бюрократии с одиночками-пацифистами не сделал ничего серьезного. Надо сказать открыто: нынешний конгресс, вернее случайный по составу интернациональный митинг, призван создать видимость действия там, где не хватает самого действия. Если, согласно замыслу своих организаторов, конгресс ограничится бессодержательным воззванием, он рискует войти в историю борьбы с фашизмом не как пустое место, а как отрицательная величина, ибо самое тяжкое в нынешних условиях преступление -- это вводить рабочих в заблуждение относительно их действительной силы и подлинных методов борьбы.
Лишь при одном условии нынешний конгресс мог бы сыграть хоть и скромную, но прогрессивную роль: еслиб он стряхнул с себя гипноз закулисного бюрократического режиссерства и поставил в порядок дня свободный обмен мнений о причинах победы германского фашизма, об ответственности руководящих пролетарских организаций и о действительной программе революционной борьбы. На этом и только на этом пути пражский конгресс стал бы фактором революционного возрождения.
* * *
Платформа Интернациональной левой оппозиции дает единственно правильные директивы в борьбе против фашизма. В качестве ближайших, наиболее неотложных мероприятий мы, большевики-ленинцы, рекомендуем:
1. немедленно принять предложение Второго Интернационала о соглашении в интернациональном масштабе; такое соглашение не исключает, а требует конкретизации лозунгов и методов применительно к каждой отдельной стране;
2. принципиально осудить формулу "единого фронта только снизу", равносильную отказу от единого фронта вообще;
3. отвергнуть и осудить теорию социал-фашизма;
4. ни в каком случае и ни при каких условиях не идти на отказ от права критики временного союзника;
5. восстановить свободу критики внутри коммунистических партий и всех организаций, состоящих под их контролем, в том числе и настоящего съезда;
6. отказаться от политики самостоятельных коммунистических профорганизаций; принять активное участие в массовых профессиональных союзах;
7. отказаться от недостойной конкуренции с фашизмом под лозунгом "национального освобождения" и "народной революции".
8. отказаться от теории социализма в отдельной стране, которая питает тенденции мелко-буржуазного национализма и ослабляет рабочий класс в борьбе против фашизма;
9. мобилизовать европейский пролетариат против версальского и антиверсальского шовинизма под знаменем Советских Соединенных Штатов Европы;
10. подготовить, путем открытой и честной товарищеской дискуссии, и созвать в месячный срок чрезвычайные съезды всех секций Коминтерна для обсуждения опыта борьбы с контр-революцией и выработки дальнейшей программы действий;
11. созвать в двух-месячный срок демократически подготовленный международный конгресс Коммунистического Интернационала;
12. восстановить левую оппозицию в рядах Коммунистического Интернационала, его секций и всех контролируемых ими организаций.
Переговоры между II и III Интернационалом надо начать немедленно, поставив на первом месте вопрос об Австрии. Еще далеко не все потеряно в этой стране. Став немедленно на путь активной обороны, австрийский пролетариат мог бы, путем последовательного и смелого развития наступления, поддержанного пролетариатом всех стран Европы, вырвать из рук врагов власть: внутреннее соотношение сил обеспечивает победу. Красная Австрия стала бы немедленно оплотом для рабочих Германии. Вся обстановка круто изменилась бы к выгоде революции. Пролетариат Европы почувствовал бы, что он -- несокрушимая сила. А ему только и не хватает этого сознания, чтоб сокрушить всех своих врагов.
Центральной позицией в борьбе с мировой контр-революцией является СССР. В этой области мы, большевики-ленинцы, меньше, чем в какой-либо другой, допускаем политику показного благополучия. У сталинской бюрократии все и всегда обстоит великолепно за пять минут до катастрофы. Так было в Германии. Тот же метод применяется и относительно Советского Союза. Между тем никогда еще положение в первом рабочем государстве не было таким напряженным, как сейчас. Ложная в корне политика бесконтрольной бюрократии ввергла страну в невыносимые лишения, противопоставила крестьянство пролетариату, поселила недовольство в массе рабочих, связала по рукам и по ногам партию, ослабила все опоры и скрепы диктатуры. Октябрьской революции не нужны "друзья", которые поют фальшивые гимны и поддакивают всякому слову правящей бюрократии. Октябрьской революции нужны борцы, которые говорят правду, как бы тяжка она ни была, но зато сохраняют незыблемую верность в час опасности.
Пред лицом мирового пролетариата мы подаем сигнал тревоги. Советское отечество в опасности! Спасти его может только коренная реформа всей политики. Программа такой реформы и есть программа левой оппозиции в СССР. Тысячи лучших борцов ее, во главе с Х. Г. Раковским, заполняют сейчас тюрьмы и места ссылки Советского Союза. С трибуны этого съезда мы посылаем нашим мужественным единомышленникам братский привет. Число их растет. Никакие преследования не сломят их духа. В предстоящие трудные дни диктатура пролетариата найдет в них не только проницательных советников, но и самоотверженных солдат.
Развитие мирового, прежде всего европейского рабочего движения подошло к решающему рубежу. Коммунистическая партия Германии сокрушена. Безнадежной утопией является мысль восстановить ее на старых основах, под старым руководством. Есть поражения, которые не прощаются. Партия германского коммунизма будет строиться отныне на новых основах. Лишь те элементы старой партии смогут занять место строителей, которые стряхнут с себя наследство сталинизма. Сохранится ли организационная преемственность в развитии других секций и Коминтерна в целом, на этот счет история еще не вынесла, по-видимому, окончательного вердикта. Одно несомненно: времени для исправления чудовищных ошибок остается совсем уже немного. Если оно будет упущено, Коммунистический Интернационал отойдет в историю со славным ленинским началом и бесславным сталинским концом.
Мы, большевики-ленинцы, предлагаем опыт крушения германского коммунизма сделать исходной позицией для возрождения всех остальных секций. Мы готовы к этому приложить все наши силы. Во имя этой задачи мы протягиваем руку самым ожесточенным нашим вчерашним противникам. Незачем говорить, что в борьбе с фашизмом, в обороне, как и в наступлении, большевики-ленинцы займут свои боевые позиции в общих рядах, как занимали везде и всегда.
Под знаменем Маркса и Ленина, за мировую пролетарскую революцию, -- вперед!
Нужна немедленная помощь
Всем друзьям Октябрьской революции
В тюрьмах и местах ссылки Советского Союза содержатся сейчас тысячи большевиков, строивших партию в подполье, активно участвовавших в Октябрьском перевороте, сражавшихся в гражданской войне, закладывавших фундамент советского государства. Все они и сейчас остаются безусловно преданными и стойкими солдатами пролетарской революции. В минуту опасности для советского государства они составят самый надежный из его отрядов. Они подверглись преследованиям только потому, что критиковали политику правящей фракции -- в тех пределах, в каких внутренняя критика всегда составляла жизненный элемент партийной демократии большевизма. Наиболее яркой и известной всему миру фигурой в среде ссыльных большевиков (левой оппозиции) является Христиан Георгиевич Раковский, бывший член ЦК партии, председатель Совета народных комиссаров Украины, советский посол в Париже и Лондоне.
Значительная часть левой оппозиции сделала в 1928-1929 г.г. попытку вернуться в партию ценою отказа от права на критику. Таких индивидуальных капитуляций, связанных в значительной мере с преувеличенными надеждами на пятилетний план, было несколько тысяч. Опыт последних четырех лет привел, однако, к тому, что большинство "раскаявшихся" оказались снова предметом жестоких преследований. Достаточно сказать, что в числе арестованных и высланных за последние месяцы и особенно последние недели состоят: Зиновьев, один из основателей партии, бессменный член ЦК, председатель Коммунистического Интернационала и петроградского Совета; Каменев, один из ближайших сотрудников Ленина, бессменный член ЦК, заместитель Ленина на посту председателя Совнаркома и председатель московского Совета; И. Н. Смирнов, один из неутомимых строителей партии в годы царизма, член ЦК, руководитель борьбы против Колчака, член Совета народных комиссаров; Преображенский, старейший член партии, один из ее видных теоретиков, член ЦК, выполнявший до последнего времени ответственные дипломатические функции заграницей. Можно было бы назвать еще десятки имен, виднейших большевиков-революционеров (В. Каспарова, Л. С. Сосновский, Б. М. Эльцин, В. Коссиор, Н. И. Муралов, Ф. Дингельштедт, В. М. Смирнов, Сапронов, Грюнштейн, Мрачковский, Уфимцев, Переверзев и др.), которые в самые трудные годы составляли костяк партии, и рядом с ними -- сотни и тысячи представителей более молодого поколения (В. Б. Эльцин (сын), Солнцев, Магид, Яковин, Невельсон, Стопалов, Познанский, Сермукс и др.), которые успели пройти через годы гражданской войны, годы неизмеримых трудностей и величайших побед пролетарского режима.
Положение ссыльных и заключенных оппозиционеров, большинство которых оторвано от труда и семьи уже в течении 5 лет, совершенно исключительное. Они представляют собою левый фланг большевистской партии и мирового рабочего движения. Именно это поставило их под удар в годы политического отлива в СССР и успехов контр-революции во всем мире. Репрессии, обрушивающиеся на них, становятся тем более жестокими, чем труднее складывается обстановка в стране, чем ярче события подтверждают правильность критики и предостережений левой оппозиции. Продовольственный кризис в СССР делает сейчас крайне трудным существование всех слоев населения, даже в промышленных и культурных центрах страны. Не трудно себе представить, каким невыносимым физическим лишениям обречены тысячи противников правящей фракции, разбросанных по тюрьмам и глухим углам Сибири и Центральной Азии. Никогда в прошлом ссылка не терпела такой нужды, как сейчас. В годы революционного прибоя либеральная и радикальная буржуазия оказывала значительную помощь ссыльным и заключенным. В годы мирового революционного отлива, мирового кризиса и голода в СССР, передовой отряд Октябрьской революции может ждать поддержки только от наиболее верных и надежных друзей.
Насколько эта поддержка нужна и неотложна, лучше всего свидетельствует выдержка из письма, полученного мною на днях из Москвы:
"Хочу особо вам написать о ссыльных, об их тяжком положении. Мало сказать, тяжком. Положение ужасающее. Товарищи буквально брошены на произвол голода и стихий. Работы им не дают. Пайков они лишены, теплой одежды крайне недостаточно, не выходят из мук холода и голода. Вчера пришло с окказией письмо от В.: "Голодом нас хотят взять. Не покаемся. Мы правы. Умрем с голоду, но не покаемся".
"Мы делаем сборы, но это сопряжено здесь с величайшим риском: помочь оппозиционерам червонцем, значит самому попасть в списки врагов и быть высланными. Да деньги и не помогают, так как в местах ссылки купить на них ничего нельзя, да и отсюда почти ничего не пошлешь. Нужны купоны Торгсина, нужна иностранная валюта".
"Сделайте, что можете, заграницей. Поднимите кампанию в пользу ссыльных-оппозиционеров. Дело идет о физическом истреблении наших товарищей: искренних и преданных революционеров. Многие из них десятками лет доказали свою верность революции, большевизму и советскому государству".
Обращаясь к вам с этим призывом о помощи, я выполняю элементарный долг по отношению к своим друзьям, единомышленникам и соратникам. Я хочу надеяться, что вы выполните свой долг по отношению к борцам Октябрьской революции. Как бы скромна ни была помощь в каждом отдельном случае, ее нужно оказать сейчас, ибо нужда не терпит отсрочки.
Деньги можно посылать по следующему адресу: J. Meichler, 2-bis, rue Etienne Marrey, Paris (20e).
Отчеты в полученных суммах и их распределении будут либо публиковаться в печати, либо периодически рассылаться всем жертвователям.
Председатель Комиссии помощи ссыльным и заключенным (большевикам-ленинцам)
Л. Троцкий.
Принкипо, 6 марта 1933 г.Нужно честное внутрипартийное соглашение
Среди бюрократов ВКП(б), как за последнее время наши корреспонденты сообщали нам не раз, широко распространен ныне тип, который сдает все позиции, за вычетом вопроса о партийном режиме. Отрекаясь в частных беседах от сталинизма, эти люди продолжают, однако, защищать Сталина, -- но как? с ненавистью и со скрежетом зубовным. Приведем дословно две цитаты из последних писем:
"Все они говорят об изолированности Сталина и о всеобщей ненависти к немуи И в то же время часто прибавляют: еслиб этого (пропускаем резкое слово) не было, все бы расползлось: он все же держит все вместе".
И далее:
"В основном, говорят они, Троцкий прав почти во всем (сейчас приводят, как пример правоты, 33-й год, как год стоящий вне двух пятилеток), -- в одном он ошибается: он видит перед собою пролетариат 1917-23 г.г. Между тем, этого пролетариата больше нет. Большинство нынешних рабочих -- вчерашние выходцы из деревни. Им демократию дать нельзя. Их нужно крепко держать в узде".
Эти две цитаты, совпадающие с другими подобными же, замечательно ярко характеризуют нынешнее положение в стране, особенно же в самой сталинской фракции. Прежде всего чрезвычайно поучительно указание даты, когда кончается нормальная партийная жизнь: 1923 год, момент окончательного отхода Ленина от работы, начала борьбы против оппозиции, -- открытие эпохи чистого бюрократизма и господства эпигонов.
Левая оппозиция, по признанию либеральных бюрократов, -- а, нужно сказать, что сейчас подавляющее большинство сталинцев впало в "гнилой либерализм", -- права во всех основных вопросах, кроме одного; она доверяет партии, которой нельзя доверять. Десять лет "пролетаризации" и "большевизации" партии Ленина привели к тому, что аппаратчики совершенно искренне и убежденно говорят: состав партии настолько сырой, ненадежный, непартийный и даже анти-партийный, что не может быть и речи о партийной демократии. Таков главный итог десятилетия, подчеркиваем мы: сталинизм ликвидировал партию.
Но, говорят с вынужденной откровенностью либеральные бюрократы, надо считаться с фактами: именно потому, что партия задушена, все держится на аппарате. Аппарат же удерживается от распада Сталиным. Если эта скрепа вывалится, все рассыплется. Такова эта упадочно-бонапартистская философия: политика Сталина ложна, сам он стал ненавистен, но им держится "режим", и поэтому мы, просвещенные бюрократы, продолжаем оставаться орудиями ложной политики.
Какой же это "режим" держится Сталиным? Тот самый, который задушил партию и подкопал пролетарскую диктатуру. Что сталинский режим держится Сталиным -- бесспорно. Но если даже допустить, что Сталин способен еще в течении длительного времени поддерживать свой собственный режим, -- мы это считаем исключенным, -- то никак нельзя допустить, что сталинский режим способен дать коммунизму что-либо, кроме поражений и унижений.
Страшное расстройство советского хозяйства; грозный разрыв между городом и деревней; глубокая щель между пролетариатом и созданным им государством; убийственные поражения на международной арене, завершившиеся величайшей исторической катастрофой в Германии, -- таковы итоги политики сталинизма. Этих итогов центристская бюрократия не оспаривает, поскольку признает политическую правоту оппозиции. Но она присовокупляет: тем не менее приходится держаться за Сталина, так как ни пролетариат, ни партия не заслуживают доверия.
Наши друзья, как и наши противники знают, что мы не склонны прихорашивать существующее положение, особенно теперь, после переворота в Германии. Но, в отличие от господ либеральных чиновников, мы не считаем положение безнадежным. Жалкие софизмы насчет того, будто, несмотря на гибельность сталинизма, надо поддерживать самодержавие Сталина, продиктованы не высшей государственной мудростью, а мелким страхом, перед переменами и передвижками, которые могут нечаянно потрястии самого либерального бюрократа.
Совершенно верно, что Сталин разгромил партию, раздробил ее, разогнал по тюрьмам и местам ссылки, разводнил сырой массой, запугал, деморализовал. Совершенно верно, что партии, как партии, сейчас не существует. Но в то же время она остается очень реальным историческим фактором. Это доказывается уже непрерывными арестами левых оппозиционеров; страхом сталинской клики перед Раковским, которого она гонит на далекий Север; возвращением на путь оппозиции старых большевиков, пытавшихся сотрудничать со Сталиным (аресты и ссылки Зиновьева, Каменева, И. Н. Смирнова, Преображенского, Мрачковского, Переверзева и многих других). Наконец, признание со стороны самих бюрократов того немаловажного факта, что оппозиция во всем основном права, является само по себе крайне ярким симптомом того, что партия существует, формирует свое мнение и, по частям навязывает его даже аппарату.
Когда мы говорим о восстановлении партийной демократии, то мы именно и имеем в виду необходимость собрать воедино разбросанные, закованные, запуганные элементы действительно большевистской партии, восстановить ее нормальную работу, вернуть ей решающее влияние на жизнь страны. Разрешить задачу пробуждения и собирания партии иначе, как методами партийной демократии, немыслимо. Не сталинская же клика совершит эту работу и не либеральная бюрократия, которая поддерживает ненавистного ей Сталина из страха перед массой (как это, к слову сказать, типично для либерального бюрократа вообще!). Возродить партию может лишь сама партия.
В платформе левой оппозиции речь идет, конечно, не о какой-либо самодовлеющей, абсолютной демократии, стоящей над социальными и политическими реальностями. Демократия нам нужна для пролетарской диктатуры и в рамках этой диктатуры. Мы не закрываем глаза на то, что приступ к возрождению партии, единственно мыслимым методом партийной демократии, будет неминуемо означать на переходный период предоставление свободы критики всей нынешней разношерстной и противоречивой официальной партии, как и комсомолу. Большевистские элементы в партии не смогут разыскать друг друга, связаться, сговориться и активно выступить, не отмежевываясь от термидорианских элементов и от пассивного сырья; а такое размежевание немыслимо, в свою очередь, без открытого объяснения, без платформы, без дискуссий, без фракционных группировок, т.-е. без того, чтобы все загнанные внутрь болезни нынешней официальной "партии" не вышли наружу.
Переходный период будет несомненно наиболее критическим и опасным. Но еще Маккиавели, если не ошибаемся, сказал, что нельзя избегнуть смертельной опасности, не подвергая себя никакой опасности. Сталинский режим ведет к гибели, и никуда больше. Возрождение партии путем ее демократизации связано с несомненным риском, но оно открывает зато единственно мыслимый путь выхода.
Уже в процессе своего возрождения партия измеряет силу сопротивления термидорианских тенденций. Распространение демократии на профессиональные союзы и на советы, само по себе совершенно необходимое, будет происходить в таких формах, какие диктуются всей политической обстановкой, и притом под постоянным руководством партии. Советская демократия эластична. При наличности действительных внутренних и международных успехов, рамки демократии будут быстро расширяться. Пределы расширения в каждый данный период может указать только опыт. Политически учитывать опыт и правильно применять его может только живущая здоровой жизнью партия. Ей незачем включать в свой состав два миллиона душ. Она может сократиться в два, в три и даже в четыре раза, но это должна быть партия.
Ликвидация сталинского режима, исторически совершенно неизбежная, и притом очень близкая, может, однако, произойти разными путями. Внутренняя логика центристского аппарата, включая в него и либеральную бюрократию, неминуемо ведет к гибели режима в целом. Генеральная линия подготовляет генеральную катастрофу. Если предоставить вещи их собственному течению, то ликвидация сталинского самовластия явилась бы предпоследним эпизодом в ликвидации всех завоеваний Октября. Но опрокинуть советский режим, к счастью, не так просто. В недрах его заложены большие творческие силы. Их сознательным, до конца продуманным и проверенным выражениям является левая оппозиция (большевики-ленинцы). В процессе борьбы с термидорианскими группировками, в процессе очищения партии от сырья, от баласта, взаимоотношения между фракцией большевиков-ленинцев и центристской фракцией, поскольку она хочет и будет бороться против Термидора, могут сложиться по разному. Как они сложатся, это совсем не безразлично для судьбы революции. Можно сказать, что степень риска при переходе на путь демократии зависит в огромной мере от того, как именно сложатся в ближайшее время взаимоотношения между сталинцами и полусталинцами, с одной стороны, и левой оппозицией, с другой. Что касается нас, то мы сейчас, как десять лет тому назад, готовы сделать все для того, чтобы придать внутрипартийному развитию как можно более спокойный и мирный характер, ограждая его от вырождения в гражданскую войну.
Разумеется, мы не можем пойти на отказ от критики центризма, как центризм согласился пойти на отказ от критики социал-демократии. Такой отказ означал бы, по нашему, не что иное, как отречение от цели (спасение диктатуры) во имя средства (соглашения со сталинцами). Но взаимная критика, сама по себе неизбежная и плодотворная, может иметь разный характер, в зависимости от того, в какой мере она сознательно подготовлена обоими сторонами, и в какие организационные рамки она поставлена. В этой области, важность которой не требует доказательств, левая оппозиция готова в любой момент пойти на соглашение, в котором для себя она будет требовать только восстановления своего права бороться в общих рядах.
Борьба за определенную политику партии не имеет ничего общего с борьбой за захват аппарата с целью разгрома и изгнания господствовавшей вчера фракции. Это не наша политика. Наоборот, мы хотим, чтоб партия положила ей конец. Дело идет о чем-то неизмеримо высшем, чем кружковые и личные притязания. Нужен лойяльный партийный режим. Легче, вернее и безболезненнее всего прийти к нему можно было бы через внутрипартийное соглашение. Ввиду низмеримых опасностей, сгустившихся над советской республикой, большевики-ленинцы снова предлагают всем группировкам правящей фракции честное соглашение пред лицом партии и международного пролетариата.
Л. Троцкий.
Принкипо, 30 марта 1933 г.Из СССР
Из московского письма
По независящим от Редакции обстоятельствам письмо печатается лишь в небольших выдержках.
Апрель.
иПравые настроения сильны, но они не связаны с правой оппозицией, которая совсем затихла. Капитулировавшие вожди правых давно уже стали глубокими молчальниками, а их тесная группа разослана или сидит. Бухарин, рассказывают, классифицирует критику нынешнего положения следующим образом. Правильная "в себе" критика и критика правильная, но вытекающая из общей ложной концепции. Первую он принимает, "ложную же концепцию", т.-е. "троцкизм" отвергаети
иНемецкие события свалились, как снег на голову. Коминтернщики вплоть до самых руководящих были в огромной растерянности. "Виноваты немцы, они нас плохо информировали и обманывали". Геккерт в начале марта в своих докладах "успокаивал" их следующим: "Фашизм скоро исчерпает себя, правительство развалится из-за внутренних противоречий".
иВ N-й типографии (500-600 рабочих) была шестидневная забастовка. Началась со следующего: не было бумаги, рабочие должны были приходить в типографiю, но не работали. Жалованье выдавалось им в размере 75%. Коммунисты тоже приняли участие в забастовке; их дела пошли в К. К. Недовольство было и распределителем. Прогнали завраспределителем, секретаря ячейки, разогнали фабком и т. д. Требование рабочих: полное жалованье и работа -- были удовлетворены. Трех рабочих ("зачинщиков") -- арестовали.
иС продовольствием, по крайней мере в крупных центрах, стало немножко лучше, собственно не с продовольствием, а с хлебом. Хотя белого хлеба по-прежнему нет. Это у нас называется: "белый хлеб выходной". С торгсином вышла следующая история. Обнаружилось много поддельных купонов, тогда взяли и отменили все. Высшие иностранные специалисты, получающие в валюте, ездят из Ленинграда в Гельсингфорс за продуктами. Там в 2-3 раза дешевле, чем в торгсине.
Паника в связи с паспортизацией. Около 30% населения не выдали паспортов и предупредили, что к 1 мая надо покинуть Москву. Тем, кто был скомпрометирован в какой-нибудь из оппозиций (в частности многим капитулянтам), паспортов не дают.
иЗимой на железных дорогах был настоящий 1919 год. Сыпняк, больные лежат на вокзалах, по ним ползают вшии В целый ряд районов нельзя было купить железнодорожного билета. Не давали под предлогом карантина (сыпняк). Например, на Северный Кавказ (где и сейчас происходит настоящая малая гражданская война), в Среднюю Азию. Там по слухам, тоже были волнения, а не только тиф.
иМы вам описываем положение в сходных словах, между тем оно ухудшается с каждым месяцем. Если кто ругает советскую власть в очередях, на улице -- никто не реагирует, не зовет милиционера, как это было несколько лет тому назад. Многих охватывает чувство полного бессилия, несмотря на сознание, что мы двигаемся к пропасти.
иОдин коммунистический писатель говорил мне недавно: почему давно не пишу? Разве теперь можно писать! Я жду не дождусь какого-нибудь путешествия на Памир или ледокольной экспедиции. Другие ищут путей и оформляются политически, -- сочувствие и симпатии к нам растут непрерывно. Ненависть к Сталину растет с каждым днем.
иВ ужасном положении находится ссылка. Ссыльный М. пишет: "В месяц получаю 12 фунтов муки и больше ничего, ничего. Счастлив, что по крайней мере не умру с голоду". Заключенные часто настолько истощены недоеданием и болезнями, что на свидания с родными их выносят на носилках, -- они сами не в состоянии больше идти. Ссыльным надо помочь, помочь во что бы то ни стало!
иСлухи о смерти Льва Семеновича Сосновского к счастью ложны. Он по-прежнему находится в заключении в Томском изоляторе.
N.
С пути
Берлин, март 1933 г.
иХарактерна реакция (не всех, конечно, но большинства) советских служащих на германские события. Паника, трусят за свою шкуру и накупленные граммофоны. Судьбой немецкого пролетариата занято меньшинство, большинство (вот они перерожденцы!): "а дадут ли нам вывести все имущество", "а дадут ли разрешение накупить все необходимое, мы ведь столько то лет уже здесь", "надо взять аванс", и т. д.
О причинах перерождения партии и государственного аппарата
(Из письма Х. Г. Раковского, Астрахань, 2 августа 1928 г.)
По моему первое условие для того, чтоб наше партийное руководство могло играть роль воспитательную -- сократить его объем и функции. Три четверти этого аппарата должны быть распущены, а задачи остальной четверти должны быть введены в строжайшие рамки, в том числе и задачи, функции и права нейтральных органов. Члены партии должны войти в свои попранные права, получив надежные гарантии против того произвола, к которому нас приучила верхушкаи
Я считаю утопией всякую реформу партии, которая опиралась бы на партийную бюрократиюи
Из жизни международной левой
Экономическое наступление контр-революции и профсоюзы
Заявление делегатов, примыкающих к международной левой оппозиции (большевиков-ленинцев) на пражском конгрессе против фашизма
Вся новейшая история свидетельствует, что пролетариат -- ничто без своих классовых организаций. В то же время опыт показывает, как часто рабочие организации становятся тормазом для революционной борьбы. Об это противоречие пролетарское движение разбивалось не раз. Самым трагическим примером является германская катастрофа, в которой руководящие рабочие организации, каждая по своему, парализовали пролетариат сверху и безоружным выдали его фашизму.
Коммунистическая партия имеет своей задачей привести пролетариат к власти. Выполнить свою революционную миссию она может не иначе, как завоевав большинство пролетариата и, следовательно, его массовые организации, прежде всего профессиональные союзы.
Борьба партии за влияние на профессиональные союзы должна вестись таким образом, чтоб не тормозить текущих задач массовой организации, не раскалывать ее и не порождать у рабочих представления, будто коммунисты дезорганизуют классовое движение. Принципы такой борьбы намечены еще Коммунистическим Манифестом, развиты дальнейшей теорией и практикой рабочего движения и нашли наиболее высокое свое выражение в работе большевизма.
Партия означает цвет класса, его революционный отбор. Профессиональный союз охватывает широкие массы рабочих разного уровня. Чем шире эти массы, тем ближе профессиональный союз к выполнению своих задач. Но широта организации идет неизбежно за счет ее глубины. Оппортунистические, националистические, религиозные тенденции в профессиональных союзах и в их руководстве являются выражением того факта, что союзы охватывают не только авангард, но и тяжелые резервы. Слабые стороны союзов вытекают, таким образом, из их сильных сторон. Борьба с оппортунизмом в профессиональных организациях означает, в основе своей, упорную и терпеливую работу над подтягиванием резервов к авангарду.
Кто откалывает революционных рабочих от профессиональных союзов; кто наряду с массовыми организациями строит революционные, "чистенькие", по ироническому выражению Ленина, но малочисленные, и потому бессильные профессиональные союзы, тот не разрешает историческую задачу, а отказывается от ее разрешения; хуже того: создает прямые преграды на пути борьбы за влияние на рабочий класс.
Инициаторами настоящего конгресса являются организации Красной профессиональной оппозиции (РГО) Германии, Польши и Италии. История этих организаций есть история пагубного нарушения основных принципов марксистской политики в области профессионального движения. РГО есть та же коммунистическая партия, или часть коммунистической партии, лишь под другим названием. Эта организация не связывает партию с союзами, наоборот, отрезывает партию от союза. Будучи, по своей малочисленности, совершенно неспособной заменить профессиональные союзы в области массового действия, РГО в то же время неспособна и воздействовать на них извне, ибо враждебно противопоставляет себя им, как конкурирующая организация.
В оправдание политики РГО, как и в оправдание теории социал-фашизма, сталинская бюрократия ссылается теперь на то, что вожди немецких профсоюзов обнаружили свою готовность быть лакеями при Гитлере, как они были в свое время лакеями при Гогенцоллерне. Указывая пальцами на подлую роль Лейпарта и К-о, французские сталинцы высказываются против слияния двух синдикальных организаций Франции. Единство они согласны принять лишь при одном условии: если во главе объединенных синдикатов будут стоять революционные борцы, а не предатели.
Сталинцы снова показывают этим, что, как французские Бурбоны, они неспособны ничего забыть и ничему научиться. Они требуют, чтоб кто-то преподнес им в готовом виде массовые организации с революционным руководством. В таких союзах они великодушно согласны принять участие. Они ждут, другими словами, что кто-то другой решит историческую задачу, которая должна была бы составить основное содержание их собственной работы.
Что вожди немецких профессиональных союзов, как и британских и американских трэд-юнионов, как и реформистских синдикатов Франции, являются "величайшими негодяями в мире" -- это Роза Люксембург сказала много лет тому назад. Важнейшая задача при создании Коминтерна состояла в том, чтобы вытеснить этих негодяев из массовых союзов. Но как раз в области выполнения этой задачи сталинская бюрократия обнаружила полное банкротство.
Что РГО в Германии не перебежала на сторону Гитлера есть чисто отрицательная заслуга, которую в революционных рядах вообще неприлично выставлять напоказ. Но бессилие РГО, бессилие КПГ, бессилие сталинского Коминтерна состоят в том, что негодяи, как Лейпарт и К-о, остаются и сегодня хозяевами массовых профсоюзов. Что же касается РГО, то пред лицом больших событий она оказалась карточным домиком.
Место коммунистов -- в массовых профессиональных союзах. Коммунисты должны входить туда с поднятым или со свернутым знаменем, работать там открыто или конспиративно, в зависимости от политических и полицейских условий страны. Но работать они должны, не покладая рук.
Для своего участия в профессиональном движении коммунисты не могут ставить никаких условий ни рабочему классу в целом, ни реформистской бюрократии. Еслиб рабочий класс понимал заранее преимущества коммунистической политики, он не терпел бы реформистских изменников во главе своих организаций. Что касается реформистской бюрократии, то она сознательно заинтересована в том, чтоб коммунисты оставались вне профессиональных союзов, и потому отклонит всякие условия, которые способны были бы облегчить работу коммунистов. Пролетарский революционер не выдумывает гордых, но нелепых ультиматумов, которые должны служить оправданием его дезертирства из союза, а проникает в союз, несмотря на все препятствия и барьеры. Не из рук профсоюзной бюрократии получает коммунист выгодные условия для своей работы, а постепенно завоевывает их, поскольку завоевывает влияние внутри профсоюзов.
То обстоятельство, что ответственными организаторами настоящего конгресса призванного подготовить отпор наступлению капитала и фашизма, являются сектантские, по самому своему принципу, организации РГО в трех странах, заставляет нас с удвоенной силой призвать всех подлинных коммунистов к борьбе против гибельных методов сталинской бюрократии, изолирующих авангард пролетариата и преграждающих ему путь к победе.
Товарищи-коммунисты, сознательные рабочие! Восстановите в силе марксистские принципы профсоюзной политики, формулированные первыми четырьмя конгрессами Коминтерна. Отряхните от ваших ног прах сталинизма. Вернитесь на дорогу Маркса и Ленина. Только эта дорога ведет вперед!
По поводу юношеского движения
Заявление делегатов, примыкающих к международной левой оппозиции (большевиков-ленинцев) к юношеской конференции в Праге
Мировое рабочее движение находится на переломе. После ряда побед империалистской реакции, в особенности фашизма, пролетариату предстоит пройти через годы тяжелых испытаний и суровой борьбы. Преемственность революционного движения может быть обеспечена лишь при том условии, если молодое поколение пролетариата выдвинет новые фаланги убежденных и закаленных борцов.
Социал-демократия, как особенно ярко обнаружило ее ползание перед Гитлером, способна воспитывать лакеев, но не борцов. В школе этой партии молодым рабочим нечего искать. Только школа Маркса и Ленина указывает путь из империалистского и фашистского ада в царство социализма.
Призывая молодых рабочих группировать под знаменем Коммунистического Интернационала, мы, большевики-ленинцы, считаем, однако, необходимым открыто указать на то, что искажение доктрины коммунизма и бюрократическое перерождение режима чрезвычайно затрудняют влияние Коминтерна на молодых рабочих и их правильное революционное воспитание.
Искажение доктрины нашло наихудшее свое выражение в теории "социализма в отдельной стране", которая подрывает пролетарский интернационализм и покрывает собою всякого рода мелко-буржуазные, реакционно-утопические и националистические тенденции в рабочей среде.
В ряде своих программных документов международная левая оппозиция (большевики-ленинцы) вскрыла на опыте последнего десятилетия пагубные искажения, которые внес бюрократический центризм (сталинизм) в теорию и практику коммунизма. Здесь, на конференции молодежи, необходимо с особенной силой протестовать против установленного бюрократией партийного режима, который удушает внутреннюю жизнь коммунистического авангарда и преграждает молодежи путь самостоятельного развития.
Революционером нельзя стать путем заучивания циркуляров и резолюций. Революционеру необходима критическая мысль, самостоятельность суждений, способность мужественно отстаивать завоеванные убеждения. Эти качества не усваиваются готовыми из книг, а воспитываются в процессе политического опыта. Для их развития, как воздух для легких, необходима атмосфера партийной демократии.
Слепое повиновение есть добродетель солдата капиталистической армии, а не пролетарского борца. Революционная дисциплина основана на коллективной мысли и коллективной воле. Сторонник теории научного коммунизма ничему не верит на слово. Он все проверяет разумом и опытом. Молодежь не может воспринять марксизм по команде, но должна усвоить его путем самостоятельной работы мысли. Именно поэтому молодежь должна иметь возможность не только учиться, но и ошибаться, чтоб от собственных ошибок самостоятельно подниматься к коммунистическому познанию. Бюрократическая дисциплина фальшива и рассыпается в прах в минуту опасности. Революционная дисциплина не исключает, а требует свободы обсуждения и критики. Только так создается несокрушимая революционная спайка.
Рабочая молодежь нуждается в руководстве со стороны коммунистической партии. Но это руководство не должно быть командой. Где убеждение заменяется на каждом шагу принуждением, там из организации уходит живой дух и вместе с ним -- живые люди.
Надо не только отвергнуть, но и беспощадно заклеймить применение травли, клеветы и физических методов расправы в борьбе различных группировок и фракций внутри рабочего лагеря. Эти гнусные методы, не имеющие ничего общего с воспитательным арсеналом коммунизма и введенные за последние годы в оборот сталинской бюрократией, все более отравляют атмосферу революционного авангарда, особенно молодежи, и изолируют коммунистические организации от широких рабочих масс.
Смыкаясь под знаменем коммунизма, молодые рабочие должны помочь большевикам-ленинцам (международной левой оппозиции) очистить засоренную сталинизмом революционную доктрину и оздоровить партийный режим, чтобы снова вывести Коммунистический Интернационал на путь Маркса и Ленина.
Германия
В центре внимания международной левой за последний период находилась немецкая секция, сделавшая большие успехи.
Несколько месяцев тому назад коминтерновская печать сообщала об "ликвидации" -- не больше и не меньше -- немецкой левой оппозиции и ее органа. Нечего и говорить, что в этом сообщении нет и слова правды. От левой оппозиции отошло 3-4 чужих, деморализованных человека, давно колебавюихся между большевизмом и бюрократическим центризмом. Они захватили с собой полтора десятка мертвых душ. Капитулянтская групка эта, по заданиям сталинского аппарата, выпустила фальшивый номер "Перманентной Революции" -- органа немецкой левой оппозиции, с целью внести "деморализацию" в среду сочувствующих оппозиции и повысить себе цену на базаре сталинской бюрократии. Ни то, ни другое им не удалось. Немецкая оппозиция освободившись от капитулянтов, -- тормозивших по мере сил своих ее развитие, -- сразу сделала большой шаг вперед; сталинские агенты использовав их -- в свое лоно (видимо из брезгливости) все же не приняли.
Загнанная с первых дней прихода Гитлера в подполье левая оппозиция перестроилась и повела работу в новых, трудных условиях.
В середине марта в условиях полной нелегальности собралась конференция немецкой левой оппозиции. На ней приняло участие около 20-ти делегатов из различных районов Германии. Конференция прошла в исключительно товарищеской и коллективной атмосфере, обнаружив очень высокий теоретический и политический уровень делегатов. Конференцией была принята резолюция с оценкой положения в Германии, заслушан доклад о положении в Советском Союзе и т. д. В центре внимания конференции были естественно организационные проблемы: перестройка на нелегальность, укрепление сети связи, нелегальная печать и т. д. Запрещенная "Перманентная революция" была заменена регулярно выходящими листовками в многотысячном тираже и рядом, отпечатанных на Ронео, нелегальных газет. Газеты эти выходят в Берлине, Гамбурге, Франкфурте, Лейпциге, Майнце и др.
Одновременно были приняты все необходимые меры для издания заграницей органа немецкой левой оппозиции, "Unser Wort" (Наше Слово).
"Unser Wort". Адрес редакции и администрации: Wolfgang Salus. Prag XII, Ve Pstrosce, 17. (Чехословакия).
"Unser Wort" был первой, вышедшей заграницей немецкой коммунистической газетой. Газета нашла широкий отклик в революционной немецкой эмиграции и в Германии. Распространение и влияние ее растут непрерывно. Уже вышло 5 номеров газеты (выходит два раза в месяц). Показателем успеха органа левой оппозиции, хоть и в кривом зеркале, может служить следующее постановление Исполкома Коминтерна. Представителям немецкой компартии заграницей, также представителям организации Мюнценберга объявляется выговор за то, что "Наше Слово" вышло раньше органов официальной партии; им вменяется в вину то, что они "оказались в хвосте троцкистов". Одновременно Исполком К.И. подчеркивает опасность, которую сейчас представляет "троцкизм" и т. д.Исполком Коминтерна постановил также немедленно исключать из немецкой партии всех, кто считает, что в Германии коммунизм потерпел поражение и вообще критически относится к официальной оценке событий.
Почва для работы левой оппозиции в Германии исключительно благоприятная. Достаточно сказать, что из 6 работающих в Берлине партийных районов (с остальными нет связей) все 6 высказались против резолюции ИККИ. Группы левой оппозиции растут; создаются новые связи и ячейки. И это несмотря на фашистские репрессии, которые жестоко бьют и по левой оппозиции. Аресты немецких оппозиционеров имели место в Берлине, Оранненбурге, Гамбурге, Майнце, Франкфурте, Лейпциге и особенно в Рейнской области и Руре.
Греция
За последние три месяца греческая левая оппозиция отмечает серьезные успехи во всех областях своей активности. Число членов организации за это время возросло с 2.280 на 2.800, т.-е. больше, чем на 500 членов.
Недавно имевшие место в Греции парламентские выборы дали греческой оппозиции возможность провести большую агитационную кампанию. Выходящий постоянно три раза в неделю центральный орган греческих большевиков-ленинцев в течение 15 дней выходил ежедневно; были распространены сотни тысяч листовок; на предвыборную кампанию среди греческих рабочих было собрано 160.000 драхм; на двух центральных митингах в Афинах присутствовало 2.000 и 2.500 рабочих, -- и это несмотря на призыв сталинцев к саботажу.
Греческие большевики-ленинцы призывали голосовать и голосовали за официальную партию. В Афинах и Салониках греческая оппозиция заменила в списке официальной партии двух ее кандидатов на кандидатов оппозиции. В Афинах кандидат левой оппозиции собрал -- 800, в Салониках -- 700 голосов, число, признанное значительным даже официальной партией. (Голоса эти были засчитаны в пользу официальной партии).
Во время выборной кампании многие греческие оппозиционеры были арестованы, в том числе и оба кандидата организации. Тов. Варелопулос приговорен к 7-ми годам тюрьмы, тов. Андронис к 2-м годам.
Как раз во время борьбы на улицах против государственного переворота генерала Пластираса, греческие оппозиционеры проходили перед судом. Они были освобождены рабочими.
Призыв Коминтерна об едином фронте внес большое смятение в ряды официальной партии. Левая оппозиция повела очень энергичное наступление на сталинцев, выпустила обращение ко всем членам партии и т. д. Сталинская бюрократия вынуждена была созвать публичное собрание, на которое впервые, в качестве оппонентов были приглашены левые оппозиционеры. Эта дискуссия по немецкому вопросу, прошла с большим успехом для оппозиции. В индустриальном центре, Елефсис, вся партийная организация (около 45 членов) коллективно перешла в ряды левой оппозиции.
После провала, созванных сталинцами к 1 мая собраний, им пришлось согласиться на совместное с оппозицией собрание. На этом собрании присутствовало 5.000 рабочих, число небывалое за последние годы в Греции. Выступление греческого оппозиционера тов. Сакоса прошло при всеобщем одобрении. При выходе с митинга полиция стреляла в рабочих. В возникнувших серьезных столкновениях рабочих с полицией -- несколько десятков тяжело раненых -- руководство рабочими взяли в свои руки большевики-ленинцы.
16 и 17 апреля состоялся пленум центрального комитета организации. Были одобрены тезисы о политическом положении в Греции. После широкой дискуссии пленум высказался за новую коммунистическую партию в Германии.
В крупную нелегальную демонстрацию (полиция явилась с запозданием) вылились похороны греческого большевика-ленинца Катина Эммануйлиду. Тяжело больной, тов. Эммануйлиду по постановлению организации героически бежал из гибельной для него тюрьмы. Но состояние здоровья его было уже непоправимыми
Соединенные Штаты
Наиболее важной, и проведенной с большим политическим успехом, работой американской оппозиционной Лиги за эти последние месяцы была кампания против фашистской опасности в Германии. В то время, как пресса американских сталинцев изо всех сил старалась замалчивать события в Германии, американские оппозиционеры проявили большую энергию для пробуждения членов партии от навязанной им бюрократией летаргии. Еженедельный орган американской Лиги в течение ряда недель выходил три раза в неделю, почти целиком посвященный оценке положения в Германии. Газета продавалась на улицах, на всех митингах, достигнув распространения в 6-7 тысяч экземпляров. Во всех крупных центрах Соединенных Штатов, и в особенности в Нью-Йорке (в том числе в районах Нью-Йорка, где оппозиция никогда еще не выступала на открытых собраниях), левой оппозицией были проведены митинги, с сотнями присутствующих, в большинстве членов партии и союза молодежи. Орган официальной партии вынужден был отказаться от замалчивания положения в Германии, и посвятить целые страницы атакам противи "контр-революционного троцкизма". Агитация американских товарищей нашла наибольший отклик среди молодежи. В результате -- исключения большого числа молодых "троцкистов".
Большую активность проявила американская Лига в связи со стачкой на угольных копях Иллинойса. На место были посланы лучшие агитаторские и организаторские силы организации. Кампания эта не только чрезвычайно повысила престиж оппозиции в глазах горняков Иллинойса, но и дала серьезные организационные успехи. Так, например, в Спрингфилде, одном из важнейших центров угольной промышленности, образована местная организация Лиги; группы, одиночки и связи созданы в других центрах. Американская оппозиция поставила своей ближайшей задачей создание ячеек во всех крупных шахтах.
В кампаниях за страхование от безработицы, за освобождение Тома Мооней и восьми негров из Скотсборо, борьба американской Лиги за единый фронт проложила себе дорогу в сознание передовых рабочих. Под давлением оппозиции, -- с большим успехом выступавшей на организованных сталинцами собраниях, -- официальная партия вынуждена была обратиться к реформистам с предложением единого фронта; она также вынуждена была отказаться от своей "традиционной" политики -- исключения делегатов-оппозиционеров с собраний. В ряде районов наши товарищи были даже выбраны в руководящие комитеты. Секретарем комитета по борьбе за освобождение Т. Мооней является, например, представитель американской оппозиции. На национальном конгрессе в защиту Т. Мооней, Лига будет представлена сильной делегацией и поддержана большим числом сочувствующих.
Нужно отметить, что правая оппозиция (Ловстона) "развивается" в противоположном направлении, -- стагнации и упадка. Одна из ее основных групп, руководимая Гитловым, раскололась, так как меньшинство требовало борьбы против сталинизма.
Чили
Национальный конгресс коммунистической партии Чили (находящейся вне Коминтерна) постановил примкнуть к международной левой оппозиции. Интернациональным секретариатом левой оппозиции получена следующая телеграмма: "Конгресс диссидентской коммунистической партии Чили после широкой дискуссии постановляет официально присоединиться к интернациональной левой оппозиции".
Мы надеемся в следующем номере "Бюллетеня" дать подробную информацию об оппозиции Чили.
Бразилия
В конце мая должна собраться первая национальная конференция бразильской оппозиции. В порядке дня ее стоит обсуждение тезисов по аграрному, национальному, синдикальному вопросам; мировое положение и положение СССР; обсуждение резолюций интернациональной предконференции левой оппозиции (см. "Бюллетень" # 33, стр. 11-18) и выборы делегата на интернациональную конференцию левой оппозиции.
Бразильская левая оппозиция регулярно издает свой орган "Классовая Борьба"; она также пользуется значительным влиянием в среде революционной венгерской и итальянской эмиграции.
Оппозиционные группы образовались в Эквадоре и Кубе.
Франция
Хорошо развивается французская коммунистическая Лига. В западной Франции созданы новые группы, в частности пролетарская группа в Бельфоре. В Дижоне оппозиционная организация -- выросла. Вскоре в западной Франции предстоит областная конференция левой оппозиции. Серьезным завоеванием Лиги является создание новой группы Париж-Юг, состоящей исключительно из испытанных членов партии, имеющих большой авторитет среди революционных рабочих.
Оппозиционная Лига принимает очень активное участие в борьбе металлистов Ситроена: распространение листовок, участие в стачечных пикетах и т. д. Один из французских рабочих-оппозиционеров является членом центрального комитета партии.
Английская левая оппозиция перешла к выпуску ежемесячного журнала "Red Flag" (Красное Знамя), вместо ранее выходившего гектографированного бюллетеня. # 1 журнала почти целиком посвящен немецким событиям. В Лондоне созданы две новые оппозиционные группы; значительно расширилось распространение оппозиционной литературы.