Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 73
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.
№ 73 11-й год изд. - Январь 1939 г. № 73
Содержание
21-я годовщина.
О классовой борьбе и войне на Дальнем Востоке
(Резолюции конференции IV Интернационала).Л. Троцкий: За стенами Кремля.
Л. Яковлев: Закабаленный труд.
Л. Троцкий: Карл Каутский.
Виктор Серж и IV Интернационал.
По поводу убийства Рудольфа Клемента.
21-я годовщина
Февральская революция была произведена рабочими и солдатами, т.-е. крестьянами под ружьем. Смертельный удар царизму нанесли рабочие Петербурга. Но они сами не знали еще, что удар смертелен. Это бывает, что угнетенные не могут воспользоваться плодами своей победы, потому что не отдают себе отчета в ее значении. Власть, которую не сумели захватить восставшие массы, попала в руки коалиции из либералов, меньшевиков и "социалистов-революционеров", т.-е. буржуазии и мелкой буржуазии. Это был классический "Народный фронт" той эпохи.
Сталин писал и говорил: "надо поддерживать Временное правительство постольку, поскольку"и Приехавший из-за границы Ленин заявил: "малейшая поддержка Временному правительству есть измена". Сталин говорил на мартовской конференции большевиков: "надо объединиться с партией Церетели (меньшевики)". Ленин заявил: "всякая мысль об единстве с оборонцами-меньшевиками есть измена".
Подлинная большевистская политика началась после приезда Ленина (4 апреля 1917 года) с непримиримой оппозиции февральскому "Народному фронту". Смысл этой оппозиции состоял в том, чтоб объединить всех угнетенных и эксплоатируемых против "демократической" империалистской буржуазии, поддерживаемой меньшевиками и "социалистами-революционерами" (социал-патриотами). Ленин искал единства революционных масс на основе классовой борьбы, а не единства "социалистических" фразеров с либеральными капиталистами для обмана масс. Кто не понял разницы между этими двумя видами "единства", того надо метлой выметать из рабочего движения.
В критические месяцы революции партии "Народного фронта", либералы, меньшевики и "социалисты-революционеры", теснимые революционной массой, не находили другого средства обороны, кроме самой подлой клеветы против большевиков. Обвинения в сношениях с немецким генеральным штабом, в связях с черносотенцами и погромщиками (тогдашними фашистами) сыпались, как из рога изобилия. Нынешняя бонапартистская сволочь Кремля и ее международные агенты не выдумали ничего; они только развили до гигантских масштабов подлую клевету Милюкова, Керенского и Церетели.
Октябрьская революция явилась победой большевизма, т.-е. партии рабочих и беднейших крестьян, над "Народным фронтом", т.-е. партиями либеральной буржуазии, меньшевиков и "социалистов-революционеров", находившимися в неразрывном союзе с "демократическим" империализмом Антанты.
Теперь каждый филистер, считающий себя "другом СССР", называет февральскую коалицию 1917 года "контрреволюционной". Но кадеты, меньшевики и "социалисты-революционеры" были контрреволюционны лишь по отношению к большевистской, т.-е. социалистической революции, но не по отношению к монархии, не по отношению к тогдашнему фашизму или генеральской диктатуре. Если перевести тогдашние политические понятия на нынешние, то придется сказать, что Ломбардо Толедано является, в лучшем случае, карикатурой Керенского, а Лаборде стоит гораздо дальше от марксизма, чем стояли в февральской революции меньшевики.
Керенские всего мира были непримиримыми врагами Октябрьской революции. Друзьями ее выступали революционные рабочие всего мира. Тогда платных друзей еще не было. Карьеры на дружбе с СССР сделать было нельзя. Приезжать в СССР можно было только нелегально. Иные при этом погибали под выстрелами пограничной стражи или тонули в море, переправляясь ночью на лодке. Это были настоящие друзья!
Чтоб Ломбардо Толедано и ему подобные превратились в штатных "друзей" СССР, нужно было, чтобы советская бюрократия подавила массы и захватила в свои руки всю власть и распоряжение всеми богатствами страны; нужно было, другими словами, чтобы пролетарская революция сменилась термидорианской реакцией. Во Франции карьеристы-термидорианцы, разбогатевшие на революции, ненавидели честных якобинцев. Так и нынешняя советская бюрократия и ее иностранные друзья ненавидят подлинных пролетарских революционеров. Чтоб объяснить свою ненависть перед массами, эти карьеристы вынуждены клеветать на тех, кто остается верным программе Октябрьской революции. За клевету советская бюрократия платит поддержкой, рекламой, а нередко и полновесным золотом. В результате оказывается, что Троцкий, Зиновьев, Каменев, Рыков, Бухарин, Радек, Пятаков, Сокольников, Серебряков, Смирнов -- все сподвижники Ленина, -- Тухачевский, Егоров, Блюхер, Муралов, Якир, Мрачковский, Уборевич, Гамарник -- все герои гражданской войны, -- являются изменниками.
Зато верными защитниками Октябрьской революции оказываются московский прокурор Вышинский и мексиканский адвокат Толедано.
Накануне 21-ой годовщины советская политика, внутренняя и внешняя, как и политика Коминтерна, обнаружили всю свою гниль и фальшь. Внутри страны понадобилось полное истребление большевистской партии и совершенно постыдное обожествление вождя, чтобы поддерживать неустойчивый режим бюрократической диктатуры. Во внешней политике -- после ряда бессмысленных и унизительных капитуляций, -- СССР оказался более изолирован, чем когда бы то ни было. Наконец, международная политика "народных фронтов" привела к крушению испанской революции и приблизила Францию к фашизму. Коминтерн стоит перед международным пролетариатом, как жалкий и презренный банкрот.
Как и следовало предвидеть, Москва пытается совершить новый поворот. На грандиозной, но полностью принудительной манифестации 7 ноября на Красной площади раздавались, к удивлению иностранных журналистов и дипломатов, давно уже позабытые возгласы в честь международной революции. Сталин хочет терроризировать врагов криком. После того, как не удалось сделать ничего грубой лестью, он пытается взять империалистов испугом. Жалкая попытка опозорившегося хитреца! Для революционной политики нужны революционные партии. Их нет. Не легко было путем бюрократического давления, обмана, клеветы, насилия, подкупа и расстрелов, превратить молодые секции Коминтерна в отвратительные клики развращенных насквозь карьеристов. Но эта работа выполнена. Можно за пятнадцать лет превратить революционную организацию в кучу навоза. Но нельзя, по желанию, кучу навоза превратить в золото революции. После "третьего периода" ультра-левых гримас перед нами прошел четвертый период: постыдного пресмыкательства перед "демократическим" империализмом. Попытка создать ныне пятый период -- запоздалых революционных жестов, блэфа -- закончится еще более жестоким фиаско. Грозный диктатор станет скоро похожим на огородное чучело.
На пути советской бюрократии и Коминтерна нет ни выхода ни просвета. Передовые рабочие должны покончить с советской бюрократией, как и с Коминтерном. Только восстание советского пролетариата против подлой тирании новых паразитов может спасти то, что еще осталось в фундаменте общества от завоеваний Октября. Только пролетарская революция в передовых капиталистических странах может помочь рабочим России построить на заложенном Октябрем фундаменте подлинное социалистическое общество. В этом и только в этом смысле мы защищаем Октябрьскую революцию от империализма, фашистского и демократического, от сталинской бюрократии и ее наемных "друзей".
За стенами Кремля
Так как мы в свое время не отметили расправы с Енукидзе -- написанная покойным редактором Бюллетеня, Л. Седовым, статья находится, среди прочих конфискованных у него бумаг, в распоряжении следственных властей -- мы помещаем статью о нем к годовщине его расстрела.
Даже для людей, которые хорошо знают действующих лиц и обстановку, последние события в Кремле представляются непостижимыми. Особенно ярко я это почувствовал при вести о том, что расстрелян Енукидзе, бывший бессменный секретарь Центрального Исполнительного Комитета Советов. Не то, чтоб Енукидзе был выдающейся фигурой, совсем нет. Сообщения некоторых газет о том, будто он был "другом Ленина" и "одним из тесного кружка, который правил Россией", неверны. Ленин хорошо относился к Енукидзе, но не лучше, чем к десяткам других. Енукидзе был политически второстепенной фигурой, без личных амбиций, с постоянной готовностью приспособляться к обстановке. Но именно поэтому он являлся наименее подходящим кандидатом на расстрел. Газетная травля против Енукидзе совершенно неожиданно началась вскоре после процесса Зиновьева-Каменева в 1935 году. Его обвиняли в связи с врагами народа и в бытовом разложении. Что значит связь с "врагами народа"? Весьма вероятно, что Енукидзе, человек доброй души, пытался прийти на помощь семьям расстрелянных большевиков. "Бытовое разложение" означает: стремление к личному комфорту, преувеличенные расходы, женщины и пр. И в этом могла быть доля истины. Но далеко все же зашли дела в Кремле, очень далеко, если пришлось расстрелять Енукидзе. Мне кажется поэтому, что простой рассказ о судьбе этого человека позволит читателю лучше понять то, что творится за стенами Кремля.
* * *
Авель Енукидзе -- грузин, из Тифлиса, как и Сталин. Библейский Авель был моложе Каина. Енукидзе, наоборот, был старше Сталина на два года. В момент расстрела ему было около 60 лет. Уже в молодости Енукидзе принадлежал к большевикам, которые составляли тогда еще фракцию единой социал-демократической партии, наряду с меньшевиками. На Кавказе была в первые годы столетия оборудована отличная подпольная типография, сыгравшая немалую роль в подготовке первой революции (1905 г.). В организации этой типографии принимали деятельное участие братья Енукидзе: Авель, или "рыжий", и Семен, или "черный". Финансировал типографию Леонид Красин, будущий знаменитый советский администратор и дипломат, а в те годы молодой даровитый инженер, умевший, не без содействия молодого писателя Максима Горького, добывать на революцию деньги у либеральных миллионеров, вроде Саввы Морозова. С тех времен у Красина сохранились с Енукидзе дружеские отношения: они называли друг друга по имени и были на ты. Из уст Красина я слышал впервые библейское имя Авеля.
В тяжелый период между первой революцией и второй Енукидзе, как и большинство, так называемых, "старых большевиков", отходил от партии, на долго ли, не знаю. Красин успел за те годы стать выдающимся промышленным дельцом. Енукидзе капиталов не нажил. В начале войны он снова попал в ссылку, откуда уже в 1916 году был призван на военную службу, вместе с другими сорокалетними. Революция вернула его в Петербург. Я встретил его впервые летом 1917 года в солдатской секции петербургского Совета. Революция встряхнула многих бывших большевиков, но они с недоумением и недружелюбием относились к ленинской программе захвата власти. Енукидзе не составлял исключения, но держался более осторожно и выжидательно, чем другие. Оратором он не был, но русским языком владел хорошо и, в случае нужды, мог сказать речь с меньшим акцентом, чем большинство грузин, включая и Сталина. Лично Енукидзе производил очень приятное впечатление -- мягкостью характера, отсутствием личных претензий, тактичностью. К этому надо прибавить еще крайнюю застенчивость: по малейшему поводу веснущатое лицо Авеля заливалось горячей краской.
Что делал Енукидзе в дни Октябрьского переворота? Не знаю. Возможно, что выжидал. Во всяком случае он не был по другую сторону баррикады, как г.г. Трояновский, Майский, Суриц -- нынешние послы -- и сотни других сановников. После установления советского режима Енукидзе сразу попал в состав президиума ЦИК'а и в секретари его. Весьма вероятно, что произошло это по инициативе первого председателя ЦИК'а, Свердлова, который, несмотря на молодые годы, понимал людей и умел ставить каждого на нужное место. Сам Свердлов пытался придать президиуму политическое значение, и на этой почве у него возникали даже трения с Советом Народных Комиссаров, отчасти и с Политбюро. После смерти Свердлова, в начале 1919 года, председателем был избран, по моей инициативе, М. И. Калинин, который удержался на этом посту -- подвиг не маленький -- до сегодняшнего дня. Секретарем оставался все время Енукидзе. Эти две фигуры, Михаил Иванович и Авель Сафронович, и воплощали собою высшее советское учреждение в глазах населения. Извне создавалось впечатление, что Енукидзе держит в своих руках добрую долю власти. Но это был оптический обман. Основная законодательная и административная работа шла через Совет Народных Комиссаров, под руководством Ленина. Принципиальные вопросы, разногласия и конфликты разрешались в Политбюро, которое с самого начала играло роль сверх-правительства. В первые три года, когда все силы были направлены на гражданскую войну, огромная власть, ходом вещей, сосредоточилась в руках военного ведомства. Президиум ЦИК'а в этой системе занимал, не очень определенное и во всяком случае не самостоятельное место. Но было бы неправильно отрицать за ним всякое значение. Тогда еще никто не боялся ни жаловаться, ни критиковать, ни требовать. Эти три важные функции: требования, критика и жалобы, направлялись главным образом через ЦИК. При обсуждении вопросов в Политбюро, Ленин не раз поворачивался с дружелюбной иронией в сторону Калинина: "Ну, а что скажет по этому поводу глава государства?". Калинин не скоро научился узнавать себя под этим высоким псевдонимом. Бывший тверской крестьянин и петербургский рабочий, он держал себя на своем неожиданно высоком посту достаточно скромно, и во всяком случае, осторожно. Лишь постепенно советская пресса утвердила его имя и авторитет в глазах страны. Правда, правящий слой долго не брал Калинина всерьез, не берет в сущности и сейчас. Но крестьянские массы постепенно привыкли к той мысли, что "хлопотать" надо через Михаила Ивановича. Дело, впрочем, не ограничивалось крестьянами. Бывшие царские адмиралы, сенаторы, профессора, врачи, адвокаты, артисты и, не в последнем счете, артистки добивались приема у "главы государства". У всех было о чем хлопотать: о сыновьях и дочерях, о реквизированных домах, о дровах для музея, о хирургических инструментах, даже о выписке из за-границы необходимых для сцены косметических материалов. С крестьянами Калинин нашел необходимый язык без затруднений. Перед буржуазной интеллигенцией он в первые годы робел. Здесь ему особенно необходима была помощь более образованного и светского Енукидзе. К тому же Калинин часто бывал в разъезде, так что на московских приемах председателя заменял секретарь. Работали они дружно. Оба по характеру были оппортунисты, оба всегда искали линию наименьшего сопротивления и потому хорошо приспособились друг к другу. Ради своей высокой должности Калинин был включен в ЦК партии и даже в число кандидатов Политбюро. Благодаря широкому охвату своих встреч и бесед, он вносил на заседаниях не мало ценных житейских наблюдений. Его предложения, правда, принимались редко. Но его соображения выслушивались не без внимания, и так или иначе, принимались в расчет. Енукидзе не входил в ЦК, как не входил, например, и Красин. Те "старые большевики", которые в период реакции порывали с партией, допускались в те годы на советские посты, но не партийные. К тому же у Енукидзе, как сказано, не было никаких политических претензий. Руководству партии он доверял полностью и с закрытыми глазами. Он был глубоко предан Ленину, с оттенком обожания, и -- это необходимо сказать для понимания дальнейшего -- сильно привязался ко мне. В тех немногих случаях, когда мы политически расходились с Лениным, Енукидзе глубоко страдал. Таких, к слову сказать, было не мало.
Не играя политической роли, Енукидзе занял, однако, крупное место если не в жизни страны, то в жизни правящих верхов. Дело в том, что в его руках сосредоточено было заведывание хозяйством ЦИК'а: из кремлевского кооператива продукты отпускались не иначе, как по запискам Енукидзе. Значение этого обстоятельства мне уяснилась только позже, и при том по косвенным признакам. Три года я провел на фронтах. За это время начал постепенно складываться новый быт советской бюрократии. Неправда, будто в те годы в Кремле утопали в роскоши, как утверждала белая печать. Жили на самом деле очень скромно. Однако, различия и привилегии уже отлагались и автоматически накоплялись. Енукидзе, так сказать, по должности стоял в центре этих процессов. В числе многих других, Орджоникидзе, который был тогда первой фигурой на Кавказе, заботился о том, чтобы Енукидзе имел в своем кооперативе необходимое количество земных плодов. Когда Орджоникидзе переехал в Москву, его обязанности легли на Орахелашвили, в котором все видели надежного ставленника Сталина. Председатель грузинского Совнаркома, Буду Мдивани, посылал в Кремль кахетинское вино. Из Абхазии Нестор Лакоба отправлял ящики с мандаринами. Все три: Орахелашвили, Мдивани и Лакоба, отметим мимоходом, значатся ныне в списке расстрелянныхи В 1919 году я случайно узнал, что на складе у Енукидзе имеется вино и предложил запретить. "Слишком будет строго", -- сказал, шутя, Ленин. Я пробовал настаивать: "Доползет слух до фронта, что в Кремле пируют, опасаюсь дурных последствий". Третьим при беседе был Сталин. "Как же мы, кавказцы, -- запротестовал он, -- можем без вина"? "Вот, видите", подхватил Ленин: "Вы к вину не привыкли, а грузинам будет обидно". "Ничего не поделаешь, отвечал я, раз у вас нравы достигли здесь такой степени размягчения"и Думаю, что этот маленький диалог, в шутливых тонах, характеризует все-таки тогдашние нравы: бутылка вина считалась роскошью.
С введением, так называемой, "новой экономической политики" (НЭП), нравы правящего слоя стали меняться более быстрым темпом. В самой бюрократии шло расслоение. Меньшинство жило у власти не многим лучше, чем в годы эмиграции, и не замечало этого. Когда Енукидзе предлагал Ленину какие-нибудь усовершенствования в условиях его личной жизни, Ленин отделывался одной и той же фразой: "Нет в старых туфлях приятнее". С разных концов страны ему посылали всякого рода местные изделия, со свежим еще советским гербом. "Опять какую то игрушку прислали", жаловался Ленин, "надо запретить! И чего только смотрит глава государства"? -- говорил он, сурово хмуря брови в сторону Калинина. Глава государства научился уже отшучиваться: "А зачем же вы приобрели такую популярность"? В конце концов "игрушки" отсылались в детский дом или в музейи
Не меняла привычного хода жизни моя семья в Кавалерском корпусе Кремля. Бухарин оставался по-прежнему старым студентом. Скромно жил в Ленинграде Зиновьев. Зато быстро приспособлялся к новым нравам Каменев, в котором, рядом с революционером, всегда жил маленький сибарит. Еще быстрее плыл по течению Луначарский, народный комиссар просвещения. Вряд ли Сталин значительно изменил условия своей жизни после Октября. Но он в тот период почти совсем не входил в поле моего зрения. Да и другие мало присматривались к нему. Только, позже, когда он выдвинулся на первое место, мне рассказывали, что, в порядке развлечения, он, кроме бутылки вина, любит еще на даче резать баранов и стрелять ворон через форточку. Поручиться за достоверность этих рассказов не могу. Во всяком случае в устройстве своего личного быта Сталин в тот период весьма зависел от Енукидзе, который относился к земляку не только без "обожания", но и без симпатии, главным образом, из-за его грубости и капризности, т.-е. тех черт, которые Ленин счел нужным отметить в своем "Завещании". Низший персонал Кремля, очень ценивший в Енукидзе простоту, приветливость и справедливость, наоборот, крайне недоброжелательно относился к Сталину.
Моя жена, в течение 9 лет заведывавшая музеями и историческими памятниками страны, вспоминает два эпизода, в которых Енукидзе и Сталин выступают очень характерными своими чертами. В Кремле, как и во всей Москве, как и во всей стране, шла непрерывная борьба из-за квартир. Сталин хотел переменить свою, слишком шумную, на более спокойную. Агент Чека Беленький порекомендовал ему парадные комнаты кремлевского Дворца. Жена моя воспротивилась: Дворец охранялся на правах музея. Ленин написал жене большое увещательное письмо: можно из нескольких комнат Дворца унести "музейную" мебель, можно принять особые меры к охране помещения; Сталину необходима квартира, в которой можно спокойно спать; в нынешней его квартире следует поселить молодых, которые способны спать и под пушечные выстрелы и пр., и пр. Но хранительница музеев не сдалась на эти доводы. На ее сторону встал Енукидзе. Ленин назначил комиссию для проверки. Комиссия признала, что Дворец не годится для жилья. В конце концов Сталину уступил свою квартиру покладистый и сговорчивый Серебряков, тот самый, которого Сталин расстрелял 17 лет спустя.
Жили в Кремле крайне скучено. Большинство работало вне стен Кремля. Заседания заканчивались во все часы дня и ночи. Автомобили не давали спать. В конце концов через президиум ЦИК'а, т.-е. через того же Енукидзе, вынесено было постановление: после 11 часов ночи автомобилям останавливаться у арки, где начинаются жилые корпуса; дальше господа сановники должны продвигаться пешком. Постановление было объявлено всем под личную расписку. Но чей то автомобиль продолжал нарушать порядок. Разбуженный снова в три часа ночи, я дождался у окна возвращения автомобиля и окликнул шофера. "Разве вы не знаете постановления?". "Знаю, товарищ Троцкий, -- ответил шофер, -- но что же мне делать? Товарищ Сталин приказал у арки: поезжай!". Понадобилось вмешательство Енукидзе, чтоб заставить Сталина уважать чужой сон. Сталин, надо думать, не забыл своему земляку этого маленького афронта. Более резкий перелом в жизненных условиях бюрократии наступил со времени последней болезни Ленина и начала кампании против "троцкизма". Во всякой политической борьбе большого масштаба можно, в конце концов, открыть вопрос о бифштексе. Перспективе "перманентной революции" бюрократия противопоставляла перспективу личного благополучия и комфорта. В Кремле и за стенами Кремля шла серия секретных банкетов. Политическая цель их была сплотить против меня "старую гвардию".
Организация банкетов "старой гвардии" ложилась в значительной мере на Енукидзе. Теперь уж не ограничивались скромным кахетинским. С этого времени и начинается, собственно, то "бытовое разложение", которое было поставлено в вину Енукидзе тринадцать лет спустя. Самого Авеля вряд ли приглашали на интимные банкеты, где завязывались и скреплялись узлы заговора. Да он и сам не стремился к этому, хотя, вообще говоря, до банкетов был не прочь. Борьба, которая открылась против меня, была ему совсем не по душе, и он проявлял это, чем мог.
Енукидзе жил в том же Кавалерском корпусе, что и мы. Старый холостяк, он занимал небольшую квартирку, в которой в старые времена помещался какой-либо второстепенный чиновник. Мы часто встречались с ним в корридоре. Он ходил грузный, постаревший, с виноватым видом. С моей женой, со мной, с нашими мальчиками он, в отличие от других "посвященных", здоровался с двойной приветливостью. Но политически Енукидзе шел по линии наименьшего сопротивления. Он равнялся по Калинину. А "глава государства", начинал понимать, что сила ныне не в массах, а в бюрократии и, что бюрократия -- против "перманентной революции", за банкеты, за "счастливую жизнь", за Сталина. Сам Калинин к этому времени успел стать другим человеком. Не то, чтоб он очень пополнил свои знания или углубил свои политические взгляды; но он приобрел рутину "государственного человека", выработал особый стиль хитрого простака, перестал робеть перед профессорами, артистами и, особенно, артистками. Мало посвященный в закулисную сторону жизни Кремля, я узнал о новом образе жизни Калинина с большим запозданием и притом из совершенно неожиданного источника. В одном из советских юмористических журналов появилась, кажется в 1925 году, карикатура, изображавшая -- трудно поверить! -- главу государства в очень интимной обстановке. Сходство не оставляло места никаким сомнениям. К тому же в тексте, очень разнузданном по стилю, Калинин назван был инициалами, М. И. Я не верил своим глазам. "Что это такое"? спрашивал я некоторых близких ко мне людей, в том числе Серебрякова (расстрелян в феврале 1937 года). "Это Сталин дает последнее предупреждение Калинину". -- Но по какому поводу? -- "Конечно, не потому, что оберегает его нравственность. Должно быть, Калинин в чем то упирается". Действительно, Калинин, слишком хорошо знавший недавнее прошлое, долго не хотел признать Сталина вождем. Иначе сказать, боялся связывать с ним свою судьбу. "Этот конь -- говорил он в тесном кругу -- завезет когда-нибудь нашу телегу в канаву". Лишь постепенно, кряхтя и упираясь, он повернулся против меня, затем -- против Зиновьева, и, наконец, еще с большим сопротивлением -- против Рыкова, Бухарина и Томского, с которыми он был теснее всего связан своими умеренными тенденциями. Енукидзе проделывал ту же эволюцию, вслед за Калининым, только более в тени, и несомненно с более глубокими внутренними переживаниями. По всему своему характеру, главной чертой которого была мягкая приспособляемость, Енукидзе не мог не оказаться в лагере Термидора. Но он не был карьеристом и еще менее негодяем. Ему было трудно оторваться от старых традиций и еще труднее повернуться против тех людей, которых он привык уважать. В критические моменты Енукидзе не только не проявлял наступательного энтузиазма, но, наоборот, жаловался, ворчал, упирался. Сталин знал об этом слишком хорошо и не раз делал Енукидзе предостережения. Я знал об этом, так сказать, из первых рук. Хотя и десять лет тому назад, система доноса уже отравляла не только политическую жизнь, но и личные отношения, однако, тогда еще сохранялись многочисленные оазисы взаимного доверия. Енукидзе был очень дружен с Серебряковым, в свое время видным деятелем левой оппозиции, и нередко изливал перед ним свою душу. "Чего же он (Сталин) еще хочет? -- жаловался Енукидзе. -- Я делаю все, чего от меня требуют, но ему все мало. Он хочет еще вдобавок, чтобы я считал его гением". Возможно, что Сталин тогда уже занес Енукидзе в список тех, которым полагается отомстить. Но так как список оказался очень длинен, то Авелю пришлось ждать своей очереди несколько лет.
Весною 1925 года мы жили с женой на Кавказе, в Сухуме, под покровительством Нестора Лакобы, общепризнанного главы Абхазской республики. Это был (обо всех приходится говорить: был) совсем миниатюрный человек, притом почти глухой. Несмотря на особый звуковой усилитель, который он носил в кармане, разговаривать с ним было не легко. Но Нестор знал свою Абхазию, и Абхазия знала Нестора, героя гражданской войны, человека большого мужества, большой твердости и практического ума. Михаил Лакоба, младший брат Нестора, состоял "министром внутренних дел" маленькой республики и в то же время моим верным телохранителем во время отдыхов в Абхазии. Михаил был (тоже: был) молодой, скромный и веселый абхазец, один из тех, в ком нет лукавства. Я никогда не вел с братьями политических бесед. Один только раз Нестор сказал мне: "Не вижу в нем ничего особенного: ни ума, ни таланта". Я понял, что он говорит о Сталине, и не поддержал разговора. В ту весну очередная сессия ЦИК'а проходила не в Москве, а в Тифлисе, на родине Сталина и Енукидзе. Ходили смутные слухи о борьбе между Сталиным и двумя другими триумвирами, Зиновьевым и Каменевым. Из Тифлиса на самолете неожиданно вылетели на свидание со мной в Сухум: член ЦИК'а Мясников и заместитель начальника ГПУ Могилевский. В рядах бюрократии усиленно шушукались о возможности союза Сталина с Троцким. На самом деле, готовясь к взрыву триумвирата, Сталин хотел напугать Зиновьева и Каменева, которые легко поддавались панике. Однако, от неосторожного курения или по другой причине, дипломатический самолет загорелся в воздухе, и три его пассажира вместе с летчиком погибли. Через день-два из Тифлиса прилетел другой самолет, доставивший в Сухум двух членов ЦИК'а, моих друзей, советского посла во Франции Раковского и народного комиссара почты Смирнова. Оппозиция в то время уже находилась под преследованием. "Кто вам дал самолет"? -- спросил я с удивлением. -- "Енукидзе!". "Как же он решился на это?". "Очевидно, не без ведома начальства". Мои гости рассказали мне, что Енукидзе расцвел, ожидая скорого примирения с оппозицией. Однако, ни Раковский, ни Смирнов не имели ко мне политических поручений. Сталин пытался просто, ничем не связывая себя, посеять среди "троцкистов" иллюзии, а среди зиновьевцев -- панику. Однако, Енукидзе, как и Нестор Лакоба, искренно надеялись на перемену курса и подняли головы. Сталин не забыл им этого. Смирнов был расстрелян по процессу Зиновьева. Нестор Лакоба был расстрелян без суда, очевидно, в виду его отказа давать "чистосердечные" показания. Михаил Лакоба был расстрелян по приговору суда, на котором он давал фантастические обвинительные показания, против уже расстрелянного брата.
Чтобы крепче связать Енукидзе, Сталин ввел его в Центральную Контрольную Комиссию, которая призвана была наблюдать за партийной моралью. Предвидел ли Сталин, что сам Енукидзе будет привлечен за нарушение партийной морали? Такие противоречия во всяком случае никогда не останавливали его. Достаточно сказать, что старый большевик Рудзутак, арестованный по такому же обвинению, был в течении несколько лет председателем Центральной Контрольной Комиссии, т.-е. чем то вроде первосвященника партийной и советской морали. Через систему сообщающихся сосудов, я знал в последние годы моей московской жизни, что у Сталина есть особый архив, в котором собраны документы, улики, порочащие слухи против всех без исключения видных советских деятелей. В 1929 году во время открытого разрыва с правыми членами Политбюро, Бухариным, Рыковым и Томским, Сталину удалось удержать на своей стороне Калинина и Ворошилова только угрозой порочащих разоблачений. Так, по крайней мере, писали мне друзья в Константинополь.
В ноябре 1928 года ЦКК, при участии многочисленных представителей контрольных комиссий Москвы, рассматривала вопрос об исключении Зиновьева, Каменева и меня из партии. Приговор был предопределен заранее. В президиуме сидел Енукидзе. Мы не щадили наших судей. Члены Комиссии плохо себя чувствовали под обличениями. На бедном Авеле не было лица. Тогда выступил Сахаров, один из наиболее доверенных сталинцев, особый тип гангстера, готового на всякую низость. Речь Сахарова, состояла из площадных ругательств. Я потребовал, чтобы его остановили. Но члены президиума, слишком хорошо знавшие, кто продиктовал речь, не посмели этого сделать. Я заявил, что в таком собрании мне нечего делать, и покинул зал. Через некоторое время ко мне присоединились Зиновьев и Каменев, которых отдельные члены Комиссии попытались было остановить. Несколько минут спустя на квартиру ко мне позвонил Енукидзе и стал уговаривать вернуться на собрание. "Как же вы терпите хулиганов в высшем учреждении партии?". "Лев Давидович", умолял меня Авель, "какое значение имеет Сахаров?". "Большее значение, чем вы, во всяком случае", ответил я, "ибо он выполняет то, что приказано, а вы только плачетесь". Енукидзе отвечал что-то бессвязное, из чего видно было, что он надеется на чудо. Но я на чудо не надеялся. "Ведь вы же не посмеете вынести порицание Сахарову?". Енукидзе молчал. "Ведь вы же через пять минут будете голосовать за мое исключение?". В ответ последовал тяжелый вздох. Это было мое последнее объяснение с Авелем. Через несколько недель я был уже в ссылке, в Центральной Азии, через год в эмиграции, в Турции. Енукидзе продолжал оставаться секретарем ЦИК'а. Признаться, я об Енукидзе стал забывать. Но Сталин помнил о нем.
Енукидзе был отставлен через несколько месяцев после убийства Кирова, вскоре после первого процесса над Зиновьевым-Каменевым, когда они были приговорены "только" к 10 и 5 годам тюремного заключения, как мнимые "моральные" виновники террористического акта. Не может быть сомнения в том, что Енукидзе, вместе с десятками других большевиков, пытался протестовать против начинавшейся расправы над старой гвардией Ленина. Какую форму имел протест? О, далекую от заговора! Енукидзе убеждал Калинина, звонил по телефону членам Политбюро, может и самому Сталину. Этого было достаточно. В качестве секретаря ЦИК, одной из центральных фигур Кремля, Енукидзе был совершенно нетерпим в момент, когда Сталин ставил свою ставку на гигантский судебный подлог. Но Енукидзе был все же слишком крупной фигурой, пользовался слишком многочисленными симпатиями и слишком мало походил на заговорщика или шпиона (тогда эти термины сохраняли еще тень смысла и в кремлевском словаре), чтоб его можно было просто расстрелять без разговоров. Сталин решил действовать в рассрочку. ЦИК Закавказской федерации -- по секретному заказу Сталина -- обратился в Кремль с ходатайством об "освобождении" Енукидзе от обязанностей секретаря ЦИК'а СССР, дабы можно было избрать его председателем высшего советского органа Закавказья. Это ходатайство было удовлетворено в начале марта. Но Енукидзе вряд ли успел доехать до Тифлиса, как газеты уже сообщили о его назначениии начальником кавказских курортов. Это назначение, носившее характер издевательства, -- вполне в стиле Сталина, -- не предвещало ничего хорошего. Действительно ли Енукидзе заведывал в течение дальнейших двух с половиной лет курортами? Скорее всего он просто состоял под надзором ГПУ на Кавказе. Но Енукидзе не сдался. Второй суд над Зиновьевым-Каменевым (август 1936 года), закончившийся расстрелом всех подсудимых, видимо, ожесточил старого Авеля. Вздор, будто появившееся заграницей полуапокрифическое "письмо старого большевика", принадлежало перу Енукидзе. Нет, на такой шаг он и не был способен. Но Авель возмущался, ворчал, может быть проклинал. Это было слишком опасно. Енукидзе слишком много знал. Надо было действовать решительно. Енукидзе был арестован. Первоначальное обвинение носило смутный характер: слишком широкий образ жизни, непотизм и прочее. Сталин действовал в рассрочку. Но Енукидзе не сдался и тут. Он отказался дать какие-либо "признания", которые позволили бы включить его в число подсудимых процесса Бухарина-Рыкова. Подсудимый без добровольных признаний не подсудимый. Енукидзе был расстрелян без суда -- как "предатель и враг народа". Такого конца Авеля Ленин не предвидел, а между тем он умел предвидеть многое.
Судьба Енукидзе тем более поучительна, что сам он был человеком без особых примет, скорее типом, чем личностью. Он пал жертвой своей принадлежности к старым большевикам. В жизни этого поколения был свой героический период: подпольные типографии, схватки с царской полицией, аресты, ссылки. 1905 год был, в сущности, высшей точкой в орбите "старых большевиков", которые в идеях своих не шли дальше демократической революции. К Октябрьскому перевороту эти люди, уже потрепанные жизнью и уставшие, примкнули в большинстве своем со сжатым сердцем. Зато тем увереннее они стали устраиваться в советском аппарате. После военной победы над врагами им казалось, что впереди предстоит мирное и беспечальное житие. Но история обманула Авеля Енукидзе. Главные трудности оказались впереди. Чтоб обеспечить миллионам больших и малых чиновников бифштекс, бутылку вина и другие блага жизни, понадобился тоталитарный режим. Вряд ли сам Енукидзе -- совсем не теоретик -- умел вывести самодержавие Сталина из тяги бюрократии к комфорту. Он был просто одним из орудий Сталина в насаждении новой привилегированной касты. "Бытовое разложение", которое ему лично вменили в вину, составляло, на самом деле, органический элемент официальной политики. Не за это погиб Енукидзе, а за то, что не сумел идти до конца. Он долго терпел, подчинялся и приспособлялся. Но наступил предел, которого он оказался неспособен переступить. Енукидзе не устраивал заговоров и не готовил террористических актов. Он просто поднял поседевшую голову с ужасом и отчаяньем. Он вспомнил, может быть, старое пророчество Калинина: Сталин завезет нас всех в канаву. Вспомнил, вероятно, предупреждение Ленина: Сталин нелойялен и будет злоупотреблять властью. Енукидзе попробовал остановить руку, занесенную над головами старых большевиков. Этого оказалось достаточно. Начальник ГПУ получил приказание арестовать Енукидзе. Но даже Генрих Ягода, циник и карьерист, подготовивший процесс Зиновьева, испугался этого нового поручения. Тогда Ягоду сменил незнакомец Ежов, ничем не связанный с прошлым. Ежов без труда подвел под маузер всех, на кого пальцем указал Сталин. Енукидзе оказался одним из последних. В его лице старое поколение большевиков сошло со сцены, по крайней мере, без самоунижения.
Л. Троцкий.
Койоакан, 8 января 1938 г.
О классовой борьбе и войне на Дальнем Востоке
(Резолюция конференции IV Интернационала)
I.
Конфликт на Дальнем Востоке между Китаем и Японией вскрыл некоторые основные симптомы кризиса мирового капитализма, достигшего своей конечной фазы, т.-е. наивысшей степени империалистического развития. Этот конфликт в таком важном месте земного шара открывает перед нами перспективы большого революционного развития. С одной стороны, Япония -- самое слабое звено мирового империализма -- пытается с помощью колониальной войны выйти из того состояния упадка, в котором она находится. С другой стороны, японский империализм своим вторжением в Китай вызвал оборонительное движение, которое, несмотря на свою слабость и (обусловленную руководством Гоминдана) недостаточность, приобретает характер войны за национальное освобождение. Своей грабительской войной японский империализм в то же время обострил меж-империалистические антагонизмы, толкающие человечество к новой мировой войне.
Развитие капиталистической Японии
II.
Япония, с запозданием поднявшаяся к концу XIX века на ступень империалистической державы, нашла мир в основном уже разделенным между ее империалистическими соперниками. Для осуществления своих империалистических планов японским империалистам пришлось опереться на чрезвычайно слабый экономический базис. Нуждаясь в столь необходимом сырье, как уголь, железо, медь, масло и хлопок, они вынуждены были искать его за пределами своей страны. Овладение необходимейшими источниками сырья являлось непременным условием не только японской экспансии, но и ее жизнеспособности в империалистической конкуренции. Японский империализм начал с китайско-японской войны 1894-1895 г.г., когда Япония победила Китай и захватила Корею и Формозу. Десять лет спустя Япония одержала победу над царской Россией и овладела зоной ее влияния на юге Манчжурии. В войне 1914-1918 г.г. Япония захватила китайскую провинцию Шантунь и поставила Китаю знаменитые "21 условие", фактически ставившие всю страну под контроль Японии.
III.
Все увеличивающаяся потребность во всякого рода продуктах -- результат разрушений войны -- дала мощный толчок к развитию японской промышленности. Рост производительных сил за этот период обострил все противоречия в экономике страны. На Версальской "мирной" конференции Японии, как самому молодому партнеру союзников, досталась только жалкая доля военной добычи. Уступив Японии несколько островов в Тихом океане, бывших до того под германским владычеством, империалистические союзники заставили ее на Вашингтонской конференции 1922 года эвакуировать Шантунь. Они также потребовали увода из приморских областей Сибири японских войск, принимавших участие в интервенции, направленной против первого рабочего государства, рожденного Октябрьской революцией.
Эти действия совпали с нанесением двойного удара на экономическом фронте Японии, выразившемся в введении пошлин и контингентировании, -- мерах крайнего протекционизма, направленных к преодолению послевоенного экономического кризиса на Западе. Протекционизм не только сократил японскую торговлю, но и задушил ее импорт сырья, поскольку последний финансировался экспортом.
Удары, нанесенные японской торговле, вызвали утечку золотых запасов из страны. Острый денежный кризис, отражающий всю слабость японской экономической структуры, еще более обострился в результате ужасного землетрясения 1923 года. Японский капитализм неминуемо должен был задохнуться в своих естественных границах, еслиб он не нашел выхода в завоевании колоний.
IV.
Рост производительных сил Японии и развитие экономических отношений на базе капитализма не вызвал, как в западных капиталистических странах образования соответствующей социальной и политической надстройки. Переход от феодального общества к капиталистическому произошел без революции, и буржуазия не стояла перед необходимостью полного уничтожения старого социального строя и замены его новым. Буржуазия, вышедшая из среды феодального дворянства и военной касты Самураев, приспособила с некоторыми изменениями старые учреждения к требованиям новой системы капиталистической эксплоатации. Таким образом, старые феодальные учреждения с "божественной" монархией, с полу-независимой военной кастой, с полу-феодальными приемами эксплоатации, существуют бок о бок с "демократическим" парламентом и всемогущественными промышленными и финансовыми трестами.
Было бы, однако, ошибкой считать из-за наличия этих феодальных пережитков -- несмотря на их кажущуюся силу, -- что ближайшим этапом социального развития Японии будет демократическая революция. Это поверхностные и оппортунистические рассуждения сталинцев. Буржуазные отношения собственности и система капиталистической эксплоатации, господствующие одновременно над пролетариатом и крестьянством, требуют революционного свержения правящего класса и установления диктатуры пролетариата, как единственного пути к спасению рабочих и крестьян. Если в разгар японской революции массовая революционная партия будет искать половинчатого, "демократического" разрешения великих социальных проблем -- дезориентация и разгром революционных сил и возврат к господству обанкротившегося правящего класса неизбежны.
V.
Феодальная каста, военные, генералы и офицеры, лишь формально объединенные монархией, не представляют собой единого целого. В то время как низшие офицерские кадры выходцы из крестьянской среды, из самых верхних слоев крестьянства, высшее офицерство связано с промышленной и финансовой буржуазией. Военная каста судорожно пытается удержать свое полу-независимое положение и те привилегии, которыми она пользовалась в эпоху феодализма. С этой целью она организует такого рода типично феодальные объединения, каким является, например, тайное общество "Черного Дракона". Стремление военной касты к сохранению своих привилегий и господствующего положения ставит под угрозу осуществление важнейшей проблемы, стоящей перед японским правящим классом в целом -- сохранение нынешней системы жестокой эксплоатации пролетариата и крестьянства, вместе со связанным с ней гнетом.
Каста эта постоянно вступает в конфликты с промышленным и финансовым капиталом, ищущим путей к покрытию дефицита, создаваемого ее паразитическими потребностями. Бунты в армии и убийства видных политических деятелей промышленной и финансовой буржуазии принадлежат к числу наиболее острых проявлений этого конфликта. Поскольку бунты эти происходят под руководством низшего командного состава, они являются выражением протеста крестьянства против власти финансового капитала. Но так как все группировки господствующего класса отдают себе отчет в опасности их распрей, все эти конфликты обычно кончаются взаимными уступками, еще более тяжелым бременем ложащимися на японские массы, на плечи которых сбрасываются еще новые, дополнительные тяготы, -- и организацией, с общего согласия, новых военных экспедиций для грабежа соседних стран. Этим они пытаются замазать трещины в структуре господства правящего класса, взятого в целом.
Кризис капиталистического развития Китая
VI.
Китай, географический сосед Японии, со своими 435 миллионами жителей, разбросанными на обширнейшей территории богатой минералами и другим необходимым сырьем, является естественной ареной империалистической экспансии Японии. Японским империалистам Китай казался "фундаментальным" разрешением всех его насущнейших экономических затруднений; вторжение в Китай открывало перспективу мощи и величия империи. Китай вскоре уже стал рассматриваться не только, как выход из экономических затруднений, но и как отправной пункт для экспедиций, которые должны были водрузить Знамя Восходящего Солнца в Сибири, по меньшей мере, до Байкальского озера, в Индии, на Малайском архипелаге, в Индонезии, на Гавайских островах, на Филиппинских островах, не говоря уже о Латинской Америке и западных частях Соединенных Штатов.
Страхом Японии перед ее всемогущественными соперниками на Западе, с интересами которых она неизбежно должна была столкнуться, объясняется тот факт, что Япония уже раньше не вторглась в Китай, чтоб подчинить его своему контролю. Китайская революция 1925-1927 г.г. заставила Японию придерживаться выжидательной политики, тем более, что анти-империалистическая волна в Китае была в то время направлена исключительно против Англии. Захвативший капиталистические страны мировой экономический кризис, сменивший период послевоенной реконструкции, явился как нельзя более кстати для Японии и дал ей толчок к действию. Воспользовавшись затруднительным положением, в которое западные страны попали из-за своих внутренних осложнений, японские империалисты захватили в 1931 году Манчжурию и уже в следующем году установили свой "протекторат" над Манчжуко. В 1933 году они захватили провинцию Ехоль, присоединили ее к Манчжуко и взялись за организацию базы на севере Китая. Все ужасы военного нашествия Японии, которым сейчас подвергается Китай, являются лишь дальнейшим этапом плана японского колониального завоевания.
VII.
Китай, страна отсталая, вот уже свыше ста лет является жертвой капиталистических хищников. Империалистические штыки уже в начале XIX века положили конец ее древней замкнутости и изолированности и ввели современную промышленность и капиталистические формы эксплоатации в стране. Сначала империалисты проникли в Китай в качестве купцов. Но, с быстрым развитием промышленности на Западе, с увеличивающимся накоплением прибавочной стоимости, в результате все большей эксплоатации труда, Китай стал очень скоро рассматриваться не только, как удобный рынок, но и как выгодное место для вложения капиталов. Этот неизсякаемый источник дешевого рабочего труда, стал местом магнетического притяжения для иностранного капитала.
Целой серией войн, в которых вырождающаяся манчжурская династия обнаружила свою полную беспомощность, империалистические державы поработили Китай, подчинили его своему произволу, учредили "концессии" в главных китайских городах и вырвали у Китая ряд "привилегий" для охраны их торговли и капиталовложений. Ограничением права китайского ввоза до 5% "ad valorem" они добились конкурентоспособности своих товаров на китайском рынке. Контролем поступления и распределения пошлин китайских таможен они обеспечили уплату все ростущих иностранных долгов Китая. Установлением принципа "экстерриториальности" (капитуляций), они добились освобождения их предприятий от китайских налогов и их граждан от обязанности подчиняться китайским законам. Заключением неравных договоров, закрепляющих все эти привилегии, было оформлено сведение Китая на положение полуколониальной страны.
VIII.
Экономическое вторжение империалистов до основания потрясло полуфеодальную экономику Китая, базирующуюся на земледелии и ремесле. Дешевые продукты, производимые иностранными предприятиями в Китае и на Западе, проникали в страну по железным дорогам, построенным империалистами. Наиболее влиятельная часть старого правящего класса, в частности манчжурские чиновники, превратились в маклеров иностранного капитала ("compradores").
Особые "привилегии", вырванные империалистами у Китая, были направлены против общего развития независимого китайского капиталистического хозяйства и одели на экономические силы страны политическую "смирительную рубашку". Как бы то ни было китайская, как и японская промышленность во время войны все же продвинулись вперед.
Чрезмерная занятость большинства западных империалистов хотя и увеличила колониальные притязания Японии, но все же несколько облегчила положение Китая, освободив его от тотального империалистического гнета. Китайская промышленность стала быстро развиваться.
IX.
Именно в это время и выступила на сцену, так называемая, "национальная" буржуазия и попыталась в соперничестве с империалистами создать свой собственный экономический базис. Китайский пролетариат, вышедший из пауперизированных слоев деревни, сильно вырос, возросли и его классовое самосознание и его боевой дух, вследствие пребывания на больших фабриках и заводах. Когда английский империализм, оправившись от послевоенного кризиса, начал снова укрепляться в Китае, он вынужден был направить свои штыки против бастующих китайских рабочих. Кровавая бойня, организованная в 1925-1927 г.г. войсками и полицией британского империализма, главной жертвой которой пали китайские рабочие и идущие вместе с ними студенты, вызвала волну анти-империалистического движения, грозившую смести господство империалистов в Китае. Национальная китайская буржуазия, раздраженная издевательствами империалистов и почуяв возможность ударить по торговле своих главных иностранных конкурентов, поддержала антиимпериалистическое движение, оказавсерьезную финансовую помощь бастующим рабочим империалистических предприятий. Но как только стачечное движение перебросилось или грозило переброситься на китайскую промышленность, и разрослось до таких размеров, что могло принять характер социальной революции, национальные эксплоататоры обнаружили свою подлинную классовую сущность и солидаризировались с империалистами против рабочих.
X.
Позднее появление и порабощение Китая империалистами лишили национальную буржуазию той прогрессивной роли, которую ее европейские предшественники играли в буржуазных революциях на Западе. Она не смогла ни пустить корней, как независимый класс в китайском обществе, ни утвердиться, как правящий и господствующий класс.
"Compradores", прямые агенты империализма, завербованные из среды дворянства, торговцев и манчжурской бюрократии, явились первыми представителями китайского капитализма. Из их среды вышла "национальная" буржуазия. Тысячами нитей взаимной зависимости национальная буржуазия связана с "compradores". Они объединились в эксплоатации не только рабочих, но и крестьянских масс; их интересы тесно переплелись с интересами эксплоататоров деревни, с которыми их связывала широкая банковская система, охватывающая всю страну.
В этом комплексе отношений кроется объяснение полной неспособности китайской буржуазии к последовательной борьбе против империализма, созданию единого современного государства и разрешению аграрного вопроса.
Классы в китайской революции
XI.
Мелкая буржуазия занимает промежуточное положение между крупной буржуазией и пролетариатом. Огромное большинство этого класса состоит из мелких крестьян-собственников и арендаторов. В городах к тому же имеется многочисленная армия мелких лавочников, ремесленников, представителей свободных профессий, -- как профессора, врачи, адвокаты, -- и мелких государственных чиновников, угнетаемых крупной буржуазией и империалистами.
Крестьянство в силу своего промежуточного и зависимого социального положения, своей разобщенности, из-за громадных территорий, разнообразия своей структуры, своего индивидуализма и собственнических инстинктов, своей культурной отсталости, неспособно, несмотря на свое численное превосходство, играть какую бы то ни было политически руководящую и самостоятельную роль в китайском обществе. Оно не может даже разрешить своих собственных насущнейших проблем и освободиться от гнета ростовщиков и феодалов. Оно еще менее способно реорганизовать все земельное хозяйство и поставить его на новый, более высокий уровень, создав коллективные фермы в большом масштабе. Вырождение и исчезновение, так называемой, китайской советской республики, полный отказ от аграрной революции со стороны сталинских крестьянских вождей, бросивших огромное аграрное движение в сети Гоминдана -- крупного земельного собственника -- является новым историческим доказательством политической слабости крестьянства. Крестьянство, как класс, не может быть руководителем, оно может быть только руководимым. Оно всегда, во всяком движении, находится под руководством либо пролетариата, либо буржуазии.
Городская мелкая буржуазия столь же слаба и зависима и не может играть никакой руководящей политической роли. Разгром больших студенческих движений, направленных в течение последних лет против Гоминдана и империализма, является непосредственным результатом того, что эти движения не имеют никакой серьезной опоры в активном пролетариате.
XII.
Вследствие реакционного характера буржуазии, ее слабости и зависимости, политической слабости мелкой буржуазии, демократические и национальные задачи (независимость от империалистов, создание единого государства, аграрная революция) -- стали задачами пролетариата, единственного из всех общественных классов, преследующего независимые и прогрессивные социальные цели, не имеющего никаких общих интересов ни с империалистами, ни с национальными эксплоататорами, класс, который, несмотря на то, что он является меньшинством, обладает такой концентрированной силой, которая может поставить его во главе всего общества. Перед пролетариатом стоит двоякая задача: завершить разрешение национальной проблемы и, поднявшись, в союзе со всеми эксплоатируемыми массами города и деревни, до положения господствующего класса, проложить путь для социалистической реорганизации общества.
В 1925-1927 г.г., во время нарастающей революционной волны, революционная политика настоятельно требовала вступления пролетариата на этот путь. Недостаточная численность пролетариата компенсировалась крестьянством и городской беднотой, являющихся колоссальным резервуаром революционных сил. Прогрессивное руководство крестьянством было обеспечено пролетариатом. Эти классы, вместе взятые, представляют собой непобедимую силу, против которой все армии империализма и буржуазной и феодальной реакции оказались бы бессильными, если бы во главе этих масс стояло твердое революционное руководство.
XIII.
Но руководство Сталина-Бухарина в Коминтерне, пренебрегая всем предыдущим революционным опытом, включая недавний опыт русской революции, применило в Китае ту меньшевистскую политику, проведению которой оно помешало в России в 1917 году. Противопоставляя национальные задачи китайской революции освободительной борьбе рабочих и крестьян, произвольно разделяя обе эти задачи в соответствии с безжизненной теорией "этапов", они провозгласили непосредственной задачей Китая -- национальное объединение и изгнание империалистов. Больше того, советская бюрократия из-за своих узких националистических концепций, уже тогда игравших преобладающую роль в советской политике, рассматривала китайскую буржуазию, как возможного союзника против Великобритании, возглавлявшей тогда антисоветский капиталистический фронт.
Вот почему Сталин и Бухарин отвели китайской буржуазии руководящую роль в национальной борьбе. Они подчинили компартию Гоминдану, а пролетариат и крестьянство буржуазии. Политической формулой этого подчинения явился "блок четырех классов", предпосылкой которого было объединение пролетариата и крестьянства с буржуазией и мелкой буржуазией для борьбы с империализмом. Китайские коммунисты получили от Сталина и Бухарина приказ поддерживать забастовочное движение и активность крестьянства в пределах, приемлемых для буржуазии, чтобы не поколебать "объединенного национального фронта". Молодому и неопытному китайскому пролетариату и еще более молодой и неопытной китайской компартии это оппортунистическое предательство революции преподносилось как большевизм. В момент высшего подъема революционной волны буржуазия, ценой нескольких жалких уступок ее национальному чувству, заключила, под руководством Чанг-Кай-Ши, мир с империализмом и с жестокостью набросилась на неподготовленных к этому рабочих и крестьян; коммунисты ведь приучали их к мысли, что буржуазия является их руководителем и спасителем. Кровью восставших масс буржуазия скрепила свой союз с империализмом.
XIV.
На развалинах китайской революции 1925-1927 г.г. вырос контрреволюционный режим Гоминдана. Рабочие вернулись к состоянию рабства, оттягченному жестоким террором и военной диктатурой Чанг-Кай-Ши, уничтожившей все рабочие организации. Войны между отдельными генералами -- признак полного разброда в стране -- начались, в невиданных до сих пор размерах, в тот момент, когда Чанг-Кай-Ши захотел распространить свою власть на весь Китай. Под пятой феодалов, ростовщиков и тяжестью военных реквизиций положение крестьянства оказалось еще более отчаянным. Империализм, против которого то и был направлен "блок четырех классов", сумел укрепиться на всех своих командных высотах. Этим была открыта дорога для японского нашествия, с его явной угрозой Советскому Союзу. Таковы результаты политики Сталина и Бухарина в Китае.
XV.
Власть Гоминдана, вышедшая из событий 1925-1927 г.г., представляет собой победу буржуазной контрреволюции над народным движением масс. Чанг-Кай-Ши, стоящий во главе вооруженных сил Гоминдана, установил режим железной диктатуры. Растоптав последние искры революции, он "экспроприировал буржуазию политически, чтобы спасти ее экономически". Мелко-буржуазные массы, которые на гребне революционной волны были силой Гоминдана в его борьбе против отдельных военных сатрапов, вернулись к состоянию политической пассивности; лишь часть крестьянства стала, под бременем усилившейся эксплоатации, на путь открытой гражданской войны против старых и новых поработителей. Так Гоминдан возродился, как партия буржуазии.
Новые руководители оправдывали свое поведение в деле подавления масс обращением к мелко-буржуазным доктринам Сун-Ят-Сена, программой Гоминдана и, в особенности, так называемыми "принципами демократии", рекомендующими в определенные периоды брать массы под политический надзор. Военная диктатура, развивающаяся под руководством Гоминдана, -- все другие течения были раздавлены, -- изображалась, как подготовка масс к "демократическому" строю. Но демократия сегодня не более близка к осуществлению, чем 11 лет тому назад. Этот факт является живым доказательством того, что между военной диктатурой Гоминдана и осуществлением диктатуры пролетариата не может быть никакой промежуточной или переходной "демократической" стадии. Те же, кто, как сталинцы, утверждают, что такая стадия возможна -- даже неизбежна -- обманывают и дезориентируют массы и таким образом подготовляют предательство и поражение китайской революции.
(Окончание в следующем номере)
Закабаленный труд
Ускоренным темпом идет отмена последних остатков завоеваний Октябрьской революции. Три постановления за две недели: о трудовых книжках, об упорядочении трудовой дисциплины и "улучшении" практики социального страхования и новый текст военной присяги -- ни намека на братство народов, ни слова о борьбе даже за свой собственный, советский социализм. Жадная и обнаглевшая бюрократия все дальше толкает Сталина по этому пути и требует все новых жертв. Обнаруживши на 22-ом году революции свое полное банкротство и абсолютную неспособность наладить хозяйственную жизнь страны, она ищет новых козлов отпущения. Расстрелы старых большевиков, "троцкистов", врагов народа и вредителей не помогли; она набрасывается теперь на рабочих, стараясь свалить на них ответственность за свои преступления. И все это делается именем Октября, и, только по настоятельному требованию самих масс. Дошло даже до того, что рабочие сами требуют своего закрепощения и отмены социального страхования; резолюции, одобряющие последние постановления правительства, принимаются на всех рабочих собраниях единогласно.
Как известно, в СССР всякому постановлению, направленному к резкому ухудшению положения масс, предшествует подготовительная кампания в прессе. На сей раз кампания была краткая, но энергичная. В редакцию "Правды", начиная с 14-го декабря, посыпались письма, заявления, статейки, особые мнения стахановцев, мастеров, директоров предприятий, председателей фабкомов и прочих бюрократов мелкого и среднего калибра. Все они в один голос твердили, что рабочий класс СССР в своем подавляющем большинстве -- не считая небольшой группы стахановцев -- состоит из лодырей, прогульщиков, рвачей, перебегающих с места на место в "погоне за длинным рублем". Ни слова о нищенской заработной плате, ни намека на причины, заставляющие рабочих бежать с одного предприятия на другое.
Не подлежит сомнению, что текучесть рабочего состава действительно приняла катастрофические размеры. Цифр и данных по этому вопросу советская печать не приводит, но из отдельных сообщений в "Правде" за время с 15 по 27 декабря, нам удалось установить следующее:
К сожалению, только в редких случаях приводятся данные об общем числе рабочих на данном предприятии.
На Люборецком заводе с.-х. машин за девять месяцев нынешнего года "сменилось около трети всех рабочих. Пришло 1.667 человек, а ушло по разным причинам 1.885"; на чулочной фабрике им. Ногина за 11 месяцев с фабрики ушло около полутора тысяч человек; на "Красном Треугольнике" за 11 месяцев ушло 1.100 рабочих и служащих; на кожевенном заводе в Ворошиловграде из 283 рабочих за 11 месяцев ушло 177, т.-е. 62,5%; в комбинате "Сталинуголь" в ноябре уволено 10.600 человек, а поступило 13.770; на московской обувной фабрике "Парижская Коммуна" за 11 месяцев ушло 3.345 человек; на киевской кондитерской фабрике им. Карла Маркса, при общем количестве в 5.200 человек, за 11 месяцев уволено 2.853, т.-е. 54,9% и т. д., и т. п.Тут дело не только в том, что рабочие бегут с предприятий; очевидно, идут также массовые увольнения, произвольные, без достаточных оснований. Директора жалуются в "Правде" на профсоюзы, на суды и даже на парторгов, "которые только то и делают, что любыми способами стараются вернуть на завод дезорганизаторов". А из данных, опубликованных Н. Судариковым, членом Московского областного суда, в "Правде" от 21. 12, мы узнаем, что из 227 случаев увольнений за нарушение трудовой дисциплины, народными судами восстановлены: 80 -- с полной оплатой времени вынужденного прогула, 38 -- с частичной оплатой и 18 без оплаты. Всего, следовательно, восстановлено 136 человек, т.-е. 59,9%. Никто не заподозрит ни советские суды, ни профсоюзы, ни парторги в чрезмерной заботе об интересах рабочих.
Как бы то ни было, цифры текучести действительно потрясающие, никакое производство не может этого выдержать. Но, повторяем, в корень вещей не смотрят, причинами ее не интересуются. Не повышением заработной платы (наоборот, телеграмма Гаваса от 8. 1. сообщает о понижении сдельной зарплаты) и созданием стимула для работы, т.-е. мало-мальски сносных условий труда и жизни, стараются помочь беде, аи закрепощением рабочих, введением трудовых книжек. Сталин тут ничего нового не придумал, он просто напросто заимствовал у Гитлера, введенные им в 1934 году, рабочие книжки. Паспортов оказалось недостаточно, в них не указывалась причина увольнения, не заносились все проступки рабочих, да и кроме того они ведь находились на руках у рабочих. Трудовые же книжки хранятся у администрации и рабочий в полном смысле этого слова прикреплен к заводу: без разрешения начальства он не может теперь двинуться с места, зато начальство может его в любой день выбросить на улицу. Разница между советскими трудовыми и гитлеровскими рабочими книжками в том, что в последних не указывается причина ухода рабочего с работы, и он имеет право перейти на другой завод, если ему это выгодно.
Дело не ограничилось одним прикреплением рабочих к предприятиям. Декретом от 28. 12. введены драконовские меры за опоздание на работу, задержку в столовых и т. п. Спору нет, трудовая дисциплина вещь важная и рабочее время должно быть полностью и рационально использовано. Но нельзя же делать рабочих ответственными за неналаженность средств сообщения и непорядки в столовых. Декрет предписывает увольнение за 4 опоздания в течение двух месяцев и не признает никаких смягчающих обстоятельств. Мы знаем, как ходят в СССР пригородные поезда. В Москве "1 января, например, опоздало 46 пригородных поездов, 2 января -- 43 поездаи Некоторые поезда опаздывают на час и больше" ("Правда", 7. 1. 39). "За 20 дней декабря в Харьков прибыли с опозданием 395 пригородных поездов, причем иные из них опоздали на 4-5 часов" ("Правда", 5. 1. 39). Однако, "поездникам", т.-е. живущим за городом рабочим, дали понять, "что проживание за городом не служит оправданием несвоевременного прихода на работу" ("Правда", 3. 1. 39). А таких "поездников" не мало: на 800 человек дневной смены # 3 московского автозавода имени Сталина 108 "поездников". Что же, выходит, что они ответственны и за снежные заносы и за опоздания поездов?
Задержка в столовых приравнена к опозданиям. По существу нельзя было бы возражать и против требования, чтобы обеденный перерыв точно соблюдался, если бы в столовых царил порядок и обеды отпускались вовремя. Рабочим же долго приходится стоять в очередях. Так, на макеевском металлургическом заводе "во время завтрака в прокатном цехе # 4 обычно наблюдались большие очереди, рабочие теряли много времени" ("Правда", 4. 1. 39).
Оказывается, даже чтоб попасть на завод нужно стоять в очереди. "Смена начала работать вовремя. На работу основная масса рабочих приехала даже раньше срока. Комендатура не подготовилась к этому, и у проходных образовались очереди. Мне, например, пришлось простоять минут десять. 8 человек опоздали" ("Правда", 4. 1. 39).
Неналаженность и беспорядок во всем, от самого крупного до последних мелочей. Яркую картину того, что творится на производстве дают следующие два заявления в "Правде". Начальник смены листо-прокатного цеха # 2 Верх-Исетского металлургического завода М. Шипанов пишет: "У нас в цехе больше квалифицированные рабочие. Однако, что ни день, администрация заставляет нас отправлять квалифицированных рабочих на разгрузку угля, дров и сырья. А так как разгрузка -- дело непривычное, это крепко бьет по заработку. Рабочие говорят мне: партия и правительство требуют, чтобы мы каждую минуту берегли. Так дайте же нам возможность работать" ("Правда", 2. 1. 39). А директор фабрики "Скороход" жалуется: "На днях партийный комитет предложил моему заместителю тов. Бельскому снять с работы 150 рабочих для выполнения общественных мероприятий" ("Правда", 18. 12). Где уж там план выполнять!
Теперь уже не троцкисты и бухаринцы, враги народа и вредители виноваты в срыве плана, а летуны, прогульщики и рвачи. "По их вине завод имени Ленина недодал в нынешнем году государству продукции на 5 миллионов рублей" -- такого рода заявлениями пестрят страницы "Правды".
* * *
Одновременно с кампанией против летунов и прогульщиков была поднята и кампания за изменение социального страхования в СССР. Началась она с вопроса об отпуске по беременности. Декрет от 28. 6. 1936 г. о запрещении абортов торжественно провозгласил право работниц и служащих на отпуск в 56 дней до и столько же дней после родов. Этим же декретом (Раздел П, п. 9) установлено "уголовное наказание за отказ в приеме на работу женщин по мотивам беременности". Теперь же оказывается, что "закон об отпусках по беременности утверждался много лет назад" и устарел ("Правда", 15. 12.); что "существующие законы на этот счет явно не соответствуют уже нашей действительности" ("Правда", 20. 12.); что работницы злоупотребляют отпусками по беременности. Все в один голос твердят, что жизнь стала такая легкая и хорошая, что столь продолжительный отпуск не только не нужен, но даже вреден. Стахановки рассказывают о том, как тяжело женщинам приходится работать дома во время декретного отпуска, значительно тяжелее, чем на фабрике. Они должны убирать, готовить, стирать и шить -- лучше уж пойти пораньше на работу. А кто же будет делать эту работу за них, когда они будут на фабрике?
Цель этой артиллерийской подготовки была ясна, но все же драконовские мероприятия, сведение отпуска до 35 дней до и 28 дней после родов, явились полной неожиданностью. Не следует забывать, что женщины в СССР работают в тяжелой промышленности, даже в шахтах, и они физически не в состоянии приступить к такого рода работе через четыре недели после родов. Даже в фашистской Германии женщина пользуется шестинедельным отпуском до и после родов и отпуск этот, в случае нужды, автоматически продлевается.
Что касается общего социального страхования в СССР, то мы из заметок в "Правде" узнали, что такого замечательного социального страхования, как в СССР нет нигде. Оказывается: человек "проработает один день -- имеет право на пособие" ("Правда", 14. 12); в "соцстрахе деньгами бросаются направо и налево" и бюллетени "порой врачами выдаются бесконтрольно" ("Правда", 19. 12); что бюллетенями пользуются лодыри и прогульщики, чтобы ходить в театр и развлекаться. (О том, как в действительности поставлено дело социального страхования в СССР, см. "Б. О.", # 66-67). Социальное страхование должно, -- по мнению авторов заметок, -- быть оставлено только для ударников и стахановцев и стать своего рода премией для них; на остальных же рабочих оно действует разлагающе.
Исходя из этой точки зрения постановление об "улучшении" практики социального страхования (почему это "улучшение" никому, кроме авторов постановления, не понятно) фактически почти полностью отменяет социальное страхование в СССР. Каждому ясно, что это значит, если в СССР -- при столь большой текучести и большом количестве новостроек -- пособие в размере 100% выдается лишь тем, кто 6 лет работает в данном предприятии; 80% -- работающим от 3 до 6 лет; 60% -- от 2 до 3 лет и 50% до 2 лет, причем не члены профсоюза получают пособие в половинном размере. Возьмем для примера Киевскую кондитерскую фабрику имени Карла Маркса: на 5.200 человек имеется 760 кадровых рабочих, работающих свыше 5 лет, т.-е. 14,6% имеют право на полное пособие; 77% всех рабочих и служащих работает больше года, т.-е. они имеют право на пособие в размере 50% зарплаты, а не члены профсоюза -- 25%. И это при низкой советской зарплате! А сколько предприятий построено за последние годы -- они даже и не существуют 6 лет. Но о новостройках в постановлении нет ни слова, о рабочих и даже стахановцах этих предприятий просто забыли.
Путевки в дома отдыха, по новому постановлению, предоставляются только тем, кто свыше двух лет работает непрерывно в данном предприятии. Они должны быть премией для стахановцев, "важнейшим рычагом для поднятия дисциплины".
Другим рычагом для поднятия дисциплины должны очевидно быть медали за трудовую доблесть и трудовое отличие и звание героя социалистического труда. "Известия" от 28 декабря откровенно формулируют смысл и значение введения этих медалей: установить "в социалистической стране неравенство между трудолюбивым работником и лодырем" и ввести "градацию общественных различий по трудовой характеристике людей". Стахановцы торжествуют победу. Они с гордостью признают, что это "их кампания", а передовица "Правды" от 30. 12. прямо говорит: "Это постановление защищает права стахановцев и ударников". Трудовыми же книжками они особенно довольны, в них будут записаны все отличия, все "честные и добросовестные работники будут на виду" и все их заслуги будут "как на ладони".
* * *
Все приведенные нами факты свидетельствуют о хаосе в производстве и полном провале стахановского движения. Победные реляции передовых "Правды" об успехах на промышленных фронтах никого уже не могут обмануть. Надежды, возлагаемые бюрократией на стахановское движение, не оправдались. (См. статью Н. Маркина в # 47 "Б. О.", где дан блестящий анализ стахановского движения). Оно не только не втянуло широкие массы, не только не подняло трудовой дисциплины, а, наоборот, развалило последние остатки ее. Создав привилегированный слой, к которому широкая масса рабочих относится с глухой ненавистью, оно, в невиданных до сих пор размерах, посеяло рознь внутри рабочего класса. Попытка бюрократии спасти с помощью стахановского движения промышленность окончилась полным провалом.
Последние постановления, наносящие столь тяжкий удар по кровным интересам рабочего класса, выдают его, связанным по рукам и ногам, бюрократии. У него нет своих профессиональных союзов, революционных организаций, нет и партии, которая возглавила бы его борьбу. Реакционная бюрократия, ставшая тормозом в развитии производительных сил страны, должны быть убрана, а это возможно только революционным путем.
Л. Яковлев.
Карл Каутский
Смерть Карла Каутского прошла почти незамеченной. Новому поколению это имя говорит сравнительно мало. Между тем было время, когда Каутский являлся в подлинном смысле слова учителем международного пролетарского авангарда. Правда, его влияние в англо-саксонских странах, отчасти и во Франции, было менее значительно; но это объяснялось слабым влиянием марксизма в этих странах вообще; зато в Германии, Австрии, России и других славянских странах Каутский успел стать непререкаемым марксистским авторитетом. Попытки нынешней историографии Коминтерна изобразить дело так, будто Ленин чуть ли не с молодых годов усмотрел в Каутском оппортуниста и ополчился на него борьбой, в корне ложны. Почти до мировой войны Ленин считал Каутского подлинным продолжателем дела Маркса и Энгельса.
Эта аберрация объяснялась характером эпохи -- капиталистического подъема, демократии, приспособления. Революционная сторона марксизма отодвигалась в неопределенную, во всяком случае, далекую перспективу. В порядке дня стояли борьба за реформы и пропаганда. Каутский занимался комментированием и обоснованием реформ под углом зрения революционной перспективы. Предполагалось само собою, что со сменой объективных условий Каутский сумеет вооружить партию другими методами. Оказалось не так. Наступление эпохи великих кризисов и потрясений полностью обнаружило реформистскую сущность социал-демократии и ее теоретика Каутского. Ленин решительно порвал с Каутским в начале войны. После Октябрьской революции он опубликовал беспощадную книгу о "ренегате Каутском". По отношению к марксизму Каутский с начала войны выступал, как несомненный ренегат. Но по отношению к самому себе, к своему прошлому он был ренегатом, так сказать, лишь на половину: когда вопросы классовой борьбы встали ребром Каутский почувствовал себя вынужденным сделать последние выводы из своего органического оппортунизма.
Каутский оставил несомненно много ценных работ в области марксистской теории, которую он применял с успехом в самых различных областях. Его аналитическая мысль отличалась исключительной силой. Но это не был универсальный творческий ум Маркса, Энгельса или Ленина: -- Каутский всю жизнь свою был, в сущности, выдающимся комментатором. Его характеру, как и его мысли не хватало смелости и полета, без которых революционная политика невозможна. С первым пушечным выстрелом он занял расплывчатую пацифистскую позицию, стал затем одним из вождей Независимой социал-демократической партии, которая пыталась создать Интернационал # 2 1/2, а затем, вместе с остатками Независимой партии, вернулся под кров социал-демократии. Каутский совершенно не понял Октябрьской революции, испугался ее страхом ученого мелкого буржуа и посвятил ей немало работ в духе остервенелой враждебности. Его работы за последнюю четверть столетия характеризуют его полный теоретический и политический закат.
Крушение германской и австрийской социал-демократии означало вместе с тем крушение всей реформистской концепции Каутского. Правда, он и в последний период продолжал утверждать, что надеется на "лучшее будущее", на "возрождение демократии" и пр.; в этом пассивном оптимизме была инерция долгой трудолюбивой и честной жизни, но в нем не было никакой самостоятельной перспективы. Мы вспоминаем о Каутском, как о нашем бывшем учителе, которому мы в свое время многим были обязаны, но который отвернулся от пролетарской революции и от которого мы, поэтому, своевременно отвернулись.
Л. Троцкий.
Виктор Серж и IV Интернационал
Некоторые друзья спрашивают нас, каково отношение Виктора Сержа к IV Интернационалу. Мы вынуждены ответить, что это есть отношение противника. С самого своего появления заграницей Виктор Серж не переставал метаться. Иначе как "метанием" его политическое поведение определить нельзя. Ни по одному вопросу он не предъявил ясных, отчетливых соображений, возражений или предложений. Зато он поддерживал неизменно тех, которые уходили от IV Интернационала, все равно куда: вправо или влево. Неожиданно для всех Серж официальным письмом заявил о своем присоединении к организации ПОУМ, никогда не сделав попытки ответить на нашу критику ПОУМ'а, как центристской организации, сыгравшей в испанской революции печальную роль. Виктор Серж заигрывал с испанскими анархо-синдикалистами, несмотря на их предательскую роль в испанской революции. Он поддерживал за кулисами злополучного героя "левого" тред-юнионизма Снефлита, никогда не решаясь защищать открыто беспринципную политику голландского оппортуниста. Одновременно с этим Виктор Серж при случае повторял, что его разногласия с нами имеют "второстепенный" характер. На прямой вопрос, почему в таком случае он сотрудничает не с IV Интернационалом, а с его озлобленными противниками, Виктор Серж никогда не умел дать ответа. Все это вместе лишало его собственную "политику" какой бы то ни было последовательности и превращало ее в ряд личных комбинаций, чтобы не сказать интриг. Если Виктор Серж и теперь еще говорит о своих "симпатиях" к IV Интернационалу, то разве в том же смысле, в каком о том же говорят Верекен, Молинье, Снефлит, Маслов и т. д., имеющие в виду не реальный, а мифический Интернационал, созданный их воображением, по их собственному образу и подобию и нужный им только для прикрытия их оппортунистической или авантюристской политики. С этим несуществующим Интернационалом наш реально действующий Интернационал не имеет ничего общего, и за политику Виктора Сержа ни русская секция ни IV Интернационал в целом не несут ни малейшей ответственности.
Редакция
По поводу убийства Рудольфа Клемента
Я получил от тетки Рудольфа Клемента, живущей в одной из стран Латинской Америки, письмо с запросом: не знаю ли я чего-нибудь об ее исчезнувшем племяннике? Она сообщает, что мать Рудольфа, живущая в Германии, находится в состоянии полного отчаяния, терзаясь неизвестностью. В душе несчастной матери возникла надежда, что Рудольфу удалось избежать опасности, и что он скрывается, может быть, в моем доме. Увы, мне не оставалось ничего другого, как разрушить ее последнюю надежду. Письмо тетки Рудольфа является лишним доказательством преступления ГПУ. Если-бы Рудольф на самом деле добровольно покинул Париж, как хочет нас заставить думать ГПУ при содействии агентов разных категорий, то он, разумеется, не оставил бы в неизвестности свою мать, и у этой последней не было бы основания обращаться ко мне через свою сестру, живущую в Латинской Америке. Рудольф Клемент убит агентами Сталина.
Л. Троцкий.
Почтовый ящик
Письма палестинских товарищей получены. Просим дать адрес.
"Бюллетень Оппозиции" имеется в продаже:
В Америке:
Labour Book Shop, 28 E 12th Street, New-York-City.В Англии:
Librairie "Vachon", 15 Little Newport, London W.C.2В Дании:
Grand Kiosken, Vesterbrog. 9A, Copenhague.Во Франции:
в книжных магазинах:
"Maison du Livre Etranger", 6, rue de I'Eperon, Paris (6e).
Librairie Molitor, 61, Bd Murat, Paris (16e).
Librairie Universelle, 89, rue de la Pompe, Paris (16e).в киосках:
7, Bd St-Michel.
Bd Raspail, angle Bd Montparnasse.
Place Republique. В Польше:
в книжном магазине "Добро", Краковское Предместие 53, Варшава.В Палестине:
во всех киосках "Pales" Newspaper Agent, и у Miller & Co, form. Steimatzky, Herzlstr., Tel-Aviv.В Южной Африке:
Modern Book Shop, 141 Longmarket, Cape Town.
Vanguard Booksellers, 51A Van Brandis Str., Johannesburg.