Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 87
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86.
| № 87 | 12-й год изд. - Август 1941 г. | № 87 |
|
|
СодержаниеЗа защиту
СССР! Наталия Седова-Троцкая: Отец и сын К. М.: Лев Давидович Троцкий о Советском Союзе и войне
|
|
Передайте нашим друзьям, что я уверен в победе Четвертого Интернационала. Идите вперед! Л. Троцкий. 20 августа 1940 г. |
|
|
Год тому
назад - 21-го
августа 1940 г.
Лев
Давидович
Троцкий
погиб от
руки
наемного
убийцы
Сталина.
|
За защиту СССР!
СССР в войне. СССР в смертельной опасности. В отчаянной борьбе за подчинение всего мира германскому империализму, Гитлер повернул на Восток, надеясь путем быстрой победы укрепиться в военном и экономическом отношении. В час грозной опасности Четвертый Интернационал опять призывает рабочих к защите СССР. Защита Советского Союза - элементарный долг всех рабочих верных своему классу. Мы лучше кого бы то ни было знаем, что нынешнее правительство СССР совершенно не то, что советская власть первых лет революции. Но у нас есть что защищать, и мы будем это защищать против классового врага, независимо от всех преступлений нынешних правителей. Советские рабочие совершили грандиозную революцию, которая изменила облик всей огромной страны; они остались одни, изолированные, у них не хватило сил для реализации всех своих надежд и им пришлось выносить власть гнусных узурпаторов. Но Гитлер собирается все уничтожить. Этого не могут допустить ни народы СССР, ни мировой пролетариат.
Как защищать Советский Союз? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего знать почему первое рабочее государство, первый опыт пролетарской власти находится на краю пропасти. Если такая катастрофа оказалась возможной, после неполной четверти века существования, то вина ложится раньше всего на внутреннее вырождение рабочего государства, управляемого ныне паразитической бюрократией. Лишь немногим больше двадцати лет прошло с тех пор, как СССР вышел из гражданской войны после победоносного отражения атаки империалистских разбойников всего мира. Если СССР ввергнут сейчас в самую страшную из войн, если опасность грозит даже самому его существованию, то ответственность падает раньше всего на Сталина. Вторая империалистская война и нападение на СССР оказались возможными лишь после дезорганизации революционных сил мирового пролетариата и раньше всего пролетариата европейского, сталинизированным Коминтерном. СССР терпел поражения каждый раз, когда рабочие бывали раздавлены по вине предательской политики сталинизма. СССР потерпел поражение, когда китайская революция в 1927 г. была задушена Чан-Кай-Шеком, - протеже Сталина; когда советская бюрократия раздавила левую оппозицию, ссылая и уничтожая цвет большевистской партии; когда Гитлер пришел к власти в Германии, благодаря гибельной политики германской коммунистической партии, вдохновляемой непосредственно Сталиным. СССР потерпел поражение, когда Сталин выдал французский пролетариат буржуазии ценой военного союза; когда героическая испанская революция была погублена агентами Сталина, во имя сохранения частной собственности на землю и фабрики; когда гнусные московские процессы, инсценированные Сталиным, оттолкнули трудящихся от СССР. Настоящее нападение Гитлера на Советский Союз является последним звеном в длиной цепи поражений пролетарских сил во всем мире, и главную ответственность за эти поражения несет Коминтерн, выполняющий приказы советской бюрократии. Сам Гитлер является продуктом заката пролетарской революции, вызванного великим вредителем, имя которому Сталин. Мы повторяли и повторяем: без Сталина не было бы Гитлера! Над современным закатом Европы, над неисчислимыми бедствиями для трудящихся масс и над потерей великих надежд лежит мрачная тень Сталина, великого организатора пролетарских поражений!
СССР остался изолированным из-за измены Коминтерна революционным интересам пролетариата. Руководящие бюрократы пытались избежать последствий своих преступлений по отношению к рабочим при помощи искусственных дипломатических комбинаций с империалистами. На фоне раздавленного пролетарского движения, они могли лишь шествовать от поражения к поражению. Растерянность Кремля перед плодами его собственной политики никогда еще не была так очевидна, как на заре 22-го июня, когда Гитлер начал свою кампанию против СССР. Внешняя политика Сталина в последние годы ни в каком отношении не стояла выше политики Чемберлена. И в обоих случаях причина была та же: и та и другая были политикой слабости. После Мюнхенского соглашения, Чемберлен обещал "новую эру мира". Эта "эра" продолжалась менее года. После заключения германо-советского договора Молотов выражал надежду, что соглашение "двух народов", русского и немецкого, обеспечит СССР долгий мир. После поражения Франции и после вторжения Германии на Балканы, Сталин счел нужным сделать Гитлеру ряд "предупреждений", которые не выходили за рамки мелких дипломатических маневров. Но предупреждение, не основанное на реальной силе, превращается в свою противоположность, другими словами, вместо того, чтоб сдержать противника, оно толкает его вперед. Всеми своими действиями советская дипломатия обнаружила лишь одно: что Кремль на смерть боится войны. А это могло лишь придать Гитлеру смелость предпринять решающие действия. Речи Молотова и Сталина показали в какой степени советские руководители оказались сами жертвами своей собственной политики. Все, что "гениальное руководство" могло заявить перед лицом гитлеровского нападения, оказалось лишь жалкими еремиадами о бесчестности агрессора.
Война лишь доводит до крайности глубоко консервативную политику бюрократии. Внутри страны Сталин уже усилил аппарат полицейской диктатуры, вопреки военным потребностям. Бюрократия дала этим понять, что если она и готова защищать Советский Союз, то она раньше всего заботится о том, чтоб защитить свое привилегированное положение в стране. Во внешней политике главной заботой бюрократии является сближение с империалистскими лагерями Англии и Америки. Это программа, намеченная Сталиным в его речи 3-го июля. Во имя этой программы Сталин замалчивает все, что могло бы напомнить пролетарскую революцию. Страна, где "социализм окончательно победил", находится в войне, но даже само слово социализм исчезло из словаря ставленников бюрократии. Кремль со своими продажными писателями воскрешает патриотические воспоминания царской России. Он даже не решается напомнить советским массам грандиозный опыт гражданской войны. На это он имеет две причины: он не хочет беспокоить Черчиля неприятными воспоминаниями и новыми опасениями, а с другой стороны, он сам испытывает величайшую боязнь перед революционными традициями масс. Коммунистический Интернационал прикидывается мертвым. В странах "демократического" лагеря сталинские партии совершили внезапный поворот на 180 градусов. Они имеют в этом отношении большой опыт, и поэтому этот поворот удался им без всяких инцидентов. Первым союзником СССР является германский пролетариат, у которого тот же враг: германский империализм. Но даже и теперь теснимая армиями Гитлера, бюрократия не решается апеллировать к нему. Она обратилась к немецкому народу, в том числе и к "честным национал-социалистам" с воззванием, которое не заключает ни одной пролетарской ноты, а полно жалких и смешных ламентаций. В борьбе с германским империализмом, пролетарский интернационализм является более могущественной силой, чем та помощь, которую Москва может получить от Лондона или Вашингтона. Ленин часто повторял, что лишь эта сила помешала империалистам задушить русскую революцию в ее героические годы. Но в ту эпоху советские вожди умели разговаривать с рабочими на революционном языке. Кремль обращается к немецким солдатам с одними лишь жалобами от имени русского национализма, он совершенно неспособен открыть перед ними революционную перспективу. Он отожествляет свои военные цели с целями Черчиля-Рузвельта, таким образом он лишь усиливает германский национализм и в конце концов лишь служит Гитлеру. Он призывает английских и американских рабочих поддерживать их империализм, и таким путем он вновь толкает немецких рабочих на поддержку своего империализма. Если революционную борьбу душат в одном лагере, она делается затруднительной и в другом. Бюрократия ведет войну своими собственными методами. Это методы глубоко-консервативной касты выскочек, которая выросла и вскормилась на закате революции. Кремлевские заправилы не раз уж пробовали оправдать длинный ряд своих предательств интересами защиты СССР. На деле же, благодаря сталинизированному Коминтерну, пролетариат был разбит, а Советский Союз оказался более изолированным, чем когда-либо раньше. Результаты сейчас налицо. Еще вчера Кремль прислуживался к гитлеровской Германии, а сегодня подлаживается к Черчиллю и Рузвельту. К чему все это привело? Кому это на пользу?
Баланс политики Сталина показывает огромный пассив. Нынешняя катастрофа -- не что иное как банкротство всей этой политики. Но если в решающий час правители Кремля обнаруживают полную растерянность, советские массы являют пример мужества и бесстрашия. Уже первые недели войны обнаружили громадную преданность и готовность к самопожертвованию со стороны советских войск. Это основной результат всей кампании до настоящего момента. Красные войны сумели противопоставить смелость и инициативу устрашающим методам германского милитаризма. Они сражаются не "за Сталина", не за ненавистных бюрократов, которые их угнетают; они умеют проводить различие между Сталиным и Гитлером. Они хорошо знают, что если Гитлер начал эту громадную кампанию, то не для того, чтоб избавить страну от паразитической бюрократии, а для завершения работы последней, т. е. чтоб прикончить революцию, уже тяжело раненную. Своей отчаянной борьбой советский народ показал миру, что у него есть что защищать, и что он намерен защищать это до конца. Несмотря на все преступления бюрократии, Октябрьская Революция, пробудившая все народы России к новой жизни, еще не умерла. Рабочий и колхозник хорошо знают, что означала бы победа Гитлера: подчинение хозяйства германским трестам и картелям, превращение страны в колонию, конец первому опыту планированного хозяйства вне системы капиталистической прибыли, крушение всех надежд. Этого они допустить не могут.
То что советский рабочий понимает своим классовым инстинктом, Четвертый Интернационал не раз заявлял: он стоит за безусловную оборону Советского Союза! Мы защищаем СССР независимо от измен бюрократии, и несмотря на эти измены. Мы не обуславливаем нашу поддержку получением тех или других уступок от сталинской бюрократии. Но мы защищаем СССР нашими собственными методами. Мы представляем революционные интересы пролетариата и нашим оружием является борьба революционного класса. Империалистские союзники Кремля не являются нашими союзниками. Мы ведем революционную борьбу везде, в том числе и в "демократическом лагере". Поддержка империалистских хозяев Англии и Соединенных Штатов означала бы помощь Гитлеру в его господстве над немецкими рабочими. Мы ставим нашу ставку на революцию, и самым лучшим средством служить революционному будущему немецких рабочих является распространение революционной борьбы в лагере противника. В Германии, а также и в оккупированных германскими войсками странах, защита Советского Союза означает прямой саботаж германской военной машины. Немецкие рабочие и крестьяне, одетые в солдатскую форму, Четвертый Интернационал зовет вас к переходу, с вашим оружием и обозом, в ряды Красной Армии! Немецкие рабочие и крестьяне на заводах, на железных дорогах, в деревне, подневольные народы Европы, мешайте всеми возможными способами успехам германского милитаризма! Этим путем вы не только защитите Советский Союз, но вы подготовите также ваше освобождение, не то освобождение, которое вам готовят Черчилль и Рузвельт, а ваше собственное освобождение, которое даст вам возможность, как свободным людям, строить новый мир. Четвертый Интернационал зовет советских трудящихся быть наилучшими солдатами на боевом посту. Наша организация живет заветами того, кто был вождем Красной Армии в ее тяжелых боях в первые годы революции, Льва Троцкого, предательски убитого кремлевским палачом, но память о котором более чем когда либо жива в сердцах бывших участников гражданской войны, -- особенно сейчас, в момент наивысшей опасности. Его пример и традиции этой великой эпохи должны воодушевлять солдат, матросов и авиаторов в настоящее время. Но чудеса героизма того времени возможны были лишь потому, что рабочие и крестьяне ясно сознавали тогда за что они боролись. Чтоб повторить эти чудеса бесстрашия, -- а они необходимы, чтоб покончить с Гитлером, -- лучшим оружием является восстановление советской демократии. Война не кладет конца нашей борьбе с бюрократией; она делает эту борьбу еще более необходимой, чем когда-либо. Для защиты СССР необходимо создание советов рабочих, крестьянских и солдатских! Таков наш призыв. Но мы подчиняем нашу борьбу с бюрократией борьбе против империализма. Это относится к нашей политической программе, в которой критика паразитической олигархии является средством наилучшего вооружения страны против империализма, и это относится также к военной программе, в которой практические меры, направленные против бюрократии, подчинены потребностям обороны страны. В условиях войны все проблемы внутреннего режима встают более отчетливо, чем когда-либо перед сознанием советских трудящихся. Главной задачей настоящего момента является собирание кадров и организация советской секции Четвертого Интернационала.
Бюрократический режим, который существует благодаря компромиссу между пролетариатом и империализмом, не сможет надолго пережить войну. Даже в случае победы дни сталинской клики сочтены. Победа, даже в форме длительного сопротивления, разбудила бы все надежды советских масс и рассеяла бы апатию, накопившуюся за годы поражений. Рабочие и колхозники все меньше мирились бы с произволом бюрократов, а поражение германских армий неизбежно вызвало бы то, чего Сталин боится больше всего -- пролетарских восстаний по всей Европе. Теряя почву под ногами в огне европейских революций, Сталин последовал бы вскоре в бездну за Гитлером.
Война пылает сейчас во всем мире. Все империализмы лихорадочно работают над уничтожением человечества. Громадная волна реакции смывает все свободы и все прежние завоевания. Гитлер, Черчилль и Рузвельт соперничают в этой ужасной игре. Сталин стремится приспособиться к "демократическим" разбойникам и боится больше всего произнести революционное слово. Что же касается нас, мы остаемся оптимистами. В глубинах масс назревает восстание, которого ничто не сможет обуздать. Первая империалистская война 1914-1918 г.г. кажется сейчас лишь простой репетицией современной войны; революционная буря, которая последует за войной нынешней, поставит в тень революционные кризисы 1917-20 г.г. Сопротивление советских масс германскому наступлению может лишь ускорить этот взрыв. Поэтому все народы мира должны их поддерживать, каждый своими средствами, как мы на это выше указали. Защищайте СССР и тем самым вы защищаете себя! Вы приближаете час вашего освобождения!
За оборону СССР!
Да здравствует мировая социалистическая революция!
Исполнительный
Комитет
Четвертого
Интернационала
Август 1941 года.
Отец и сын
"Я могу
сказать, что
живу на
земле не в
порядке
правила, а в
порядке
исключения".
Л. Троцкий, 8-го
июня 1940 г.
Ночь. Темнота. Я проснулась. Пробегают слабые пятна света и вновь исчезают. Привстала и слышу выстрелы. Стреляют здесь, у нас в комнате. Я всегда спала чутко, и проснувшись быстро ориентировалась в происходящем. Лев Давидович обладал в молодые годы хорошим сном. Бессонница пришла к нему, впервые, когда началась в СССР атака оппозиции, когда страницы "Правды" заливались черной клеветой, непостижимой, фантастической; она ошеломляла читателей, оглушала их. Клеветники защищались, оправдывались ложью - другого орудия у них не было.
Верили ли читатели? И да и нет. Гигантская сила бурного потока злословия заливала, топила - они теряли ориентациюи Уставшие, изнеможенные героическими годами революции, полные страха за будущее ее завоеваний, - они начинали верить в клевету, как в чудо верят в периоды упадка и прострации. Я видела, как дрожали руки читателей, державшие огромные листы "Правды", как они опускались и снова подымались.
Наши мальчики тоже потеряли сон. Младший с горьким недоумением спрашивал меня: "Что это? - о папе так? как они смеют?" А старший неистовствовал, приходил возбужденный, бледный и рассказывал о впечатлениях окружающей молодежи и о своей борьбе с ударом грязного потока: "Храбрый портнишка" (сказка Андерсена) говорил отец, глядя на него с одобрением. "Храбрый портнишка" гордился своим здоровьем и был немало смущен в тот период неожиданной бессонницей, но не сдавался. Он гордился своим здоровьем до двух последних лет, когда оно стало, вдруг, быстро ухудшаться. Черные годы циничных московских процессов подкосили его основу. Лев являлся, хотя и заочно, одним из главных обвиняемых. Как яд преступная клевета отравляла его молодой организм. А убийства Зиновьева, Пятакова, Муралова, Смирнова, Каменева, Бухарина
Бухарин не участвовал в первом процессе, но был уже в опале.
и многих других, - последних двух он знал с детства, других несколько позже и знал их всех, как честных революционеров, учился у них, любил их, уважал, связывал с ними революцию, ее героизм, ее Ленина и ТроцкогоВ одной глухой деревушке Кавказа Ленина и Троцкого принимали за одно лицо и сложили о нем боевую частушку. Где она?
- потрясли всю нервную систему. К нему вернулась бессонница и он не в силах был ее остановить. Лекарства против нее плохо на него действовали. Засыпал под утро. А надо было вставать между семью и восмью часами и приниматься за работу. Она осложнялась надзором недремлющего ГПУ, агенты которого, как потом обнаружилось, жили рядом с ним: он занимал квартиру в доме № 26, а они в № 28.Наш арест в Норвегии глубоко взволновал Льва, он полностью отдавал себе отчет в том, что это означало. Отъезд в Мексику, трехнедельное путешествие на пароходе в сопровождении одних врагов - внесли смертельную тревогу в его жизнь. Он прислал нам в Гурум (место нашего заключения в Норвегии) инструкцию, написанную химией и шифром о том, как надо организовать наше путешествие, она не была раскрыта нашими врагами, мы ее получили; направил к нам друзей из Франции. Но к нам никого не допустили. И никому из друзей не разрешили сопровождать нас. Три недели полной неизвестности были для Льва великим испытанием. Отец метался, как в клетке - взаперти. А запоздалые газетные сведения о знаменитой тогда, первой инсценировке московского процесса и невозможность отвечать на них, разоблачать лгунов, были для Льва Давидовича величайшей пыткой. Защищаться от клеветы, бороться с ней - ведь это было его стихией, его органической страстью; он находил успокоение в неистовой работе и борьбе со своими презренными врагами. Здесь же, в Гуруме, обреченный на молчание, - он заболел. Сын понимал это: отчаяние его было беспредельно. Он взялся за работу, которую не мог выполнить отец, чтоб облегчить последнего, он сам выступил с разоблачениями гнусных, заклейменных им мастеров "московских процессов" вошедших в историю, как самые позорные, самые отвратительные ее страницы. Свою задачу Лев выполнил блестяще. С большим волнением, мы читали в заключении его "Красную Книгу". Все верно, все верно, "молодец", говорил отец, с дружеской нежностью. Как нам, тогда, хотелось его видеть, - обнять!
Кроме революционной работы и писательской, сын занимался высшей математикой, к которой у него был огромный интерес. Умудрялся сдавать экзамены в Париже и мечтал о систематической работе. Накануне его гибели он был принят научным сотрудником в Голландский Научный Институт и должен был начать труд по вопросу о русской оппозиции. Он был единственный из молодых, обладавший огромным опытом в этой области и исчерпывающе знавший всю историю оппозиции, как она сложилась. Наша материальная неустойчивость его очень беспокоила. Как хотелось ему материальной независимости. Однажды, он писал о своих планах на заработок. Возможность была близка, но полной уверенности у него не было. "Это было бы замечательно"и (получение работы в "Научном Институте"), - говорил он, и прибавлял, шутя, "помогал бы престарелым родителями". - "Почему бы и не помечтать"? - спрашивал он. Мы часто с отцом с любовью и нежностью вспоминали эти слова сына.
Спалдинг (заместитель завед. русск. отделом Станфордского Университета) вел с сыном переговоры в Париже по поводу одной работы, которую он ему предлагал. Вот что он писал позже о Льве: "Я был очень потрясен, узнав о смерти Седова. Он произвел на меня впечатление исключительно способной и привлекательной личности, и без сомнения, его будущее было бы блестяще. Нам очень неясны обстоятельства его смерти, некоторые источники нашей информации указывают, что она вызвана медицинской неосмотрительностью или даже чем то более ужасным. Не найдете ли Вы возможным написать краткую записку с изложением разговора, который я имел с Седовым прошлым октябрем (1937 г.), включая предварительное соглашение, которое я с ним сделал. Я мог бы использовать такого рода записку, если бы удалось получить некоторую информацию от Троцкого относительно русской гражданской войны и военного коммунизма".
Почти с детских лет Лева вошел в революцию и не расставался с ней до конца своей жизни. Детская полусознательная преданность ей перешла потом в сознательную и твердо укрепилась в нем. Однажды в 1917 г. летом он пришел из школы с окровавленной рукой в помещение "Союза Деревообделочников" (большевистский), где я тогда работала в качестве редактора и корректора его органа: "Эхо Деревообделочника". Это было время горячих прений, они велись не только в Таврическом дворце или в Смольном, или в цирке, но на улицах, в трамваях, в школах и на службе. С утра, обычно, в помещение нашего союза набивалась масса рабочих и обсуждали текущие вопросы, т. е. вопросы предстоящего захвата власти пролетариатом. Они неразрывно связывались у рабочей массы с личностью Л. Д. Обсуждались его речи: единение, непреклонная воля чувствовалась в этих обсуждениях -- страстное желание следовать призывам до конца с несокрушимой волей к победе.
Детям разрешили обедать в столовой союза вместе со мной. Лев Давидович в то время сидел в тюрьме временного демократического правительства. На вопросы товарищей, что с его рукой, он сказал, что его укусил Керенский (сын премьера). Каким образом? "Я ему дал в зубы". Мы поняли, что это означало. В той же школе учились и дети Скобелева, тогдашнего министра труда. Потасовки происходили ежедневно.
Удар ГПУ из-за угла оборвал молодую талантливую жизнь нашего сына, нашего друга. Это расплата за небывалый в истории человечества взлет Октябрьской революции. Виновники ее падения заканчивают свое гнусное дело. Прийдет вторая Октябрьская революция, она завоюет весь мир и отдаст должное, как героям своей предшественницы, так и ее могильщикам.
Лев Давидович не читал черных листов коммунистической партийной газеты, которая называлась "Правдой", он бросал на нее беглый взгляд и брезгливо отодвигал ее в сторону.
Стреляют - Лев Давидович тоже проснулся. На ухо я сказала ему: "стреляют здесь в комнате", и прижавшись к нему чуть-чуть подтолкнувши его, спустилась вместе с ним с низкой кровати на пол.
Стреляют, сказала это - с тем же чувством, что и в 1917 г., в июльские дни: "пришли", когда в Петрограде (так назывался Ленинград) явилась к нам полиция правительства Керенского, чтоб арестовать Л. Д. Ареста тогда мы ждали - это было неизбежно. Нападения Сталина мы тоже ждали. Оно было тоже неизбежно. Но все же 24-го мая 1940 г. ночью, это ожидаемое было более неожиданным, чем в 1917 г. - арест.
В ту пору правительство Керенского одержало победу, не надолго и но, тем не менее, оно успело арестовать вождей-большевиков. Я помню, как разрешился кризис временного демократического правительства. Происходило бурное заседание в великолепном колонном зале Таврического дворца; я находилась в ложе совсем близко к трибуне, переполненной Либерданами (так Демьян Бедный назвал в одном из своих стихотворений, пользовавшимся огромной популярностью, - меньшевиков). Вдруг, раздались победные звуки музыки. Во дворец торжественно вошел оркестр, сопровождаемый оглушительными аплодисментами и восторженными приветствиями. Правительство тайно вызвало с фронта верные ему полки, как показало будущее это были последние. Но на данное время этого было достаточно; - оно почувствовало почву под ногами. Я видела, как заполнявшие трибуну, победители украдкой, пожимали друг другу руки, как они с трудом сдерживали охватившую их радость; лица их сияли, сохранить, как то требовалось обстоятельствами, хотя бы видимость спокойствия, им не удавалось.
Через несколько дней начались аресты. Мы с Л. Д. в то время располагали маленькой комнатой в квартире товарища Ю. Ларина; мальчики находились у друзей в Терноках. Весь последний день, как впрочем, и предыдущие до поздней белой - петербургской ночи Л. Д. провел на митингах.
В пять часов утра, я услышала во дворе сдержанный топот по асфальту, подбежав к окну, и приподняв чуть-чуть штору, увидела в раннем белом свете серые шинели с ружьями на перевес: - это был военный отряд Временного демократического правительства. Никаких сомнений - это к нам. И, коснувшись плеча Л. Д., сказала ему: "пришли". Он вскочил и начал быстро одеваться. Раздался звонок. Предупрежденный мной, тов. Ларин не сразу открыл дверь. Позвонили еще. Спросили Луначарского - это для начала, а потом предъявили ему приказ об аресте Троцкого. Ларин не сдавался. Заставил их ждать. Звонил по телефону ответственным Либерданам. Но и ответа нигде не было. Мы простились. Лев Давидович подбадривал меня. Его увели. Общее политическое положение тогда было очень серьезно. Борьба началась открытая теперь уж действиями. Борьба на жизнь и на смерть. Но последний взгляд Л. Д. перед его уводом был полон уверенности и вызова: "посмотрим, кто - кого", говорил мне этот взгляд.
Начала хлопоты о свиданиях, передачах и пр. Мне помогали Лев и Сергей, которые взяли на себя передачи (провизию и пр.) и превратили это в спорт: "кто скорей". Большим затруднением для них являлись, переполненные трамваи, но они пользовались буферами и, всегда точно к назначенному часу, поспевали в тюрьму.
Очень взволновал их второй арест отца, - но вся окружающая обстановка предвещала скорое освобождение и победу. Все было совсем иначе, чем в Галифаксе, когда в 1917 г., по дороге в Россию, нас сняли с парохода англичане и разделили. Мальчиков оставили со мной на положении арестованной, но не в тюрьме, а в грязной квартире русского шпиона, - где нам отвели комнату. А Л. Д. с другими увезли, не дав никаких объяснений. Полная неизвестность и изолированность угнетала нас в ту пору чрезвычайно.
Спустившись на пол, мы оказались у стены в углу, в стороне от перекрестных выстрелов, которые раздавались без перерыва в продолжении нескольких минут. Позже мы подсчитали дыры в стенах и дверях нашей спальни - их было 60. Прижавшись к стене, мы ждали и я привстала, чтобы закрыть Л. Д. собой, так как выстрелы направлялись на него, казалось мне, но он задержал меня. "Дедушка!" услышали мы крик внука, который спал в смежной комнате и в которую вошли преступники. Голос его прозвучал не то, как предупреждение о грозящей нам опасности не то, как мольба о защите. Он забыл об этом, забыл о своем крике, и как я ни старалась навести его на след своих переживаний и воспоминаний - он его не восстановил. Но нас привел в оцепенение этот крик. Все стихло. "Они его увезли" - сказал мне тихо дед. На пороге, разделявшем нашу спальню от комнаты внука в освещении пламени от брошенного зажигательного снаряда, мелькнул силуэт, круг его каски, блестящие пуговицы, продолговатое лицо, мелькнул, как во сне, я не могла задержаться на нем дольше. Стрельба в комнате оборвалась. Мы ее слышали дальше во дворе.
Тихо, медленно, мы пересекли нашу спальню и вошли в ванную комнату, окно, которой выходило во двор, напротив домика, в котором жили наши друзья, - охрана наша, там же стоял огромный эвкалипт, оттуда же раздавалась пальба! У этого эвкалипта, как мы узнали потом, враги установили пулемет. Непрерывным дождем выстрелов, - они стратегически отделили охрану от нас. Следственные власти позже обнаружили бомбу в 1 1/2 кило динамиту: сведения об этом имеются в протоколах суда по делу о нападении Сикейроса, которого впоследствии (28-го марта, 1941 г.) освободили: за неимением материала по обвинению. Чудовищно. "Хозяин советской страны", "отец народов" и т. д. и т. п. щедро заплатил из пролетарской кассы. Бомба по данным протоколов, оказалась с каким то техническим дефектом и не была использована преступниками. Но данные следствия говорят, что, заложенная в ней сила взрыва была такова, что могла снести весь дом до основания.
Оборвалась пальба и во дворе: потом и все тихо и нестерпимо тихо. "Куда мне тебя спрятать"?и Я теряла силы от напряжения и безнадежности. Теперь, теперь они прийдут, чтоб покончить с ним, кружилась голова и и и вдруг тот же голос внука, но со двора и голос совсем, совсем другой, как стаккато в музыке, прозвучал он, бодро, весело: "Аль-фред! Мар-ге-рит!" Он вернул нас к жизни. Предыдущий момент, ночная тишь после выстрелов, чувствовалась нами, как могила, как смерть: "они все убиты".
"Альфред! Маргерит!" и нет, живы и живы. Но почему же к нам никто не идет? Никто нас не зовет? Ведь те ушли: боятся и боятся встретиться с непоправимым. Мы взялись за ручку двери из спальни в кабинет Л. Д., она была заперта, хотя обычно мы ее не запирали. Дверь была вся изрешечена выстрелами, из нее стреляли в спальню - в отверстия я увидела комнату, освещенную мягким золотистым светом лампы под абажуром на потолке, увидела стол, покрытый рукописями в полном порядке, библиотека не тронута, спокойно все там, там царит обстановка мысли, творчества. Она, как накануне и как это странно: порядок, спокойствие, освещение, все на столе цело. Только дверь зияет черными дырами и говорит о происшедшем преступлении. Мы стали стучать и прибежал Отто: "дверь почему то не открывается"и Общими силами дверь открыли. Вошли в эту, чудесную, непотревоженную тогда комнату.
Сева, Альфред, Маргарита, Отто, Чарли, Джек, Геральд - все налицо. Нет с нами Боба Шелдона - он, бедный мальчик, был на дежурстве, его увезли. Кое-какие принадлежности его одежды и вооружение остались в пустом гараже и они мучительно сжимали сердце, хотелось спросить их, как произошло все с нашим другом, стражем нашим, где он, что с ним? Вещи Боба, покрытые тайной, говорили нам о его гибели. Шелдон, у него за плечами всего 23 года, сколько в этой молодой жизни погибло надежд, идеализма, веры в будущее, борьбы за него. Экзотическая Мексика его пленяла. Он соблазнился яркими птичками, приобрел их и устроил в нашем саду и так трогательно ухаживал за ними. Двадцать три года - им не хватало жизненного опыта; у них не успело отложиться сознание опасности, необходимости быть на стороже, но чуткость их должна была все это накопить в непродолжительное время. Шелдон любил прогулки; в свободные часы он совершал их в окрестностях Койоакана и приносил букеты полевых цветов. Вскоре по приезде к нам он получил урок от Льва Давидовича. У нас производился ремонт, каждые 15-20 минут надо было отпирать ворота, чтоб выпустить рабочего с тачкой на улицу и потом впустить его обратно. Боб был увлечен постройкой клетки, чтоб не отрываться от работы, он давал ключ от ворот рабочему. Это не ускользнуло от внимания Л. Д. Последний объяснил ему, что это очень неосторожно со стороны Боба и прибавил: "Вы, первый, можете оказаться жертвой своей неосторожности!" Это было сказано за месяц, либо полтора, до его трагической смерти.
День 24-го мая начался для нас рано, он был полон возбуждения. Чем больше мы углублялись в обследование пробитых стен и матрацов, тем больше проникались сознанием, грозившей нам опасности и тем более чувствовали себя спасенными. Нервное напряжение ночи разрядилось в возбуждение, сдерживаемое спокойствием. Отсутствие подавленности позже послужило одним из аргументов к бессмысленной и бесстыдной "теории о самопокушении". Рассказывая о ночном нападении ГПУ на нас, приходившим к нам в продолжении дня друзьям, я чувствовала, что рассказываю об этом почти весело: меня же слушали с тревогой; с испугом глядели на изголовья постелей, продырявленных пулями, а я говорила себе, как бы оправдываясь: "но ведь враги потерпели неудачу". Следующие дни все более и более укрепляли нас в том, что, понесенная на этот раз нашими врагами неудача должна быть ими возмещена; что вдохновитель преступления на этом не остановится. И наше радостное чувство спасенности затушевывалось перспективой нового покушения и подготовкой к нему. А параллельно с этим Лев Давидович участвовал в ведении следствия по делу 24-го мая. Вялый ход его беспокоил Л. Д. чрезвычайно. Терпеливо и неутомимо он следил за ним, разъяснял положение дела и суду и печати, делал сверхъестественное насилие над собой, чтоб опровергать очевидную и безнадежную ложь или злонамеренные двусмысленности и делал все это со свойственным ему напряженным вниманием, от которого не ускользала ни одна мелочь. Всему придавал значение, все вплетал в общее целое. И уставал. Спал плохо все с теми же мыслями, с ними же и просыпался. Я слышала, как иногда, наедине с собой, из внутренней глубины своей, Лев Давидович говорил: "устал и устал". Чувство величайшей тревоги сжимало меня; я знала, что это означает. Но я знала и другое: какой прилив сил, воодушевления и энергии почувствовал бы он, если бы мог вернуться спокойно к настоящей работе. Он намечал о Красной Армии исследовательский труд, для которого мы собирали материал; о международном положении; о мировом хозяйстве; последнее время о войне. Повседневные события и очередные преступления Сталина отодвигали эти работы на второй план. Труд о Сталине ему был навязан посторонними обстоятельствами: материальной необходимостью и его издателем. Лев Давидович не раз хотел написать "ходовую" книгу, как, он говорил, чтобы заработать на ней и отдыхать потом, на работе, над интересующими его темами. Но это у него не выходило, он не умел писать ходовых книг. Он долго колебался принимать ли предложение издателя, но наши друзья и среди них наш молодой кассир Я. Ф.,
Он теперь отошел к меньшинству.
который прожил с нами не мало лет, сопровождал нас в разных странах, настаивал на этом. Л. Д. согласился. Он рассчитывал сделать эту работу в непродолжительное время. Но, приступив к ней, начал обставлять ее со свойственной ему добросовестностью и педантизмом, на который мне часто жаловался. Тем не менее предполагал закончить все к марту -- апрелю 1940 г. Это ему не удалось. Сперва разногласия в нашей партии -- американской ее секции, отвлекли его, а затем события 24-го мая.Одним сокровенным желанием Л. Д. было рассказать о дружбе Маркса с Энгельсом, об их "романе", как он говорил мне, который, по его мнению, не был никем обследован так, как ему того хотелось. Лев Давидович очень любил Энгельса -- весь его глубоко человеческий облик. Сочетание двух великих и столь различных натур друзей, объединенных одним целеустремлением, очень увлекало его.
Не без огорчения на время ему пришлось отказаться и от продолжения книги о Ленине. Его глубоко-горячим желанием было, показать Ленина, каким он был в действительности против всех тех, кто писал о нем, навязчиво измеряя его своей меркой. Л. Д. интересовал настоящий Ленин. Никакая выдумка эпигонов, будь она самой блестящей, не могла сравниться с подлинником. Ленин должен был предстать, он имел на то все права, перед историей со всей его гениальностью и со всеми его человеческими слабостями. Эпигоны же наделяли его добротой, скромностью, простотой, но что все это означало в применении к Ленину? Они его изображали по "образу и подобию своему". А Владимир Ильич не укладывался в общие рамки. Лев Давидович и от меня добивался, хотя бы самих мелких, незначительных воспоминаний, но соответствующих действительности, и очень был рад, когда я рассказывала или записывала для него неизвестные ему мелочи, в которых он угадывал настоящего Ленина.
В Смольном, в Петрограде, в 1917 г. наша квартира расположена была в одном коридоре с помещением Ленина и его семьи. Они пользовались ванной, которая находилась на нашей площади. Мы часто встречались на ходу. Ленин был всегда бодр, весел и приветлив. Однажды, зашедши к нам, увидел мальчиков, поставил их рядом, отошел на некоторое расстояние от них, и заложив руки в карманы, неожиданно для меня, весело сказал: "это мне нравится!" Он, вдруг, обратил внимание на костюмы детей. В то время не было тканей, искать материю на блузы, привилегированным порядком, мне не приходило в голову. Я отдала в чистку бархатную в цветах скатерть и сшила детям из нее косоворотки. Мальчикам они не нравились: "что же ты сделала нам блузы из ковра?"; я оправдывалась. Но это не помогало; правда, они их носили, но не без ворчанья. После похвал Владимира Ильича, мальчики успокоились.
В продолжении десяти лет в СССР больших колебаний в здоровье Л. Д. не замечалось. В ссылке, вернее в эмиграции началось чередование приливов и отливов в его физическом состоянии. В ссылке (Алма-Ата) жизнь Льва Давидовича была поглощена перепиской - это было, как бы продолжение жизни последнего времени в Москве; обсуждались текущие политические и тактические вопросы. Мы получали такое количество писем, что, иногда, не успевали прочесть их за день. На часть из них отвечал сын Лев Седов, на большинство из них отец. Последние месяцы, как известно, переписка была запрещена. Она перешла в нелегальное русло и приняла замедленный темп. На Принкипо (Турция) первое время Л. Д. было тяжко. Бездействие, оторванность угнетали его: встал вопрос о средствах на жизнь, на охрану, на поддержание иностранных оппозиционных групп. Все это заставило его принять предложение издателя: написать автобиографию. Психологически очень трудно было войти Л. Д. в эту работу. Она так резко не совпадала с общим его устремлением. Он заставлял себя "вспоминать", это расстраивало ему нервы и здоровье его в общем и целом сошло с рельс.
Оживление в его моральное и физическое состояние, внесла начавшаяся связь с европейскими единомышленниками. Приезды их к нам, дискуссия с ними, переписка, писание для оппозиционных органов Европы политических статей -- все это вернуло Л. Д. в его родную стихию. И в свою очередь, облегчало ему принудительную работу над автобиографией.
При встречах за общим столом или на рыбной ловле в Мраморном море никто не подозревал "отлива". Разговоры на политические темы, шутки, подбадривания того или другого слегка приунывшего товарища, неизменно свидетельствовали о ровности настроения Л. Д. О том, что это не так, мог догадываться только сын, когда он жил с нами. Как я любила, как была счастлива в периоды "прилива". Свежесть, молодость, веселость, тогда, возвращались к Льву Давидовичу. Со страстью он тогда диктовал и политические письма, и инструкции друзьям, и автобиографию, и статьи и ловил рыбу в синем море. Неистовствовал. И все это в полном одиночестве. За стеной. Жизнь наша подле Ройяна (Франция) в одинокой вилле, "Брызги", на берегу Атлантического океана, которую нашли для нас наши друзья, началась для нас бурно. Приезжали ежедневно наши друзья и единомышленники из различных стран, чтоб повидаться с Л. Д. Бывало от 15 до 20 человек. Л. Д. проводил с ними по две-три беседы в день. Полный воодушевления, сил, неисчерпаемой, казалось, энергии, он поражал и радовал друзей своей неутомимостью и свежестью. И здесь во Франции вопрос о материальной стороне нашей жизни снова встал перед нами и очень остро. Наступило затишье. Мне пришлось уехать в Париж подлечиться. На этом настаивал Лев Давидович. В состоянии его здоровья приливы сменялись отливами. И из Ройяна, однажды, Л. Д. писал мне, что, несмотря на нездоровье, он провел беседу с приехавшими друзьями, на которой присутствовал и сын, и очень удачно провел. "Я видел Левика, писал он, как блестели его глазенки, как он сиял". После беседы лег рано в постель, т. к. чувствовал себя очень утомленным и слушал бушующий океан, брызги которого долетали до окна его комнаты и разбивались о стекло. Зашел Лева, чтобы проститься с отцом -- он должен был вернуться в Париж. Обменялись несколькими горячими словами о проведенном собеседовании. Сын был очень взволнован и возбужден. Подошел к кровати отца, упал на грудь его и "по-детски", как писал отец, прижавшись к ней, сказал: "папочка, я тебя крепко люблю". Они крепко, со слезами простились.
Океан продолжает жить бурными приливами и отливами. Неистовствует. Великий борец также мог бы житьи Насилие. Насильники будут отомщены. Насилие отомрет. Будущее свободное человечество преклонится перед его неисчислимыми жертвами.
Наталия Седова-Троцкая
Лев Давидович
Когда Фридрих Энгельс, патриарх международной социал-демократии, тихо умирал в Лондоне, приближался к концу тот век, который отделял революции буржуазные от революций пролетарских, якобинство от большевизма. Приближались годы, когда трансформация мира, возвещенная Марксом, сделалась непосредственной задачей, а революционеры должны были познакомиться с условиями новой бурной эпохи. Удары реакции обрушились на головы самых крупных революционных вождей, - это правильно в буквальном смысле по отношению к трем наиболее выдающимся из них. Будущий историк оценит симптоматическое значение этого для нашей эпохи; он отметит также источник этих ударов. В черепе Ленина засела пуля "социалистки-революционерки" Фанни Каплан. Череп Розы Люксембург был размозжен ружейным прикладом, от ударов солдатчины, руководимой "социал-демократом" Носке. Череп Троцкого был пробит топором наемника "большевика" Сталина. В нашу эпоху непрерывных кризисов, резких скачков и лихорадочных темпов все быстрее снашиваются партии и люди, и те, кто еще накануне олицетворяли революцию, делаются орудием самой мрачной реакции. Эта борьба между передовыми отрядами исторического процесса с его отстающим арьергардом потому то и приняла наиболее драматические формы в единоборстве Троцкого со Сталиным, что она происходила на базе уже созданного рабочего государства. Троцкий, поднятый к вершине власти массовым революционным взрывом, преследуемый и гонимый, когда на пролетариат обрушились поражения, сделался олицетворением революции.
* * *
Лев Давидович обладал замечательной внешностью. В нем прежде всего поражал его лоб, необыкновенно высокий, вертикальный и не увеличенный лысиной. Затем глаза, синие, глубокие, взгляд сильный и уверенный в своей силе. Во время своего пребывания во Франции, Л. Д. приходилось иногда ездить инкогнито, для упрощения вопроса об охране. Он сбривал тогда свою бородку, зачесывал на бок волосы, разделив их пробором. Но мне всегда бывало страшно, когда он собирался выйти на улицу, в толпу. "Нет, это невозможно, первый прохожий его узнает, он не может изменить своего взгляда".
Когда Л. Д. начинал говорить, внимание приковывал его рот. Говорил ли он по-русски или на иностранном языке, губы его всегда складывались так, что он ясно и раздельно произносил слова. Его раздражало, когда другие говорили неясно и торопливо, и он требовал от себя чрезвычайно отчетливого произношения. Только когда он обращался по-русски к Наталии Ивановне, он иногда начинал говорить быстрее и менее отчетливо, понижая голос до шепота. В беседе с посетителями руки его, опираясь сначала на край письменного стола, скоро приходили в движение, и жесты, плавные и решительные, как бы помогали губам выражать мысль.
Лицо, в ореоле волос, посадка головы и вся фигура были горды и величественны. Он был выше среднего роста, с широкой грудью и сильной спиной; ноги его, по сравнению со всем туловищем казались немного тонкими. Посетителю, видевшему Л. Д. только один раз, несомненно легче передать, что выражало лицо Троцкого, чем тому, кто многие годы провел в его непосредственной близости и видел его в самых разнообразных обстоятельствах. Но чего я никогда не видел, это даже и тени вульгарности в его лице. Не было в нем также и того, что называется добродушием. Но ему не была чужда какая-то особая мягкость, вытекающая несомненно из его необыкновенного ума, способного всегда все понять. В нем чувствовался юношеский пыл, радостно готовый все предпринять и способный увлечь других. Когда же дело шло о том, чтоб отхлестать противника, этот задор быстро превращался в едкую и тонкую иронию, иногда переходящую в презрение; а когда противник был особенной канальей, лицо его становилось на мгновение почти злым. Но обычное равновесие возвращалось быстро. "On les aura!" (Справимся!), любил он повторять с увлечением.
В изолированности эмиграции самыми драматическими моментами, в которые мне приходилось наблюдать Л. Д., были его стычки с полицией и столкновения со злостными противниками. Лицо его делалось жестким, глаза пылали, в них как будто концентрировалась вся огромная сила его воли. Каждому становилось ясно, что ничто на свете не может заставить его отступить хотя бы на один шаг.
В повседневной жизни эта сила воли выражалась в строго организованной работе. Все ненужное, что мешало работе, его чрезвычайно раздражало. Он не выносил бесцельных разговоров, незаявленных посетителей, задержек или опаздываний на свидания. И все это, разумеется, без педантизма. Но когда возникал важный вопрос, он, не задумываясь ни на минуту, опрокидывал все свои планы; но надо было, чтоб это стоило того. Когда же дело шло о вопросе, имеющем малейшую ценность для движения, он не жалел ни сил, ни времени. Но он был неумолим, когда его силы и время растрачивались по чужой небрежности, легкомыслию или плохой организации. Он берег каждую минуту, как самую ценную материю из которой состоит жизнь. Вся его личная жизнь была строго организована под знаком того, что по-английски принято называть singleness of purpose (целеустремленность). Он выработал иерархию задач, и все, что он начинал, он всегда доводил до конца. Обычно он работал не менее двенадцати часов в день, часто и больше, когда того требовали обстоятельства. За столом он никогда не засиживался, и я не помню, чтоб за все те годы, которые я провел с ним, он обращал внимание на то, что он ел или пил. "Есть, одеваться, все эти жалкие мелочи приходится повторять изо-дня в день", сказал он мне как то.
Единственное развлечение он находил в большой физической активности. Простая ходьба его почти не успокаивала. Он ходил быстро, молча, и видно было, что мысль его продолжает работать. От времени до времени он спрашивал: "Когда вы ответили на это письмо?", "Можете ли вы мне найти эту цитату?". Только в тяжелом физическом упражнении он находил действительный отдых. В Турции это была охота и главным образом рыбная ловля в море, требующая большого физического напряжения. Когда ловля бывала удачная, т. е. очень утомительная, он, по возвращении, с двойным увлечением принимался за работу. В Мексике, где рыболовство было невозможно, он придумал сбор тяжелейших кактусов под палящими лучами солнца.
Приходилось постоянно считаться с опасностью. За все одиннадцать с половиной лет его третьей эмиграции можно насчитать общим счетом не больше нескольких месяцев, когда Л. Д. мог гулять в деревне, возле своего дома свободно, без охраны; это было тогда, когда он жил во Франции и в Норвегии. Обычно каждая прогулка была небольшой военной экспедицией. Надо было заранее выработать план и установить точное расписание. "Вы со мной обращаетесь, как с неодушевленным предметом", говорил он иногда, скрывая улыбкой нетерпение.
От товарищей, помогавших ему, он требовал тех же методов в работе, как и от себя самого. Чем ближе они к нему стояли, чем больше он от них требовал, тем проще он был с ними. Точности он требовал во всем. Письмо без даты, документ без подписи выводили его из себя, как и вообще всякая небрежность, неосмотрительность и безразличие. Делай хорошо все, что делаешь и доводи все до конца; при этом он не делал никаких различий между мелкими текущими делами и серьезным умственным трудом. Доводить мысль до конца -- это выражение чаще всего повторяется в его произведениях. Он был всегда очень внимателен к состоянию здоровья окружающих его людей. Здоровье -- это революционный капитал, которого нельзя растрачивать. Он сердился, когда кто-нибудь читал при плохом освещении: надо не задумываясь рисковать жизнью для революции, но зачем портить глаза, когда можно читать при хорошем свете?
В беседах с Л. Д. посетителя особенно поражала его способность быстро разобраться в новой незнакомой ему обстановке. Он включал каждый вопрос в систему общей перспективы, но это не мешало ему видеть все особенности данного вопроса и в каждом отдельном случае давать конкретный совет. За время своей третьей эмиграции ему приходилось часто беседовать с посетителями из стран, которых он непосредственно не знал; бывали посетители из Балкан, из Латинской Америки и пр., а он не всегда знал их язык, не всегда следил за прессой этих стран и их специальным проблемам не отдавался. Сначала он давал говорить посетителю, делая время от времени короткие заметки на небольшом листе бумаги. Иногда он спрашивал о какой-нибудь детали, вроде: -- "Сколько членов в этой партии?" или "Не был ли этот политик адвокатом?" Потом он начинал говорить. Разрозненные факты, которые ему сообщили, принимали тогда организованную форму. Затем обрисовывалось движение разных классов и разных слоев внутри этих классов; обнаруживалась, связанная с этим движениями, игра разных партий, групп и организаций. И наконец в эту картину логично включалась позиция и работа разных политических деятелей, вплоть до их личных черт и профессий. Французский натуралист Кювье брался на основании одной кости реконструировать целое животное. Благодаря своему огромному знанию действительности и социальных и политических отношений, Троцкий умел сделать тоже в области политики. Посетитель был всегда изумлен той проницательностью, с которой Л. Д. проникал вглубь каждого вопроса, и покидал кабинет Троцкого с чувством, что он теперь несколько лучше знает свою страну.
Огромный опыт всегда чувствовался в Троцком. Это были не просто опыт запечатленный в памяти, а опыт, процеженный и глубоко продуманный мыслительным процессом, причем чувствовалось, что эта умственная работа совершалась всегда на базе нерушимых принципов. Если Л. Д. ненавидел рутину, если он всегда был готов дать место новым тенденциям, то малейшие попытки новшеств в области принципов заставляли его всегда настораживаться. "Подстригать бороду Маркса" - так называл он все попытки приспособления марксизма к модам текущего дня. Он испытывал к ним только нескрываемое презрение.
Всем известен превосходный стиль Троцкого. Его лучше всего можно сравнить со стилем Маркса. Однако, фраза Троцкого не столь громоздка, как фраза Маркса. Л. Д. достигал литературного эффекта чрезвычайно простыми средствами. Фраза его короткая, без многочисленных придаточных предложений. Сила ее в ее простоте и в построении. Эта простота придает стилю Троцкого большую свежесть и, так сказать, молодость.
От своих переводчиков Л. Д. требовал математической точности; он готов был даже поступиться требованиями грамматики, если они не разрешали выразить на чужом языке ясно и точно его мысли.
Когда Троцкого выслали в Турцию, в паспорте, выданном ему советскими властями, было указано: профессия - писатель. Действительно, он был крупным, очень крупным писателем, и если это определение бюрократа вызывает усмешку, то потому, что Троцкий был гораздо больше, чем писатель! Он писал легко, и мог диктовать часами. Но затем он перечитывал и тщательно исправлял рукопись. Для некоторых его больших трудов, как например, "История Революции", имеются две последовательных рукописи, но в большинстве случаев имеется только одна. Его колоссальная литературная производительность - среди его трудов имеются книги, брошюры, бесчисленные статьи, письма, наспех написанные декларации для прессы, всякого рода заметки - конечно, не одинакова. Часть - обработана больше, над другими произведениями он работал меньше, но нигде не найти ни одной небрежной фразы. В этом огромном собрании сочинений, возьмите наугад пять строк, и вы сразу же узнаете неподражаемый стиль Троцкого. Уже один объем его сочинений производит внушительное впечатление и свидетельствует о редкой воле и работоспособности. После смерти Ленина собрано 30 томов его сочинений и 35 томов переписки и разных заметок. Троцкий жил на семь лет больше Ленина, но его писания, его большие книги и маленькие заметки заполнят безусловно в три раза больше томов. За одиннадцать с половиной лет своей третьей эмиграции он написал так много, что этого одного хватило бы на целую человеческую жизнь. Можно сказать, что рука ни на минуту не покидала пера; и какое это было перо!
Весь Троцкий виден в его литературной работе. Личный контакт с ним не менял, а только уточнял и дополнял портрет, который получался при чтении его произведений. Страсть и разум, мудрость и воля - превосходно дополняли друг друга и гармонически сочетались друг с другом. Чувствовалось, что всему, что бы Лев Давидович ни делал, он отдавался целиком. Он часто повторял слова Гегеля: в этом мире ничто великое не делается без страсти, и он испытывал только презрение к филистерам, которые восставали против "фанатизма" революционеров. В нем не было дисгармонии между умом и темпераментом: это была несокрушимая воля и необыкновенный ум. И опять вспоминаешь слова Гегеля: воля это особый род мышления.
К. М.
Троцкий о Советском Союзе и войне
До самой последней минуты мысль Троцкого была поглощена гигантской исторической борьбой рабочего класса за освобождение. Последние черновики, оставшиеся на его столе, были проектом новой статьи о второй мировой войне. Троцкий еще и еще раз хотел наметить тот путь, по которому должен пойти пролетариат, чтоб положить конец ужасной резне и спасти цивилизацию, находящуюся на краю бездны.
Предательский удар ГПУ навеки положил конец страстному динамизму этого великого ума. Пока мысль его работала, неиссякаемый внутренний огонь казалось не только отражал и безошибочно предсказывал большие исторические события, но как бы намечал их. Его глубокое понимание законов социальной эволюции заставляло даже злейших врагов его с невольным уважением прислушиваться к мнению соратника Ленина. Мы знаем, что этот интерес к мнению Троцкого не ограничивался лишь лагерем его прямых классовых врагов. Имеются неопровержимые доказательства, что Сталин и кремлевская клика внимательно читали каждое слово, исходящее от Троцкого.
Чем больше узурпаторы власти Октябрьской Революции читали, тем больше они боялись. Троцкий в своих писаниях меньше всего занимался морализированием или отдельными личностями. Это было совершенно объективное, сдержанное и научное изложение хода классовой борьбы, и прежде всего хода русской революции. Место, занимаемое советской бюрократией было только одной стороной этого анализа; но с неопровержимой ясностью была начерчена неизбежная гибель этой бюрократии. Роль паразита кратковременна, ибо ему не предназначено выполнять постоянной исторической миссии. Все его зигзаги и повороты были предвидены; Троцкий схватывал их с такой глубиной понимания, на которое сталинские эпигоны совершенно неспособны. Не только начало каждого оппортунистического зигзага, но и результаты его были предвидены заранее. Нисходящая кривая вырождения и измен кремлевской клики была предсказана во всех ее стадиях. Ложь и предательство, злодейские показные процессы ничто ее спасет. События неуклонно подтверждали анализ Троцкого.
С ростом гнусных преступлений привилегированной бюрократии против рабочего класса, увеличивался ее страх перед новой волной Октябрьской Революции. Неумолимая внутренняя логика заставляла ее освободиться от последних следов революции. Старые большевики, являвшиеся символом Октября, должны были быть убраны со сцены. Но Сталин знал: пока Троцкий жив, революция никогда не может быть окончательно похоронена. Сталин приходил в бешенство при одной мысли о том, что великий революционер может еще быть в живых к моменту начала новой империалистской войны и вовлечения СССР в эту войну. Начало войны прозвучало для бюрократии, как сигнал приближающегося конца. Троцкий не раз повторял: война поставит все вопросы в их самой острой форме, все пойдет в котел для пересмотра. Сталин это знал.
Война кладет конец эпохе сталинской теории о "социализме в одной стране". Она ликвидирует утопическую попытку Кремля любой ценой прожить в мире с капиталистическим окружением. Ни к чему не привели все усилия лживой дипломатии сохранить статус-кво при помощи соглашений, которые жертвовали историческими интересами пролетариата в пользу временных интересов бюрократии. Империализм предъявляет теперь свой окончательный счет. Больше никаких уступок. Все или ничего. В лице Гитлера империализм требует полной и окончательной ликвидации рабочего государства. Либо полная победа фашизма над СССР, либо воскрешение и распространение Октябрьской Революции, -- так стоит вопрос. Для сталинской клики оба решения одинаково опасны. И то и другое означает крушение сталинского режима. Третьего решения не дано. Те, кто в начале войны думали, что война идет за спасение демократии -- буржуазной демократии -- переживут тяжкое разочарование. Сталин, во всяком случае, не делает себе никаких иллюзий на этот счет; даже тогда, когда он в своей последней попытке спастись поворачивает в сторону "демократических" империалистов -- это ему все равно не поможет.
Проследим кратко мысли Льва Давидовича Троцкого об империалистической войне в ее отношении ко всей нашей эпохе. Нынешняя война является в более крупных масштабах продолжением первой мировой войны. Та война показала, что наступил конечный этап капитализма, что капитализм завершил свой путь и вступает в период упадка. Ленин определил империализм -- стадию загнивания капитализма, -- как эпоху войн и революций. Кто может теперь, оглянувшись на период, прошедший со времени первого мирового катаклизма, отрицать, что капитализм исторически вошел в тупик? Не случайность, что империалистская война закончилась пролетарской революцией, хотя благодаря особым обстоятельствам, революция эта началась прежде всего в отсталой царской России.
Большевики видели в своей революции дело, которое касается не одной лишь России, а первый шаг к мировой пролетарской революции, открывающей эпоху новой социалистической стадии цивилизации. Победа русских рабочих должна была быть использована для дальнейших побед мирового пролетариата. С этой целью и был создан Коминтерн. Он должен был помочь построить революционные партии, которые поведут рабочих к победе во всех странах.
Человечество страдает теперь от ужасов второй империалистской войны потому, что пролетарская революция в Европе не удалась. Ответственность за поражение рабочих и опасность, что цивилизация потонет в варварстве, ложится раньше всего на социал-патриотический мелкобуржуазный Второй Интернационал. Буржуазия была бы совершенно неспособна сохранить свое господство без прямой поддержки своих социалистических наемников. Сейчас мы опять являемся свидетелями отвратительного зрелища, как эти канальи навязывают свои услуги правящим классам. Единственная разница между первой и второй войной в том, что некоторые из них стали за это время советниками иностранных хозяев вместо своих собственных. И это произошло, конечно, не по их вине.
Какими путями могла пойти русская революция в аграрной, отсталой стране, без прямой революционной поддержки одной или нескольких более передовых стран Европы? Ленин и Троцкий не уставали повторять, что Октябрьская Революция не может продержаться в одиночестве. Признаком слабости капитализма и чудесной силы революции является то, что советская власть продержалась с 1922 по 1940 годы без попыток иностранной интервенции. Но революция не перекинулась на другие страны, и это имело свои неизбежные последствия. Русские массы впали в апатию, революционная волна спала, началось вырождение, которое подорвало Третий Интернационал, незадолго перед тем родившийся. Упадок революции принял форму сталинизма, который исторически исходил из большевизма, но является его прямым антитезисом. Самым большим злом, причиненным сталинизмом было не то, что захватив власть, он передал управление первым рабочим государством привилегированной клике, а то замешательство, которое он посеял в рядах международного рабочего движения. Престиж Октябрьской Революции стоял так высоко, что рабочие всех стран не могли понять, что клика, захватившая власть в собственных интересах, ставила под угрозу русскую и мировую революцию. Вырождающийся сталинизм был идентифицирован с большевизмом -- с благословения буржуазии и ее социалистических прихвостней.
Сознательность рабочего класса очень отстала от бурного хода событий, которые толкали Европу и весь мир к мрачной реакции и быстрому упадку. Полное понимание того, что происходило, можно было найти только у очень немногих; на первом месте стоит блестящее понимание Л. Д. Троцкого. Семнадцать лет, с 1923 года до самой своей смерти в 1940 году, наш великий товарищ терпеливо, и как терпеливо! -- старался рассеять замешательство, объяснить, что происходит с русской революцией и на мировой арене. В его жизни, полной громадных достижений, быть-может самым большим из всех достижений был труд, завершенный Троцким после его высылки. Труд этот состоял в сохранении, в качестве лучшего дара человечеству, подлинной сущности марксизма и большевизма и в предохранении его от растления и ржавчины сталинизма.
После первой мировой войны Второй Интернационал продолжал душить рабочий класс. В период между обеими войнами сталинизм сделался еще большей угрозой. Он был тем рычагом, которым империализм нажимал на русский и мировой пролетариат. Пользуясь громадными ресурсами вырождающегося рабочего государства, бюрократия неоднократно приносила в жертву действительные исторические интересы пролетариата преходящим интересам кремлевской правящей касты. Период ее влияния ознаменовался повсюду подрывом и ослаблением сил пролетариата, будь-то в Китае или Испании, Германии или Франции. Эта паразитическая клика дважды предала немецкую революцию, сначала в 1923 году, затем десять лет спустя -- в 1933 году.
Каждый рабочий должен понять этот основной факт! На сталинизм ложится главная ответственность за то, что Советский Союз подвергся сейчас злодейскому нападению со стороны Гитлера, и что рабочее государство стоит перед угрозой уничтожения. Германские рабочие имели полную возможность захватить вместо Гитлера власть в 1933 году. Сталинизм был самым серьезным препятствием на этом пути. Бюрократия больше всего боялась потерять власть и лишиться привилегий в случае вспышки пролетарской революции в Европе. Именно по этим соображениям сталинцы заставили немецких рабочих капитулировать перед Гитлером без борьбы. Фашизм захватил власть, выпавшую из рук буржуазной демократии только потому, что рабочие не сделали попытки захватить ее.
Сталинская диктатура захватила власть в СССР под лозунгом построения социализма в одной стране; предпосылкой этому было, что Советский Союз может прожить в мире с капиталистическим окружением. Советская дипломатия направила все свои труды в сторону поддержки статус-кво. Чем больше Сталин поворачивался спиной к мировой революции, тем больше Коминтерн становился простым агентом советской дипломатии. Сталин обращался за помощью к буржуазии; сначала к одному лагерю, потом к другому. Когда Сталин готовил поддержку Лиги Наций вступлением в нее Советского Союза, Троцкий предсказал, что участь грабительской Лиги предрешена в связи с приближением второй мировой войны. Лига Наций падет в результате бешенной погони за военными союзами бесправных империалистских держав, стремящихся к переделу мира. Точно так же, когда Сталин заключал свой кратковременный пакт с Францией, Троцкий доказывал, что с концом Лиги Наций наступит и конец французской гегемонии на континенте, гегемонии, искусственно поддерживаемой Лигой. В предвидении ряда дипломатических побед Гитлера, Л. Д. определил Германию, как самую серьезную угрозу для всей версальской системы. Предостерегая, Троцкий указывал на колоссальную военную подготовку германского империализма к предстоящей борьбе.
Систематическая дезориентация пролетариата сталинизмом еще больше увеличилась в связи с политикой "коллективной безопасности" и защиты буржуазной демократии против фашизма. Рабочие были выданы демократической буржуазии. Но демократические капиталисты были готовы договориться с нацизмом и фашизмом, если Гитлер повернет против России в целях империалистской экспансии. Троцкий предсказал, что вслед за провалом "коллективной безопасности" в Мюнхене, Сталин попытается договориться с Гитлером.
Сталинско-гитлеровский пакт посеял крайнее замешательство в ряды пролетариата. Тот факт, что соглашение послужило сигналом ко второй империалистской войне, еще усилило это замешательство. Рабочие еще больше отвернулись от Советского Союза, когда Сталин, на основании состоявшегося соглашения, захватил причитающуюся ему часть Польши и вступил в Финляндию и Прибалтийские страны. Мелко-буржуазные сторонники империализма с радостью ухватились за представившийся им случай навязать пролетариату идею, что фашизм и коммунизм - это близнецы, и что оба они империалисты. В своем страстном стремлении разъяснить рабочим положение, Троцкий, отстранив все иные соображения, как всегда с большими личными жертвами, ринулся в полемическую борьбу против этой ложной точки зрения.
Троцкий, вождь Октябрьской Революции, организатор Красной Армии, отразившей все империалистские интервенции на всех фронтах, остался тверд в своем анализе природы советского государства. В своей замечательной брошюре "Война и Четвертый Интернационал", он констатирует, что несмотря на вырождение рабочего государства, "взятое в историческом масштабе противоречие между мировым империализмом и Советским Союзом неизмеримо глубже антагонизмов, противопоставляющих отдельные капиталистические страны друг другу. Но классовое противоречие между рабочим государством и государством капитала изменяет свою остроту в зависимости от эволюции рабочего государства в измененной мировой обстановке".
Троцкий осудил сталинское нашествие на Польшу, Финляндию и т. д. не по ложным соображениям буржуазной этики, а по практическим соображениям, ибо то, что Сталин выигрывал, продвигая вперед линию обороны, было значительно меньше того, что он терял в симпатии рабочего класса во всем мире. Советский Союз, вопреки Сталину, должен ведь опираться на помощь рабочего класса капиталистических стран. "Характер войны определяется не ее исходным моментом, изолированно взятым ("нарушение нейтралитета", "вторжение врага" и проч.), а главными движущими силами войны, всем ее развитием и теми результатами, к которым она в конце концов приводит". Таким образом, политическое осуждение Сталина ни на минуту не изменило мнения Троцкого по основному вопросу поддержки Советского Союза в войне против капиталистической страны.
Страх перед войной и ее последствиями для бюрократии заставил Сталина договориться с Гитлером. В возникшей комбинации Гитлер скоро стал играть руководящую роль, а Сталин все больше и больше превращался в его сателлита, вращающегося в орбите, установленной Гитлером. Троцкий предвидел это, но в то же время он подчеркивал, что пакт этот не вечен, и что Сталин может изменить свою политику под влиянием вступления Соединенных Штатов в войну. Обстоятельства сложились так, что политику Сталина изменил своим нападением Гитлер. Как Троцкий и предвидел, желание Сталина остаться вне войны, не могло быть решающим. Война не оставит Сталина в покое. Советский Союз неизбежно оказался втянутым в империалистскую войну, и время для этого определил Гитлер.
Каково будет дальнейшее течение войны? Можно ли предсказать, что будет? Троцкий посвятил себя анализу всех возможных путей войны. Только пролетарская революция могла бы предупредить империалистскую войну. Ослабление европейского и мирового пролетариата в период фашистской реакции сделало мировую войну неизбежной. Эта война, по мнению Троцкого, должна была решить судьбу Советского Союза. И сейчас, как и в 1917 году правильно положение: если русская революция будет предоставлена только своим собственным внутренним силам, Советский Союз обречен. Успешная защита СССР зависит от распространения пролетарской революции.
Различные задачи стоят перед рабочими в разных странах. Международный пролетариат обязан поддержать оборону Советского Союза, как рабочего государства. В странах нападающих на СССР рабочие должны сделать все возможное, чтобы мешать этому нападению и саботировать военные меры своей буржуазии. В странах, союзных с СССР, рабочие должны делать все для облегчения помощи Советам. Но рабочие в этих союзных империалистских странах не должны становиться, однако, союзниками своей собственной буржуазии, ибо рано или поздно, даже одерживая победу, эти империалистские союзники попытаются нанести удар рабочему государству и совершить поворот для реставрации капитализма. Рабочий класс должен ясно видеть эту возможность и приготовиться к тому, чтоб парализовать попытки империалистской контр-революции.
Есть уже признаки, что "демократические империалисты" собираются оказать давление на Сталина раньше даже, чем они оказали реальную помощь Советскому Союзу. Вот Керенский, бывший тюремщик большевиков в период своей кратковременной власти, соучастник корниловского заговора, теперь публично требует, в своей речи по радио, чтоб демократии использовали нынешние бедствия СССР для давления на Сталина в направлении восстановления демократии в России для всех партий! Как бы в ответ, Рузвельт и Черчилль предлагают устроить в Москве совещание между демократиями и представителями России. Обсуждаться будет, естественно, вопрос о согласовании военных операций, а также и вопрос о поставках и поддержке. Предметом обсуждения будут, разумеется, все театры войны, включая и Тихо-Океанский, европейский и Атлантический. Но пресса уже намекает и на политические требования. Ведь Сталин был готов раньше соучаствовать в планах Гитлера и делать ему дальнейшие уступки. Почему бы ему не пойти на уступки несколько иного рода, в уплату демократиям за их помощь? Четвертый Интернационал требует, чтоб демократия была восстановлена в России для всех, кто стоит на платформе Советов. Эта демократия возродила бы инициативу рабочего класса и крестьянства, задушенную сталинскими узурпаторами. Эта демократия помогла бы пролетарской революции развернуть всю ее огромную энергию в пользу защиты СССР и в пользу распространения революции на другие страны.
Но демократия, которой потребуют Черчилль и Рузвельт, была бы совершенно иного характера. Такая демократия была бы обманом, она была бы анти-советской и контр-революционной. Под ее прикрытием они предложили бы меры для капиталистической реставрации. Нет ничего невозможного в том, что Сталин решится совершить последние шаги в направлении контр-революции, чтоб сохранить власть, которую он отнял у рабочих, и превратить привилегии бюрократии в нечто более существенное. Но и в этом случае Сталин будет одной из первых жертв, ибо "демократические" реставраторы едва ли согласятся сохранить власть дискредитированного и ненавистного Сталина.
Когда Гитлер повернулся против своего бывшего партнера, весь мир удивился великолепной защите Красной Армии. Для Германии было неожиданностью упорное сопротивление, ибо она построила свои расчеты на том, что Красная Армия, после предательской сталинской чистки ее командного состава, чрезвычайно ослаблена. Естественно напрашивается вопрос: во сколько раз сильнее была бы оборона, если бы Сталин не казнил лучших офицеров, людей как Тухачевский, Гамарник и др., создавших механизированную Красную Армию и всю ту новую технику, которая сейчас оказывается столь успешной. Но как хорошо знал Троцкий эту армию и русских рабочих и крестьян! Он предвидел оборону революции, когда писал: "Внутри СССР война против империалистской интервенции породит несомненно взрыв подлинного боевого энтузиазма. Все противоречия и антагонизмы окажутся как-бы преодоленными или, по крайней мере, отодвинутыми. Вышедшие из революции молодые поколения рабочих и крестьян обнаружат на полях сражений огромную динамическую силу. Централизованная промышленность, несмотря на все свои прорехи и недочеты, обнаружит крупные преимущества в деле обслуживания войны".
Если-б Троцкий был жив в момент фашистского нападения, с каким могучим призывом обратился бы он ко всему миру в защиту Советского Союза. Он поставил бы себя в распоряжение Советского Союза, не ставя никаких условий. Борьба против сталинизма подчинена неизбежно борьбе против главного врага Гитлера. Не то, чтоб борьба против сталинизма отошла на задний план или забыта хоть на одну минуту. Она принимает форму непримиримой критики и бдительности. "Беззаветная поддержка СССР против империалистических армий должна идти рядом с революционной марксистской критикой военной и дипломатической политики советского правительства и с формированием внутри СССР подлинно -- революционной партии большевиков-ленинцев."
Первые шаги Сталина, когда он пришел в себя после нападения Гитлера, были предвидены Троцким. Сталин превратил господство бесконтрольной бюрократии в военную диктатуру. Параллельно с этим имело место в этот решающий момент восстановление политических комиссаров (т. е. ГПУ и ее контроля) в Красной Армии. Это говорит само за себя. Это сделано было не в целях усиления армии, увеличения ее боеспособности в войне с Гитлером. Наоборот, это направлено против всякой силы, которая могла бы сделаться опасной для Сталина внутри страны. Война означала неизбежную мобилизацию сил рабочего класса. Война неизбежно будит инициативу масс, так долго подавленную. Меры Сталина являются предупредительными шагами против опасностей, грозящих бюрократии, от инициативы масс.
Каковы шансы успешной обороны Советского Союза? На этот счет Троцкий не делал себе никаких иллюзий. Советский Союз сделал гигантские шаги вперед со времени революции, но он все же остается страной отсталой по сравнению с технически-передовыми странами, как Германия или Соединенные Штаты. Длительная война обнаружила бы все недостатки отсталой России. Раньше всего расшатается перегруженная транспортная система, а за нею наступит дезорганизация непропорционально развитых секторов русского хозяйства. Троцкий не исключал трагической возможности, что "первое рабочее государство, ослабленное бюрократией, падет под соединенными ударами внутренних и внешних врагов. Но даже и в этом, самом худшем случае, громадное значение для дальнейшего курса революционной борьбы будет иметь вопрос: кто является действительно виновным в этой катастрофе? Ни малейшей ответственности не должно пасть на революционных интернационалистов. В момент смертельной опасности они должны остаться последними на баррикадах".
Скрывается ли отчаяние за этим изображением возможного поражения Советов? Кто знал Троцкого, не допустил бы даже такой мысли. Его сильный, заразительный оптимизм виден в последних словах его, сияющих на нашем знамени: "Передайте нашим друзьям, что я уверен в победе 4-го Интернационала. Идите вперед!" Нет, Сталин будет, быть может, первой жертвой империалистской войны, но вскоре за ним последует и Гитлер. Будет ли поражение германского фашизма означать восстановление демократии? Капитализм не дает ни малейшей надежды на разрешение мировых проблем - ни в своей демократической ни в фашистской своей форме. В конечном итоге исторический исход будет решен гигантскими массами. Чтоб найти выход из капиталистического тупика, массы должны повернуться к пролетарской революции. Другого решения не дано. И демократический и фашистский капитализм ничего другого не могут предложить, кроме бесконечной нищеты и рабства. Война может закончиться либо пролетарской революцией, либо цивилизация и мир погрузятся в варварство.
Разыгрывается последний акт русской революции. Поражение Гитлера означает конец Сталина и его клики, либо непосредственно, либо в результате событий, которые последуют затем. Но и победа не спасет бюрократии, ибо победа будет означать громадный подъем революционной волны во всех странах. Волна новой пролетарской революции сметет советского диктатора вместе со сгнившим капитализмом. Страх перед войной и ее последствиями побудил Сталина совершить акт отчаяния - убить Л. Д. Троцкого при помощи ГПУ. Сталин надеялся подорвать силы и превратить в ничто Четвертый Интернационал путем убийства ее великого творца. Ибо Сталин, точно так же как Рузвельт, видит в Четвертом Интернационале неусыпного врага капиталистической системы и реакционной советской бюрократии.
Но Сталин ошибся. Троцкий воспитал авангард и подготовил его к новой империалистской войне. Этому авангарду он оставил неоценимое наследство своих идей и принципов. Их то Сталин убить не может. Память о непреклонной воле Троцкого, о его неустанном труде над объединением революционных сил мира, несмотря на все препятствия, о его неуклонном оптимизме и вере в конечную победу, - никогда не погаснет в коллективной памяти рабочего движения. Вместе с Троцким мы убеждены, что эта война не пройдет без громадных перемен во всех частях мира. Военный кризис в громадной степени ухудшает положение народов мира. Наступит час, когда массы в той или другой части мира возьмут свою судьбу в свои руки. Когда этот час наступит, все эти потоки клеветы, гнусных обманов и лжи, извергаемые капитализмом и сталинизмом рассеются как дым. Троцкий займет заслуженное место и будет вовеки чтим как один из величайших освободителей человечества.
В--Р