Бюллетень Оппозиции

"Бюллетень" существует десять лет. Уже когда он основывался, было ясно, что термидорианская реакция в СССР пойдет до тех пор, пока не наткнется на решающее сопротивление. Надеяться только на внутренний отпор было трудно, так как революция в значительной мере успела уже исчерпать свои боевые ресурсы. Однако, международная обстановка была в то время, или казалась, неизмеримо благоприятнее, чем сегодня. В Германии существовали могущественные рабочие организации. Можно было надеяться, что под влиянием грозных уроков прошлого немецкая коммунистическая партия станет на путь классовой борьбы и увлечет за собой пролетариат Франции. Через два года после основания нашего издания разразилась испанская революция, которая могла стать исходным пунктом ряда революций в Европе. В сознании редакции "Бюллетеня" судьба СССР всегда была неразрывно связана с судьбой мирового пролетариата. Каждый революционный конфликт открывал, по крайней мере, теоретически, возможность возрождения того, что было некогда Коммунистическим Интернационалом. Но каждый новый этап развития ставил на таких ожиданиях крест.

Нас не раз обвиняли в том, что мы слишком поздно объявили московский Интернационал трупом. Мы не собираемся каяться в этом. Лучше хоронить с запозданием, чем хоронить не-умерших. Где дело идет о борьбе живых сил, можно предвидеть априорно общее направление движения; но предсказать его этапы и сроки очень трудно, если не невозможно. Только после того, как выяснилось, что сдача Коммунистическим Интернационалом в 1933 г. важнейшей позиции в Германии без боя, не вызвала открытого возмущения в его рядах, стало ясно, что на возрождение этой организации надежды нет. Тем самым пробил час -- не для шатаний и выжиданий, как думали участники покойного лондонского Бюро, -- а для систематической работы под знаменем Четвертого Интернационала.

Точно так же и в отношении советского государства наши надежды и ожидания проделали за десять лет эволюцию, которая определялась не нашими субъективными вкусами, а общим ходом развития. Политический прогноз -- только рабочая гипотеза. Он нуждается в постоянных проверках, уточнениях, пригонке к живой действительности. Совершенно невозможно было априорно измерить силу внутреннего сопротивления большевистской партии напору Термидора. Несмотря на разочарование и усталость масс, эта сила сопротивления оказалась налицо. Свидетельство тому -- бесчисленные "чистки", истребление целых революционных поколений. Но термидорианская реакция в СССР оказалась, в обстановке поражений мирового пролетариата, сильнее сопротивления большевизма. Уже в 1929 году, когда основывался "Бюллетень", такой вариант перспективы был вероятен. Но избрать заранее этот вариант, в качестве единственной возможности, означало бы сдачу позиции без боя, т.-е. предательскую капитуляцию. Только полное и очевидное удушение большевистской партии рядом с полным проституированием Коминтерна вырвали почву из-под программы "реформы" советского государства, поставив в порядок дня антибюрократическую революцию.

Нас нередко обвиняли и продолжают обвинять в том, что мы не объявили до сих пор СССР не-рабочим государством. Наши критики не дали, однако, своего определения советского государства, если не считать термина "государственный капитализм", который они одинаково применяют и к СССР, и к Германии, и к Италии. Мы отвергали и продолжаем отвергать этот термин, который правильно характеризует некоторые черты советского государства, но зато игнорирует его основное отличие от капиталистических государств, именно отсутствие буржуазии, как класса собственников, государственную форму собственности на важнейшие средства производства, и наконец, плановое хозяйство, возможность которого заложена Октябрьской революцией. Этого нет ни в Германии, ни в Италии. На эту социальную основу будет опираться пролетариат, когда низвергнет бонапартистскую олигархию.

* * *

Истекшее десятилетие было периодом поражений и отступлений пролетариата, побед реакции и контр-революции. Этот период не закончился; главные бедствия и зверства еще впереди. Но как раз исключительная напряженность предрекает приближение развязки. В международных отношениях такая "развязка" означает войну. Абстрактно говоря, было бы неизмеримо выгоднее, если бы пролетарская революция предупредила войну. Но этого не случилось и шансов на это -- надо сказать прямо -- осталось немного. Война надвигается более быстрым темпом, чем формируются новые кадры пролетарской революции. Никогда еще исторический детерминизм не принимал такой фатальной формы, как ныне: все силы старого общества -- и фашизм и демократия, и социал-патриотизм, и сталинизм, -- одинаково боятся войны и одинаково идут ей навстречу. Ничто не поможет им: они вызовут войну и будут затем сметены ею. Они заслужили этого вполне.

Социал-демократия и Коминтерн заключают сделки с демократическим империализмом "против фашизма", и "против войны". Но их "меньшее зло" неизбежно уступает место большему злу. Если капитализм, при помощи двух Интернационалов, еще продержится в течение десятилетия, то методы фашизма окажутся уже недостаточны: военные захваты могут только передвигать нищету из одной страны в другую, с'ужая одновременно базу подо всеми странами. Понадобится сверх-фашизм, законодательство времен Ирода об истреблении младенцев, дабы сохранить диктатуру трестов. В этом случае прогнившие Интернационалы объявят, вероятно, священным долгом союз с фашизмом, как меньшим злом, против Ирода, угрожающего уже не цивилизации только, а самому существованию человеческого рода. Для социал-демократов и сталинцев нет и не может быть -- ни в Китае, ни в Германии, ни в Испании, ни во Франции, нигде в мире, -- таких условий, при которых пролетариат имел бы право на самостоятельную роль. Он пригоден лишь на то, чтоб поддержать одну форму бандитизма против другой. В самом себе капитализм не заключает предела своему упадку; точно также и его тени: Второй и Третий Интернационалы. Война, которую они подготовляют, прежде всего раздавит их самих. Единственная мировая партия, которая не боится войны и ее последствий -- это Четвертый Интернационал. Мы предпочли бы другой путь; но мы уверенно вступим и на тот путь, на который нынешние хозяева положения толкают человечество.

* * *

"Бюллетень" стоит не одиноко. В десятках стран есть издания того же духа. Многие статьи "Бюллетеня" переводились за это десятилетие на десятки языков. Есть, правда, немало левых филистеров, которые высокомерно морщат нос по поводу наших маленьких изданий и их слабого тиража. Однако, мы не обменяем наш "Бюллетень" на московскую "Правду", со всеми ее ротационными машинами и грузовиками. Машины могут переходить и будут переходить из рук в руки под влиянием идей, которые захватывают массы. Ни у Второго, ни у Третьего Интернационала не осталось идей. Они отражают лишь предсмертный страх господствующих классов. Идеи, составляющие достояние Четвертого Интернационала, заключают в себе огромную динамическую силу. События, которые надвигаются на нас, разрушат все ветхое, гнилое, пережившее себя и расчистят арену для новой программы, и новой организации.

Но и сегодня, в разгар реакции, у нас есть неоценимое удовлетворение от сознания того, что мы смотрели на исторический процесс открытыми глазами, реалистически анализировали каждую новую ситуацию, предвидели ее возможные последствия, предупреждали об опасностях, указывали правильный путь. Во всем основном события подтверждали наш анализ и наш прогноз. Чудес мы не совершили. Чудеса вообще не входят в сферу нашей специальности. Но вместе с нашими читателями-друзьями мы учились марксистски мыслить, чтобы революционно действовать, когда пробьет час. Во второе десятилетие "Бюллетень" вступает с несокрушимой верой в торжество своих идей.

* * *

В течение почти девяти лет издание "Бюллетеня" находилось в руках Л. Л. Седова. Он отдал этому делу лучшую часть своей юности. Несокрушимо преданный делу революционного социализма Седов не дрогнул ни разу в тяжелые годы реакции. Он всегда жил в ожидании новой революционной зари. Дождаться ее ему не пришлось. Но, как каждый подлинный революционер, он работал для будущего. И будущее не обманет ни его, ни нас.

* * *

Издание "Бюллетеня" было бы невозможно без помощи верных друзей. Всем им мы посылаем братскую благодарность. Мы твердо рассчитываем и впредь на их помощь, в которой мы теперь нуждаемся больше, чем когда-либо.

Об украинском вопросе

Украинский вопрос, который многие правительства и многие "социалисты" и даже "коммунисты" пытались позабыть или отодвинуть в долгий ящик истории, снова поставлен теперь с удвоенной силой в порядок дня. Новое обострение украинского вопроса теснейшим образом связано с вырождением Советского Союза и Коминтерна, успехами фашизма и приближением новой империалистской войны. Распятая между четырьмя государствами, Украина заняла ныне в судьбах Европы то положение, которое занимала в прошлом Польша, с той разницей, что мировые отношения сейчас неизмеримо более напряжены и темпы развития ускорены. Украинскому вопросу суждено в ближайший период играть огромную роль в жизни Европы. Недаром Гитлер с таким шумом поднял вопрос о создании "Великой Украины" и недаром, опять-таки, он с такой воровской поспешностью снял этот вопрос.

Второй Интернационал, выражавший интересы рабочей бюрократии и аристократии империалистских государств, совершенно игнорировал украинский вопрос. Даже и левое крыло не проявляло к нему должного внимания. Достаточно напомнить, что Роза Люксембург, с ее светлым умом и подлинно революционным духом, считала возможным заявить, что украинский вопрос есть выдумка кучки интеллигентов. Эта позиция наложила глубокую печать даже и на польскую коммунистическую партию. Украинский вопрос казался официальным вождям польской секции Коминтерна не столько революционной проблемой, сколько помехой. Отсюда постоянные оппортунистические попытки отделаться от этого вопроса, замять его, замолчать или отодвинуть в неопределенное будущее.

Большевистская партия не без труда, лишь постепенно, под непрерывным давлением Ленина усвоила себе правильное отношение к украинскому вопросу. Право на самоопределение, т.-е. на отделение, Ленин относил одинаково как к полякам, так и к украинцам. Аристократических наций он не признавал. Ко всякой склонности замалчивать и отодвигать проблему угнетенной национальности он относился, как к проявлению великорусского шовинизма.

После завоевания власти внутри партии шла серьезная борьба по линии разрешения многочисленных национальных проблем, унаследованных от старой России. В качестве народного комиссара национальностей, Сталин неизменно представлял наиболее централистическую и бюрократическую тенденцию. Это особенно сказалось на вопросе о Грузии и на вопросе об Украине. Относящаяся сюда переписка до сих пор не опубликована. Мы надеемся опубликовать ту ее часть, очень небольшую, которая имеется в нашем распоряжении. Из каждой строки писем и предложений Ленина, вытекало стремление пойти как можно дальше навстречу тем национальностям, которые угнетались в прошлом. Наоборот, в предложениях и заявлениях Сталина неизменно сквозила тенденция к бюрократическому централизму. Чтоб обеспечить "удобства управления", т.-е. интересы бюрократии, законнейшие притязания угнетенных национальностей объявлялись проявлением мелко-буржуазного национализма. Все эти симптомы наблюдались уже в 1922-23 г.г. С того времени они получили чудовищное развитие и привели к прямому удушению сколько-нибудь самостоятельного национального развития народов СССР.

По мысли старой большевистской партии Советской Украине предстояло стать крепким стержнем, вокруг которого должны были объединиться остальные части украинского народа. Несомненно, что Советская Украина развивала в первый период своего существования могучую притягательную силу также и в национальном отношении и поднимала на борьбу рабочих, крестьян и революционную интеллигенцию Западной Украины, порабощенной Польшей. Однако за годы термидорианской реакции положение Советской Украины, а вместе с тем и постановка украинского вопроса в целом резко изменились. Чем глубже были пробужденные надежды, тем острее оказалось разочарование. Бюрократия душила и грабила народ и в Великороссии. Но на Украине дело осложнялось разгромом национальных упований. Нигде зажим, чистки, репрессии и все вообще виды бюрократического хулиганства не принимали такого убийственного размаха, как на Украине, в борьбе с сильными подпочвенными стремлениями украинских масс к большей свободе и самостоятельности. Советская Украина стала для тоталитарной бюрократии административной частью экономического целого и военной базы СССР. Сталинская бюрократия возводит, правда, памятники Шевченко, но с тем, чтоб покрепче придавить этим памятником украинский народ и заставить его на языке Кобзаря слагать славу кремлевской клике насильников.

Что касается зарубежной Украины, то Кремль относится к ней теперь, как и ко всем угнетенным народам, ко всем колониям и полуколониям, т.-е. как к разменной монете в своих международных комбинациях с империалистскими правительствами. На недавнем 18-ом съезде сталинской "партии" Мануильский, один из самых отвратительных ренегатов украинского коммунизма, совершенно открыто разъяснял, что не только СССР, но и Коминтерн ("лавочка", по определению Сталина) отказываются требовать освобождения угнетенных народов, если их угнетатели не являются врагами правящей московской клики. Индию Сталин, Димитров и Мануильский защищают ныне оти Японии, но не от Англии. Западную Украину они готовы навеки отдать Польше в обмен на дипломатический договор, который сегодня кажется выгодным бюрократам Кремля: они давно уже не идут в своей политике дальше конъюнктурных комбинаций!

От прежнего доверия и симпатий западных украинских масс к Кремлю не осталось и следа. Со времени последней разбойничьей "чистки" на Украине никто на Западе не хочет примыкать к кремлевской сатрапии, продолжающей именоваться Советской Украиной. Рабочие и крестьянские массы в Западной Украине, в Буковине, в Карпатской Украине растеряны: куда повернуться? чего требовать? Это положение, естественно, передает руководство наиболее реакционным украинским кликам, которые свой "национализм" выражают в том, что пытаются продать украинский народ то одному, то другому империализму в возмещение за обещание фиктивной независимости. На этой трагической смуте Гитлер основывает свою политику в украинском вопросе. В свое время мы говорили: без Сталина (т.-е. без убийственной политики Коминтерна в Германии) не было бы Гитлера. К этому теперь можно прибавить: без насилия сталинской бюрократии над Советской Украиной не было бы гитлеровской украинской политики.

Не станем здесь анализировать те мотивы, которые побудили Гитлера отказаться, по крайней мере на данный период, от лозунга Великой Украины. Этих мотивов надо искать, с одной стороны, в мошеннических комбинациях немецкого империализма, с другой стороны, в опасении вызвать дьявола, с которым трудно будет справиться. Карпатскую Украину Гитлер подарил венгерским палачам. Сделано это было, если не с явного одобрения Москвы, то во всяком случае в расчете на такое одобрение. Гитлер как бы говорит Сталину: "Еслиб я собирался аттаковать завтра Советскую Украину, я бы сохранил Карпатскую Украину в своих руках". В виде ответа Сталин на 18-ом съезде открыто взял под свою защиту Гитлера от клеветы западных "демократий". Гитлер покушается на Украину? Ничего подобного! Воевать с Гитлером? Ни малейших оснований! Передача Карпатской Украины в руки Венгрии явно истолковывается Сталиным, как акт миролюбия. Это значит, что части украинского народа стали для Кремля разменной монетой в международных расчетах.

Четвертый Интернационал обязан отдать себе ясный отчет в огромной важности украинского вопроса для судеб не только Юго-Востока и Востока Европы, но и Европы в целом. Дело идет о народе, который доказал свою жизненную силу, равен по численности населению Франции, занимает исключительно богатую территорию, крайне важную, к тому же, в стратегическом отношении. Вопрос о судьбе Украины поставлен во весь рост. Нужен ясный и отчетливый лозунг, отвечающий новой обстановке. Я думаю, что таким лозунгом может быть в настоящее время только: Единая свободная и независимая рабоче-крестьянская советская Украина!

Эта программа находится в непримиримом противоречии, прежде всего с интересами трех империалистских государств: Польши, Румынии и Венгрии. Думать, что освобождение и объединение Украины можно осуществить мирными дипломатическими путями, референдумами, решениями Лиги Наций и пр., способны только безнадежные пацифистские тупицы. Нисколько не лучше их, конечно, те "националисты", которые собираются решать украинский вопрос путем прислужничества одному империализму против другого. Этим авантюристам Гитлер дал неоценимый урок, подкинув (надолго-ли?) Карпатскую Украину венграм, которые немедленно истребили немалое количество доверчивых украинцев. Поскольку дело будет зависить от военной силы империалистских государств, победа одной или другой группировки может означать лишь новое расчленение украинского народа и еще более жестокое его закабаление. Программа независимости Украины в эпоху империализма прямо и неразрывно связана с программой пролетарской революции. Делать себе какие-либо иллюзии на этот счет, было бы преступно.

Но ведь независимость объединенной Украины означает отделение Советской Украины от СССР! -- воскликнут хором "друзья" Кремля. -- Что же здесь такого ужасного? -- возразим мы, со своей стороны. Священный трепет перед государственными границами нам чужд. Мы не стоим на позиции "единой и неделимой". Ведь и конституция СССР признает право составляющих федерацию наций на самоопределение, т.-е. на отделение. Даже нынешняя кремлевская олигархия не смеет, следовательно, отрицать этот принцип. Правда, он остается только на бумаге. Малейшая попытка открыто поднять вопрос о независимой Украине означала бы немедленный расстрел по обвинению в измене. Но именно эта отвратительная двойственность, именно эта беспощадная травля всякой свободной национальной мысли и привели к тому, что трудящиеся массы Украины, еще в большей мере, чем Великороссии, относятся к власти Кремля, как к чудовищному насилию. При таком внутреннем положении не может быть, разумеется, и речи, о том, чтобы Западная Украина добровольно присоединилась к СССР, каким он является сейчас. Объединение Украины предполагает, следовательно, освобождение, так называемой, Советской Украины из-под сталинского сапога. Бонапартистская клика будет и в этом вопросе жать то, что посеяла.

Но ведь это означает военное ослабление СССР? -- завопят в ужасе "друзья" Кремля. Ослабление СССР, отвечаем мы, вызывается теми, все возрастающими центробежными тенденциями, которые порождает бонапартистская диктатура. В случае войны ненависть масс к правящей клике может привести к крушению всех социальных завоеваний Октября. Очаг пораженческих настроений в Кремле. Независимая Советская Украина, наоборот, стала бы уже в силу собственных интересов, могущественным юго-западным оплотом СССР. Отделение Украины означало бы не ослабление связей с трудящимися массами Великороссии, а лишь ослабление тоталитарного режима, который душит Великороссию, как и все другие народы Союза. Чем скорее будет подкопана, расшатана, сметена и раздавлена нынешняя бонапартистская каста, тем прочнее станет защита советской республики, тем надежнее ее социалистическое будущее.

Разумеется, независимая рабоче-крестьянская Украина могла бы затем вступить в Советскую Федерацию; но добровольно, на условиях, какие она сама сочтет приемлемыми, что предполагает в свою очередь, революционное возрождение самого СССР. Действительное освобождение украинского народа немыслимо без революции или ряда революций на Западе, которые должны привести, в конце концов, к созданию Советских Соединенных Штатов Европы. Независимая Украина могла бы войти и несомненно вошла бы в эту Федерацию, как равноправный член. Пролетарская революция в Европе не оставила бы, в свою очередь, камня на камне от отвратительного здания сталинского бонапартизма. В этом случае теснейший союз Советских Соединенных Штатов Европы и возрожденного СССР был бы неизбежен и представил бы необъятные выгоды для европейского и азиатского материков, включая, конечно, и Украину. Но тут мы переходим уже к вопросам второй и третьей очереди. Вопросом первой очереди является революционное обеспечение единства и независимости Рабоче-Крестьянской Украины, в борьбе с империализмом, с одной стороны, с московским бонапартизмом -- с другой.

Украина особенно богата опытом по части ложных путей борьбы за национальное освобождение. Тут было испробовано все: и мелко-буржуазная Рада, и Скоропадский, и Петлюра, и "союз" с Гогенцоллерном, и комбинации с Антантой. Кто после всех этих экспериментов продолжает надеяться на какую либо из фракций украинской буржуазии, в качестве вождя освободительной национальной борьбы, тот политически мертв. Не только разрешить революционную по самому своему существу задачу, но и взять на себя инициативу ее разрешения способен только украинский пролетариат. Он, и только он, может сплотить вокруг себя крестьянские массы и действительно революционную национальную интеллигенцию.

В начале прошлой империалистской войны украинцы Меленевский ("Басок") и Скоропись-Елтуховский пытались поставить украинское освободительное движение под защиту гогенцоллернского генерала Людендорфа, прикрываясь при этом левыми фразами. Революционные марксисты отбросили этих господ пинком ноги. Так же должны поступать революционеры и впредь. Надвигающаяся война создает благоприятную атмосферу для всякого рода авантюристов, искателей чудес и искателей золотого руна. Этих господ, особенно любящих греть руки около национального вопроса, нельзя подпускать к рабочему движению и на пушечный выстрел. Ни малейших компромиссов с империализмом, фашистским и демократическим! Ни малейших уступок украинским националистам, клерикально-реакционным или либерально-пацифистским. Никаких "народных фронтов"! Полная независимость пролетарской партии, как авангарда трудящихся!

Такою представляется мне правильная политика в украинском вопросе. Я говорю здесь от собственного имени. Вопрос подлежит международному обсуждению. Первое место в этом обсуждении должно принадлежать украинским революционным марксистам. Мы с величайшим вниманием отнесемся к их голосам. Но пусть торопятся: времени на подготовку остается немного!

Искусство и революция

(Из письма в редакцию "Партизан Ревю". )

Вы любезно предложили мне высказаться о современном положении искусства. Я делаю это не без колебаний. После своей книги "Литература и революция" (1923 г.) я ни разу не возвращался к вопросам художественного творчества и мог следить за новыми явлениями в этой сфере только урывками. Я далек от мысли претендовать на исчерпывающий характер моего ответа. Задача этого письма: правильно поставить вопрос.

* * *

В искусстве, говоря общо, выражается потребность человека в гармонии и полноте существования, т.-е. как раз в тех высших благах, которых его лишает классовое общество. Вот почему в подлинном творчестве всегда заложен протест против действительности, сознательный или бессознательный, активный или пассивный, оптимистический или пессимистический. Каждое новое течение в искусстве начинало с возмущения. Сила буржуазного общества выражалась в течение долгих исторических периодов в том, что путем комбинации давления и поощрения, бойкота и ласки, оно оказывалось способным дисциплинировать и ассимилировать каждое "мятежное" движение в искусстве и поднять его на уровень официального "признания". Но каждое такое "признание" означало в конце концов, приближение агонии. Тогда с левого фланга легализованной школы или снизу, из рядов нового поколения творческой богемы, поднималось свежее мятежное движение, чтоб через положенный срок подняться, в свою очередь, по ступеням академии.

Через такие ступени прошли: классицизм, романтизм, реализм, натурализм, символизм, экспрессионизмъ, декадентствои Однако, брак искусства с буржуазией оставался, если и не счастливым, то устойчивым только до тех пор, пока само буржуазное общество поднималось вверх, пока оно оказывалось способно поддерживать политический и моральный режим "демократии", не только отпуская вожжи артистам и всячески балуя их, но и давая подачки верхам рабочего класса, смиряя и приручая бюрократию профессиональных союзов и рабочих партий. Все эти явления стоят в одной исторической плоскости.

Нынешний закат буржуазного общества означает невыносимое обострение социальных противоречий, которые неминуемо превращаются в личные противоречия, порождая тем более жгучую потребность в освобождающем искусстве. Упадочный капитализм оказывается, однако, уже совершенно неспособен предоставить минимальные условия развития тем течениям в искусстве, которые сколько-нибудь отвечают нашей эпохе. Он суеверно боится каждого нового слова, ибо дело идет для него не о поправках и реформах, а о жизни и смерти. Угнетенные массы живут своей собственной жизнью. Богема -- слишком узкая база. Оттого новые течения принимают все более конвульсивный характер, мечась между надеждой и отчаянием. Художественные школы последних десятилетий, -- кубизм, футуризм, дадаизм, сюрреализм, сменяют друг друга, не достигая полного развития. Искусство, которое является наиболее сложным, чувствительным и, вместе, наименее защищенным элементом культуры, больше всего страдает от распада и гниения буржуазного общества.

Найти выход из тупика средствами самого искусства невозможно. Дело идет о кризисе всей культуры, начиная с хозяйственного фундамента и кончая самыми высокими сферами идеологии. Искусство не может ни выскочить из кризиса, ни отгородиться от него. Оно не может спасти себя само. Оно неизбежно погибнет, как погибло греческое искусство под развалинами рабовладельческой культуры, если современное общество не сумеет перестроить себя. Эта задача имеет насквозь революционный характер. Тем самым функция искусства в нашу эпоху определяется его отношением к революции.

Но как раз на этом пути история подставила деятелям искусства грандиозную ловушку. Целое поколение "левой" интеллигенции повернуло за последние десять -- пятнадцать лет свои взоры на Восток и связало, в большей или меньшей степени, свою судьбу -- если не с революционным пролетариатом, то с победоносной революцией. А это не одно и то же. В победоносной революции есть не только революция, но и новый привилегированный слой, поднявшийся на ее плечах. По существу дела "левая" интеллигенция сделала попытку сменить хозяина. Многое ли она при этом выиграла?

Октябрьская революция дала великолепный толчок советскому искусству во всех областях. Бюрократическая реакция, наоборот, задушила художественное творчество тоталитарной рукой. Не мудрено! Искусство, в основе своей, есть функция нервов и требует полной искренности. Даже придворное искусство абсолютной монархии было основано на идеализации, но не фальсификации. Между тем, официальное искусство Советского Союза -- а другого искусства там нет -- разделяет судьбу тоталитарной юстиции, т.-е. лжи и подлога. Цель юстиции, как и искусства -- возвеличение "вождя", искусственная фабрикация героического мифа. Ничего подобного по размаху и бесстыдству еще не видала человеческая история! Несколько примеров не будут лишними.

Известный советский писатель, Всеволод Иванов, прервал в 1938 г. молчание, чтобы заявить свою пламенную солидарность с юстицией Вышинского. Поголовное истребление старых большевиков, "этих гнилых испарений капитализма", порождает, по словам Иванова, у художников "творческую ненависть". Осторожный романтик, по натуре лирик себе-на-уме, Иванов многими чертами похож на Горького, но в уменьшенной проекции. Не будучи прирожденным царедворцем, он предпочитал молчать, пока можно было, но настал момент, когда молчание означало бы гражданскую, а может быть и физическую смерть. Не "творческая ненависть" водит пером таких писателей, а парализующий страх.

Алексей Толстой, в котором царедворец окончательно пересилил художника, написал специальный роман для прославления военных подвигов Сталина и Ворошилова в Царицыне. На самом деле, как свидетельствуют нелицеприятные документы, Царицынская армия -- одна из двух дюжин армий революции -- играла достаточно плачевную роль. Оба "героя" были отозваны со своих постов.

См., например, статью Н. Маркина "Ворошилов и Красная Армия" в книге Л. Троцкий "Сталинская школа фальсификаций".

27-го апреля 1938 года правительственный официоз "Известия" напечатал снимок с новой картины, изображающей Сталина, как организатора тифлисской забастовки в марте 1902 года. Но, как видно из давно опубликованных документов, Сталин сидел в это время в тюрьме, притом не в Тифлисе, а в Батуме. На этот раз ложь слишком уж била в глаза! "Известиям" пришлось на другой день извиняться за печальное недоразумение. Что сталось с злополучной картиной, оплаченной из государственных средств, неизвестно.

Десятки, сотни, тысячи книг, фильмов, полотен, скульптур закрепляют и возвеличивают подобные "исторические" эпизоды. Так, во многих картинах, относящихся к Октябрьскому перевороту, изображается никогда не существовавший революционный "центр", со Сталиным во главе. О постепенной подготовке этого подлога стоит рассказать. Леонид Серебряков, расстрелянный позже по процессу Пятакова-Радека, обратил в 1924 году мое внимание на опубликованные в "Правде", без всяких пояснений, выдержки из протоколов Центрального Комитета за конец 1917 года. Как у бывшего секретаря Ц.К., у Серебрякова было много связей за кулисами партийного аппарата, и он хорошо знал, с какой целью произведена неожиданная публикация: это был первый, еще осторожный шаг на пути создания центрального сталинского мифа, занимающего ныне не малое место в советском искусстве.

На исторической дистанции восстание в Октябре представляется гораздо более планомерным и монолитным, чем оно развертывалось в действительности. На самом деле не было недостатка ни в шатаниях, ни в поисках побочных путей, ни в случайных инициативах, не получивших дальнейшего развития. Так, на импровизированном ночном заседании Центрального Комитета 16 октября, в отсутствие важнейших работников петроградского Совета, постановлено было пополнить советский штаб восстания вспомогательным партийным "центром" в составе Свердлова, Сталина, Бубнова, Урицкого и Дзержинского. В эти самые часы на заседании петроградского Совета был создан Военно-революционный комитет, который с момента своего возникновения, развил такую решительную работу по подготовке восстания, что о вчера проектированном "центре", забыли решительно все, в том числе и сами его участники. Не мало подобных импровизаций потонуло в водовороте того времени!

Вопрос этот исчерпывающе разъяснен в моей "Истории русской революции", в главе "Легенды бюрократии".

С отличающей его покорностью, так называемое, советское искусство сделало этот бюрократический миф одним из излюбленных объектов художественного воплощения. Свердлов, Дзержинский, Урицкий и Бубнов изображаются в красках и в глине, сидящими или стоящими вокруг Сталина и напряженно внимающими его речи. Помещению, где заседает "центр", придается умышленно неопределенный характер, чтоб избежать затруднительного вопроса об адресе. Чего ждать или требовать от художников, вынужденных замазывать кистью грубые следы исторической фальсификации, очевидной для них самих?

Стиль нынешней советской официальной живописи именуется "социалистическим реализмом". Самое имя, очевидно, дано каким либо начальником отдела искусств. Реализм состоит в подражании провинциальным дагерротипам третьей четверти прошлого столетия; "социалистический" характер выражается, очевидно, в том, что, приемами натянутых фотографий, воспроизводятся события, никогда не имевшие места. Нельзя без физического отвращения, смешанного с ужасом, читать стихи и повести или глядеть на снимки советских картин и скульптур, в которых чиновники, вооруженные пером, кистью или резцом, под надзором чиновников, вооруженных маузерами, прославляют "великих" и "гениальных" вождей, лишенных на самом деле искры гениальности или величия. Искусство сталинской эпохи останется наиболее наглядным выражением глубочайшего упадка пролетарской революции.

Дело не ограничивается, однако, пределами СССР. Под видом запоздалого признания Октябрьской революции, "левое" крыло западной интеллигенции стало на колени перед советской бюрократией. Художники с характером и талантом остались, по общему правилу, в стороне. Но тем назойливее выползли на передний план неудачники, карьеристы и бездарности. Открылась полоса всякого рода центров и отделов, секретарей обоего пола, неизбежных писем Ромен Роллана, субсидированных изданий, банкетов и съездов, где трудно сыскать разграничительную черту между искусством и ГПУ. Несмотря на широкий захват, это милитаризованное движение не породило ни одного произведения, которое способно было бы пережить автора или его кремлевских вдохновителей.

* * *

Долго ли тоталитарная диктатура будет еще душить, топтать и чернить все, от чего зависит будущее человечества? Безошибочные признаки говорят, что не долго. Позорное и жалкое крушение трусливо-реакционной политики народных фронтов в Испании и Франции, с одной стороны, московские судебные подлоги, с другой, знаменуют приближение великого поворота не только в области политики, но и в более широкой области революционной идеологии. Даже злополучные "друзья" -- конечно, не умственная и нравственная чернь из "New Republic" и "Nation" -- начинают уставать от ярма и кнута. Искусство, культура, политика нуждаются в новой перспективе. Без этого человечество не двинется вперед. Но никогда еще перспектива не была столь грозной и катастрофической, как ныне. Оттого паника является ныне господствующим настроением дезориентированной интеллигенции. Те, кто противопоставляют московскому ярму безответственный скептицизм, немного весят на весах истории. Скептицизм только другая, ничуть не лучшая, форма деморализации. За столь модным теперь симметричным отмежеванием от сталинской бюрократии и ее революционных противников скрывается в девяти случаях из десяти жалкая прострация перед историческими трудностями и опасностями. Однако, словесные увертки и мелкие хитрости никому не помогут. Ни отсрочки, ни уступки никто не получит. Перед лицом надвигающейся полосы войн и революций всем придется давать ответ: философам, поэтам, художникам, как и простым смертным.

В одном из номеров "Партизан Ревю" я наткнулся на курьезное письмо редактора неизвестного мне чикагского журнала. Выражая (надеюсь, по недоразумению) свое сочувствие вашему изданию, он пишет: "я не питаю, однако (?) надежды на "троцкистов", или на другие анемичные осколки, которые не имеют массовой базы". Эти горделивые слова говорят о самом авторе больше, чем он хотел бы сказать. Они показывают, прежде всего, что законы развития общества для него книга за семью печатями. Ни одна прогрессивная идея не начинала с "массовой базы", иначе она не была бы прогрессивной. Лишь в конечном счете идея находит свои массы, разумеется, если сама она отвечает потребностям развития. Все великие движения начинались, как "осколки" старых движений. Христианство было вначале "осколком" иудаизма. Протестантизм -- "осколком" католицизма, т.-е. выродившегося христианства. Группа Маркса-Энгельса возникла, как осколок гегельянской левой. Коммунистический Интернационал подготовлялся во время войны "осколками" международной социал-демократии. Если эти инициаторы оказались способны создать себе массовую базу, то только потому, что не боялись изоляции. Они знали заранее, что качество их идей превратится в количество. Эти "осколки" не страдали анемией, наоборот, они заключали в себе квинт-эссенцию великих исторических движений завтрашнего дня.

Не многим иначе, как уже сказано, совершалось поступательное движение искусства. Когда господствующее художественное направление исчерпывало свои творческие ресурсы, от него отделялись творческие "осколки", которые умели свежими глазами подглядеть мир. Чем смелее инициаторы по своим мыслям и приемам, чем резче противопоставляют они себя установленным авторитетам, опирающимся на консервативную "массовую базу", тем более склонны рутинеры, скептики и снобы видеть в новаторах бессильных чудаков или "анемические осколки". Но в конце концов рутинеры, скептики и снобы посрамляются, -- жизнь переступает через них.

Термидорианская бюрократия, которой нельзя отказать в почти зоологическом чутье опасности, ни в могучем инстинкте самосохранения, отнюдь не склонна оценивать своих революционных противников с тем великолепным высокомерием, которое часто идет рука об руку с легкомыслием и несостоятельностью. В московских процессах Сталин, совсем не азартный игрок по натуре, поставил на карту борьбы против "троцкизма" судьбу кремлевской олигархии и свою личную судьбу. Как объяснить этот факт? Бешеная международная кампания, против "троцкизма" которой вряд ли можно найти параллель в истории, была бы совершенно необъяснимой, еслиб "осколки" не заключали в себе могущественную жизненную силу. Кто не видит еще этого сегодня, тому завтрашний день прочистит глаза.

Как бы для того, чтоб закончить свой автопортрет одним ярким штрихом, чикагский корреспондент "Партизан Ревю" обещает -- какая доблесть! -- попасть вместе с вами в будущий фашистский или "коммунистический" концентрационный лагерь. Недурная программа! Дрожать при мысли о концентрационном лагере, конечно, плохо. Но многим ли лучше -- заранее намечать для себя и своих идей этот негостеприимный приют? Со свойственным большевикам "аморализмом", мы готовы признать, что неанемичные джентльмены, которые капитулируют до боя и без боя, действительно не заслуживают ничего, кроме концентрационного лагеря.

Другое дело, еслиб корреспондент "Партизан Ревю" попросту сказал: в области литературы и искусства мы не хотим опеки со стороны "троцкистов", как и со стороны сталинцев. Это требование, по существу, вполне правильно. Можно лишь возразить, что выдвигать его по отношению к так называемым "троцкистам", значило бы ломиться в открытую дверь. Идейную основу борьбы между Четвертым Интернационалом и Третьим составляет глубокое противоречие в понимании не только задач партии, но и всей вообще материальной и духовной жизни человечества. Нынешний кризис культуры есть прежде всего кризис революционного руководства. Сталинизм является в этом кризисе важнейшей реакционной величиной. Без нового знамени и новой программы нельзя создать революционной массовой базы; нельзя, следовательно, вывести общество из тупика. Но подлинно революционная партия не может и не хочет ставить себе задачей "руководить", тем менее -- командовать искусством, ни до, ни после завоевания власти. Подобная претензия смогла прийти в голову только взбесившейся от самовластия невежественной и наглой бюрократии, которая превратилась в антитезис пролетарской революции. Искусство, как и наука, не только не ищут командования, но, по самому существу своему, не выносят его. Художественное творчество имеет свои законы -- даже и тогда, когда сознательно служит общественному движению. Подлинное духовное творчество несовместимо с ложью, фальшью и духом приспособления. Искусство может стать великим союзником революции лишь постольку, поскольку оно останется верно самому себе. Поэты, художники, скульпторы, музыканты сами найдут свои пути и свои методы, если освободительное движение угнетенных классов и народов развеет тучи скептицизма и пессимизма, которые обвалакивают ныне горизонт человечества. Первым условием такого возрождения является низвержение удушающей опеки кремлевской бюрократии.

"Советские плутархи"

При царе Давиде летописцем состоял некий муж, по имени Гад. Был ли он академиком, неизвестно. Но историк Ярославский происходит, несомненно, от этого Гада по прямой линии. Да и все другие сталинские историки -- авторы школьной "Истории" России, как и авторы "Истории" партии -- относятся несомненно к племени Гадову.

Ходят слухи, что, в виду особых заслуг этой корпорации по "чистке" истории, Кремль намерен ввести особый знак отличия: орден имени Плутарха. Однако, сам Ярославский опасается, что это имя может посеять в народе соблазн. Плутархи? удивится иной обыватель, не получивший классического образования -- Плут -- архи? А может быть просто архи -- плуты?

Бонапартистская философия государства

Центральным местом доклада Сталина на 18-ом съезде партии в Москве была, несомненно, возвещенная им новая теория государства. Сталин пустился в эту рискованную область не в силу прирожденной склонности, а в силу необходимости. Только недавно были смещены и растоптаны правоверные сталинцы, юристы Крыленко и Пашуканис, за повторение мыслей Маркса, Энгельса и Ленина о том, что социализм означает постепенное отмирание государства. Нынешний Кремль с этой теорией мириться никак не может. Уже отмирать? Бюрократия только еще собирается жить. Крыленко и Пашуканис -- явные "вредители".

Да и окружающая действительность плохо мирится с обрывками старой теории. Рабочие прикреплены к заводам. Крестьяне прикреплены к колхозам. Введены паспорта. Свобода передвижения отменена. Опоздания на работу приравнены к уголовным преступлениям. Не только критика Сталина, но простое уклонение от натуральной повинности: становиться перед "вождем" на четвереньки, карается, как измена. Границы государства окружены непрерывной цепью пограничных войск и полицейских собак, как нигде и никогда в мире. Практически никого не выпускают и никого не впускают. Иностранцы, попавшие раньше в страну, систематически истребляются. Сущность советской конституции, "самой демократической в мире", состоит в том, что каждый гражданин обязан в определенные часы голосовать за единственного кандидата, указанного Сталиным или его агентами. Печать, радио, пропаганда, агитация, народное просвещение находятся целиком в руках правящей клики. Из партии за пять лет исключено, по официальным данным, не менее полумиллиона. Какая часть из них расстреляна, заключена в тюрьмы и концентрационные лагери, выслана на окраины, мы точно не знаем. Но дело идет во всяком случае о сотнях тысяч, разделяющих участь миллионов беспартийных. Этим миллионам, их семьям, родственникам и друзьям трудно было бы втолковать в головы, что сталинское государство отмирает. Оно душит других, но само нисколько не отмирает. Наоборот, оно достигло такого бешеного напряжения, равного которому не знала человеческая история.

Между тем социализм объявлен осуществленным. Согласно официальной версии, страна находится на пути к полному коммунизму. Кто сомневается, того Берия убедит. Но тут открывается основное затруднение. Если верить Марксу, Энгельсу и Ленину, государство есть организация классового господства. Все другие определения государства марксизм давно разоблачил, как теоретические фальсификации, служащие для прикрытия интересов эксплоататоров. Что же означает в таком случае государство в стране, где "классы уничтожены"? Над этим вопросом кремлевские мудрецы не раз ломали себе головы. Прежде всего они, арестовали, конечно, всех тех, которые напоминали им о марксистской теории государства. Но этого одного оказалось недостаточно. Нужно было дать хоть подобие теоретического объяснения сталинского абсолютизма. Такое объяснение давалось в два приема. В период 17-го съезда, пять лет тому назад, Сталин и Молотов разъяснили, что полицейское государство необходимо для борьбы с "остатками" старых господствующих классов и особенно с "осколками" троцкизма. Правда, говорили они, эти остатки и осколки ничтожны. Но они крайне "ожесточены". Поэтому для борьбы с ними необходимы высшая бдительность и беспощадность. Теория эта больше всего поражала своей глупостью. Почему для борьбы с бессильными "остатками" понадобилось тоталитарное государство, тогда как для низвержения самих господствующих классов вполне достаточно было советской демократии? На этот вопрос никто не дал ответа.

Однако, и помимо этого теорию эпохи 17-го съезда пришлось оставить. Последние пять лет ушли в значительной мере на истребление "осколков троцкизма". Партия, правительство, армия, дипломатия оказались обезглавлены и обескровлены. Дело зашло так далеко, что Сталин на последнем съезде вынужден был для успокоения своего собственного аппарата обещать, что в дальнейшем не будет прибегать к суммарным чисткам. Это, конечно, неправда: бонапартистское государство вынуждено будет и впредь пожирать общество, не только духовно, но и физически. Однако, Сталин в этом признаться не может. Он клянется, что чистки не возобновятся. Но если так, если "осколки" троцкизма вместе с "остатками" старых господствующих классов истреблены окончательно, то спрашивается: против кого же нужно государство?

Сталин на этот раз отвечает: "необходимость государства вызывается капиталистическим окружением и вытекающими из него опасностями для страны социализма". Со свойственной ему семинарской монотонностью, он повторяет и варьирует эту мысль на несколько ладов: "отпала, отмерла функция военного подавления внутри страныи, сохранилась полностью функция военной защиты страны от нападений извне". И дальше: "что касается нашей армии, карательных органов и разведки, то они своим острием обращены уже не во внутрь страны, а вовне ее, против внешних врагов".

Допустим на минуту, что все это так и есть. Допустим, что необходимость сохранения и усиления централизованного бюрократического аппарата вызывается исключительно давлением империализма. Но государство есть, по самому существу своему, власть человека над человеком. Социализм же имеет своей задачей ликвидировать власть человека над человеком во всех ее формах. Если государство не только сохраняется, но крепнет и становится все более свирепым, значит социализм еще не осуществлен. Если привелигированный государственный аппарат является плодом капиталистического окружения, значит в капиталистическом окружении, в отдельной социалистической стране, социализм невозможен. Так, пытаясь вытащить хвост, Сталин увязил нос. Оправдывая свою бонапартистскую власть, он мимоходом опроверг свою основную теорию: о построении социализма в отдельной стране.

Однако, новая теория Сталина верна лишь в той части, в какой она опровергает его старую теорию; во всем остальном она никуда не годна. Разумеется для борьбы с империалистской опасностью рабочее государство нуждается в армии, в командном составе, в разведке и пр. Значит ли это, однако, что рабочее государство нуждается в полковниках, генералах и маршалах, с соответственными окладами и привилегиями? 31 октября 1920 года, когда в спартанской Красной армии еще не было особого офицерского корпуса, в особом приказе по армии говорилось: "внутри военной организациии существует неравенство -- в одних случаях вполне объяснимое и неизбежное, но в других -- совершенно не вызываемое необходимостью, чрезмерное, иногда прямо преступное". Заключительная часть приказа гласила: "Не ставя себе невыполнимой задачи немедленного устранения всех и всяких преимуществ в армии, систематически стремиться к тому, чтобы эти преимущества были сведены действительно к необходимому минимуму. Устранить в возможно короткий срок все те преимущества, которые отнюдь не вытекают из потребностей военного дела и неизбежно оскорбляют чувство равенства и товарищества в красноармейцах". Такова была основная линия советской власти того периода. Ныне политика идет в прямо противоположном направлении. А раз правящая каста, военная и гражданская, растет и усиливается, то это означает, что общество удаляется от социалистического идеала, а не приближается к нему, -- независимо от того, кто более виноват в этом: внешние империалисты или внутренние бонапартисты.

Не иначе обстоит дело и с разведкой, в которой Сталин видит квинт-эссенцию государства. "Разведка необходима, -- поучал он съезд, на котором агенты ГПУ составляли чуть ли не большинство, -- для вылавливания и наказания шпионов, убийц, вредителей, засылаемых в нашу страну иностранной разведкой". Никто, конечно, не станет отрицать необходимости разведки против происков империализма. Весь вопрос, однако, в том, какое место занимают органы этой разведки по отношению к самим советским гражданам. Общество без классов не может не быть связано внутренней солидарностью. Об этой солидарности, пресловутой "монолитности", Сталин говорил в докладе много раз. Между тем шпионы, вредители, саботажники нуждаются в прикрытии, в сочувственной среде. Чем выше солидарность общества и его привязанность к существующему режиму, тем меньше простора для антисоциальных элементов. Как же объяснить, что в СССР, если верить Сталину, совершаются на каждом шагу такие преступления, подобных которым не встретить в загнивающем буржуазном обществе? Не достаточно ведь одной злой воли империалистских государств! Действие микробов определяется не столько их вирулентностью, сколько силой сопротивления живого организма. Каким же образом в "монолитном" социалистическом обществе империалисты могут находить бесчисленное количество агентов, притом на самых выдающихся постах? Или иначе: каким образом шпионы и диверсанты могут занимать в социалистическом обществе посты членов и даже глав правительства, членов Политбюро и самых ответственных вождей армии? Наконец, если социалистическое общество в такой степени лишено внутренней упругости, что спасать его приходится посредством всесильной универсальной и тоталитарной разведки, то дело выглядит очень плохо, раз во главе самой разведки оказываются негодяи, которых приходится расстреливать, как Ягоду, или с позором прогонять, как Ежова. На что же надеяться? На Берию? Но и его час пробьет!

На самом деле, как известно, ГПУ истребляет вовсе не шпионов и империалистских агентов, а политических противников правящей клики. Сталин пытается просто поднять свои собственные подлоги на "теоретическую" высоту. Каковы, однако, те причины, которые вынуждают бюрократию маскировать свои действительные цели и именовать своих революционных противников иностранными шпионами? Империалистское окружение этих подлогов не объясняет. Причины должны быть внутреннего порядка, т.-е. вытекать из структуры самого советского общества.

Попробуем найти у самого Сталина дополнительные указания. "Вместо функции подавления, -- говорит он вне всякой связи со всем остальным -- появилась у государства функция охраны социалистической собственности от воров и расхитителей народного добра". Оказывается, таким образом, что государство существует не только против иностранных шпионов, но и против своих собственных воров, причем роль этих воров так значительна, что оправдывает существование тоталитарной диктатуры и даже ложится в основу новой философии государства. Совершенно очевидно, что если одни люди воруют у других, значит в обществе еще царят жестокая нужда и резкое неравенство, провоцирующие на воровство. Здесь мы подходим ближе к корню вещей. Социальное неравенство и нужда -- очень серьезные исторические факторы, которые уже сами по себе объясняют существование государства. Неравенство всегда нуждается в охране, привилегии требуют защиты, посягательства обездоленных требуют кары: в этом ведь и состоит функция исторического государства!

По поводу структуры "социалистического" общества в докладе Сталина крайне важно не то, что он сказал, а то, о чем он умолчал. Численность рабочих и служащих поднялась, по его словам, с 22 миллионов человек в 1933 году, до 28 миллионов в 1938 году. Категория "служащих" охватывает здесь не только приказчиков в кооперативе, но и членов Совнаркома. Рабочие и служащие соединены здесь вместе, как всегда в советской статистике, чтобы не обнаруживать, как многочисленна и как быстро растет бюрократия, а главное, как быстро растут ее доходы.

За пять лет, протекших между двумя съездами, годовой фонд заработной платы рабочих и служащих вырос, по словам Сталина, с 35 миллиардов до 96 миллиардов, т.-е. почти в три раза (если оставить в стороне изменение покупательной силы рубля). Как распределяются, однако, эти 96 миллиардов между рабочими и служащими разных категорий? На этот счет ни слова. Сталин сообщает нам лишь, что "средне-годовая заработная плата рабочих промышленности, составлявшая в 1933 году 1.513 рублей, поднялась до 3.447 рублей в 1938 году". Здесь говорится неожиданно только о рабочих; но не трудно показать, что дело идет по-прежнему о рабочих и служащих: достаточно помножить средне-годовую заработную плату (3.447 рублей) на общее число рабочих и служащих (28 миллионов), и мы получим указанный Сталиным общий годовой фонд заработной платы рабочих и служащих, именно 96 миллиардов рублей. Чтоб прикрасить положение рабочих, "вождь" позволяет себе, следовательно, грубейшую подтасовку, которой постыдился бы наименее добросовестный капиталистический журналист. Средняя годовая плата в 3.447 рублей, если оставить в стороне изменение покупательной силы денег, означает, следовательно, лишь то, что, если сложить заработную плату чернорабочих, квалифицированных рабочих, стахановцев, инженеров, директоров трестов и народных комиссаров промышленности, то в среднем получится на душу менее 3.500 рублей в год. Насколько повысилась за пять лет оплата рабочих, инженеров и высшего персонала? Сколько приходится ныне в год на чернорабочего? Об этом ни слова. К средним цифрам заработной платы, дохода и пр. прибегали всегда наиболее низкопробные апологеты буржуазии. В культурных странах этот метод почти оставлен, так как он не способен больше обмануть никого. Зато он стал излюбленным методом в стране осуществленного социализма, где все социальные отношения должны были бы отличаться полной прозрачностью. "Социализм -- это учет", говорил Ленин. "Социализм -- это надувательство", учит Сталин.

Было бы, сверх всего прочего, грубейшей ошибкой думать, будто в данную Сталиным среднюю цифру включены все доходы высших "служащих", т.-е. правящей касты. На самом деле вдобавок к официальному, сравнительно скромному жалованью, так называемые, "ответственные работники" получают секретное жалованье из кассы Центрального или местных комитетов; пользуются автомобилями (существуют даже особые заводы для производства автомобилей высшего качества для "ответственных работников"), прекрасными квартирами, дачами, санаториями, больницами. Для их нужд или для их тщеславия строятся всякого рода "советские дворцы". Они почти монопольно владеют высшими учебными заведениями, театрами и пр. Все эти гигантские доходы (для государства -- расходы), конечно, не входят в те 96 миллиардов, о которых говорил Сталин. Несмотря на это, Сталин не смеет даже подойти к вопросу о том, как легальный фонд заработной платы (96 миллиардов) распределяется между рабочими и служащими, между чернорабочими и стахановцами, между низшими служащими и высшими. Можно не сомневаться, что львиная доля прироста официального фонда заработной платы ушла на стахановщину, премии инженерам и пр. Орудуя при помощи средних цифр, правильность которых сама по себе не внушает никакого доверия; соединяя в одну категорию рабочих и служащих; растворяя в служащих высшую бюрократию; умалчивая о многомиллиардных секретных фондах; "забывая" при определении "средней заработной платы" упомянуть о служащих и говоря только о рабочих, Сталин преследует простую цель: обмануть рабочих, обмануть весь мир, скрыв колоссальные и все возрастающе доходы касты привилегированных.

"Защита социалистической собственности от воров и расхитителей", означает, таким образом, на девять десятых защиту доходов бюрократии от покушений со стороны непривилегированных слоев населения. Не мешает еще прибавить, что тайные доходы бюрократии, не имеющие никакой опоры не только в принципах социализма, но и в законах страны, являются ничем иным, как воровством. Кроме этого легализованного воровства, имеется нелегальное сверхворовство, на которое Сталин вынужден закрывать глаза, потому что воры -- его лучшая опора. Бонапартистский аппарат государства является, таким образом, органом для охраны бюрократических воров и расхитителей народного достояния. Эта теоретическая формула будет гораздо ближе к истине.

Сталин вынужден лгать насчет социальной природы своего государства по той же причине, по которой он вынужден лгать насчет заработной платы рабочих; в том и в другом случае он выступает, как представитель привилегированных паразитов. В стране, прошедшей через пролетарскую революцию, невозможно культивировать неравенство, создавать аристократию, накоплять привилегии иначе, как обрушивая на массы потоки лжи и все более чудовищные репрессии.

Хищение и воровство, основные источники доходов бюрократии, не являются системой эксплоатации в научном смысле слова. Но с точки зрения интересов и положения народных масс, это неизмеримо хуже всякой "органической" эксплоатации. Бюрократия не есть, в научном смысле слова имущий класс. Но она заключает в себе, в удесятеренном размере, все пороки имущего класса. Именно отсутствие сложившихся классовых отношений и прямая невозможность их на социальных основах Октябрьской революции придают работе государственной машины конвульсивный характер. Для охраны систематического воровства бюрократии, ее аппарат вынужден прибегать к систематическим актам разбоя. Все вместе создает систему бонапартистского гангстеризма.

Думать, что это государство способно мирно "отмереть", значило бы жить в мире теоретического бреда. Бонапартистскую касту нужно разгромить. Советское государство нужно возродить. Тогда только откроется перспектива отмирания государства.

Моралисты и сикофанты против марксизма

Торговцы индульгенциями и их социалистические союзники. Кукушка в чужом гнезде.

Брошюра "Их мораль и наша" имеет, по крайней мере, ту заслугу, что заставила некоторых филистеров и сиконфантов раскрыться до конца. Об этом свидетельствуют уже первые полученные мною отзывы французской и бельгийской печати. Наиболее вразумительной в своем роде, является рецензия парижской католической газеты "Ла Круа": у этих людей есть своя система, и они не стыдятся ее защищать. Они -- за абсолютную мораль и сверх того -- за палача Франко: такова божья воля. Они имеют за своей спиной небесного Ассенизатора, который убирает и подчищает за ними все их гадости. Не мудрено, если они осуждают недостойную мораль революционеров, которые сами отвечает за себя. Но нас интересуют сейчас не профессиональные торговцы индульгенциями, а моралисты, которые обходятся без бога, пытаясь сами заменить его.

Брюссельская "социалистическая" газета "Ле Пепл" -- вот где скрывается добродетель! -- не нашла в нашей книжке ничего, кроме преступного рецепта создания тайных ячеек во имя самой безнравственной из всех целей: подорвать престиж и доходы бельгийской рабочей бюрократии. Можно, конечно, возразить, что эта бюрократия запятнана бесчисленными предательствами и прямыми хищениями (вспомним хотя бы историю "Рабочего банка"!); что она душит в рабочем классе всякий проблеск критической мысли; что по своей практической морали она ничуть не выше своей политической союзницы, католической иерархии. Но, во-первых, только очень плохо воспитанные люди могут напоминать о таких неприятных вещах; во-вторых, у всех этих господ, каковы бы ни были их маленькие грешки, имеются про запас самые высокие принципы морали: об этом уж заботится Генрик Де Ман, пред высоким авторитетом которого мы, большевики, не можем, конечно, найти никакого снисхождения.

Прежде, чем перейти к другим моралистам, остановимся на минуту на проспекте, выпущенном французским издательством о нашей книжке. По самой задаче своей проспект либо рекомендует книгу, либо, по крайней мере, объективно излагает ее содержание. Мы имеем пред собой проспект совсем другого типа. Достаточно привести один пример: "Троцкий думает, что его партия, некогда у власти, теперь в оппозиции, всегда представляла подлинный пролетариат, и он сам -- подлинную мораль. Он заключает из этого, например, следующее: расстрел заложников приобретает совершенно различное значение в зависимости от того, дан ли приказ Сталиным или Троцкими". Этой цитаты вполне достаточно для оценки закулисного интерпретатора. Право контроля над проспектом есть бесспорное право автора. Но так как в данном случае автор -- за океаном, то кто-то из "друзей" воспользовавшись, очевидно, неосведомленностью издателя, забрался в чужое гнездо и снес там свое яичко, -- о, конечно, очень маленькое, почти девственное яичко. Кто автор проспекта? Виктор Серж, переводчик книжки и в то же время ее суровый цензор, легко может навести необходимую справку. Я не удивлюсь, если окажется, что проспект написани не Виктор Сержем, конечно, но одним из его учеников, который подражает учителю и в мыслях и в стиле. А может быть, все-таки, самим учителем, т.-е. Виктором Сержем, в качестве "друга" автора?

"Готтентотская мораль!"

Суварин и другие сикофанты немедленно, разумеется, подхватили цитированную фразу проспекта, которая избавляет их от необходимости утруждать себя поисками отравленных софизмов. Если Троцкий берет заложников, то это хорошо; если Сталин -- то плохо. По поводу этой "готтентотской морали" нетрудно проявить благородное возмущение. Нет, однако, ничего легче, как обнаружить на самом свежем примере, пустоту и фальшь этого возмущения. Виктор Серж публично вступил в ПОУМ, каталанскую партию, которая имела на фронте гражданской войны свою милицию. На фронте, как известно, стреляют и убивают. Можно сказать поэтому: "убийство приобретает для В. Сержа совершенно различное значение в зависимости от того, дан ли приказ генералом Франко или вождями партии Виктора Сержа". Еслиб наш моралист попытался осмыслить свои собственные действия, прежде чем поучать других, он, вероятно, сказал бы по этому поводу: но ведь испанские рабочие боролись за освобождение народа, а банды Франко -- за его закабаление! Никакого другого ответа Серж придумать не сможет. Другими словами он лишь повторит "готтентотский"

Не будем останавливаться на непристойном обычае презрительно третировать готтентотов, чтоб тем лучезарнее представить мораль белых рабовладельцев. Об этом достаточно сказано в брошюре.

Еще раз о заложниках

Возможно, однако, и даже вероятно, что наш моралист не захочет откровенно сказать то, что есть, а попытается извернуться: "убийство на фронте -- одно, а расстрел заложников -- другое!". Аргумент этот, как мы покажем дальше, просто глуп. Но станем на минуту на почву, предлагаемую нашим противником. Институт заложников, говорите вы, безнравственен "сам по себе"? Прекрасно, так и будем знать. Но этот институт практиковался во всех гражданских войнах старой и новой истории. Очевидно, он вытекает из природы гражданской войны. Отсюда можно сделать только один вывод, именно, что самая природа гражданской войны безнравственна. Такова точка зрения газеты "Ла Круа", которая считает, что нужно повиноваться властям, ибо власть от бога. А Виктор Серж? У него нет продуманной точки зрения. Снести яичко в чужое гнездо -- это одно, а определить свое отношение к сложным историческим проблемам -- совсем другое. Вполне допускаю, что люди столь высокой морали, как Азанья, Кабалеро, Негрин и Ко были против того, чтоб брать заложников из лагеря фашистов: и там и здесь -- буржуа, связанные родством и свойством и уверенные, что они, даже в случае поражения, не только спасутся, но и будут иметь свой бифштекс. По своему они были правы. Но фашисты брали заложников из среды пролетарских революционеров, и пролетарии, со своей стороны, брали заложников из среды фашистской буржуазии, ибо они знали, чем грозит им или их братьям по классу всякое, даже частичное и временное поражение.

Виктор Серж не способен ответить себе самому, чего он собственно хочет: очистить ли гражданскую войну от института заложников или очистить человеческую историю от гражданской войны? Мелкобуржуазный моралист мыслит эпизодически, в розницу, клочками, будучи неспособен охватить явления в их внутренней связи. Искуственно выделенный вопрос о заложниках есть для него самостоятельная нравственная проблема, независимая от тех общих условий, которые порождают вооруженные столкновения между классами. Гражданская война есть самое крайнее выражение классовой борьбы. Пытаться подчинить ее абстрактным "нормам" означает на деле разоружать рабочих перед вооруженным до зубов врагом. Мелкобуржуазный моралист -- младший брат буржуазного пацифиста, который хочет "гуманизировать" войну, запретив употребление газов, обстрел открытых городов и пр. Политически такие программы служат лишь для того, чтоб отвлекать мысли народа от революции, как единственного средства покончить с войной.

Страх перед буржуазным общественным мнением

Запутавшийся моралист попытается, может быть, сослаться на то, что одно дело -- "открытая" и "сознательная" борьба двух лагерей, а другое дело -- захват неучаствующих в борьбе лиц. Этот довод, есть, однако, лишь жалкая и неумная увертка. В лагере Франко сражались десятки тысяч обманутых и насильственно завербованных людей. Республиканские войска стреляли и убивали этих несчастных пленников реакционного генерала. Нравственно это или безнравственно? Да и помимо этого, нынешняя война, с дальнобойной артиллерией, авиацией, газами, наконец, со свитой опустошений, голода, пожаров, эпидемий, неизбежно влечет гибель сотен тысяч и миллионов людей, непосредственно не участвующих в борьбе, в том числе стариков и детей. В качестве заложников, берут, по крайней мере, лиц, связанных узами классовой и семейной солидарности с определенным лагерем или с вождями этого лагеря. При взятии заложников возможен сознательный выбор. Снаряд, выпущенный из пушки или сброшенный из аэроплана, направлен без выбора и может легко истребить не врагов, а друзей, или их отцов и детей. Почему же наши моралисты выделяют вопрос о заложниках и закрывают глаза на все содержание гражданской войны? Потому что они не очень мужественны. В качестве "левых", они боятся открыто рвать с революцией. В качестве мелких буржуа, они боятся разрушить мосты к официальному общественному мнению. В осуждении системы заложников они чувствуют себя в хорошем обществе -- против большевиков. Об Испании они трусливо молчат. Против того, что испанские рабочие, анархисты и поумисты брали заложников, Виктор Серж будет протестоватьи через 20 лет.

Нравственный кодекс гражданской войны

К той же категории относится и другое открытие Виктора Сержа, именно: вырождение большевизма началось с того момента, когда ЧК получила право в закрытых заседаниях решать судьбу людей. Серж играет с понятием революции, пишет о ней поэмы, но не способен понять ее, как она есть.

Гласный суд возможен только в условиях устойчивого режима. Гражданская война есть состояние крайней неустойчивости общества и государства. Как нельзя печатать в газетах планы собственного штаба, так невозможно в гласных процессах раскрывать условия и обстоятельства заговоров, ибо они тесно связаны с ходом гражданской войны. При тайных судах возможности ошибок, несомненно чрезвычайно возрастают. Это означает лишь, признаем охотно, что обстановка гражданской войны неблагоприятна для отправления беспристрастного правосудия. А дальше что?

Мы предложили бы назначить В. Сержа председателем комиссии в составе, например, Марсо Пивера, Суварина, Вальдо Франко, М. Истмена, Мадлены Паз и пр. для выработки нравственного кодекса гражданской войны. Общий характер его ясен заранее. Оба лагеря обязуются не брать заложников. Остается в силе гласный суд. Для его правильного функционирования сохраняется на время гражданской войны полная свобода печати. Бомбардировка городов, как наносящая ущерб гласному судопроизводству, свободе печати и неприкосновенности личности, безусловно воспрещается. По тем же и многим другим причинам воспрещается употребление артиллерии. А так как винтовки, ручные гранаты и даже штыки бесспорно оказывают вредное действие на отдельную личность, как и на демократию в целом, то строжайше воспрещается употребление в гражданской войне, как холодного, так и горячего оружия.

Прекрасный кодекс! Великолепный памятник риторики Виктора Сержа и Мадлены Паз! Пока, однако, такой кодекс не принят к руководству всеми угнетателями и угнетенными, воюющие классы будут стремиться к победе всеми средствами, а мелкобуржуазные моралисты будут по-прежнему путаться меж двух лагерей. Субъективно они сочувствуют угнетенным -- в этом никто не сомневается. Объективно они остаются пленниками морали господствующего класса и пытаются навязать ее угнетенным, вместо того, чтобы помочь им выработать мораль восстания.

Массы тут ни при чем

Виктор Серж открыл мимоходом причину крушения большевистской партии: излишний централизм, недоверие к идейной борьбе, недостаток свободолюбивого (libertaire, в сущности анархического) духа. Больше доверия к массам, больше свободы! Все это вне времени и пространства. Но массы вовсе не равны себе: есть массы революционные, есть массы пассивные, есть массы реакционные. Одни и те же массы в различные периоды воодушевлены разными чувствами и лозунгами. Именно поэтому необходима централизованная организация авангарда. Только партия, пользующаяся завоеванным авторитетом, способна преодолеть колебания самой массы. Наделять массу чертами святости и сводить свою программу к бесформенной "демократии" значит растворяться в классе, как он есть, превращаться из авангарда в арьергард и тем самым отказываться от революционных задач. С другой стороны, если диктатура пролетариата имеет вообще какой-либо смысл, то именно тот, что она вооружает авангард класса государственными средствами для отражения опасностей, в том числе и тех, которые исходят из отсталых слоев самого пролетариата. Все это азбучно; все это доказано опытом России, подтверждено опытом Испании.

Но секрет в том, что "требуя свободы для масс", Виктор Серж на самом деле требует свободы для себя и ему подобных, свободы от всякого контроля, всякой дисциплины, даже по возможности от всякой критики. "Массы" тут совершенно ни при чем. Когда наш "демократ" мечется справа налево и слева направо, сея путаницу и скептицизм, то это кажется ему осуществлением спасительной свободы мысли. Когда же мы, с марксистской точки зрения, оцениваем шатания растерянного мелко-буржуазного интеллигента, то это кажется ему покушением на его индивидуальность. Тогда он вступает в союз со всеми путаниками во имя крестового похода против нашего деспотизма и нашего сектанства.

Внутренняя демократия революционной партии не самоцель. Она должна быть дополняема и ограничена централизмом. Для марксиста вопрос всегда стоит так: демократия -- для чего, для какой программы? Рамки программы являются тем самым и рамками демократии. Виктор Серж требовал от Четвертого Интернационала, чтоб тот дал свободу действий всем путаникам, сектантам, центристам, типа Поум'а, Верекена, Марсо Пивера, бюрократическим консерваторам, вроде Снефлита, и просто авантюристам, типа Р. Молинье. С другой стороны, Виктор Серж систематически помогает центристским организациям изгонять из своих рядом сторонников Четвертого Интернационала. Этот демократизм мы хорошо знаем: он покладист, уживчив, примирителен -- направо, и в то же время придирчив, требователен и злобен -- налево. Он просто представляет собою режим самообороны мелкобуржуазного центризма.

Борьба против марксизма

Еслиб Виктор Серж серьезно относился к проблемам теории, то он постеснялся бы, выступая в роли "новатора", тянуть нас назад к Бернштейну, Струве и всем тем ревизионистам прошлого столетия, которые пытались привить марксизму кантианство, иначе говоря, подчинить классовую борьбу пролетариата принципам, якобы возвышающимся над ней. Как и сам Кант, они изображали "категорический императив" (идею долга), как некоторую абсолютную для всех норму морали. В действительности дело идет о "долге" по отношению к буржуазному обществу. Бернштейн, Струве, Форлендер, относились к теории по своему серьезно; они открыто требовали возвращение к Канту. Виктор Серж и ему подобные не чувствуют ни малейших обязательств по отношению к научной мысли. Они ограничиваются намеками, инсинуациями, в лучшем случае, беллетристическими обобщениямии Однако, если довести их собственные мысли до конца, то кажется, что они принялись за старое, давно скомпрометированное дело: обуздать марксизм при помощи кантианства; парализовать социалистическую революцию "абсолютными" нормами, которые на самом деле представляют философское обобщение интересов буржуазии, правда, не нынешней, а покойной буржуазии эпохи свободной торговли и демократии. Империалистская буржуазия соблюдает эти нормы еще меньше, чем ее либеральная бабушка. Но она благосклонно смотрит на то, как мелко-буржуазные проповедники вносят путаницу, смуту и колебания в ряды революционного пролетариата. Главная цель не только Гитлера, но и либералов и демократов: скомпрометировать большевизм в такое время, когда его историческая правота грозит стать совершенно очевидной массам. Большевизм, марксизм -- вот враг!

Когда "брат" Виктор Баш, первосвященник демократической морали, совершал, при помощи своего "брата" Розенмарка, подлоги в защиту московских процессов и был публично уличен, тогда, бия себя в грудь, он воскликнул: "Я пристрастен? я всегда разоблачал террор Ленина и Троцкого". Баш прекрасно вскрыл внутреннюю пружину моралистов демократии: одни из них могут молчать о московских процессах, другие могут нападать на процессы, третьи могут защищать процессы; но их общая забота состоит в том, чтобы использовать процессы для осуждения "морали" Ленина и Троцкого, т.-е. методов пролетарской революции. В этой области -- они родные братья.

Цитированный выше скандальный проспект говорит, что я излагаю взгляды на мораль, "опираясь на Ленина". Эту неопределенную фразу, которую воспроизвели другие издания, можно понять в том смысле, что я развиваю теоретические положения Ленина. Но Ленин, насколько я знаю, не писал о морали. Виктор Серж на самом деле хочет сказать совсем другое, именно, что мои безнравственные идеи представляют обобщение практики "аморалиста" Ленина. Он хочет личность Ленина скомпрометировать моими суждениями, а мои суждения -- личностью Ленина. Он подделывается попросту под ту общую реакционную тенденцию, которая направлена против большевизма и марксизма в целом.

Сикофант Суварин

Экс-пацифист, экс-коммунист, экс-троцкист, экс-демократо-коммунист, экс-марксисти почти экс-Суварин с тем большей наглостью атакует пролетарскую революцию и революционеров, чем меньше он сам знает, чего хочет. Этот человек любит и умеет собирать цитаты, документы, запятые и кавычки, составлять доссье и обладает сверх того изощренным стилем. Сперва он надеялся, что этого багажа будет достаточно на всю жизнь. Но затем вынужден был убедиться, что нужно еще уметь мыслитьи Его книга о Сталине, несмотря на обилие интересных цитат и фактов, является авто-свидетельством о собственной бедности. Суварин не понимает ни того, что такое революция, ни того, что такое контр-революция. Он применяет к историческому процессу критерии мелкого резонера, раз навсегда обидевшегося на порочное человечество. Диспропорция между его критицизмом и творческим бессилием разъедает его, как кислота. Отсюда постоянное ожесточение и отсутствие элементарной добросовестности в оценке идей, людей и событий, прикрываемое сухим морализированием. Как все мизантропы и циники, Суварин органически тяготеет к реакции.

Порвал ли Суварин открыто с марксизмом? Мы об этом никогда не слышали. Он предпочитает двусмысленность: это его родной элемент. "Троцкийи -- пишет он в рецензии о моей брошюре -- садится снова на своего конька классовой борьбы". Для вчерашнего марксиста классовая борьба естьи "конек Троцкого". Немудрено, если сам Суварин предпочитает садиться на дохлую собаку вечной морали. Марксистской концепции он противопоставляет "чувство справедливостии не взирая на классовые различия". Утешительно, по крайней мере, сознавать, что наше общество основано на "чувстве справедливости". Во время ближайшей войны Суварин будет несомненно излагать свое открытие солдатам в траншеях, а пока что -- инвалидам последней войны, безработным, покинутым детям и проституткам. Признаемся заранее: если его при этом побьют, то наше "чувство справедливости" будет не на его сторонеи

Критическая заметка этого бесстыдного апологета буржуазной справедливости, "не взирая на классовые различия", полностью опирается наи проспект, вдохновленный Виктором Сержем. В свою очередь этот последний во всех своих "теоретических" попытках не идет дальше половинчатых заимствований у Суварина. И все-таки у последнего есть преимущество: он договаривает то, чего Виктор Серж пока еще не смеет сказать.

С поддельным негодованием -- у этого человека нет ничего настоящего -- Суварин пишет, что, так как Троцкий осуждает мораль демократов, реформистов, сталинцев и анархистов, выходит, что спасительницей нравственности является только "партия Троцкого", а так как эта партия "не существует", то в конце концов воплощением морали является сам Троцкий. Как же не похихикать на эту тему? Суварин воображает, видимо, будто он умеет различать то, что существует, от того, что не существует. Это очень просто, пока дело идет об яичнице и подтяжках. Но в масштабах исторического процесса такое различение Суварину явно не по плечу. "Существующее" рождается или умирает, развивается или разлагается. Понять существующее может лишь тот, кто понимает его внутренние тенденции.

Число людей, которые заняли с начала последней империалистской войны революционную позицию, можно было перечесть по пальцам. Разные оттенки шовинизма охватили почти безраздельно все поле официальной политики. Либкнехт, Люксембург, Ленин казались бессильными одиночками. Можно ли, однако, сомневаться в том, что их мораль была выше собачьей морали "священного единения?". Революционная политика Либкнехта вовсе не была "индивидуалистична", как казалось тогда среднему патриотическому филистеру. Наоборот, Либкнехт, и только он, отражал и предвосхищал глубокие подпочвенные течения в массах. Дальнейший ход событий подтвердил это полностью. Не бояться сегодня полного разрыва с официальным общественным мнением, чтоб завоевать себе право дать завтра выражение мыслям и чувствам восставших масс, это особый вид существования, который отличается от эмпирического существования коптителей неба. Под обломками надвигающейся катастрофы погибнут все партии капиталистического общества, все его моралисты и все его сикофанты. Единственная партия, которая выживет -- это Партия Мировой Социалистической Революции, хотя слепорожденным резонерам она сегодня кажется несуществующей, как во время последней войны им казалась несуществующей партия Ленина и Либкнехта.

Революционеры и носители маразма

Энгельс писал некогда, что он с Марксом всю жизнь свою оставались в меньшинстве и "очень хорошо себя при этом чувствовали". Такие периоды, когда движение угнетенного класса поднимается до уровня общих задач революции, представляют в истории редчайшее исключение. Поражения угнетенных гораздо чаще, чем победы. После каждого поражения наступает долгий период реакции, отбрасывающий революционеров в состояние жестокой изолированности. Мнимые революционеры, "рыцари на час", по выражению русского поэта, либо открыто предают в такие периоды дело угнетенных, либо мечутся в поисках спасительной формулы, которая позволила бы им не рвать ни с одним из лагерей. Найти в наше время примирительную формулу в области политической экономии или социологии немыслимо: классовые противоречия бесповоротно ниспровергли формулу либеральных "гармонистов" и демократических реформистов. Остается область религии или трансцедентальной морали. Русские "социалисты-революционеры" пытаются спасти демократию союзом с церковью. Марсо Пивер заменяет церковь массонской ложей. Виктор Серж, видимо, еще не вступил в ложу, но без труда находит общий язык с Пивером против марксизма.

Два класса решают судьбу современного общества: империалистская буржуазия и пролетариат. Последним ресурсом буржуазии является фашизм, который заменяет социальные и исторические критерии биологическими и зоологическими, чтоб освободить себя таким путем от всех и всяких ограничений в борьбе за капиталистическую собственность. Спасти культуру может только социалистическая революция. Пролетариату нужна вся его сила, вся решимость, вся смелость, вся страсть, вся беспощадность, чтоб совершить переворот. Прежде всего ему необходима полная независимость от фикций религии, "демократии" и трансцедентальной морали, -- от духовных кандалов, созданных врагом для его приручения и закабаления. Нравственно то, и только то, что подготовляет полное и окончательное низвержение империалистского зверства. Благо революции -- высший закон!

Ясное понимание взаимоотношения двух основных классов: буржуазии и пролетариата в эпоху их смертельной схватки, раскрывает нам объективный смысл роли мелко-буржуазных моралистов. Главной их чертой является их бессилие: социальное -- в силу экономической деградации мелкой буржуазии; идейное -- в силу испуга мелкого буржуа перед чудовищной разнузданностью классовой борьбы. Отсюда стремление мелкого буржуа, и образованного и невежественного, обуздать классовую борьбу. Если это не удается при помощи вечной морали -- а это не может удасться -- мелкий буржуа бросается в объятия фашизма, который обуздывает классовую борьбу мифом и топором. Морализм Виктора Сержа и ему подобных есть мост от революции к реакции. Суварин уже по ту сторону моста. Малейшая уступка подобным тенденциям означает начало капитуляции перед реакцией. Пусть эти носители маразма внушают правила морали Гитлеру, Муссолини, Чемберлену и Даладье. С нас достаточно программы пролетарской революции.

История большевизма в зеркале Центрального Комитета

Мы печатаем ниже историю Центрального Комитета большевистской партии в цифрах. Таблицы, тщательно составленные на основании советской печати, достаточно красноречивы сами по себе. Нелишне будет, однако, предпослать им краткий комментарий.

Начиная с 6-го съезда (июль 1917 года), состоялось в течение 22-х лет 13 съездов. Промежуток между 6-м и 7-м съездами измеряется 8-ю месяцами. Следующие шесть съездов отделены друг от друга промежутками в год, причем при Ленине этот промежуток, установленный уставом, соблюдался очень строго. Дальше срок стал нарушаться. 12-й съезд состоялся в апреле 1923 года, 13-й -- в мае 1924 года, с запозданием на месяц. Следующий съезд, 14-й, собрался лишь в декабре 1925 года, т.-е. через полтора года. 15-й съезд, который исключил левую оппозицию из партии, состоялся в декабре 1927 года, т.-е. через два года после 14-го. Попрание устава успело уже стать правилом. 16-й съезд был созван лишь через 2 1/2 года, в июне 1930 года. Но и этот срок оказался очень коротким. 17-й съезд был созван уже после промежутка в 3 года и 8 месяцев. Наконец, последний, 18-й съезд собрался в марте текущего года, через 5 слишком лет после предшествующего.

Удлинение сроков, конечно, не случайность. В годы революции и гражданской войны партия находила возможным соблюдать свой собственный устав; ЦК оставался подконтрольным органом партии. Он поднялся над партией одновременно с тем, как советская бюрократия поднялась над рабочим государством. Контроль партии, несмотря на всю ее запуганность, стал для ЦК неприятной обузой. Сроки съездов определяются отныне во все возрастающей степени административными удобствами правящего ядра ЦК, т.-е. клики Сталина. Так, 14-й съезд был созван на полгода позже срока в связи с внутренней борьбой в "тройке" (Сталин, Зиновьев, Каменев). Сталину нужно было подготовить большинство в провинции, прежде чем предстать на съезд. Дело идет теперь уже не о разрешении спорных вопросов и не о контроле над ЦК, а о санкционировании совершившихся фактов. 15-й съезд призван был только подвести итог удушению левой оппозиции: этой задачей и определялся срок его созыва. Такую же задачу выполнил 16 съезд по отношению к правой оппозиции. 17-й съезд был созван только после того, как колхозный кризис прошел через наиболее острую фазу, и ЦК мог уже предъявить некоторые "утешительные" данные. Наконец, 18-й съезд собрался после того, как чистки Ягоды, Ежова и Берия успели искоренить оппозицию, терроризовать партию, и перестроить правящий аппарат государства и армии. Взаимоотношение между партией и аппаратом окончательно опрокинулось на голову.

Личный состав ЦК подбирается не случайно, а в результате годов работы, проверки, отбора. Естественно, если в составе ЦК образуется устойчивое ядро, которое переизбирается из года в год. Обновление ЦК происходит, с одной стороны, путем вымирания стариков, с другой -- путем выдвижения молодых сил. В общем, как видно из таблицы # 1, в каждый новый ЦК входило, кончая 17-м съездом, от 60 до 86% членов прошлого ЦК. Нужно оговориться, что эти голые проценты не дают сами по себе достаточно правильного представления о реальном процессе обновления ЦК. В течение 7-ми первых съездов (VI-XII) переизбиралось действительно одно и то же ядро, и изменения в составе ЦК происходили за счет включения новых элементов, подвергавшихся затем проверке и отбору. С 13-го съезда наступает перелом. Изменение политического характера большевистского штаба достигается в первый период Термидора путем искусственного расширения ЦК, т.-е. разводнения старых революционеров в среде новых чиновников, благодарных за быструю карьеру и крепко державшихся за генерального секретаря. До 1923 года число членов ЦК колебалось между 15-ю и 27-ю. С 1923 года оно поднимается сперва до 40, затем -- до 71. Сталинской клике легче было вначале включать в ЦК покорных или полупокорных новичков, чем удалить сразу основное ядро ленинской партии. С конца 1927 года число членов стабилизуется, но начинается вытеснение старого ленинского ядра. Однако, и в качестве париев, старые большевики представляли политическую опасность. Еще большую опасность представлял рост Четвертого Интернационала. Сталин по своему "скомбинировал" эти две опасности, чтоб расправиться с ними через Ягоду и Ежова. Вытеснение старых большевиков, как и революционеров нового поколения, заменилось их истреблением.

Cъезд	Дата съезда	Количество: 1) чл. ЦК 2) канд.	Переизбрано из предыдущ. ЦК в чл. ЦК и кандидаты	%

VI	август 1917	21
		4
VII	март 1918	15	13	86,6
		8	2	25,0
VIII	март 1919	19	12	63,0
		8	1	12,5
IX	март-апрель 1920	19	13	68,4
		12	3	25,0
X	март 1921	24	15	62,5
		15	4	25,6
XI	март-апрель 1922	27	20	74,0
		19	7	36,8
XII	апрель 1923	40	24	60,0
		17	10	58,8
XIII	май 1924	53	37	69,8
		34	10	29,4
XIV	декабрь 1925	63	49	77,7
		43	22	51,1
XV	декабрь 1927	71	52	73,2
		50	39	78,0
XVI	июнь-июль 1930	71	57	80,3
		67	39	58,2
XVII	февраль 1934	71	56	78,9
		68	36	52,9
XVIII	март 1939	71	16	22,5
		68	8	11,7

Таблица # 1 абстрагируется, по необходимости, от этих сложных процессов. Она лишь характеризует в цифрах размеры обновления каждого нового ЦК. Как мы видели, до известного момента каждый ЦК передавал своему преемнику от 60 до 86,6% своего состава. Последнее пятилетие радикально нарушает эту преемственность. 18-й съезд, заседавший в марте нынешнего года, перенял от прошлого ЦК только 22,5% его членов! Таким образом тот состав ЦК, который в течение предшествующих 11 лет разгромил левую, затем объединенную, затем правую оппозицию и обеспечил полную "монолитность" сталинской партии, оказался состоящим на добрых три четверти из изменников, предателей или просто "врагов народа".

Таблица # 2 показывает, сколько членов из состава каждого из предшествующих двенадцати Центральных Комитетов сохранилось в составе нынешнего ЦК, и характеризует судьбу выбывших членов. Возьмем, для примера, Центральный Комитет, выбранный в августе 1917 года и руководивший Октябрьским переворотом. Этот исторический штаб состоял из 21-го члена. Из них в настоящее время в партийном руководстве состоит только один: Сталин. Семеро умерло от болезней или от руки врагов (не будем оспаривать этих причин). Расстреляны или приговорены к расстрелу -- семь; исчезли во время чисток -- три; ликвидированны политически, а возможно и физически -- три; итого тринадцать, т.-е. почти 62% участников Октябрьского штаба оказались "врагами народа". Сталин доставляет здесь своего рода статистическое подтверждение старой теории Милюкова -- Керенского о том, что Октябрьский переворот был делом рук агентов немецкого штаба.

Таблица # 2

							Жертвы Термидора
Cъезд	Дата съезда	Общее колич.: 1) чл. ЦК 2) кан-дида-тов	В парт-руко-вод-стве в настоя-щее время	%	Умер-ло	%	По приго-вору суда	Покон-чило с собой	Исчезло	Поли-тически ликви-диро-ваны	Общий итог	%
VI	август 1917	21	1	4,8	7	33,3	7		3	3	13	61,9
		4									4	100,0
VII	март 1918	15	2	13,3	5	33,3	5		3		8	53,3
		8			2	25,0		1	4	1	6	75,0
VIII	март 1919	19	2	10,5	3	15,8	9	1	3	1	14	73,7
		8	2	25,0	2	25,0	1		2	1	4	50,0
IX	март-апрель 1920	19	3	15,8	3	15,8	10	1	2		13	68,4
		12	2	16,6	3	25,0			4	3	7	58,3
X	март 1921	24	5	20,8	4	16,6	7	1	2	5	15	62,5
		15			3	20,0	3		7	2	12	80,0
XI	март-апрель 1922	27	6	22,2	5	18,5	9	1	4	2	16	59,2
		19	3	15,8	3	15,8	2		6	5	13	68,4
XII	апрель 1923	40	7	17,5	7	17,5	11	1	9	5	26	65,0
		17	2	11,8	1	5,9	1	1	3	9	14	82,3
XIII	май 1924	53	9	17,0	8	15,0	10	1	16	9	36	67,9
		34	2	5,8			3	1	9	19	32	94,1
XIV	декабрь 1925	63	10	15,8	9	14,3	10	1	17	16	44	69,8
		43	3	6,9	2	4,6	4	3	10	21	38	88,4
XV	декабрь 1927	71	10	14,0	11	15,5	5	3	25	17	50	70,4
		50	5	10,0	1	2,0	3	1	12	28	44	88,0
XVI	июнь-июль 1930	71	11	15,5	6	8,4	6	4	25	19	54	76,0
		67	4	6,0	1	1,5	7		21	34	62	92,0
XVII	февраль 1934	71	16	24,0	6	8,4	11	1	24	12	48	67,6
		68	8	11,8	1	1,5	8	2	20	29	59	86,7

10-ый съезд партии, собравшийся в марте 1921 года и положивший начало "новой экономической политике", избрал Центральный Комитет из 24 членов. Из них в настоящее время в руководстве участвуют пять человек, т.-е. около 20%. Ликвидированы физически и политически 15 членов, т.-е. 62,5%. 15-ый съезд, исключивший в декабре 1927 г. "троцкистов", создал ЦК из 71 члена. В настоящее время в партруководстве сохранилось из них 10 человек, т.-е. 14%; ликвидировано 50 человек, т.-е. свыше 70%. Из состава ЦК, созданного 16-ым съездом (1930 г.), физически и политически уничтожено 76%. Наконец, из 71 члена ЦК, выбранного 17-ым съездом (1934 г.), в руководстве состоит сейчас только 16 душ; ликвидировано 48 душ, т.-е. 67,6%. Как и в какой пропорции будет истреблен нынешний ЦК, мы пока еще сказать не можем. Но гороскоп его мрачен.

В среде кандидатов последствия чисток имеют еще более опустошительный характер. На последнем съезде переизбрано менее 12% кандидатов прошлого ЦК; 86,7% кандидатов физически и политически ликвидированы. Почти по всем съездам наблюдается тот же закон; процент переизбранных кандидатов меньше, а процент ликвидированных значительно больше, чем соответствующие проценты для действительных членов. Факт этот представляет исключительный интерес: судьба кандидатов, вербующихся из новых партийных кадров, показывает, в какую сторону ростет новая партийная бюрократия. Вопреки постоянно повторяемым утверждениям, что молодежь безусловно "верна" Сталину, выходит, что процент "изменников", "предателей" и вообще ненадежных элементов в составе молодых кадров еще выше, чем в составе старой гвардии. Таков непреложный язык цифр! Различие, однако, в том, что "преступники" из старой гвардии оказывались, чаще всего, повинны в приверженности к революционной традиции; наоборот, "преступники" из молодой бюрократии, видимо, более решительно, чем Сталин тянут в сторону классового общества. Но опасны и те и другие!

Изменения состава ЦК сопровождались еще более радикальным изменением его роли. Старый большевистский ЦК был безусловным руководителем партии и относился с высшей добросовестностью к вопросам теории и к голосу рабочих. Нынешний ЦК не имеет никакого самостоятельного значения. Он подбирается как дополнение к правящему ядру и изменяется этим ядром между двумя съездами. Орудием изменения состава ЦК является государственный аппарат, точнее, определенные "секретные" части этого аппарата, прежде всего ГПУ. В состав 71 члена нынешнего ЦК входят Берия, начальник ГПУ, и Вышинский, бывший генеральный прокурор, ныне заместитель Молотова. Партийное прошлое Берия в лучшем случае туманно. Партийное прошлое Вышинского вполне определенно: он примыкал к меньшевизму в "героические" моменты своей карьеры, когда нельзя было не примыкать к "левой" партии; вообще же он был адвокатом нефтепромышленников. На советской арене он появился в период разгрома троцкистской оппозиции. Этот субъект не стал, а родился бонапартистским лакеем. Сталин опирается не на ЦК, а на Берия, Вышинского и их помощников, перед каждым из которых трепещут рядовые члены ЦК.

Из числа дипломатов в состав последнего ЦК вошли Литвинов и Потемкин. Литвинов -- старый большевик, участвовавший в партии со дня основания. Потемкин -- бывший буржуазный профессор, примкнувший к большевикам после победы и пользовавшийся, в качестве явного и назойливого царедворца, заслуженным презрением со стороны всех, кто знал его. Сейчас Потемкин не только заменил Литвинова во главе дипломатии, но и по партийной линии играет неизмеримо большую роль, чем Литвинов. Из числа старых военных входят в состав Центрального Комитета -- Буденный, ничем не связанный по существу с партией, и в число кандидатов -- бывший генерал Шапошников. Политическую физиономию последнего можно охарактеризовать тем, что во время советско-польской войны тогдашний глава ведомства закрыл журнал "Военное дело", в котором Шапошников напечатал необыкновенно грубую шовинистическую статью, в духе доброго царского времени ("коварные ляхи" и пр.). Шапошников лишен какой бы то ни было физиономии, даже в качестве военного: это покорный чиновник царского генерального штаба, не более; об его политической физиономии говорить уже вовсе не приходится. Уцелев после чистки, истребившей цвет командного состава, Шапошников является ныне, рядом с Потемкиным, символической фигурой для сталинского ЦК.

ЦК, как ЦК, является многоголовой фикцией. Самые важные вопросы, как чистка самого ЦК, не могут, разумеется, даже обсуждаться в ЦК, так как 32,4% членов не могут постановить произвести истребление 67,6% членов. Такие вопросы решает сверх-ЦК: Сталин -- Ягода -- Ежов -- Вышинский. Судьба партии нимало не зависит от ЦК, как и судьба самого ЦК не зависит от партии.

В свою очередь, судьба Политбюро совершенно не зависит от Центрального Комитета. Лучше всего это доказывается тем, что Политбюро за сталинский период сравнительно мало изменяется, тогда как "избирающий" его ЦК периодически подвергается истреблению. Однако, само это неизменное Политбюро является лишь более или менее устойчивой декорацией: власти оно не имеет. В отличие от Центрального Комитета, Политбюро составлено преимущественно из старых большевиков. Из них при Ленине членом Политбюро был только Сталин; Калинин был известное время кандидатом. Большинство остальных членов, как Молотов, Андреев, Ворошилов, Каганович, Микоян, -- отнюдь не молодые люди, таланты которых обнаружились в последний период. Они были достаточно хорошо известны 15 и 20 лет тому назад; но именно поэтому никому не могло тогда прийти в голову, что эти люди способны руководить партией. Они сохраняются в Политбюро, во-первых, потому, что полностью показали свою покорность; во-вторых, потому, что в качестве "старых большевиков" могут составить некоторое прикрытие для проходимцев, типа Вышинского, Берия, Потемкина и пр. По каждому важному вопросу Сталин ставит свое "Политбюро" перед совершившимся фактом.

Опираясь на печатаемые выше таблицы, мы можем, в итоге, сделать два чрезвычайно важных вывода.

1. То, что теперь называется "монолитностью" партии, получило социальное и политическое содержание, прямо противоположное большевизму. Подлинная большевистская партия гордилась своим единодушием, но лишь в том смысле, что она группировала авангард рабочих на основе непримиримой революционной программы. Партия размежевывалась со всеми другими течениями по линии пролетарской классовой борьбы. Что характеризует сталинскую партию -- это систематический сдвиг от пролетарской политики к политике защиты привилегированных слоев (кулака, нэпмана, бюрократа -- в первый период; бюрократа, рабочей и колхозной аристократии -- во второй период). Этот социальный сдвиг тесно связан с перестройкой всей программы, как во внутренней политике, так и в международной (социализм в одной стране, борьба против равенства, защита империалистской демократии, народные фронты и пр.). Правящий аппарат систематически приспособляет партию и ее учреждения к этой изменяющейся программе, т.-е. к обслуживанию новых, все более привилегированных социальных слоев. Диктаторские чистки являются основными методами такого приспособления. Монолитность партии означает ныне не ее единство на почве пролетарской программы, а ее покорность по отношению к аппарату, предающему эту программу. Обновление состава ЦК отражало и отражает социальный сдвиг партии от угнетенных к угнетателям.

2. Второй вывод неразрывно связан с первым. Непреложный язык цифр беспощадно опровергает ходкое среди демократической интеллигенции утверждение, будто сталинизм и большевизм -- "одно и то же". Сталинизм возник не путем органического развития большевизма, а путем его кровавого отрицания. Процесс этого отрицания отражается в истории ЦК с полной наглядностью. Сталинизм должен был сперва политически, затем физически истребить руководящие кадры большевизма, чтобы стать тем, чем он является в настоящее время: аппаратом привилегированных, тормозом исторического развития, агентурой мирового империализма. Сталинизм и большевизм -- смертельные враги.

К итогам чистки

Корреспондент "Нью-Йорк Таймс", Вальтер Дуранти, на которого Кремль всегда возлагал наиболее грязные публицистические поручения, считает необходимым ныне сообщить, что чистка приняла размеры, далеко превосходящие все то, что о ней было известно заграницей. Исключенные коммунисты наполовину снова возвращены в ряды партии. Сколько же пострадало невинных среди беспартийных! и пр. Негодование Вальтера Дуранти заказано ему и на этот раз Кремлем. Сталину необходимо сейчас, чтобы его собственные лакеи возмущались как можно громче совершенными безобразиями и преступлениями. Этим они внушают общественному мнению, что Сталин сам исполнен негодования, и что, следовательно, подлоги, провокация, произвольные ссылки и расстрелы производились без его ведома и вопреки его воле. Верить этому способны, разумеется, только отпетые дураки. Но и не глупые люди склонны идти в этом вопросе навстречу Сталину, по крайней мере, до половины дороги: да, говорят они, Сталин явился несомненным виновником последней гигантской волны террора; но он хотел ограничить ее рамками политической целесообразности, т.-е. истребить тех, кого для его режима необходимо было истребить. Между тем неразумные и деморализованные исполнители, руководствуясь интересами более низкого порядка, придали чистке совершенно чудовищный размах и вызвали этим всеобщее возмущение. В этих преувеличениях, в этом бессмысленном, даже с точки зрения интересов Кремля, истреблении сотен тысяч "нейтральных" людей, Сталин, конечно, не виновен.

Как ни подкупает это рассуждение обывательскую логику, оно ложно с начала до конца. Оно предполагает, прежде всего, самого Сталина более ограниченным, чем каким он является на самом деле. Между тем он располагает, особенно в этой области, достаточным опытом, чтобы предвидеть заранее, какие размеры должна принять чистка при том аппарате, в создании и воспитании которого ему принадлежало первое место. Подготовка велась, как известно, задолго. Она началась с исключения из партии в 1935 году десятков тысяч давно раскаявшихся оппозиционеров. Никто не понимал этой меры. Меньше всего, конечно, сами исключаемые. Задача Сталина была: убить Четвертый Интернационал и истребить попутно старое поколение большевиков, а из следующих поколений -- всех тех, которые морально связаны с традицией большевистской партии. Чтобы выполнить такого рода чудовищный замысел, подобного которому нельзя найти на страницах человеческой истории, нужно было взять в клещи самый аппарат. Нужно было заставить почувствовать каждого агента ГПУ, каждого советского чиновника, каждого члена партии, что малейшее уклонение от того или другого злодейского поручения означает смерть непокорного, гибель его семьи, его друзей. Нужно было заранее убить в партии, в рабочей массе самую мысль о сопротивлении. Дело шло, таким образом, не о случайных "преувеличениях", не об усердии не по разуму со стороны исполнителей, а о необходимом условии успеха основного плана. В качестве исполнителя нужен был истерический негодяй, типа Ежова, причем Сталин заранее предвидел характер и размах его работы и заранее готовился отречься от него, когда основная цель будет достигнута. В этой области работа шла по плану.

Еще в период борьбы с левой оппозицией Сталин посвятил клику ближайших своих единомышленников в свое великое социологическое и историческое открытие: все режимы в прошлом падали вследствие нерешительности и колебаний господствующего класса. Если государственная власть обладает достаточной беспощадностью в борьбе с врагами, не останавливаясь перед массовыми истреблениями, она всегда справится со всеми опасностями. Уже осенью 1927 года эта мудрость повторялась агентами Сталина на все лады с целью подготовить общественное мнение партии к будущим чисткам и процессам. Сегодня хозяевам Кремля, может быть, кажется -- во всяком случае им это казалось вчера, -- что великая теорема Сталина подтверждена фактами. Но история и на этот раз разрушит полицейскую иллюзию. Когда социальный или политический режим приходит в непримиримое противоречие с потребностями развития страны, репрессии могут, бесспорно, в течении известного времени продлить его существование, но в конце концов самый аппарат репрессий начнет ломаться, притупляться, крошиться. Именно в эту стадию вступил полицейский аппарат Сталина. Судьбы Ягоды и Ежова предрекают будущую судьбу не только Берия, но и общего хозяина всех троих.

1917 -- 1939 г.г.

Манифест, которым 6-ой съезд партии (июль 1917 г.) закончил свои работы, превозглашал: "С самого начала российский пролетариат понимал, что для успеха русской революциии необходимо международное восстаниеи пролетариев Европы". Напомним, что, за отсутствием вождей партии, Сталин, вместе со Свердловым и Бухариным, руководил этим съездом.

"Вступление в войну Америки -- продолжал манифест -- еще более окрылило союзных империалистови Они отлично знали цену этой "великой демократии", которая казнит электричеством своих социалистов, с оружием в руках душит маленькие народыи и устами своих беспримерных по наглому цинизму дипломатов толкует о вечном мире. Американские миллиардеры, наполнившие свои погреба золотом, перечеканенным из крови умирающих на полях опустошенной Европы, присоединили свое оружие, свои финансы, свою контр-разведку и своих дипломатов для того, чтобы разгромить своих немецких коллег по международному грабежу и затянуть потуже удавную петлю на шее русской революции".

Хотя Россия была в то время несомненно самой свободной из всех демократий мира, манифест клеймил "защиту отечества", как измену. "Российская мелко-буржуазная демократия, в лице партии эсеров и меньшевиков, оказалась втянутой в русло общей империалистской политики. В этом отношении произошло полное уравнение политики социал-патриотов всех стран, окончательно превратившихся в России в прямых агентов империализма".

Достаточно сопоставить хотя бы один этот манифест не только с действиями советской дипломатии, но и с документами нынешнего Коминтерна, чтоб измерить разницу между пролетарской революцией и термидорианской реакцией!

Ленин о сталинцах

"Речь" господ кадетов оплакивает "внесение раздора в рабочую массу". Это -- точка зрения либерального барина. Мы приветствуем "внесение раздоров в рабочую массу", ибо именно эта масса и только она отделит "раздоры" от разногласий по существу, разберется сама в разногласиях, выработает свое мнение, решит вопрос не "с кем идти, а куда идти", т.-е. вопрос о своей, определенной, ясной, продуманной и проверенной линии.

Именно такова обманывающая народ и защищаемая каутскианцами утопия мирного союза равноправных наций при империализме. В противовес этой мещанской, оппортунистической утопии программа социал-демократии должна выдвигать, как основное, существеннейшее и неизбежное при империализме, деление наций на угнетающие и угнетаемые.

Разница между республиканско-демократической и монархически-реакционной империалистской буржуазией стирается именно потому, что та и другая гниет заживо.

Истинный революционный социализм откололся не только сегодня, а с начала войны. Нет ни одной страны, нет ни одного государства, в котором не было бы этого знаменательного раскола, этой трещины в учении социализма. И это прекрасно, что он раскололся!

В ответ на обвинение нас в том, что мы боремся против "социалистов", мы можем сказать только, что в эпоху парламентаризма эти сторонники последнего больше уже ничего общего с социализмом не имеют, а загнили, устарели, отстали и перешли, в конце концов, на сторону буржуазии. "Социалисты", которые кричали во время войны, вызванной империалистским побуждениями международных грабителей, о "защите родины" -- это не социалисты, а прихвостни, прихлебатели буржуазии.

В истории всегда бывало, что имена популярных среди угнетенных классов революционных вождей после их смерти враги их пытались присвоить себе для обмана угнетенных классов.

Прогнозы 1931 года

Сейчас, когда пишутся эти строки -- начало мая 1931 года -- бескровная, мирная, славная (список этих прилагательных всегда один и тот же) революция в Испании подготовляет на наших глазах свои "июньские дни", если брать календарь Франции, или "июльские" -- по календарю России. Мадридское Временное правительство, купаясь во фразах, которые нередко кажутся переводом с русского языка, обещает широкие меры против безработицы и земельной тесноты, но не смеет прикоснуться ни к одной из старых социальных язв. Коалиционные социалисты помогают республиканцам саботировать задачи революции. Трудно ли предвидеть лихорадочный рост возмущенья рабочих и крестьян? Несоответствие хода массовой революции и политики новых правящих классов -- вот источник того непримиримого конфликта, который в развитии своем либо погребет первую, апрельскую революцию, либо приведет ко второй.

В Испании, классической стране бакунизма, анархо-синдикалисты и, так называемые, "специфические" или чистые анархисты, отказываясь от политики, повторяют на деле политику русских меньшевиков. Напыщенные отрицатели государства почтительно склоняются пред ним, как только оно обновляет слегка свою кожу. Предостерегая пролетариат против искушений власти, они самоотверженно поддерживають власть "левой" буржуазии. Проклиная гангрену парламентаризма, они из под-полы вручают своим сторонникам избирательный бюллетень вульгарных республиканцев. Как бы ни разрешилась испанская революция, с анархизмом она, во всяком случае, покончит навсегда.

Революционный архив

Бюллетень Оппозиции

(Большевиков-ленинцев) № 77-78

Содержание

Десять лет

* * *

* * *

* * *

* * *

Об украинском вопросе

Искусство и революция

(Из письма в редакцию "Партизан Ревю". )

* * *

См., например, статью Н. Маркина "Ворошилов и Красная Армия" в книге Л. Троцкий "Сталинская школа фальсификаций".

Вопрос этот исчерпывающе разъяснен в моей "Истории русской революции", в главе "Легенды бюрократии".

* * *

"Советские плутархи"

Бонапартистская философия государства

Моралисты и сикофанты против марксизма

Торговцы индульгенциями и их социалистические союзники. Кукушка в чужом гнезде.

"Готтентотская мораль!"

Еще раз о заложниках

Страх перед буржуазным общественным мнением

Нравственный кодекс гражданской войны

Массы тут ни при чем

Борьба против марксизма

Сикофант Суварин

Революционеры и носители маразма

История большевизма в зеркале Центрального Комитета

К итогам чистки

1917 -- 1939 г.г.

Ленин о сталинцах

1.

2.

3.

4.

5.

Прогнозы 1931 года

1.

2.