Революционный архив
Бюллетень Оппозиции
(Большевиков-ленинцев) № 60-61
Другие номера
№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 32; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.
№ 60-61 9-й год изд. - Декабрь 1937 г. № 60-61
Содержание
Л. Троцкий. Пора перейти в международное наступление против сталинизма. (Письмо ко всем рабочим организациям).
Л. Т. Трагический урок.
Н. Маркин. От Термидора назад к Октябрю?
А. Бармин. В Комитет по расследованию московских процессов (письмо).
В. Кривицкий (Вальтер). Письмо в рабочую печать.
Из беседы с тов. Кривицким (Вальтером).
А. Бармин. Почему и как я порвал со сталинским режимом? (Ответы на вопросы).
Записки И. Райсса.
И. Р. По поводу Фейхтвангера.
Заявление А. Грилевича.
Бем. Исчезновение Эрвина Вольфа - новое преступление ГПУ в Испании.
Е. ГПУ подготовляет убийство Л. Седова.
В. ГПУ (Из рассказов тов. Райсса).
Из советской жизни (корреспонденция): На базаре крестьян-узбеков. - Как подготовляется демонстрация. - В госпитале.
Библиография.
А. Л. Кто такой Андрей Седых? (Письмо из Нью-Йорка).
Почтовый ящик.
Решение международной следственной комиссии
Международная следственная комиссия признала Л. Троцкого невиновным в выдвинутых против него на московских процессах обвинениях в терроризме, саботаже и фашистском заговоре.
Решение Комиссии принято единогласно.
Результаты расследования, продолжавшегося восемь месяцев, опубликованы в обстоятельном отчете, опровергающем все обвинения.
(Телеграмма Гавас, Нью-Йорк, 13 декабря 1937 г.).
Пора перейти в международное наступление против сталинизма!
(Письмо ко всем рабочим организациям).
Мировое общественное движение разъедается ужасной болезнью. Носителем заразы является Коминтерн или, вернее, ГПУ, для которого аппарат Коминтерна служит только легальным прикрытием. События последних месяцев в Испании показали, на какие преступления способны разнузданная и развращенная в конец московская бюрократия и ее наемники из деклассированных международных отбросов. Дело идет не о "случайных" убийствах и не о "случайных" подлогах. Дело идет о заговоре против мирового рабочего движения.
Московские процессы были возможны, разумеется, только при тоталитарном режиме, когда ГПУ одинаково диктует поведение подсудимым, прокурору и защитникам. Но эти судебные подлоги с самого начала были задуманы, как отправный пункт для истребительного похода против противников московской клики на мировой арене. 3-го марта Сталин произнес на пленуме Центрального Комитета ВКП речь, в которой провозгласил, что "Четвертый Интернационал состоит на две трети из шпионов и диверсантов". Уже это наглое, истинно-сталинское заявление явно указывало, куда метит кремлевский Каин. Замыслы его, однако, вовсе не ограничиваются рамками Четвертого Интернационала. В Испании к "троцкистам" был причислен ПОУМ, находившийся с Четвертым Интернационалом в непримиримой борьбе. Вслед за ПОУМ'ом наступила очередь анархо-синдикалистов и даже левых социалистов. Теперь к троцкистам причисляются уже все те, кто протестует против расправы над анархистами. Подлоги и преступления нарастают в страшной прогрессии. Отдельные особенно скандальные мелочи, можно, конечно, отнести за счет чрезмерного усердия. Но вся работа в целом строго централизована и ведется по плану, выработанному в Кремле.
21-го апреля в Париже заседал чрезвычайный пленум Исполнительного Комитета Коминтерна, с участием наиболее доверенных представителей 17-ти важнейших секций. Заседания имели строго секретный характер. В мировую печать проскользнуло только краткое сообщение о том, что работы пленума были посвящены международной борьбе с троцкизмом. Инструкции присланы были из Москвы, непосредственно от Сталина. Ни прения, ни решения не были опубликованы. Как явствует из полученных нами сведений и всех последовавших событий, этот таинственный пленум представлял собой, на самом деле, съезд наиболее ответственных международных агентов ГПУ для подготовки кампаний международных обвинений, доносов, похищений и убийств против противников сталинизма в рабочем движении всех частей света.
Во время процесса Зиновьева-Каменева (август 1936 г.) ряды Коминтерна еще колебались. Несмотря на усилия старых наемников ГПУ, вроде Жака Дюкло во Франции, даже привыкшие ко многому кадры Коминтерна медлили лезть в грязь, орошенную свежей кровью. Но в течение ближайших месяцев сопротивление нерешительных было сломлено. Вся пресса Коминтерна, которую Сталин держит в золотом ошейнике, втянута была в оргию клеветы, беспримерную по подлости и грубости. Дирижерство принадлежало, как всегда, эмиссарам Москвы, вроде Михаила Кольцова, Вилли Мюнценберга и др. проходимцев. "Правда", уверенно обещала, что чистка в Испании будет произведена так же беспощадно, как и в СССР. За словами последовали дела: поддельные документы против ПОУМ'а, убийства анархистских писателей, убийство Андрея Нина, похищение Эрвина Вольфа, похищение Марка Рейна, десятки менее громких убийств в спину или из-за угла, заключения в экстерриториальные тюрьмы Сталина в Испании, заключения внутри этих тюрем в особые шкафы, избиения, всякие вообще физические и нравственные пытки под прикрытием непрерывной, грубой, ядовитой, истинно-сталинской клеветы.
В Испании, где так называемое республиканское правительство служит легальным щитом для уголовных шаек сталинизма, ГПУ нашло наиболее благоприятную арену для выполнения директив апрельского пленума. Но дело не ограничилось Испанией. Французскому и британскому военным штабам переданы, как видно из печати самого Коминтерна, какие-то таинственные документы о "свидании Троцкого с Рудольфом Гессом". Чешскому военному штабу вручена была поддельная переписка, долженствующая доказать связь старого немецкого революционера Антона Грилевича с Гестапо. Таинственные террористические акты в Париже, о которых ГПУ могло бы, вероятно, кое-что сообщить французской полиции, Жак Дюкло пытался связать с "троцкистами". В Лозанне убит 4-го сентября Игнатий Райсс только потому, что, ужаснувшись преступлений Сталина, публично порвал с Москвой. Часть убийц Райсса арестована. Это члены Коминтерна и агенты ГПУ из русских белогвардейцев. Расследование французских и швейцарских судебных властей дает все основания полагать, что та же самая банда выполнила целый ряд нераскрытых ранее преступлений. Белогвардейцы служат Сталину для убийств, как они служат ему в качестве обвинителей (Вышинский), в качестве публицистов (М. Кольцов, Заславский и пр.) или в качестве дипломатов (Трояновский, Майский и братия).
Едва начались военные действия на Дальнем Востоке, как Сталин открыл истребительный поход против своих революционных противников в Китае. Метод тот же, что в Испании. Продавая Чан-Кай-Ши, как и Негрину, продукты советской промышленности по высокой цене, Сталин, из получаемого таким путем дохода, оплачивает своих фальсификаторов, газетных проходимцев и наемных убийц. 5-го октября в нью-иоркском "Дейли Воркер" появилась телеграмма из Шанхая, обвиняющая китайских "троцкистов" из Квангси в союзе с японским штабом. "Дейли Воркер" есть орган ГПУ в Нью-Йорке, его шанхайский корреспондент есть агент ГПУ, выполняющий постановления апрельского пленума. Осведомленные китайские источники тем временем разъяснили, что в Квангси не было и нет троцкистской организации ("Сошалист Аппил", 16 октября).
Но это не меняет дела: шанхайская телеграмма означает, что и в Китае открылась глава подложных документов, похищений "троцкистов" и убийств из-за угла. В тюрьмах Чан-Кай-Ши и ранее сидело не мало безупречных революционеров. Жизни их грозит сейчас со стороны Сталина непосредственная опасность.
Канадский коммунист Генри Битти, в течение 4 месяцев участвовавший в испанских боях в качестве волонтера, и посланный затем самими милиционерами на родину, в качестве агитатора, рассказал недавно в печати, как партия канадских сталинцев заставляла его на публичных собраниях рассказывать о том, что троцкисты в Испании "пристреливают раненных милиционеров". В течение некоторого времени Битти выполнял, по собственным словам, этот чудовищный приказ, "подчиняясь партийной дисциплине", т.-е. решениям того самого секретного пленума, которым руководил Сталин. Сейчас, когда Битти вырвался из отравленной атмосферы Коминтерна на свежий воздух, он объявлен, конечно, шпионом и диверсантом и возможно даже, что голова его оценена. На такие предприятия Сталин не скупится: одни лишь технические расходы по убийству Игнатия Райсса составляли 300 тысяч франков.
Для прикрытия или оправдания этих преступлений десятки иностранных буржуазных журналистов, школы Вальтера Дюранти и Луи Фишера, состоят на содержании ГПУ. Кто умеет читать между строк, для того давно не тайна, что дружески-критически-двусмысленные телеграммы и статьи из Москвы, подписанные "независимыми" именами, нередко с пометками: "без цензуры", написаны, на самом деле, под диктовку ГПУ и имеют своей задачей примирить мировое общественное мнение со зловещей фигурой кремлевского Каина. Такого рода "независимые" журналисты отличаются от господ Дюранти только тем, что стоят дороже. Но мобилизованы не одни репортеры. Писатели с громкими или известными именами, как Ромен Роллан, покойный Барбюс, Мальро, Генрих Манн или Фейхтвангер являются, на самом деле, стипендиатами ГПУ, которое щедро оплачивает "моральные" услуги этих друзей через посредство Государственного издательства.
Иначе, но немногим лучше, обстоит дело с вождями Второго и Профессионального Интернационала. По соображениям дипломатического или внутренне-политического характера Леон Блюм, Леон Жуо, Вандервельде и их соратники в других странах организовали в полном смысле слова заговор молчания вокруг преступлений сталинской бюрократии, как в СССР, так и на мировой арене. Негрин и Прието являются прямыми соучастниками ГПУ. Все это -- под знаменем защиты "демократии"!
Мы знаем: враг силен; у него длинные руки; в его карманах звенит золото. Он прикрывается авторитетом революции, которую он душит и бесчестит. Но мы знаем и другое: как ни силен враг, -- он не всесилен. Несмотря на кассу, аппарат и фалангу "друзей" Кремля, правда начала себе пробивать дорогу в сознание рабочих масс всего мира. Опьяненный безнаказанностью Сталин явно переступил ту границу, которую осторожность навязывает даже самому привилегированному преступнику. Обманывать так нагло можно только тех, которые сами хотят быть обмануты: к этой категории относится не мало двусмысленных светил. Но массы не хотят быть обмануты. Им нужна правда. Они ее добиваются, и они ее добьются.
Не связанный более никакими принципами Сталин переступил последнюю черту. Но именно в этом его слабость. Он может еще убивать. Но правды он не остановит. Тревога все больше овладевает рабочими-коммунистами, социалистами, анархистами. Уже и союзники Сталина из Второго Интернационала начинают со страхом глядеть в сторону Кремля. Уже многие литературные "друзья" осторожно отодвигаются под сень "нейтралитета". Между тем это только начало.
Игнатий Райсс не последний, кто принес нам свои разоблачения. Арестованные в Швейцарии и Франции убийцы Райсса многое расскажут. Тысячи революционных добровольцев из Испании разнесут правду о палачах революции во все части света. Мыслящие пролетарии спрашивают себя: зачем это все? чему служит эта нескончаемая цепь злодеяний? И в головы стучится ответ: Сталин подготовляет свою "коронацию" над развалинами революции и трупами революционеров.
Бонапартистская коронация Сталина должна совпасть с его политической смертью для рабочего движения. Надо сочетать усилия всех революционеров, всех честных рабочих, всех действительных друзей пролетариата для очищения рядов освободительного движения от ужасающей заразы сталинизма. Чтобы достигнуть этого, есть только один путь: раскрыть рабочим правду, без преувеличения, но и без смягчения. Программа действий сама собою вытекает таким образом из обстановки.
Необходимо точно установить и опубликовать имена всех национальных делегатов последнего пленума в Париже, как лиц непосредственно ответственных за организацию подлогов, похищений и убийств в разных странах.
Необходимо точно установить и опубликовать имена всех сталинцев, занимавших или занимающих в Испании какие либо военные, полицейские или административные посты: все эти лица, в качестве агентов ГПУ, причастны к совершенным в Испании преступлениям.
Необходимо тщательно наблюдать за международной сталинской печатью, а также за "литературной" деятельностью открытых и тайных друзей ГПУ, так как по характеру распространяемого ими дурмана можно нередко заранее предвидеть, какие новые преступления подготовляет Сталин.
Нужно установить во всех рабочих организациях режим сурового недоверия ко всякому, кто прямо или косвенно связан со сталинским аппаратом. От агентов Коминтерна, как безвольных орудий ГПУ, следует всегда ждать любого вероломства по отношению к революционерам.
Нужно неутомимо собирать печатные материалы, документы, свидетельские показания о преступной работе агентов ГПУ -- Коминтерна. Нужно периодически публиковать в печати строго обоснованные выводы из этих материалов.
Нужно раскрывать общественному мнению глаза на то, что слащавая и лживая пропаганда многих философов, моралистов, эстетов, художников, пацифистов и рабочих "вождей" в защиту Кремля, под видом "защиты СССР", щедро оплачивается золотом Москвы. Нужно обречь этих господ заслуженному ими позору.
Никогда еще рабочее движение не имело в собственных рядах такого злобного, опасного, могущественного и вероломного врага, как сталинская клика и ее международная агентура. Небрежность в борьбе с этими врагами равносильна измене. Патетическим негодованием могут ограничиваться болтуны и диллетанты, а не серьезные революционеры. Необходим план и необходима организация. Нужно создавать особые комиссии по наблюдению за маневрами, интригами и преступлениями сталинцев, по предупреждению рабочих организаций об опасности, по выработке методов наилучшего противодействия и отпора московским гангстерам.
Нужно издавать соответственную литературу и собирать на нее средства. Нужно в каждой стране издать книгу, разоблачающую до конца национальную секцию Коминтерна.
У нас нет ни государственного аппарата, ни наемных друзей. И тем не менее мы уверенно бросаем вызов сталинской банде перед лицом всего человечества. Мы не сложим рук. Отдельные из нас могут еще пасть в этой борьбе. Но общий исход ее предопределен. Сталинизм будет раздавлен, разгромлен, и покрыт бесчестием навсегда. Мировой рабочий класс выйдет на широкую дорогу.
Л. Троцкий.
Койоакан, 2 ноября 1937 г.
Трагический урок
Гибель Игнатия Райсса представляет факт большого трагизма. Своим разрывом с Коминтерном и ГПУ Райсс показал себя, как мужественный революционер: он лучше других знал, чем грозит ему переход из лагеря термидорианских насильников в лагерь революции. Образ действий Райсса мог диктоваться только высокими идейными соображениями и уж потому одному завоевал уважение к его памяти со стороны всякого мыслящего рабочего. Но остается все же загадка: как и почему в течение ряда последних лет, когда термидор уже победил по всей линии, и бюрократия перестала останавливаться перед любым преступлением, Райсс продолжал оставаться на работе ГПУ? Гниль сталинизма, лживость и вероломство Сталина известны всем. Меньше всего способны делать себе иллюзии на этот счет сотрудники ГПУ. У Игнатия Райсса за спиной было почти два десятилетия работы в рядах партии. Он не был, следовательно, новичком. В то же время поведение Райсса за последние месяцы показывает, что он не способен был руководствоваться соображениями личного комфорта. Карьеристы не идут в ряды Четвертого Интернационала, который представляет сейчас наиболее гонимое течение в мировой истории. Надвигается война. Интернационалистов ждут новые преследования. Райсс не мог этого не понимать. Значит, через годы термидора он сумел пронести живую душу революционного борца. Но как же, в таком случае, он мог оставаться так долго в одном лагере с Ягодами, Ежовыми, Димитровыми и с Каином Джугашвили?
Райсс вел, правда, свою работу заграницей, лицом к лицу с капиталистическим миром. Это обстоятельство психологически облегчало ему сотрудничество с термидорианской олигархией. Но суть все же не в этом. Райсс не мог не знать, что делалось в СССР. И тем не менее понадобились чудовищные московские процессы, притом не только первый, но и второй, чтоб Райсс решился на разрыв. Можно предполагать с уверенностью, что в рядах бюрократии не мало людей с настроениями Райсса. Они презирают свою среду. Они ненавидят Сталина. И в то же время тянут и тянут лямку без конца.
Причина такого приспособленчества коренится в самом характере термидора, как медленной, ползучей, обволакивающей реакции. Революционер постепенно и незаметно для себя втягивается в заговор против революции. Каждый новый год усиливает его связь с аппаратом и отрыв от рабочих масс. Бюрократия, особенно бюрократия ГПУ, живет в искусственной атмосфере, которую она сама же создает для себя. Каждая сделка с революционной совестью подготовляет на завтра еще более тяжкую сделку и тем затрудняет разрыв. К тому же остается иллюзия, что дело идет о службе "революции". Люди надеются на чудо, которое вернет завтра политику правящей клики на старые рельсы, -- надеются и продолжают тянуть лямку.
Нельзя не видеть также и огромных внешних трудностей. Даже при полной внутренней готовности порвать с бюрократией остается неразрешимый, на первый взгляд, вопрос куда идти? Внутри СССР проявление расхождения с правящей кликой влечет за собой почти неминуемую гибель. Сталин запятнан такими ужасающими преступлениями, что не может не видеть смертельного врага во всяком, кто не хочет нести за эти преступления ответственность. Уход в подполье? Ни одному течению в мировой истории подпольная работа не была так трудна, как марксистам в сегодняшнем СССР. Работа в подполье возможна только при наличии активной массы. Сейчас этого в СССР почти нет. Правда, рабочие ненавидят бюрократию, но они еще не видят новой дороги. Разрыв с бюрократией представляет, поэтому, совершенно исключительные трудности политического и практического характера. Такова главная причина как громогласных покаяний, так и молчаливых сделок с совестью.
Для советских чиновников заграницей трудности принимают иную, но не менее острую форму. Агенты, выполняющие секретную работу, живут обычно по фальшивым паспортам, выданным ГПУ. Порвать с Москвой значит для них не просто повиснуть в воздухе, а немедленно сделаться жертвой иностранной полиции по доносу ГПУ. Что делать? Именно этим безвыходным положением своих представителей и пользуется ГПУ, чтоб вынуждать их ко все новым и новым преступлениям. У ГПУ заграницей к тому же огромная агентура второго и третьего порядка, состоящая на девять-десятых из карьеристов Коминтерна, русских белогвардейцев и вообще всякого рода негодяев, готовых по первому сигналу убить, кого прикажут, и особенно того, кто своими разоблачениями способен повредить их благополучию. Нет, вырваться из тисков ГПУ не легко!
Было бы, однако, неправильно свести к одним лишь внешним трудностям трагическое событие, разыгравшееся 4-го сентября под Лозанной. Гибель Райсса есть не только потеря, но и урок. Мы проявили бы неуважение к памяти революционера, если-бы не вскрыли те политические ошибки, которые облегчили кремлевским палачам их работу. Дело идет не об ошибках самого покойного товарища: после того, как он оторвался от искусственной среды ГПУ, ему самому слишком трудно было сразу ориентироваться в новой обстановке. Дело идет об наших общих ошибках и слабостях. Мы не установили своевременно связи с Райссом, не сумели сломить ничтожные искусственные преграды, отделявшие его от нас. А Райсс не нашел возле себя в критическую минуту никого, кто мог бы дать ему правильный совет.
Уже в июне этого года тов. Райсс твердо решил пойти на разрыв с Кремлем. Он начал с письма Центральному Комитету, которое было послано им в Москву 17-го июля. Тов. Райсс считал нужным выждать еще некоторое время, чтоб письмо его дошло по назначению, прежде чем предать его гласности. Чрезмерное рыцарство! Само письмо, принципиальное по содержанию и твердое по тону, заключало в себе только объявление разрыва, без точных фактов и разоблачений и было, к тому же, подписано именем "Людвиг", которое никому ничего не говорило. ГПУ получило, таким образом, в свое распоряжение совершенно достаточный срок для того, чтоб подготовить убийство. Между тем общественное мнение Запада оставалось в полном неведении. Более благоприятных для себя условий ГПУ не могло желать.
Единственная серьезная защита от наемных сталинских убийц состоит в полной гласности. Посылать письмо в Москву не было надобности: на развращенных до мозга костей бонапартистов нельзя повлиять при помощи принципиальных писем. В самый день разрыва нужно было дать политическое заявление для мировой печати. В заявлении надо было говорить не о переходе от III Интернационала к IV (этот вопрос интересует пока лишь маленькое меньшинство!), а о своей прошлой работе в ГПУ, о преступлениях ГПУ, о московских судебных подлогах и о своем разрыве с ГПУ. Такое заявление, подписанное собственным именем, сразу поставило бы Игнатия Райсса в центре внимания широких общественных кругов и уже тем одним затруднило бы палаческую работу Сталина. Вместе с тем Райсс мог, по нашему мнению, и в интересах самосохранения должен был -- отдаться в руки французской или швейцарской полиции с изложением всех обстоятельств дела. Предшествующее проживание по чужому паспорту вызвало бы, вероятно, арест Райсса. Но ему самому и его друзьям не трудно было бы установить, что дело шло лишь о нарушении формальных правил, и что Райсс в своей деятельности руководствовался исключительно политическими мотивами. Вряд ли ему грозила бы сколько-нибудь серьезная кара. Во всяком случае его жизнь была бы ограждена. Его мужественный разрыв с ГПУ создал бы ему необходимую популярность. Политическая цель была бы достигнута, и личная безопасность была бы обеспечена настолько, насколько она вообще может быть обеспечена в современных условиях.
Совершенных в этом деле ошибок, к несчастью, исправить нельзя. Игнатий Райсс убит в самом начале новой главы своей политической жизни. Но Райсс не один. В аппарате Сталина есть не мало колеблющихся. Злодеяния кремлевского мастера толкают и будут толкать их на путь разрыва с обреченным режимом лжи и гнили. Игнатий Райсс подал им мужественный пример. В то же время его трагическая гибель учит нас необходимости становиться в будущем сплошной шеренгой между палачами и намеченными им новыми жертвами. Это возможно. Чаша преступлений ГПУ переполнена до краев. Широкие круги рабочих на Западе с содроганием относятся к работе Каина Джугашвили. Симпатии к нам растут. Нужно лишь уметь их использовать. Больше бдительности! крепче взаимная связь! больше дисциплины действия! таковы уроки, вытекающие из гибели Игнатия Райсса.
Л. Троцкий.
Койоакан, 21 сентября 1937 г.
От Термидора назад к Октябрю?
По поводу разрыва т.т. Бармина и Кривицкого со сталинщиной
Три месяца тому назад был убит Игнатий Райсс. Этим убийством Сталин пытался задержать распад своего заграничного аппарата. Мы тогда же писали, что цель не будет достигнута, что убийство Райсса не только не остановит других Райссов -- а их много во всех аппаратах! -- но скорее послужит для них дополнительным толчком. Сегодня это доказано фактами. 1 декабря бывший поверенный в делах в Афинах, член партии с 1919 года, Александр Бармин открытым заявлением порвал со сталинщиной. 5 декабря то же сделал Вальтер Кривицкий, очень ответственный работник нелегального аппарата, член партии с восемнадцатилетним стажем. Очень вероятно, что за ними последует и ряд других советских работников заграницей.
Разумеется, разрыв отдельных представителей аппарата со сталинщиной является лишь эпизодом борьбы Сталина с остатками коммунистической партии, но эпизодом большого симптоматического, и не только симптоматического значения. Разрыв имеет ярко выраженный политический характер и совершен перед лицом мировой рабочей общественности. Т.т. Кривицкий и Бармин открыто и во всеуслышание сообщили почему и во имя чего они порвали со сталинским режимом.
В своих заявлениях авторы не только рвут со сталинщиной, но и резко отмежевываются направо; они заявляют, что действуют, как коммунисты, делая этот шаг во имя социализма и интересов рабочего класса. Их заявления не оставляют щели, куда могли бы пролезть белогвардейцы, буржуа и их разношерстные друзья. Все это можно только приветствовать!
Своими действиями т.т. Бармин и Кривицкий показывают, что они не имеют ничего общего с пресловутым "невозвращенчеством". Там люди рвали (поскольку им вообще было с чем рвать) не со сталинским режимом, а с революцией, с рабочим движением, рвали по причинам личного комфорта, в "борьбе" за хлеб с маслом и граммофон с пластинками. Большинство, так называемых, "невозвращенцев" немедленно нырнуло в обывательщину, т.-е. открыто стали тем, чем они на самом деле были всегда: меньшинство переменило лишь хозяина -- Сталина на румынскую или иную разведку. Собирательным типом этих продажных карьеристов и прохвостов стали Беседовский и Агабеков.
* * *
Чтоб правильно оценить разрыв т.т. Бармина и Кривицкого с Кремлем, его нужно рассматривать, как составную часть того глубокого и кровавого процесса ликвидации старых кадров, который ныне происходит в СССР. Аппарат, при помощи которого Сталин поднялся на свою нынешнюю высоту, при помощи которого он раздавил революционное крыло в СССР, в немалой степени состоял из людей, искренне веривших, по крайней мере в начале, что иначе нельзя, что нынешняя верхушка -- пусть при помощи методов, которые им не по душе -- все же обеспечивает развитие СССР к социализму. Значительная часть этого старого аппарата, вошедшая в партию до революции или в начале революции (как Райсс, Кривицкий и Бармин) уже давно оказывала глухое сопротивление Сталину, а в последние годы -- московские процессы! -- все с большей тревогой и растущим негодованием относилась к сталинской политике и сталинским методам.
Но делая первую уступку своей совести в 1924 году, или не понимая происходящего, люди эти вынуждены были в дальнейшем сдавать позицию за позицией и постепенно становились пленниками Сталина, связав свою судьбу с судьбой его режима. Они не могли забыть прошлого, но не препятствовали другим фальсифицировать его. Они внутренне не могли до конца порвать с большевизмом, но помогали -- вольно или невольно -- ликвидации большевизма. Бывшие революционеры, они стали покорными чиновниками, критикуя Сталина в узкой -- все более узкой -- среде, они часто ненавидели его ви свободное от службы время. Публично они поддерживали все, что от них требовалось, избегали сами делать гнусности, но не имели ни веры, ни мужества, чтоб бороться с ними. Так они жили, мучаемые сомнениями, и выполняя приказы. Аппарат же цепко держал их в своих тисках.
Термидор не означал еще открытой ликвидации революции. Он был глубокой реакцией, покамест на старом социальном фундаменте, под прикрытием вчерашних привычных формул. Тем легче захватила их его волна. Сами того не замечая, или не имея сил для сопротивления, они "сползали", как и весь правящий слой, приспособлялись к режиму, но ассимилироваться, стать настоящими сталинцами не могли. Если была возможность, они старались уйти от политики -- в науку, в полярные экспедиции, заграницу. В трудные моменты -- вера в то, что их работа служит все же интересам социализма, поддерживала их.
Под наслоениями термидорианской эпохи люди эти сохранили большевистскую жилку. Это предопределило их дальнейшую судьбу. Они оказались непригодными для новых дел и предательств. На путях ликвидации революции и в борьбе за сохранение власти, Сталину не оставалось ничего другого, как завершить начатый процессом Зиновьева кровавый отбор в аппарате. Трагический конфликт части аппарата, сохранившей связь с революцией и ею же установленным режимом, разрешается ныне маузером палача в гетакомбах ГПУ.
Обстоятельства, т.-е. нахождение вне СССР, позволили т.т. Бармину и Кривицкому найти другое решение: открыто порвать со сталинским режимом.
* * *
Нам могут сказать, что эти товарищи порвали не на общих вопросах, а на вопросе "частном", об их личной судьбе. Разумеется, ощущение личной обреченности сыграло большую роль в их решении порвать с Москвой. Это отражают и их заявления, написанные с большой искренностью. Но этот "частный" вопрос не упал с неба. Если т.т. Бармин и Кривицкий подвергались опасности в СССР, то не в порядке какой то бюрократической лотереи, а потому что они принадлежали к определенному слою несталинцев, которых Сталин с Ежовым называют троцкистами и беспощадно истребляют.
Т.т. Бармин и Кривицкий не раз рисковали жизнью в борьбе за советскую власть, в гражданской войне или при других обстоятельствах. Они тогда знали за что. С какой целью, во имя чего должны были эти товарищи теперь отправиться на сталинскую бойню и погибнуть за ставшее для них чужим дело?
Все, что накопилось у них годами, что было неосознано, лежало под спудом, только теперь прорвалось наружу. (Особо нужно указать на влияние московских процессов, отнявших последнюю веру, безжалостно уничтоживших последнюю иллюзию). Ставить им это в упрек было бы так же нелепо, как упрекать их за их прошлое. Не все пути так прямолинейны, как путь большевиков-ленинцев, но большевики-ленинцы не сектанты, они не делают изъятий ни для кого и готовы работать рука об руку со всеми, кто на основе большевизма будет бороться против сталинщины. К большевизму придут еще многие, не только в 1938 году, но и позже. Закрыть перед ними двери, -- значило бы, помимо всего прочего, толкнуть всех сомневающихся и колеблющихся к Сталину, сказать, что им нет другого места, как у Сталина, что с ним они связаны на жизнь и на смерть. Это значило бы оказать Сталину наибольшую услугу.
Несколько сложнее мог бы стать вопрос об организационном присоединении к большевикам-ленинцам, которые предъявляют жесткие требования к своим членам. Но этот вопрос пока не стоит.
Из заявлений т.т. Бармина и Кривицкого, как и из всего вышесказанного, вытекает, что они не троцкисты, или, если угодно, они троцкисты в сталинском понимании этого слова -- не в нашем. Что-ж, мы можем с удовлетворением констатировать, что -- если судить по т.т. Бармину и Кривицкому -- люди, которых Сталин называет троцкистами, не чужие нам люди, и что с многими из них мы несомненно в будущем будем дружно работать за общее дело.
Т.т. Кривицкий и Бармин сделали большой шаг, порвав со сталинщиной, но остается главное: "начать все с начала, -- как писал тов. Райсс, -- чтоб спасти социализм". Надо найти путь назад в революционное рабочее движение, под старое большевистское знамя Ленина.
Н. Маркин.
В Комитет по расследованию московских процессов
Покинув работу, порученную мне советским правительством, я считаю своим долгом довести об этом до вашего сведения и во имя гуманности поднять голос протеста против преступлений, число которых растет с каждым днем.
Первый секретарь полпредства СССР в Афинах с декабря 1935 г., затем поверенный в делах в Афинах с марта 1937 года, я в течение 19 лет находился на советской работе, в течение 19 лет был членом ВКП, активно борясь за советскую власть и отдав все силы рабочему государству.
Поступив добровольцем в Красную армию в 1919 году, я шесть месяцев спустя -- за отличие в боях -- был назначен политическим комиссаром сперва батальона, затем полка; окончив школу командного состава, я занимал разные командные должности на Западном фронте. После наступления на Варшаву, Реввоенсовет 16-ой армии направил меня в Академию Генерального Штаба. В 1923 году, по окончании Академии, я перешел в запас в должности командира бригады. С 1923 по 1925 г. я был генеральным консулом СССР в Персии. В течение десяти лет я работал в Наркомвнешторге; с 1929 по 1931 г. -- главным директором импорта во Франции и Италии. В 1932 году -- официальным агентом СССР в Бельгии, членом правительственной делегации в Польше в 1933 г., председателем треста по экспорту продукции автомобильной и авиационной промышленности в 1934-1935 г.г. Таково краткое перечисление должностей, которые я занимал, до моего назначения в Грецию. На каких бы постах я ни находился, я думал лишь о том, чтоб сознательно и преданно служить моей стране и социализму.
Московские процессы вызвали во мне чувство ужаса и отвращения. Я не мог примириться с казнью старых вождей революции, несмотря на расточаемые ими "признания". Признания эти лишь увеличивали мое душевное смятение и в то же время укрепили мои последние иллюзии.
Моя искренняя преданность рабочему классу и советскому народу, трудность для меня поверить в то, что руководители страны способны на такие преступления, заставили меня в начале совершить насилие над собой и покориться фактам. Но события последних месяцев (которые я провел во Франции в отпуску) лишили меня последних иллюзий. Громкие процессы подготовили массовое истребление коммунистических кадров, т.-е. членов партии, боровшихся в подпольи, руководивших революцией и гражданской войной и обеспечивших победу палачам. Мне стало ясно, что в СССР устанавливается реакционная диктатура.
В тюрьмах один за другим исчезли -- может быть уже убиты -- мои руководители и товарищи, все старые большевики: бывший посол и заместитель народного комиссара по иностранным делам, Крестинский; председатель общества культурной связи с заграницей -- Аросев; бывший заместитель наркома и посол в Анкаре -- Карахан, который, по-видимому, уже расстрелян; посол Юренев -- один из руководящих комиссаров Красной армии в 1918-1919 г.г.; Элиава, заместитель наркома внешней торговли; мои друзья и товарищи, с которыми я рука об руку боролся и работал в течение последних двадцати лет: директора отделов Наркоминдела Цукерман и Фехнер, послы СССР -- Асмус (Гельсингфорс), Подольский (Ковно) и Островский (Бухарест), друг и ставленник Ворошилова; генералы Геккер, Шмидт и Савицкий -- герои гражданской войны и мои товарищи по Военной Академии; наконец, послы Давтян, Карский, Богомолов, Розенберг, Бродовский, лично меньше мне известные, но в честности и преданности которых я глубоко убежден.
Я обращаюсь к общественному мнению с самым настойчивым и отчаянным призывом в защиту тех из них, которые может быть еще живы. Я горячо протестую против лживых и подлых обвинений. Я думаю о моих товарищах, оставшихся на постах в разных странах Европы, Азии и Америки. Та же судьба ждет их. Та же трагическая дилемма: вернуться в СССР, что означает верную гибель, или, оставшись заграницей, идти на риск быть убитым заграничными агентами ГПУ, агентами, которые до недавнего еще времени ходили за мной по пятам.
Дальнейшее пребывание на службе у сталинского правительства означало бы для меня худшую деморализацию, сделало бы меня соучастником тех преступлений, которые каждый день совершаются над моим народом. Это было бы с моей стороны предательством дела социализма, которому я посвятил всю свою жизнь.
Я следую голосу моей совести, порывая с этим правительством. Я отдаю себе отчет в опасностях, связанных с этим шагом. Я подписываю себе смертный приговор и становлюсь под удар наемных убийц. Все это ни в малейшей степени не может повлиять на линию моего поведения. Отправив свою отставку в Наркоминдел и отказавшись от дипломатической неприкосновенности, я отныне являюсь политическим эмигрантом и ставлю себя под защиту законов и общественного мнения, оказавшей мне гостеприимство страны. Я действую в уверенности, что больше, чем когда бы то ни было, остаюсь верен идеям, которым служил всю жизнь.
Да поможет мой голос общественному мнению понять, что этот режим отрекся от социализма и всякой гуманности.
Александр Бармин (Графф).
1 декабря 1937 г.Письмо в рабочую печать
18 лет я преданно служил коммунистической партии и советской власти, в твердой уверенности, что служу делу Октябрьской революции, делу рабочего класса. Член ВКП с 1919 года, ответственный военно-политический работник Красной армии в течение многих лет, затем директор Института военной промышленности, я в течение последних двух лет выполнял специальные миссии советского правительства заграницей. Руководящие партийные и советские органы постоянно оказывали мне полное доверие; я был дважды награжден (орденом "Красного знамени" и почетным оружием).
В последние годы я с возрастающей тревогой следил за политикой советского правительства, но подчинял свои сомнения и разногласия необходимости защищать интересы Советского Союза и социализма, которым служила моя работа. Но развернувшиеся события убедили меня в том, что политика сталинского правительства все больше расходится с интересами не только Советского Союза, но и мирового рабочего движения вообще.
Через московские публичные -- и еще больше через тайные -- процессы прошли в качестве "шпионов" и "агентов Гестапо" самые выдающиеся представители старой партийной гвардии: Зиновьев, Каменев, И. Н. Смирнов, Бухарин, Рыков, Раковский и другие; лучшие экономисты и ученые: Пятаков, Смилга, Пашуканис и тысячи других, -- перечислить их здесь нет никакой возможности. Не только старики, все лучшее, что имел Советский Союз среди октябрьского и по-октябрьского поколений, -- те, кто в огне гражданской войны, в голоде и холоде строили советскую власть, подвергнуты сейчас кровавой расправе. Сталин не остановился даже перед тем, чтоб обезглавить Красную армию. Он казнил ее лучших полководцев, ее наиболее талантливых вождей: Тухачевского, Якира, Уборевича, Гамарника. Он лживо обвинил их -- как и все другие свои жертвы -- в измене. В действительности же, именно сталинская политика -- подрывает военную мощь Советского Союза, его обороноспособность, советскую экономику и науку, все отрасли советского строительства.
При помощи методов -- которые еще станут известны (например, при допросе Смирнова и Мрачковского), -- кажущихся невероятными на Западе, Сталин-Ежов вымогают у своих жертв "признания" и инсценируют позорные процессы.
Каждый новый процесс, каждая новая расправа все глубже подрывала мою веру. У меня было достаточно данных, чтоб знать, как строились эти процессы и понимать, что погибают невинные. Но я долго стремился подавить в себе чувства отвращения и негодования, убедить себя в том, что несмотря ни на что нельзя покидать доверенную мне ответственную работу. Огромные усилия понадобились мне -- я должен это признать -- чтоб решиться на разрыв с Москвой и остаться заграницей.
Оставаясь заграницей, я надеюсь получить возможность помочь реабилитации тех десятков тысяч мнимых "шпионов" и "агентов Гестапо", в действительности, преданных борцов рабочего класса, которые арестовываются, ссылаются, убиваются, расстреливаются нынешними хозяевами режима, который эти борцы создали под руководством Ленина и продолжали укреплять после его смерти.
Я знаю -- и имею тому доказательства, -- что голова моя оценена. Знаю, что Ежов и его помощники не остановятся ни перед чем, чтоб убить меня и тем заставить замолчать; что десятки на все готовых людей Ежова рыщут с этой целью по моим следам.
Я считаю своим долгом революционера довести обо всем этом до сведения мировой рабочей общественности.
В. Кривицкий (Вальтер).
5 декабря 1937 г.Из беседы с тов. Кривицким (Вальтером)
Какова сейчас ваша политическая позиция?
Я не причисляю себя к какой-нибудь политической группировке и в ближайшее время намерен жить в качестве частного лица. Разумеется, я целиком стою на почве Октябрьской революции, которая была и остается исходным пунктом моего политического развития.
Если я хотел встретиться и ближе познакомиться с вами, то не потому, что я считаю себя троцкистом -- это вытекает из вышесказанного -- а потому, что Троцкий в моем сознании и убеждении неразрывно связан с Октябрьской революцией.
Что вы думаете о московских антитроцкистских процессах?
Я знаю и имею основания утверждать, что московские процессы -- ложь с начала до конца. Это маневр, который должен облегчить окончательную ликвидацию революционного интернационализма, большевизма, учения Ленина и всего дела Октябрьской революции.
Вы спрашиваете, как подготовляются "дела" и расправы? Ограничусь пока одним примером. Несколько месяцев тому назад был арестован Уншлихт. Арест Уншлихта взволновал меня, и я решил поговорить о его "деле" с весьма ответственным работником ГПУ Ш..
Речь идет о заместителе начальника иностранного отдела ГПУ, Шпигельглас.
Ш. рассказал, что в начале июля его вызвал к себе Фриновский (заместитель Ежова), передал ему какую то бумажку и сказал: Вы должны перевести содержание этой бумаги и только вы, должны знать об этом. (Перевести с польского на русский). Каково же было содержание этой бумаги? -- спросил я. Ш. ответил, что это было заявление, написанное лично Дзержинским, кажется, в 1910 году, в котором Дзержинский утверждал, что Уншлихт состоит на службе в царской охранке. Я возразил: ведь известно, что это дело было тогда же разобрано и было доказано, что Дзержинский ошибся; что Дзержинский взял свое обвинение назад и признал свою ошибку; что Ленин назначил Уншлихта заместителем Дзержинского в ВЧК; что в течении многих лет Дзержинский дружно работал с Уншлихтом и т. д. Ш. мне на это ничего не ответил, да и ничего ответить не мог. А Уншлихт теперь сидит, и может быть уже и расстрелян по этому "делу".Что касается борьбы с троцкизмом, то скажу вам только, одно. Впечатление такое, что Сталин ни о чем другом не думает, что для него не существует других вопросов. В СССР ли, заграницей ли, когда возникает какой-нибудь вопрос, дело и пр. -- к нему подходят прежде всего под углом зрения борьбы с троцкизмом. Хорошо ли, плохо ли человек ведет работу -- неважно. Важно -- борется ли он с троцкистами. Делаешь доклад по серьезнейшему вопросу, видишь, что тебя почти не слушают. Под конец же спрашивают: а по части троцкистов, как у тебя обстоит дело?
О похищении Эрвина Вольфа, Рейна и других я, к сожалению, ничего не знаю. Не сомневаюсь, что их отвезли в Москву. Мне лично известен случай похищения одного англичанина в Испании. Фамилии не помню, кличка его была Френт. Это был молодой радиотехник, коммунист, приехавший в 1936 г. в Москву, где он совершенствовался по радио. В СССР у него был брат, также коммунист, в течение многих лет работавший в качестве инженера в советской промышленности. Из Москвы Френт выехал в Испанию, где он работал в качестве радиотехника. Там он довольно открыто высказывал свои сомнения по вопросу о сталинской политике в Испании, был противником ликвидации ПОУМ'а и пр. ГПУ сделало соответственные выводы, т.-е. решило увести его в Москву. Мне известно, что ему было предложено, как хорошему специалисту, произвести какой то ремонт радиоустановки на советском пароходе. Таким путем его и привезли в Одессу.
Каково по вашему мнению число политических арестованных в СССР за последний период?
Из очень авторитетного источника я слышал, что число это определялось в мае месяце этого года в 300.000 человек. В подавляющем большинстве -- это члены партии и их семьи. С того времени число арестованных значительно возросло, может быть достигло полумиллиона.
Знаете ли вы что-нибудь о работе оппозиции в СССР?
За последнее время -- не знаю. В 1935 году, когда я был в Москве, на заводах и в университетах была распространена листовка троцкистского характера.
Что вы можете сказать об убийстве Райсса?
Мировое общественное мнение не сомневается в том, что Райсса убили агенты ГПУ. Я это подтверждаю.
Подвергается ли, по вашему мнению, опасности вдова Райсса и ее ребенок?
Это не подлежит никакому сомнению.
Л. С.
(Copyright by "Bulletin de l'Opposition").
Ответ тов. А. Бармина на два вопроса
Почему и как я порвал со сталинским режимом?
Кровавая июньская расправа с Тухачевским и другими вождями Красной армии глубоко потрясла мое сознание и поставила перед ним все пережитые сомнения о путях развития революции и ее судьбе. Снова встали переживания тяжелых и мучительных дней процессов Зиновьева и Пятакова. Растерянность, тяжелое недоумение царили среди всех товарищей по работе в афинском полпредстве. Люди молчали и избегали говорить о происшедших событиях, плохо скрывая свою тревогу и недоумение.
Несмотря на подавленность и -- ставшую в последнее время обычной -- разобщенность, мне все же было трудно не поделиться с некоторыми товарищами моим беспокойством, болью за судьбы СССР, за крепость Красной армии, лишенной талантливейших вождей -- цвета ее комсостава. Трудно было не высказать свое отрицательное отношение к мутному потоку грязи и клеветы, которыми "Правда" и другие газеты обливали проверенных в боях, преданных революционеров.
Казалось, что мои собеседники искренне разделяют мои чувства и сомнения. Однако, довольно скоро ряд симптомов дал мне почувствовать, что, во-первых, Москве стали известны эти разговоры, и, во-вторых, из них сделаны "соответствующие выводы". Был срочно вызван в Москву под малоправдоподобным предлогом один из моих сотрудников (видимо в качестве "свидетеля"). Мои друзья и товарищи по Наркоминделу, регулярно, каждый месяц, с диппочтой посылавшие мне дружеские письма, стали глухи и немы. Ни одного письма за четыре месяца! Не удостаивало меня своим вниманием и руководство Наркомата, не ответившее даже на письма с рядом серьезных вопросов, вставших после смерти полпреда Кобецкого, находившегося в Москве с марта. Наконец, однажды Завсекретариатом Лукьянов (как брат секретаря ЦК ВЛКСМ он, видимо, пользовался в то время большим доверием -- никто в Наркоминделе не мог предполагать, что через пару недель его знатный родич, вождь комсомола, будет объявлен "Правдой" троцкистским бандитом и германо-японским шпионом), войдя ко мне в кабинет смущенно заявил, что получил письменное предписание из Москвы лично, без моего участия, опечатать все архивы Кобецкого и отправить их немедленно в Москву. Было похоже на то, что наркоминдельскому аппарату становилось опасно иметь со мной дело. Я уже не подыскивал больше случайных объяснений этой постепенной изоляции. Я понял и поставил вопрос о моем отзыве в Москву -- ответа не было. Излишне говорить, какое отвращение и горечь охватили меня, когда я случайно увидел моих подчиненных, вскрывавших мой личный письменный стол и заглядывавших в мой портфель.
Я не старался особенно скрывать своих настроений. Когда я увидел, что вокруг меня начинается трусливая и отвратительная возня, что внезапно ко мне проявляется фальшиво-лицемерная сердечность и сочувствие (я в это время болел осложнением старого радикулита), но что с меня не спускают глаз, когда меня стали смущенно-настойчиво приглашать поужинать на прибывший совпароход, -- я почувствовал глубокое презрение к людям, пытающимся спасти себя и обеспечить свою карьеру этим грязным предательством товарища. Оказалось, что двадцатью годами службы революции, я не заслужил даже возможности выслушать честное и прямое обвинение в своей "ереси". Уже вошло в обычай -- вместо открытых обвинений -- втайне и молча делать подлое дело ренегатов. "Подозрительные" должны быть ликвидированы секретно, без шума.
19 июля я телеграфировал в Москву, что беру отпуск, предложив временное руководство полпредством поручить атташе. На другой день я взял французскую визу и вечером выехал в Париж. На вокзале две колеблющиеся тени (явно малоопытные) следили за каждым моим шагом. Это, видимо, были "идейные" добровольцы, не освоившие еще "новой" для революционера профессии в срочном порядке мобилизованные, чтоб проследить за моими передвижениями.
Настроение было крайне подавленное, в сознании начала вырисовываться глубокая внутренняя катастрофа. Противоречивые чувства охватывали меня. Иногда все еще казалось, что дело идет о личных счетах, личной трусости и персональных расправах "вождя" хотя бы и в отношении уже многих десятков людей. Казалось, что несмотря на эти преступления, предавших революцию ренегатов, за ними все же стоит еще не разрушенное, хотя и сильно изуродованное и обезображенное здание социализма, и живы еще, несмотря ни на что, основные завоевания рабочей революции -- дело, созданию которого мы отдавали свою жизнь и свои силы. И тогда, при всей нелепости случившегося, личный вопрос казался совсем мелким и незначительным.
Наряду с апатией была готовность разрушить это напряженное положение и моральное одиночество -- поехать на родину, выслушать обвинения (в которые, думалось, обвинители верят, а если это так, то кто может быть прав против своей партии и своей страны) и принять причитающееся за свою "вину" наказание. Работать для страны, строить и мыслить ведь можно и в сибирских лагерях, а другие борцы моего поколения, -- более "гибкие" и более "соответствующие" новой жизни и ее требованиям, -- по-прежнему будут продолжать начатое вместе дело. Это казалось все же яснее и проще, чем мучительный разрыв, катастрофа и крушение смысла всей твоей сознательной жизни. Но события развивались и нарастали с чудовищной быстротой, беспощадно вытесняя эти размышления.
В ошеломляющей цепи расправ исчез личный конфликт. Разгром основных кадров, методы циничного массового обесчещения и убийств десятков тысяч ни в чем неповинных борцов, -- все что проделано за последние месяцы, окончательно открыло мне глаза. Дело значит не в той или иной степени "вины". Гибли и менее виновные в "ереси", чем я и совсем невиновные. Мои руководители и товарищи -- преданные большевики исчезали один за другим. Дело значит не в фантастическом "шпионаже и троцкистско-бухаринском бандитизме", а в социальной и политической принадлежности их к определенному поколению, определенному общественному слою. Реакционная диктатура, совершая контрреволюционный переворот в политике страны, уничтожила весь тот слой, который не мог служить новым целям. Ренегаты Октября прекрасно знали, что мы невиновны, что вся наша вина лишь в том, что мы явно плохой материал и непригодное орудие для целей контрреволюции, и что, поэтому, нас надо уничтожить. Это стало бесспорно, ясно для всякого, кто следил за событиями. Исчезли последние иллюзии.
Цели кровавой бойни, казавшейся непонятной жестокостью и безумием, обрели свое социальное и историческое значение. Стал ясен смысл политической эволюции СССР, стали ясны обман и преступная эксплоатация реакционной диктатурой великих завоеваний Октября -- опустошенных изнутри и преданных -- на защите которых стоял рабочий класс всего мира; эксплоатация иллюзий западного пролетариата, -- позволяющих скрывать социальное значение эволюции СССР и подлинное лицо кровавой диктатуры под маской страны социализма. За завесой "самой свободной и самой демократической страны" Каины рабочего класса, бесчестные, преступные и трусливые палачи, в целях своего самосохранения, уничтожают дело революции, заливая свою кровавую работу потоком грязи, лжи и гнусных и чудовищных обвинений. Стало ясно, что совершается величайшая ложь в истории человечества величайшее преступление перед мировым рабочим движением.
Обманываться больше было нельзя. Отпали сами собой мысли о покорной сдаче себя на бойню, ибо терялся всякий внутренний смысл этого шага, который стал бы лишь моральным оправданием ренегатов и палачей. Нет, это не тот путь, по которому надо идти, путь который напрашивался, когда оставались еще какие то иллюзии. Надо проделать мучительную операцию разрыва, мужественно сделать из этого все выводы, обязательные для революционера. Надо думать о своих братьях и соратниках, о жертвах нынешних и будущих, о братьях по борьбе на Западе, жертвах иллюзий и обмана. Надо разоблачать ложь и преступления ценой любого испытания.
Убийцы Райсса просчитались. Смерть его не остановит и не запугает. Она лишь подтолкнула.
Так завершился разрыв и родилось мое заявление от 1-го декабря.
Каковы мои ближайшие намерение и цели?
Я собираюсь, прежде всего, найти работу и начать зарабатывать себе кусок хлеба, заняв рядовое место среди трудящихся страны, давшей мне убежище. Налаживать свою трудовую жизнь я должен, совершенно не вмешиваясь в политическую жизнь этой страны. Это не значит, конечно, что я превращаюсь в обывателя.
Я не был раньше и не являюсь и сейчас троцкистом, но я уже указал в своем письме от 1-го декабря, что я не изменю идеям, которым служил всю жизнь -- делу Ленина и Октябрьской революции, делу социализма.
(Copyright by "Bulletin de l'Opposition").
Записки Игнатия Райсса
Ниже мы печатаем Записки погибшего товарища И. Райсса. Записки эти, составленные для памяти, не были предназначены их автором к печати. Этим объясняется их черновой, конспективный характер, сжатость формы, иногда неясности. Мы не сочли возможным внести в Записки какие либо дополнения или хотя бы редакционные изменения; лишь некоторые пункты Записок выпущены нами целиком. В тех случаях, где это было возможно, мы снабдили Записки примечаниями, основанными на устных сообщениях нашего погибшего товарища.
Помимо исключительного интереса Записок по существу, они стали теперь историческим документом. Записки приводят отдельные, как бы разрозненные факты, но в совокупности они дают яркую картину сталинских методов и дел. -- Редакция.
24 июля 1937 г.
1. Судя по всем данным, чешской полиции был предоставлен материал, изображающий немецкого политического эмигранта Грилевича агентом Гестапо. Чешская полиция, по-видимому, не очень торопилась с возбуждением дела. Очень частые звонки Сталина к Ежову с запросом о том, как подвигается дело Грилевича; он (Сталин) готов сделать все, чтоб иметь троцкистский процесс в Европе. Замечание Слуцкого:
Слуцкий -- начальник, теперь возможно бывший начальник, Иностранного Отдела ГПУ.
"Им (чехословацким властям) не к спеху. Там ведь сидят легионеры".(Примечание: Записки И. Райсса, как и его устные сообщения, устанавливают, что "дело" старого большевика-ленинца А. Грилевича, которого в Чехословакии пытались обвинить в "шпионаже в пользу Гитлера", целиком сфабриковано в Москве Сталиным-Ежовым. Несмотря на услужливость чехословацких властей, действовавших по директивам ГПУ, дело тов. Грилевича жалко провалилось. (См. подробно заявление А. Грилевича в этом номере.).
2. В конце февраля из Парижа позвонили по телефону известному чешскому журналисту Рипка (кажется, из "Народны Листы"). С ним говорили от имени одного его венгерского друга, предлагая материалы о троцкистском процессе для использования в печати. Рипка повесил трубку. Мне известны лица, которые звонили.
(Примечание: Звонил один из резидентов ГПУ заграницей, фамилия которого известна редакции; говорил он под диктовку Слуцкого, находившегося в то время в Париже. Одной из целей приезда Слуцкого заграницу было, не жалея средств, расположить печать в пользу сталинских процессов. В разговоре с Рипкой речь шла о предоставлении Рипке каких-то гепеуровских фальшивок, которые должны были "доказать", что процесс Пятакова-Радека не подлог).
3. Замечание Слуцкого об Х., занимающего официальный ответственный пост в Англии, что он является агентом И. С. (по-видимому, Интеллидженс Сервис). Сокольников в качестве полпреда в Лондоне поддерживал с ним деловые отношения. Намерения Агр. (очевидно, Агранова) сконструировать из этих отношений "дело" и боязнь Слуцкого, что это может навлечь на его отдел большие неприятности, так как ibsissima verba: "Сокольников вам, если вы захотите, еще столько (движение рукой) напишет о своих отношениях с Троцким, а мы останемся в дураках".
(Примечание: Агранов и Ко, как и Слуцкий, одинаково хорошо знали, что отношения Сокольникова с Х. имели чисто деловой характер. Но в то время, как Агранов, один из непосредственных режиссеров процессов, был заинтересован в том, чтоб наворотить как можно больше, Слуцкий был, видимо, осторожнее. Он боялся, что находящийся на свободе в Лондоне, а не во внутренней тюрьме в Москве, Х. начнет опровергать. Может быть к тому же Слуцкий имел на Х. особые виды).
4. Разговор по телефону между Слуцким и А. Берманом:
Берман -- ответственный работник ГПУ, брат Наркомпочтеля.
"Ты там рассказываешь о документе, переданном японскому послу: зачем ты меня путаешь в это дело, где мне его достать?".(Примечание: Разговор этот относится к периоду подготовки процесса Пятакова-Радека. Берман просит Слуцкого достать, т.-е. сфабриковать какой то документ, для доказательства связи подсудимых с Японией. Один этот "маленький" факт беспощадно вскрывает закулисную механику московских процессов).
иииии
6. В качестве агента-провокатора (ГПУ) среди польских товарищей в течение многих лет действует некий Е. Бехер или Брехер, псевдоним Эдек, также Питерсен, сотрудник выходящей в Москве польской газеты "Трибуна Радзиецка". Он передал в руки трех букв (ГПУ) очень многих товарищей, также и на Украине. Выдает себя за писателя, родом из Львова. Был в свое время арестован и осужден (в Польше) за коммунистическую деятельность, но вследствие недостойного поведения исключен из партии: передал одного товарища в руки полиции.
иииии
8. Рассказ Слуцкого о ленинградских коммунистах: "Они умирают с возгласом: Да здравствует Лев Давыдович".
(Примечание: Речь идет о разговоре в ГПУ в мае месяце этого года, когда Слуцкий, под свежим впечатлением, разоткровенничавшись, сказал: ленинградские комсомольцы, которых расстреливают, умирают с возгласом: Да здравствует Троцкий).
9. Признание Киппенгауера или Киппенберга о разговоре с Бредовым.
(Примечание: Киппенбергер, немецкий коммунист, который был недавно арестован и обвинен в шпионаже. Он "признал", что когда то говорил с Бредовым (из Рейхсвера). Но разговор этот он вели по указаниям Москвы. Теперь, когда идет истребление, находящихся в СССР немецких эмигрантов-коммунистов, ГПУ, не найдя ничего другого, придралось к разговору с Бредовым, чтоб устроить Киппенбергеру дело. Киппенбергер был расстрелян).
10. Допросы в течение 90 часов. Замечание Слуцкого о Мрачковском.
(Примечание: Чтоб сломить Мрачковского, ГПУ подвергало его беспрерывным допросам, доходящим до 90 часов подряд! Тот же "метод" применялся к И. Н. Смирнову, оказавшему наибольшее сопротивление).
11. Декабрь 1936 года. Примаков в это время еще не дал признаний. Замечание Слуцкого.
12. Обыск у Раковского. 18 часов без пищи и отдыха. Жена хотела дать ему чаю -- запрещение из боязни, что она может его отравить. Без ручательства за точность. Со слов Луи Фишера.
Речь идет о небезызвестном буржуазно-сталинском журналисте и агенте ГПУ -- Луи Фишере.
(Примечание: ГПУ запретило жене Раковского дать ему чаю, опасаясь, что она может, по соглашению с Раковским, отравить его. Нужно ли другое свидетельство душевного состояния арестуемых! Зная, какие пытки их ждут, они предпочитают аресту немедленную смерть (Томский, Гамарник, Червяков, Любченко и др.).
13. Феликс Вольф -- никаких признаний (мертв).
(Примечание: Феликс Вольф, известный немецкий коммунист, расстрелян, как и другие бывшие руководители немецкой компартии: Реммеле, Нейман, Вернер Гирш и др.).
14. Непрекращающиеся переговоры с Адольфом (Гитлером) -- Кандил. (Может быть имеется в виду Кандилаки, торгпред в Германии, и что закулисные переговоры Сталина с Гитлером шли через него. Ред.). Замечание Слуцкого о разговоре с Руа в 1935 г. и д-ром Ла. в декабре 1936 года (подробности неизвестны. Ред.).
15. Замечание Ежова -- во время разговора в учреждении -- весной 1936 г. (1937 г.?): "Расстрелять несколько десятков".
(Примечание: Это обычный припев Ежова при решении какого-нибудь дела).16. В ГПУ пущен слух о Ягоде, что он агент Гестапо, которого немцы при помощи шантажа заставили работать на себя, так как он якобы служил в царской охранке: Ягоде же всего около 40 лет!
иииии
18. В испанском вопросе -- первоначальная реакция помочь, потом до 6 сентября (1936 года) решительный запрет что-нибудь предпринять.
иииии
22. Неизвестное Циковское дело: Рябинин и Чернявский.
(Примечание: Речь идет о мнимом покушении на Сталина. Оба вышеупомянутые -- военные).23. Взлом у Л. Д. на Принкипо якобы, чтоб установить связь его со Вторым Интернационалом и особенно с Отто Бауэром. Без ручательства.
(Примечание: Вот подробности этого слуха. В ГПУ среди сотрудников шли рассказы о том, что на Принкипо (в Турции) был устроен взлом у Троцкого, якобы, чтобы найти тайную переписку Троцкого си Отто Бауэром. Троцкому будто бы удалось задержать взломщика. Он предложил ему положить револьвер в сторону и, сделав то же самое, пригласил его сесть, спросил зачем устраивается взлом, что они хотят знать. Он готов ему сам рассказать все, что взломщика интересует. Затем Троцкий сказал ему: лучше расскажите мне, что делается в России. Когда наш информатор узнал от нас, что все это выдумки, что никакого взлома на Принкипо не было, он ответил, что сотрудники ГПУ в Москве этому верили, и что он считает эту легенду очень характерной для настроений даже в этих кругах).иииии
26. Ежов о колебаниях Дзержинского. (Все польские сотрудники Дзержинского в ГПУ и других учреждения<х> арестованы).
иииии
29. Записка Евдокимова об оставшихся после Брест-Литовска. Евдокимов -- горький пьяница.
(Примечание: Речь идет, насколько мы знаем, о том, что Евдокимов (из ГПУ, не смешивать с Г. Евдокимовым, старым большевиком, расстрелянным по процессу Зиновьева) составил следующую докладную записку: Все немецко-австро-венгерские военнопленные, оставшиеся в России после Брест-Литовского мира, в большинстве члены партии, на самом деле остались в целях шпионажа. Записка Евдокимова, по-видимому, должна была обосновать расправу с иностранными коммунистами-эмигрантами, которых сейчас поголовно истребляют в СССР).30. Мессинг-Каганович. Заказы не принимаются. Без ручательства.
(Примечание: Рассказывают, что на каком то заседании в Москве, где обсуждалось плохое состояние городского хозяйства, финансы города и пр., с ругательной речью выступил Каганович. По Кагановичу во всем виноваты были вредители, которых нужно примерно наказать. Он это говорил полуобращаясь к Мессингу. Говорят, что Мессинг ответил: "Заказов не принимаю", т.-е. заказы на устройство вредительских процессов, и что за это замечание Мессинг был снят с работы в ГПУ. Таков во всяком случае слух, ходивший в ГПУ в объяснение снятия Мессинга. Характерно, что в среде самого ГПУ об этом рассказывалось с нескрываемой симпатией к Мессингу).иииии
32. Рыков и Бухарин были доставлены из тюрьмы на пленум (ЦК), чтоб там защищаться. Они категорически отказались признать себя виновными; реплика Сталина: назад в тюрьму, пусть оттуда защищаются!
33. По непроверенным слухам, Пятаков был противником стахановского движения.
По поводу Фейхтвангера.
Печатаемые ниже заметки нашего погибшего товарища Игнатия Райсса, посвящены грязной мазне мелкобуржуазного писателя Фейхтвангера, который с чисто "приттовским" бескорыстием, усердием и нахальством взял на себя роль комивояжера сталинского "правосудия". Читатель признает вместе с нами, что несмотря на черновой характер заметок, они представляют большую ценность.
Редакция.
Советский Союз существует давно; была героическая эпоха русской революции -- эпоха борьбы, подъема, страданий. Тогда в Москву устремились все те, кого тянуло к свободе. Не Фейхтвангер. Он не поехал в Москву, когда Россия была страной чаяний и надежд угнетенных всего мира. Он обрел Россию лишь в 1937 году. Новоиспеченный Гомер Сталина воспевает погибшие надежды миллионов.
Я был в Москве тогда же, когда и Фейхтвангер, видел его в театре на представлении "Короля Лира". И на меня игра артистов произвела большое впечатление. Но я не мог не думать о судьбе этих артистов. Что с ними будет завтра? Знает ли Фейхтвангер, что, например, стало с тем молодым артистом, который приветствовал его, назвав товарищем? Или каковая судьба директрисы замечательного детского театра в Москве? Фейхтвангер счел себя обязанным упомянуть в своей книге, что его навестила госпожа Мюзам. Он этим хотел показать, что она на свободе. Но он ни единым словом не упомянул о том, что она до сих пор была в тюрьме. Фейхтвангер же не мог этого не знать, -- он действует вполне "сознательно".
Человек не владеющий языком, видящий Москву из окон кафе "Метрополь", посещающий лишь образцовые учреждения, не может судить о Москве. Подлинную Москву можно описать лишь кровью и слезами, могут описать лишь те, кто знал ее в героическую эпоху, кто вместе с народом участвовал в борьбе и пережил предательство революции.
Но столь ли наивен Фейхтвангер? Сознателен ли его подлог? Я попытаюсь помочь разъяснению этих вопросов.
Фейхтвангер был принят Сталиным. Рассказывают, что разговор между ними был "тяжелый". Сталин был бледен, путался, изворачивался. Беседа произвела угнетающее впечатление на присутствующих. Когда Фейхтвангер выходил из дверей сталинского кабинета, на лице его было написано нескрываемое отвращение. Он был настолько подавлен, что в течение трех дней -- несмотря на нажим -- ничего не дал в печать, а когда он, наконец, написал статью, то долго торговался с "Правдой" из-за выражения "великий муж" или "великий человек". Даже эта -- по московским понятиям скромная похвала -- показалась ему чрезмернойи После свидания Фейхтвангера со Сталиным по Москве в кругах, где еще рискуют среди близких друзей "откровенничать" по рукам ходила частушка, которую мы решаемся привести здесь, несмотря на ее несколько "специфический" душок:
И показался у дверей с каким то странным видом
Эх, как бы этот еврей не оказался Жидом.
Чем же объяснить, что Фейхтвангер пошел на прислужничество Сталину? Нелишне прежде всего напомнить Фейхтвангеру его собственный аргумент. Он говорит в своей книге: если Алкивиад пошел к персам, почему Троцкий не мог пойти к фашистам? (стр. 121). Одним словом, почему Троцкий не может быть куплен Гитлером? Я же спрашиваю, и вместе со мной спрашивают все те, у кого сохранилась совесть и способность мыслить, почему Фейхтвангер не может быть куплен Сталиным? Кто он такой Фейхтвангер? Чем доказал он свое право выступать в таких вопросах?
В Москве славословие Фейхтвангера объясняли тем, что он хотел выторговать у Сталина голову Радека. Пусть это будет только гипотеза, слух, но разве не свидетельствуют они о том, что в Москве искали какое то особое объяснение поведению Фейхтвангера, так лживо звучали его восхваления Сталина и гнусных процессов. Прием Сталиным Фейхтвангера, шумиха, поднятая вокруг этого чужого революции и коммунизму писателя вызвала в Москве прежде всего недоумение. "Не Сталин его принимает, наше несчастье его принимает", выразил это настроение один товарищ.
* * *
Фейхтвангер видел в Москве благосостояние. Где? В тех кругах, где он вращался, прежде всего в кругу писателей всех разновидностей, конкурирующих между собой в восхвалениях Сталина. Среди паразитов советской жизни.
Фейхтвангер смеет говорить о свободе -- и не упоминать ни единым словом того террора, того ужаса, который сковывает массы, той эпидемии самоубийств, которая все усиливается в Москве. Зато он много разглагольствует о процессе Пятакова-Радека. И я и другие были на этом процессе. На нас он не произвел того трагикомического впечатления (стр. 140); и в Пятакове мы видели не только лысого человека с немодной бородкой. Такого рода "впечатления" могли быть только у Фейхтвангера. Большинство же присутствующих -- и это несмотря на строгий отбор -- было подавлено. Фейхтвангер говорит о миллионах рабочих на Красной площади, выражавших свое удовлетворение. Фейхтвангер и это принимает за чистую монету. Мы же в СССР знаем, что не энтузиазм, а страх гонит массу, дрожащую за свое существование, на подобные демонстрации. Чего стоит один пример вдовы генерала Якира, которая по требованию Сталина обесчестила память своего погибшего мужа.
Во время своего интервью Фейхтвангер спросил Сталина, как может он допускать столь безвкусный культ своей личности. Сталин заверил Фейхтвангера, что делается все, чтоб этому помешать, но он не может лишить наивный народ этой радости! Неужели Фейхтвангер не догадывается, что культ Сталина и все популяризирующие Сталина басни исходят непосредственно из сталинской канцелярии, а отнюдь не из народа? Мы все знаем трогательную историю о старом царе, слезы которого стерли подпись под смертным приговором.
В Манеже, над огромной елкой, которую еще так недавно презирали, ныне висит портрет Сталина с ребенком на руках, красуются надписи: "Мы, дети, благодарим тов. Сталина за веселую жизнь". Эти же дети подписывают резолюции с требованием смертных приговоров и пр. Но несмотря на все усилия, Сталин непопулярен. Где там! Его боятся, и он самый ненавистный человек в Советском Союзе.
Молодежь, о которой говорит Фейхтвангер? Разная есть в Советском Союзе молодежь. Часть ее насквозь пропитана национализмом, говорит да и аминь на все, что идет сверху, и торопится занять места, освободившиеся после уничтожения революционного поколения. Она охотно доносит на своих родителей и заботится лишь о своей карьере. Но есть в Советской России и другая молодежь. Не относятся ли к ней те героические комсомольцы, которые погибают на Лубянке со словами: "Да здравствует Троцкий"? Пусть Фейхтвангер не сомневается: в СССР не найдется ни одного человека, который погиб бы с именем Сталина на устах.
Фейхтвангер говорит, что воздух Европы отравлен, и он хочет пропитанным гнилью и кровью сталинским воздухом оживить Европу!..
И. Р.
Заявление А. Грилевича
Мне 52 года; с 1905 года, т.-е. в течение 32 лет, я принимаю активное участие в рабочем движении; сперва в рядах немецкой социал-демократической партии; с 1915 года -- в рядах независимой социал-демократии, затем -- со дня основания -- в коммунистической партии Германии; к левой оппозиции (б.-л.) примкнул с момента ее возникновения, в 1927 году был исключен из официальной компартии.
С 1930 года у меня на квартире в Берлине-Нейкельне помещалось небольшое оппозиционное издательство; в 1931-1932 г.г. я, под своим именем, издал, среди ряда других работ, около десяти брошюр Л. Троцкого, посвященных революционным задачам в Испании и Германии, борьбе против фашизма, необходимости создания единого фронта коммунистов и социалистов и пр. Кроме того я числился издателем еженедельной газеты немецких сторонников Л. Троцкого -- "Перманентная революция" -- и "Бюллетеня Русской Оппозиции". Все эти издания были запрещены и конфискованы немедленно после прихода фашистов к власти. Только бегство спасло меня от ареста.
13-го марта 1933 г. гитлеровские ударники ворвались в мою берлинскую квартиру, выбили окна, сломали двери, взломали шкафы и письменный стол и конфисковали, в числе прочего, мою библиотеку, брошюры, партийные издания и т. д. Не найдя меня, фашисты арестовали мою жену. После освобождения, она была поставлена под надзор гитлеровских ударников. Фашисты продолжали искать меня, жене моей грозил новый арест, и ей пришлось в июне 1933 г. эмигрировать в Чехословакию. Я сам должен был бежать из Германии уже в конце марта 1933 года и перебрался в Рейхенберг (Богемия). В Рейхенберге мы жили с женой до начала 1934 г., когда перебрались в Прагу, где мы проживали вплоть до моего ареста не тревожимые полицией. (Моя жена и сейчас еще живет в Праге).
12 июля 1937 года к нам на квартиру явились два агента пражской полиции, произвели обыск (почти ничего не было взято), и арестовали меня по распоряжению полицейского управления. При первом допросе 12 июля утром, сейчас же после ареста, мне был предъявлен чемодан, который я тотчас же признал. В нем находились несколько брошюр немецких большевиков-ленинцев, которые мы легально издали в Праге, денежная отчетность, картотека подписчиков газеты "Унзер Ворт", с апреля по октябрь 1933 года совершенно легально выходившей в Праге; кроме того -- папка со старой корреспонденцией, в большей своей части относящейся к делам администрации "Унзер Ворт", издательству брошюр и пр. делам, которые я в свое время вел и постепенно, после перевода издательства в Париж, их ликвидировал.
Так как мне стало известно, что лже-агенты полиции пытаются производить обыски у эмигрантов, я в начале 1936 года передал этот чемодан (закрытым) на хранение одному из моих политических друзей, некоему Батани, который мне был известен, как надежный и порядочный человек. После этого я 3-4 раза держал этот чемодан в руках, в последний раз в конце октября 1936 года. Я тогда внимательно ознакомился с его содержанием, отобрал несколько писем и вынул старую переписку. Чемодан я опять запер и передал его тому же Батани. Снова увидел я этот чемодан только после моего ареста. Он был взят у Батани (мне неизвестны обстоятельства, при которых это произошло) и вскрыт полицией до моего ареста.
Первый допрос свелся к вопросам о моей политической и административной деятельности в Чехословакии, о том с кем я состою в связи, чем и как мы с женой жили и т. д. Не было и намека на то, что в чемодане найдены вещи, которые имеют какое бы то ни было отношение к шпионажу, военной измене и т. д.
Вечером того же дня я был подвергнут второму допросу. Допрос вели три чиновника. Сначала допрос велся в том же духе, что и утром. Затем все трое покинули комнату и минут через 15 явился один из чиновников, чтобы поговорить со мной "частным образом" о московских процессах. Он оказался очень хорошо осведомленным, знал имена упоминавшихся и осужденных на процессах, и весьма резко, прямо таки злобно защищал сталинские судебные подлоги. Он сразу же произвел на меня впечатление "посредника" между ГПУ
См. об этом Записки Райсса.
и чехословацкой полицией. Это впечатление еще больше усилилось при следующем допросе, во время которого он совершенно неожиданно спросил меня, не знаю ли я, где можно достать немецкие фальшивые паспорта. Я ответил, что такими делами не занимаюсь. Тогда он извлек из кармана три немецких паспорта, два из них заполненные, третий -- просроченный паспорт одной немецкой эмигрантки, которую я знал весьма поверхностно. Эти три паспорта, заявил чиновник, были найдены в моем чемодане. Я ответил, что это неправда, что я их впервые вижу (незаполненные паспорта, как мне сказал чиновник, были фальшивые). После продолжительных, порой весьма бурных объяснений (во время которых появились и два других чиновника), это мое заявление было внесено в протокол. Покинув снова комнату, полицейские втроем вернулись через несколько минут, неся папку с моей корреспонденцией. Они потребовали, чтобы я просмотрел все письма -- и подтвердил, что они принадлежат мне. Четвертое или пятое из просмотренных мною писем -- была копия моего письма от 16 октября 1936 года к Пфемферту. К этому письму скрепкой были прикреплены две небольшие фотопленки, что мне сразу же бросилось в глаза. Эти фото-пленки я также видел впервые. Первая пленка содержала небольшой доклад (по немецки), касающийся плана оккупации Германией немецких областей в Чехословакии, и краткое содержание речи министра иностранных дел Крофта. На второй пленке был краткий, по-видимому, незначительный доклад (по чешски) одного солдата об его войсковой части. Политический доклад был помечен 17 февраля 1937 года. На это расхождение в датах (письмо от 16 октября 1936 года и фильм от 17 февраля 1937 года) я тотчас же обратил внимание властей, причем тут же указал на то, что с конца октября 1936 года я больше не держал чемодана в руках. Полицейские чиновники начали переглядываться, они были смущены. Все эти обстоятельства со всеми подробностями, были по моему настоянию внесены в протокол.При дальнейшем просмотре папки я неожиданно наткнулся на небольшую записку, написанную чужим почерком. Я еще не успел как следует рассмотреть ее, как чиновник, о котором речь шла выше, выхватил ее у меня из рук со словами: "Может быть вы и эту записку не знаете? Ведь это вы ее писали". Не ознакомившись даже с ее содержанием, я заявил, что она мне не принадлежит. Это был рецепт на изготовление и применение химических чернил.
Наконец, мне была предъявлена печать, также мне не принадлежавшая. Это была немецкая печать на право перехода границы. Когда и это мое показание было запротоколировано, я потребовал, чтоб в протокол было внесено, что чемодан был вскрыт в моем отсутствии. Полицейские чиновники чрезвычайно смутились и разволновались. Они начали на меня кричать, что я этим своим требованием высказываю подозрение против полиции, будто она подбросила мне эти вещи в чемодан и т. д. Я заявил, что не могу этого утверждать, и что в данный момент еще не могу судить о том, кто совершил эту подлость. Они стали нервничать, угрожали мне тем, что мое требование может иметь чрезвычайно неприятные последствия для меня, несколько раз выходили из комнаты, опять входили, спрашивая: "Ну, что-ж, вы уже подумали? Вы все еще продолжаете настаивать?". Так как я не собирался отказываться от своего требования, они в конце концов вынуждены были уступить моим настояниям, прибавив многозначительно: "Вы еще пожалеете об этом!".
Около полуночи меня отправили в камеру и больше на допрос не вызывали. 15 июля меня перевели в следственную тюрьму Панкрач, а 22 июля я был вызван к следователю. На сей раз допрос велся в вежливых формах и был очень краток. Следователь сам продиктовал краткий протокол, строк в 10. "Я решительно отрицаю какое бы то ни было отношение к тем вещам, и пр., и еще раз подчеркиваю, что чемодан был вскрыт в моем отсутствии". После допроса, следователь, намекая на сталинцев, устроивших мое дело, заметил: у вас здесь, очевидно, имеются "заботливые друзья"?
Это был мой единственный допрос у следователя. После полуторамесячного одиночного заключения, в течение которого я ничего о моем деле не слыхал, я подал следователю 30 августа обстоятельную (на 4 страницах) записку, где по пунктам доказывал мою невиновность и называл семь свидетелей. Никто из этих свидетелей допрошен не был. Была произведена только экспертиза моего почерка и заключение графолога (о подложности записки) было в мою пользу.
В конце сентября следователь заявил моему адвокату, что он убежден в моей невиновности, ускорит следствие и освободит меня. 2 ноября я был вызван к следователю. Он мне сообщил, что дело против меня прекращено, и что я освобожден из предварительного заключения. Но как иностранца он должен передать меня полиции, которая несомненно тотчас же меня отпустит. Меня отправили в политическую полицию, где мне было вручено постановление о пожизненном запрещении моего проживания в Чехословакии.
Я надеялся пробыть по крайней мере несколько дней на свободе, переговорить с женой, раздобыть денег и устроить все необходимое для отъезда. Но вышло иначе! Политическая полиция отправила меня в пражскую полицию, ведающую делами иностранцев, начальник которой в довольно невежливой форме заявил мне, что он и не думает меня освободить, так как политическая полиция настаивает на моем немедленном отъезде из Чехословакии.
Так как было уже поздно, и мой отъезд в тот же день оказался невозможным, меня поместили в пересыльную тюрьму. Моя жена после обеда того же дня говорила с начальником политической полиции, и он ее заверил, что я еще несколько дней останусь на пересыльном пункте, что она сможет меня ежедневно навещать, чтобы лично урегулировать все вопросы, связанные с отъездом. Несмотря на это, я на следующий день, 5 ноября утром, был отвезен на вокзал и в сопровождении полицейского чиновника доставлен на границу. Там я был передан в руки муниципальной полиции. Местный полицейский объяснил мне, что я должен нелегально перейти границу и рассказал мне, каким путем я должен пробираться. Я был предоставлен самому себе. Прежде чем я успел добраться до границы, стемнело; дождь лил, как из ведра. Я заблудился, несколько часов бегал по лесу, пока, наконец, не выбрался на какую то дорогу, шедшую вдоль полотна железной дороги. Поздно ночью я, совершенно измученный, добрался до чешской станции где меня арестовали жандармы. На следующий день утром они меня направили к другой пограничной станции, куда я прибыл с 50 кронами в кармане. Я решил на эти деньги поехать обратно в Прагу, куда я и прибыл вечером. В Праге я оставался 5 дней, привел вместе с женой в порядок дела, занял деньги и пытался легально поехать в другую страну. Но так как срок моего паспорта истекал 21 ноября, ни одна страна не соглашалась мне дать визу.
12 ноября утром я выехал из Праги. В поезде я был опознан полицией и опять арестован. Несмотря на данные мною объяснения и представленные доказательства, меня на первой же станции сняли с поезда, и полицейский отвез меня в пражское полицейское управление. Там я снова был подвергнут продолжительному допросу, причем мне угрожали, что против меня будет возбуждено новое дело о шпионаже. 13 ноября утром я был вызван к начальнику политической полиции, который мне заявил, что полицейский чиновник немедленно доставит меня на австрийскую границу. Чиновник этот меня отвез на вокзал, купил мне (за мой счет) билет до пограничной станции, и заставил меня сесть в поезд. Сам он со мной не поехал. В тот же день я перешел границу.
Антон Грилевич.
17 ноября 1937 г.Исчезновение Эрвина Вольфа -- новое преступление ГПУ в Испании
ГПУ уже не ограничивается истреблением революционных и оппозиционных элементов в Советском Союзе. Оно все чаще и чаще переносит свои позорные методы заграницу. Преступления его принимают неслыханные размеры. Рабочее общественное мнение, серьезно обеспокоенное судьбой Советского Союза, готово решительно и энергично протестовать против всяких фашистских вылазок. Но каждое новое преступление сталинского ГПУ наносит страшный удар мировому рабочему движению и парализует его борьбу с фашизмом.
Мировой пролетариат на собственном опыте начинает убеждаться в том, как правильны были наши разоблачения методов борьбы ГПУ с революционными и оппозиционными элементами в СССР. Он начинает также видеть из каких отбросов состоит тот человеческий материал, которым пользуется ГПУ для своей грязной палаческой работы. Надо добиться того, чтобы теперь каждому честному рабочему стало ясно какой вред приносит сталинский режим и его ГПУ рабочему делу вообще и Советскому Союзу в частности.
К цепи сталинских преступлений прибавилось новое звено. После таинственного исчезновения молодого левого социалиста Марка Рейна; подлого убийства Андрея Нина; кровавой расправы с Игнатием Райссем, -- мы узнали о новом преступлении -- похищении Эрвина Вольфа.
Эрвин Вольф, молодой интеллигент, 34 лет, чешский гражданин. Выходец из зажиточной буржуазной семьи, он пошел в рабочее движение, сперва в ряды официальных коммунистов в Чехословакии, затем -- с 1932 года, -- в левую оппозицию. Благодаря своим незаурядным качествам, энергии, административным способностям, знанию языков, Эрвин Вольф с успехом работал в международной левой. Во время своего пребывания в Норвегии, тов. Троцкий привлек его к работе в качестве сотрудника. У Л. Д. Троцкого Э. Вольф работал, живя вместе с ним, с ноября 1935 г. до лета 1936 г., т.-е. до того времени, когда Троцкий, по требованию советского правительства, был интернирован в Норвегии, а Э. Вольф, вместе с другим секретарем Л. Д. Троцкого, под конвоем выслан из этой страны.
В мае 1937 г. Эрвин Вольф едет в Испанию. Он собирается работать там в качестве революционного журналиста, участвуя в борьбе против Франко под знаменем Четвертого Интернационала.
Приехав в конце мая 1937 г. совершенно легально в Барселону, Вольф без всяких затруднений получил от правительства разрешение на проживание в Испании. Недолго, однако, продолжалась его деятельность. В конце июля он был арестован; его подвергли допросу и, после тщательного обыска у него на квартире, Эрвин Вольф был освобожден через 15 часов. Полиция также не возражала против того, чтоб он оставался в Барселоне и продолжал там свою деятельность.
Если, таким образом, государственная полиция оставила нашего товарища в покое, то иначе отнеслось к нему ГПУ. И не случайно. Эрвин Вольф был одним из важнейших свидетелей по московским процессам. Еще во время второго московского процесса он выступил в английской печати с публичным заявлением, в котором привел исчерпывающие доказательства того, что "полет" Пятакова в Осло -- вымысел ГПУ. Теперь, когда представилась возможность захватить Вольфа в Испании, ГПУ решило, что такая находка -- если ее пропустить через все лаборатории ГПУ -- быть может поможет ему хоть отчасти восполнить прорывы московских процессов. И ГПУ не дремало. Через три дня после своего освобождения Эрвин Вольф исчез (без пальто и шляпы) на улице Барселоны. Все попытки его жены, -- дочери депутата норвежского парламента и редактора левой социалистической газеты Кнудсена, -- поехавшей вместе с ним в Испанию, найти его в тюрьме, ни к чему не привели. При попустительстве официальных испанских властей ГПУ удалось замести следы. ГПУ имеет в Барселоне, Валенсии и Мадриде свои собственные тюрьмы, куда не имеют доступа не только родственники исчезнувших, но и государственная полиция и даже центральное правительство. Достаточно напомнить, что вмешательство Английской Независимой Рабочей Партии в дело Нина оказалось безрезультатным, несмотря на обещание испанского правительства сделать все, что в его силах. Оно оказалось бессильным перед ГПУ.
Только благодаря случайности жене Эрвина Вольфа, с помощью норвежского консула, удалось уйти из сетей ГПУ и выбраться из Испании. ГПУ интересовалось и ею, как человеком, близко стоявшим к Л. Троцкому. Чтоб доказать "интерес" ГПУ к Вольфу и его жене, достаточно привести выдержку из норвежской газеты "Афтенпостен". Вот, что сообщает эта газета:
"Рабочий из Хенефосса, Флориц Гундерсен, который прошлым летом, вместе с рабочей делегацией, был в Москве, рассказал, что его вызвали на допрос в ГПУ, когда узнали, что он из Хенефосса. (В Хенефоссе у семьи Кнудсен жили Л. Д. и Н. И. Троцкие и Э. Вольф). ГПУ интересовалось деятельностью Троцкого в Норвегии, и интересовалось также Эрвином Вольфом и дочерью Кнудсена".
Родные и друзья тов. Вольфа сделали все, что могли, чтобы узнать хотя бы его местонахождение. После многократных запросов чешского правительства у испанского посольства в Праге, сестра Эрвина Вольфа получила, наконец, официальную справку (от 20 октября) о том, что Эрвин Вольф освобожден 13 сентября 1937 года.
Больше двух месяцев прошло с 13 сентября и никаких следов Эрвина Вольфа обнаружить не удалось. Семья его пыталась узнать через испанское посольство подробности его ареста и "освобождения"; в какой тюрьме он находился, какой следователь вел его дело, кто его допрашивал, и т. д. Никакого ответа добиться не удалось. "Мистификаторский" ответ о мнимом "освобождении" Э. Вольфа был дан лишь для того, чтоб затруднить розыски его и покрыть сталинских бандитов из ГПУ.
В Испании яснее чем когда либо и где либо обнаружилось какая тесная связь существует между возможностью победы над фашизмом и капитализмом и сталинской политикой и методами, являющимися главным препятствием к этой победе. Гангстерские методы ГПУ по отношению к подлинным революционерам и проведение сталинской контрреволюционной политики при помощи развращенного аппарата ГПУ и Коминтерна, способны лишь парализовать и обезоружить пролетариат в его борьбе со своими классовыми врагами, и расчистить дорогу фашизму, с которым Сталин добивается лишь компромисса за счет жизненных интересов испанского и международного пролетариата.
Международный пролетариат является единственной силой, которая может смести сталинизм вместе с его гнусными методами. Разоблачение методов ГПУ в Советском Союзе и заграницей будет содействовать развитию этого процесса среди пролетарских масс. И тогда никакие убийства не помогут сталинской террористической диктатуре. Рабочий класс с жестокой точностью предъявит ей счет за все его жертвы.
Тов. Эрвин Вольф пал жертвой ГПУ в борьбе за Четвертый Интернационал, за коммунизм. Еще с большей энергией и решительностью мы будем вести борьбу за торжество Четвертого Интернационала и международной социалистической революции.
Бем.
ГПУ подготовляет убийство Л. Седова
Следствие об убийстве тов. И. Райсса, -- ведущееся не без энергии -- раскрыло ряд очень важных фактов о бандитской работе ГПУ заграницей. Много несомненно еще будет раскрыто и станет известным всему миру на предстоящих процессах убийц Игнатия Райсса.
Судебные власти документально установили, что банда, подготовившая и совершившая убийство И. Райсса, "специализировалась", главным образом, на Л. Седове. Когда Сталин приступил к подготовке процесса Зиновьева -- весна 1936 года -- одновременно под усиленное наблюдение ГПУ взят был Л. Седов. Русский белогвардеец из "Союза возвращенцев", он же агент ГПУ Смиренский, при содействии другого агента ГПУ, француза Дюкомэ, снял квартиру в непосредственном соседстве с Л. Седовым, по той же улице: Смиренский-Дюкомэ в # 28, Седов в # 26. Из окон этой квартиры вышеупомянутые, а также швейцарка Рената Штейнер, установили беспрерывное наблюдение за Седовым. Часто слежка из окон дополнялась "внешним" наблюдением на улице, по которой проживал Л. Седов.
В то время как Смиренский и Ко следили за Седовым в Париже, французский орган ГПУ "Юманитэ" подготовлял Сталину "алиби", сообщая, как бы невзначай, что Седов живети вне Парижа.
Кто такие Смиренский, Дюкомэ, Рената Штейнер? Участники убийства Райсса, арестованные швейцарской и парижской полицией в сентябре-октябре этого года. (Автомобиль, которым, для совершения преступления, воспользовались убийцы Райсса, был нанят Ренатой Штейнер). Бандой руководили другие агенты ГПУ -- опять таки белогвардейцы из "Союза возвращенцев" -- Шварценберг и Эфрон, в свою очередь руководимые резидентом ГПУ и его помощниками, находящимися в советском посольстве.
Когда летом 1936 года Седов выехал на юг Франции (Антиб) на отдых, Эфрон, Смиренский и Штейнер вскоре выехали туда же. Рената Штейнер поселилась в том же пансионе, что Седов с женой, выбрав себе комнату наиболее удобную для наблюдения за ними. Ежедневно Штейнер делала "доклады" Смиренскому, проживавшему в другой гостинице в том же городке. Когда Седов вернулся в Париж, Смиренский выехал вслед за ним.
В ночь на 7-ое ноября 1936 года агенты ГПУ украли в Париже архивы Троцкого, сданные Л. Седовым в Институт Социальной Истории. Не подлежит никакому сомнению, что банда Смиренского приняла активное участие в этом деле. Когда ГПУ убедилось в том, что украденные архивы не представляют для него интереса и узнало, что в Париже находятся еще какие то другие архивы Троцкого, наблюдение за Седовым усилилось. Обычно достаточно осторожные, парижские гепеуры осмелели и наблюдение из окон было дополнено активной слежкой. Некая личность в очках сделала попытку следовать за Седовым и была по его просьбе задержана полицией. Субъект этот оказался опять-таки русским белогвардейцем, неким Чистогановым, все из того же "Союза возвращенцев"
Этот "Союз возвращенцев" на самом деле является центральным вербовочным бюро ГПУ в Париже.
и членом той же банды Смиренкого и Ко.Можно было полагать, что наблюдение за Л. Седовым велось для того, чтоб снабжать любопытного Сталина сведениями о передвижениях и знакомствах Седова. На самом же деле оно преследовало весьма практическую цель: тщательно подготовить убийство Л. Седова, с тем, чтоб в подходящее время и в подходящем месте осуществить его. Таким местом был избран в январе нынешнего года город Мюлуз (Мюльгаузен). В связи с предстоящим процессом Троцкого против коминтерновской прессы в Швейцарии по обвинению ее в клевете (статьи о московских процессах), Л. Седов должен был встретиться с швейцарским адвокатом Троцкого и одним из швейцарских товарищей для всестороннего обсуждения этого дела. За недостатком времени швейцарский адвокат не мог приехать в Париж, Седов же не мог выехать в Швейцарию, в виду отсутствия заграничного паспорта. Местом встречи был намечен Мюлуз. Благодаря неосторожности некоторых товарищей и с помощью провокатора, ГПУ не только узнало о предстоящей встрече в Мюлуз, но и подготовило там настоящую ловушку для Седова -- во многом напоминающую ловушку Райссу в Лозанне. Из за случайных обстоятельств поездка Седова, сперва откладывавшаяся два раза, не состоялась. Теперь же выяснилось, что банда Смиренский-Штейнер-Дюкомэ и Ко поджидали в течение этих дней Л. Седова на вокзале в Мюлуз. Задачей этой компании было -- убить его. Только случайность спасла тогда Л. Седова. Небезыинтересно отметить, что все это происходило как раз в момент процесса Пятакова-Радека.
В дальнейшем слежка за Седовым не прекращалась. Если ГПУ не спешило выполнять свои замыслы, то только потому, что считало -- и считает -- необходимым сперва технически и политически подготовить "дело" так, чтоб не осталось следов. Наблюдение за Л. Седовым было прекращено лишь в июле 1937 года, когда банда Смиренского была переброшена на розыски Райсса. Сталин и Ежов считали убийство Райсса более срочным, опасаясь его публичных разоблачений.
Следствие об убийстве И. Райсса, как и дела Л. Седова и некоторых других товарищей, с полной очевидностью выяснили, что соучастниками преступлений, прямыми убийцами (Кондратьев), организаторами (Эфрон) и т. д., почти поголовно являются русские белогвардейцы,
В этой связи понятно и дело Миллера. ГПУ стремится захватить в свои руки то, что осталось от бело-офицерских военных организаций, с тем, чтоб сделать их своим орудием в борьбе с революционерами. Миллер был похищен не в целях борьбы с белыми (кто с ними теперь борется), а для того, чтоб переключить белогвардейскую организацию -- через Скоблина и Ко -- на службу ГПУ.
состоящие на службе в ГПУ. По некоторым сведениям услугами русских белогвардейцев пользуется и ГПУ в Испании. Очень возможно, что убийство Нина, похищение Эрвина Вольфа и Рейна были совершены с участием белогвардейцев.Не подлежит сомнению, что именно через белых Сталин готовит убийство Троцкого. "Бюллетень" не раз писал об этом. Уже в прошлом белогвардеец Туркул -- приятель Скоблина-Ягоды -- подготовлял такое убийство.
* * *
В настоящей статье мы ограничиваемся сообщением о "деле" Седова. За этой статьей последуют другие. В материалах у нас недостатка нет. Мы знаем, например, что ГПУ готовило убийство вдовы Райсса и ее ребенка (да, и ее ребенка!), как это ни может показаться чудовищным. Обо всем этом мы доведем до сведения рабочей общественности. Ничто нас не остановит. Сталин с Ежовым могут зарубить себе это на носу.
В заключение скажем еще, что так называемая левая интеллигентская среда, "сочувствующая Сталину" и, в частности, общество друзей Советского Союза, сверху до низу пронизана агентами ГПУ, платными и добровольными. Эта публика еще будет выведена на чистую воду.
Е.
В ГПУ
(Из рассказов тов. Райсса).
Одним из первых -- по обвинению в "троцкизме"! -- посадили начальника спецотдела Молчанова. Его арест повлек за собой арест десятка его сотрудников и был первым ударом по Ягоде. Затем аресты пошли за арестами.
Удар, прежде всего, пришелся по работникам ГПУ иностранного происхождения. Расправа с ними была лишь частью общей расправы с коммунистами-иностранцами, эмигрировавшими в СССР. Особенно отчаянное положение тех, у кого на родине господствует фашизм: немцев, поляков, венгров и т. д. Их некому было защищать, с ними, следовательно, нечего было церемониться. Как правило, все они обвинялись в шпионаже. Очень скоро перешли к аресту русских, женатых на иностранках, т.-е. на "шпионках".
Иностранные коммунисты исчезали пачками, каждый день новые. Два старых польских коммуниста встречаются на улице: Ты еще не сидишь? А ты? Или другая встреча: Вы еще в Москве? Я думал, вы давно сидите.
В порядке ликвидации старых кадров арестован старый чекист Б. Ищут к чему бы придраться, и в деле его находят донос: в 1927 году, в ответ на какое то уничижительное замечание своего помощника о Троцком, Б. сказал: в моем присутствии, тыи не смеешь упоминать имени Троцкого. Тогда это ему сошло. Теперь же, десять лет спустя, ему напомнили его тогдашнюю горячность.
Такого рода дела -- нередкость, скорее правило. Харьковскую кондукторшу А. выбросили с работы. Причина? Оказалось, что бывший муж ее, лет 10 тому назад подписал какое то оппозиционное заявление. Никто из друзей за нее не заступился, -- заступиться значит попасть в такое же положение.
Г. снят с работы в ГПУ, якобы за "болтовню"; на самом же деле Г. был близок с до того арестованным Б. Начальник Г. сказал ему: вы, я знаю, там по корридорам встречаетесь с Б. Чтоб этого больше не было. Б. тогда еще был только кандидатом на арест. Когда Б. арестовали, Г. сперва сняли с работы, а вскоре и самого арестовали.
Арестован старый сотрудник ГПУ С., иностранного происхождения, знавший языки и работавший в иностранном отделе. Обвинен, как и все, в "шпионаже". Когда его начальника и близкого друга, прекрасно знавшего, что это ложь, спросили, как мог он не заметить, что С. был шпионом, он ответил: шпион своих тайн не поверяет.
Арестован ответственный работник ГПУ Ш. и, конечно, обвинен в шпионаже. Жена его немедленно выброшена из квартиры. Ш. был типичным гепеуром, в худшем смысле этого слова. Знавшие его близко товарищи спрашивают друг друга: за что бы это могли арестовать такого человека? Уж не за то ли, что он знал языки? Может быть это подозрительно начальству?
В ГПУ работал один немец. Судьба его была давно решена, но его почему то все не арестовывали. Очевидно, ждали подходящего процесса. Чистокровный немец арийского типа, он очень подходил к роли наци на каком-нибудь публичном процессе. "Ликвидировать" же его нужно было обязательно, уже по одному тому, что он был немцем. Потому ли, что подходящий процесс не подворачивался или по другой причине, -- применили иной способ: его отправили в Испанию, и там он исчез. Вообще, посылка людей в Испанию на предмет их ликвидации -- нередкий случай.
Сотрудник ГПУ не пришел на работу. Не арестован ли? -- беспокоятся товарищи. Спросить никто, конечно, не решается. Осталась еще надежда, что Х. выехал заграницу, где он работал. Через некоторое время один из его друзей получает письмо от прислуги Х. из за-границы, с запросом -- как быть с собакой Х. Она запрашивала хозяина, но не получает никакого ответа. Так, из-за оставшейся заграницей собаки, в Москве узнали об аресте ее хозяина.
Несколько лет тому назад один из гепеуров, "работавших" на улице (сексот), и составлявших сводку настроений, позволил себе как то, докладывая начальству, сказать, что с картошкой дело, действительно, обстоит плохо, грязь какая то, а не картошка. Нельзя ли сделать что-нибудь? Его посадили, и как это иногда бывает, о нем забыли. Передач нет, свиданий нет, родные боятся спрашивать. Прошло года полтора. Следователь, нашедший в старых папках это дело, предложил на ячейке -- освободить. (Тогда еще мелкие дела о сотрудниках иногда можно было ставить на ячейке). Вопрос решен не был. Начальство тянуло, но никто не сомневался, что арестованного со дня на день должны освободить. Вскоре кто то снова напомнил о деле, начальство наконец решило: расстрелять в 24 часа.
Аресты сейчас стараются производить с наименьшим шумом. Ни на дому, ни в учреждении не берут -- чтоб не вызывать паники. Людей не арестовывают, они -- исчезают. Идет, например, заседание; человек выходит в уборную и не возвращается. Так незаметнее. Куда он девался, никто, конечно, не спрашивает.
* * *
После снятия Ягоды и разгрома центрального аппарата ГПУ, в Москву начали вызывать и заграничных работников. Обычно вызывают при помощи какой-нибудь хитрости. Х., например, сообщают, что он скомпрометирован, что ему надо переезжать в другую страну, а "по дороге" заехать в Москву. У. вызывают под другим безобидным предлогом. В Москве они "исчезают".
В Испании, в качестве торгпреда, а на самом деле одного из руководящих работников ГПУ, работал Артур Сташевский. После процесса Тухачевского, очевидно, в связи с арестом Уншлихта и других польских коммунистов, в Москве решили вызвать и Сташевского. Но так как жена и дочь его работали на парижской выставке в советском павильоне, Москва опасалась как бы он не отказался вернуться. Изобретательные головы из ГПУ придумали такой фокус: дочь Сташевского (без ведома отца) была послана из Парижа в Москву с какими то экспонатами, а самого Сташевского вызвали из Испании в Париж. В Париже его ждало два сюрприза: срочный телеграфный вызов в Москву и сообщение, что дочь его уже находится в Москве (заложница!). По сведениям товарищей Сташевского, ни дочь его, ни он сам даже не доехали до московской квартиры. Их как будто бы взяли прямо на границе. А Сташевский этот, кстати сказать, считался стопроцентным сталинцем. "Сам" Сталин принимал и инструктировал его перед отъездом в Испанию. В 1935 году он доказал свою верноподданность тем, что выдал Сырцова, который позволил себе сделать какое то критическое замечание о "деятельности" Сталина вокруг трупа Кирова.
Арестована старая польская коммунистка Р. (мужа ее от ареста спасла только преждевременная смерть). Она обвинена в том, что вступила в ВКП по поручению 2-го бюро польского штаба, агентом которого она является якобы с 1921 года. По такому же обвинению сидит Бруно Ясенский и др. поляки. Так как настоящих шпионов не находят, то арестовывают и расстреливают невиновных.
Что происходит с арестованными во внутренней тюрьме даже в ГПУ мало кто знает.
Лучше других известно дело старика Фридмана, старого чекиста, которого Сталин почему то обязательно хотел включить в процесс Зиновьева. Долгие месяцы его мучили, чтоб добиться признаний и еще за несколько дней до начала процесса не теряли надежды, что его удастся сломить. Но Фридман остался непреклонен. По слухам, последние слова его были: старого Фридмана можно расстрелять всего один раз -- продажной девки из него сделать нельзя.
При допросах, в большинстве случаев, следователи, по-видимому, не вступают в откровенные разговоры с арестованными, т.-е. ведут следствие по полученным сверху указаниям, официально сами не зная правды, но, конечно, прекрасно понимают в чем дело.
Над "признаниями" в Москве откровенно издеваются. Успехом пользуются рассказы вроде того, что Алексей Толстой, после ареста и допросов, признал, что написал Гамлета, и т. д.
В связи с числом арестованных и огромным множеством дел, почти все сотрудники ГПУ стали следователями. В связи с этим же в тюрьмах нет передач. При десятках тысяч заключенных передачи якобы "практически" неосуществимы. По этим же причинам и расстреливают многих: не хватает места в тюрьмах.
Политических теперь ссылают обычно вместе с уголовными, причем уголовным предоставляется "право" обобрать политического до-гола. Неудивительно, что в этих условиях многие ссыльные не доезжают до места ссылки и погибают в пути.
* * *
После ареста Ягоды и разгрома в ГПУ, среди заграничных работников шли самые невероятные слухи и началась настоящая паника. Чтоб как-нибудь приостановить ее, ГПУ разослало по всей заграничной сети циркулярное письмо приблизительно такого содержания: ЦК сняло банду, стоявшую во главе учреждения. К сожалению, мы должны признать, что наши начальники (Ягода и др.) оказались бандитами. Наша и ваша главная задача -- это борьба с фашистами-троцкистами: 1) борьба с троцкистами, 2) крепко держать в руках подчиненных вам сотрудников.
Надо сказать, что в связи с последними процессами ответственным работникам ГПУ заграницей целыми ночами напролет приходилось "агитировать" своих подчиненных иностранцев, такую деморализацию внесли процессы даже и в эту среду.
* * *
По последним сведениям в изоляторе умерла З. Уншлихт (сестра Уншлихта), оппозиционерка, арестованная в 1934 году, работница Коминтерна. (Взята она тогда была прямо с постели, больная).
Расстрелян известный украинский коммунист Коцюбинский.
* * *
В ГПУ много читают "Бюллетень".
Книжка Жида, точнее говоря рассказы об этой книге, и о переходе Жида на новую позицию, произвели несомненно большое впечатление в СССР. Приезжавших из-заграницы со всех сторон спрашивали о том, что написал Жид.
* * *
В нынешних условиях немаловажной "проблемой" для советского работника является вопрос о том, как устроить вечеринку. Х. собирается устроить у себя вечеринку и пригласить ряд друзей, в том числе и коммунистов-иностранцев, в большинстве работников ГПУ. Более опытный друг решительно отсоветывает: выйдет какое-нибудь дело, лучше пойди сам на вечеринку к тому то, там будут присутствовать такие то, положение которых сегодня прочно.
Из советской жизни
Продолжение. См. ## 54-55, 56-57.
Как реагируют массы
Лучший показатель того, как реагируют массы на гнет и "наплевательское" отношение бюрократии -- это крайне слабый интерес рабочих к делам завода.
Для рабочих нет более скучных и лишенных интереса собраний, как собрания, посвященные вопросам производства.
Массы находят самые разнообразные способы для проявления своего скрытого и глубокого недовольства. Увеличивающаяся небрежность, отсутствие всякого энтузиазма к работе, которую рабочий считает обузой, точно также, как и в капиталистических странах, порой даже "саботаж", и как общее явление, принявшие фантастические размеры -- хищения. Против этих "зол" бюрократия борется посредством административных и "судебных" репрессий, дополненных политическим террором. Так она стремится отнести за счет "троцкизма" все эти элементарные проявления классовой борьбы.
Не подлежит сомнению, что политический террор бюрократии дает кое-какие результаты, в том отношении, что он деморализует дух борьбы рабочих. Однажды у нас в цехе неожиданно были снижены тарифы. Рабочие реагировали весьма резко, со скандалом. Заводская бюрократия пыталась их успокоить. Кто то предложил избрать делегацию и послать ее с протестом к дирекции. Масса согласилась. Но вот выступил партийный чиновник с заявлением, что дирекция и партия защищают интересы рабочих и что некоторые необдуманные действия свидетельствуют о недостатках политического воспитания; они вызваны пропагандой и влиянием враждебно-классовых элементов, белогвардейцев, фашистов, и что еще хуже, троцкистов, которые могут только разложить дисциплину среди рабочих социалистического завода.
Выступление это подействовало, как холодный душ. Масса слишком обессилена и дезориентирована, чтобы решительно встать на путь борьбы за свои интересы. Она всюду подозревает шпионаж и провокацию. И возможно, что в некоторой степени она права.
При нынешнем положении вещей и соотношении сил, классовая борьба в СССР принимает преимущественно форму "пассивного сопротивления", в то время, как при первом пятилетнем плане борьба не раз принимала открытые и резкие формы, как, например, забастовки и уличные манифестации, иногд<а> даже восстания целых деревень. В настоящее время подобные проявления недовольства стали весьма редкими.
На базаре крестьян-узбеков
Как то утром, я сел в трамвай и поехал на крестьянский базар, находившийся на краю города (Ташкента). Вижу вдоль улицы тянутся длинные караваны телег, худющие лошади. На телегах сидят по две-три узбечки, лица которых закрыты чадрой. Это жены узбеков (несмотря на революцию многоженство еще кое-где сохранилось).
Общий вид базара приблизительно такой же, как и в Москве, Ростове или Киеве. Достаточно пройтись по этому базару, чтоб определить уровень жизни советских рабочих и крестьян Центральной Азии.
Вот крестьянка, продающая десяток огурцов; там пастух с горшком кислого молока; его осаждают человек двадцать, все пьют из того же немытого стакана. Дальше группа колхозников и крестьян-единоличников, продающих овощи; пользуются они старинными весами с гирями. Продавцы-крестьяне часами стоят под палящим солнцем, поджидая покупателей. Самый "богатый" из них имеет "товара" рублей на 20, самое большее.
Разговариваю с крестьянкой, продающей сушеные грибы. Раньше, -- говорит она, -- у нас было гораздо больше продуктов для продажи. Фрукты и зелень были дешевле; и жили мы гораздо лучше. Сейчас мы очень нуждаемся. Все фруктовые деревья и виноградники погибли от насекомых и болезней. Государство заставляет нас сеять хлопок, а это означает еще большее разорение. Ведь покупателем является само государство, покупает же оно по очень низким ценам. А попробуй-ка, не разводить хлопок! Сейчас же объявят кулаком и тогда крышка!
Кое-где крестьяне продают кусок свиного сала, десяток яиц, а иногда даже курицу. Цены всегда ниже государственных, процентов на 10-20. Подсчитываю: чтобы приобрести килограмм мясных продуктов средний промышленный рабочий должен работать 3-4 дня (положение сельско-хозяйственного рабочего значительно хуже).
Иду дальше. На другом конце базара продаются старые вещи. Вид их таков, что в капиталистических странах тряпичники не стали бы их извлекать из мусорных ящиков. Рваные башмаки, грязные, рваные пиджаки, дырявые кальсоны и т. п. Продаются даже куски ржавого железа.
Много покупателей около продавцов старых гвоздей. 10 гвоздей стоят 2 рубля. Мне кажется, что это очень дорого, но я вижу -- покупают многие.
Русский крестьянин, продающий гвозди, говорит, что цена их даже низкая. До последнего года ни за какие деньги нельзя было найти гвоздя. Приехал он в 1933-1934 г.г. из Ленинградской области. Крестьяне тогда так нуждались в гвоздях, что меняли кило масла на кило гвоздей (кило масла тогда стоило 50 рублей).
Проходят два милиционера в старых, грязных, поношенных мундирах; грязные и небритые. Каждый из них держит на руках ребенка лет 6-7. Дети пытаются вырваться и отчаянно кричат. У одного мальчика в руках горшок, у другого корзинка. За милиционерами тянется толпа недовольных. Я присоединяюсь к шествию. Милиционеры несут ребят в милицию, находящуюся за углом. Из милиции доносятся крики и плач других детей. Что случилось? Детям не разрешается быть на базаре. Крестьяне же не хотят терять полдня или день на базаре. Они и посылают детей. А их здесь арестовывают.
Недалеко от милиции я вижу очередь человек в 200-250, почти все босые. Среди них много детей, почти у каждого в руках какой-нибудь сосуд. Здесь отпускают керосин, который наконец прибыл.
В очереди за керосином женщина рассказывает мне: "На человека дают два литра керосина в неделю. Многие ставят в очередь всю семью, чтоб получить побольше керосина. А потом спекулируют, пользуясь тем, что не всем удается получить керосин. Купившие его по 60 копеек за литр, тут же перепродают керосин по 2-3 рубля тем, кому не хватило".
На базаре же я видел нескольких женщин, продававших сушеную рыбу, пару калош, несколько катушек ниток, один или два метра материи. Они купили этот товар в государственном магазине, простояв несколько дней в очереди, и теперь перепродают его в два или три раза дороже. Дети постарше продают поштучно папиросы по ценам гораздо выше государственных -- и все же находят покупателей. У них можно купить одну или две папиросы, а в государственных магазинах продают только пачками по 25 штук.
Спекуляция спичками широко распространена на всей территории СССР. Объясняется это тем, что бывают недели, когда нельзя достать ни одной спички. Затем в течение нескольких дней они появляются в государственных магазинах и снова исчезают.
Эта "мелкая" спекуляция -- характерное явление для всего Советского Союза.
Бюрократия принимает драконовские меры против мелкой спекуляции, поднимая вокруг нее большой шум. С крупной же спекуляцией она борется очень слабо.
"Восточная Правда" недавно сообщила об аресте двух сотен спекулянтов, причем всего у них было отобрано 600 метров мануфактуры, т.-е. на каждого из них приходилось по 3 метра.
Под деревом на маленькой скамейке сидит бедняк сапожник. Круглый год он работает под этим деревом; пока он набивает подметки -- разутый клиент ждет окончания работы.
Невдалеке палатка парикмахера. Это крымский еврей, высланный в Ташкент по подозрению в троцкизме. Перед ссылкой в Ташкент у него конфисковали все его имущество.
Как подготовляется демонстрация
Завтра 1-ое мая. У нас будет двухдневный отпуск. Мы в "энтузиазме". Но скоро приходит неприятное известие. Председатель союза заявляет, что дирекция фабрики постановила произвести выдачу зарплаты 4-го мая "во избежание лишних расходов со стороны рабочих во время праздников".
Перед концом предпраздничного дня ответственные партийцы произносят речи: все обязаны участвовать в демонстрации 1-го мая, "чествовать" нашего великого, дорогого и пр.
После речей приступают к "деловой" подготовке: каждый рабочий должен расписаться на листке бумаги: "Я, нижеподписавшийся, обязуюсь участвовать в демонстрации 1-го мая и явиться завтра утром ровно в 7 часов на ули". Все подписываются. Констатирую, что в Ташкенте применяются те же методы, что и в Москве.
У меня уже несколько дней повышенная температура, и я заявляю партсекретарю, что по всей вероятности буду вынужден остаться завтра в постели. Он говорит: "В твоих интересах сделать над собой усилие и прийти завтра, даже если ты болен. Приходи, чтоб засвидетельствовать свое присутствие. Потом можешь сбежать". Способ, который он советует применить, кажется мне неправильным. Партсекретарь говорит: "Делай, как хочешь, но не забудь, что у секретаря "учреждения" (ГПУ) имеется твое личное дело. Там точные "биографические данные" о тебе. Все зафиксировано. Не участвовал в праздновании 1-го мая? Записано. Это доказательство твоего несочувствия существующему режиму. А ты ведь в троцкисты попасть не хочешь?".
Завтра миллионы рабочих пройдут мимо "официальной трибуны", выкрикивая лозунги, неся карикатуры врагов, фотографии вождей. Все по приказу. А бюрократия еще раз напишет об энтузиазме масс, о преданности населения партии, и т. д.
В госпитале
Я серьезно болен. Не могу подняться, не могу пойти на работу, температура выше 38 градусов. На фабрике строгое правило: если температура ниже 38, и ты не выходишь на работу -- ты числишься прогульщиком, т.-е. саботируешь соцстройку.
Иду на фабрику, чтоб заявить о своей болезни. Мне дают записку в амбулаторию; в СССР к рабочему врач не ходит на дом, на дом он ходит лишь к начальству.
В амбулатории масса больных, стоящих в ожидании приема в очереди около окошечек и дверей разных кабинетов. Вижу на стене объявление: "Ударники и стахановцы вне очереди". Предъявляю свой стахановский билет и прохожу вне очереди. Стоящие в очереди, резко выражают свое недовольство, матерно ругаются.
Дежурный врач осмотрел меня, задал несколько вопросов и написал распоряжение о принятии меня в клинику # 1 для больных малярией. В клинике, к счастью, имеются свободные места. "Клиника"! -- это своего рода военный барак. Больные, преимущественно заразные, лежат под огромным навесом. Меня поместили на койке между двумя туберкулезными больными, которые сильно кашляют и плюют тут же на пол. Грязь непролазная. Нет и намека на гигиену. Уборная -- открытая яма, на расстоянии 10 метров от меня. Туда ходят по 10 человек сразу. Налево от меня -- "палата для выздоравливающих"; напротив -- женское отделение, где по утрам 15-20 женщин стоят в очереди за лекарствами. Врач приходит три раза в неделю, посмотрит кругом и быстро уходит. Пища совершенно несъедобная. Больные питаются тем, что им приносят родные. Сестры усталые, недовольные, грубые.
Так как у меня удостоверение стахановца, я на привилегированном положении в смысле лечения и питания. Я получаю даже два раза в день молоко (которое отдаю, лежащим возле меня туберкулезным: они в нем нуждаются больше меня). Льда вообще нет, он весь поступает в распоряжение треста, вырабатывающего мороженное.
* * *
Наконец я получил письмо от моего приятеля с вызовом в Москву. Там для меня нашли угол. Я немедленно же собрался. По дороге, в вагоне, я попробовал подвести итог моих впечатлений о Центральной Азии. Все эти области, хотя и называются советскими республиками, но во многом похожи на русские колонии. Все экономические и политические рычаги находятся в руках русских. Значительная часть туземцев ненавидит русских. Фактом, однако, является то, что построено известное количество новых фабрик и заводов. Нефть и масло добываются в большем количестве чем раньше. Культивируется хлопок. Дети обучаются на своем родном языке. Печатаются книги и газеты на туземном языке. Но именно с ростом национального сознания растет недовольство. "Что нам от этого прогресса" -- говорят некоторые туземцы -- "если 80 процентов производства вывозится в РСФСР?".
Д.
(Продолжение следует)
Обезглавление польской компартии
Нам сообщают, что в Москве арестованы виднейшие члены ЦК и Политбюро польской компартии: С. Прухняк, Бронковский, Ю. Рынг, Вера Косчева, Генриковский, Валецкий и др. известные польские коммунисты: Краевский, С. Губерман, Ян Гемпель, Лапинский, Броник, Бруно Ясенский. По некоторым, непроверенным сведениям, арестован и генеральный секретарь польской компартии Ю. Ленский.
Библиография
"The Case of Leon Trotsky" (617 страниц на английском языке).
В Лондоне и Нью-Йорке (в издательстве Harper & Brothers) на английском языке вышел в свет первый том работ Комиссии по расследованию московских процессов. Это стенографический отчет допроса Л. Троцкого
Л. Троцкого допрашивала Подкомиссия специально выехавшая в Мексико. См. подробнее "Б. О.", # 56-57, стр. 15-19: "Предварительное расследование в Койоакане".
и его заключительной речи (весь ход прений был записан присяжным судебным стенографом).Работы Подкомиссии продолжались с 10 по 17 апреля 1937 года. Всего было 13 заседаний (продолжавшихся в сумме свыше 40 часов). Подкомиссия входила во все детали обвинения, подробно допрашивала Л. Д. Троцкого о его жизни во все периоды, об его отношениях с разными людьми и пр. Л. Троцкий подробно изложил свою биографию, а также, по требованию Подкомиссии, биографию всех членов его семьи. Особый интерес Подкомиссия проявила к роли Троцкого в Октябрьской революции, его отношениям с Лениным, Зиновьевым, Каменевым, Радеком, Пятаковым и др., его роли в гражданской войне и политической деятельности, вплоть до высылки из Советского Союза. Троцкий представил Подкомиссии подробные данные о своей жизни в Советском Союзе, как и заграницей; о всех своих местопребываниях, адресах, передвижениях, людях, с которыми ему приходилось встречаться или работать заграницей. Очень подробно Троцкий был допрошен о своих мнимых встречах с Гольцманом, Фрицом Давидом, Берманом-Юриным, Пятаковым и Роммом; о своем отношении к капитулянтам; о связях с СССР, способе сношений с единомышленными в Советском Союзе и т. д., и т. д.
Большое внимание Подкомиссия уделила вопросам общеполитического характера; позиции Троцкого в отношении индустриализации и коллективизации; индивидуального террора, и, в частности, убийства Кирова; политике в Испании; отношению к вопросу о демократии, единому фронту, народному фронту; о политической революции в СССР и роли террора; наконец, о том, какую политику Троцкий вел бы в Советском Союзе, если бы в его руках было руководство.
Особенный интерес Подкомиссия проявила к вопросу об отношении Троцкого к войне и к защите СССР. Подкомиссия не ограничилась общим принципиальным ответом, а хотела знать, что делал бы Троцкий, если бы он был солдатом советской, японской, немецкой, французской и испанской армий, и пр.
По окончании допроса, Л. Троцкий произнес большую заключительную речь, которая также вошла в стенографический отчет Подкомиссии.
П.
Кто такой Андрей Седых?
(Письмо из Нью-Йорка).В издающейся здесь ежедневной газете "Новое Русское Слово" (малограмотное подражание парижским "Последним Новостям") напечатана 22 сентября статья по поводу взрывов в квартале Этуаль. Автор разбирает вскользь разные полицейские гипотезы, не останавливаясь подробно ни на одной. Самое интересное то, что этот белый журналист совершенно не упоминает о возможности участия в парижских взрывах и других преступлениях агентов ГПУ. Зато г. Андрей Седых весьма тщательно развивает версию, источником которой может быть только ГПУ. Мы приводим точную цитату:
"Не следует также забывать, что сейчас во Франции очень усилилось влияние "троцкистов", методы которых в политической борьбе еще далеко не кристаллизовались. Совершенно бесспорно, что троцкисты -- ловят рыбу в мутной воде, всячески раздувают социальные конфликты, стараются вызвать кровавые инциденты и елико возможно осложнить внутреннее положение во Франции. Кто сможет сказать, какова была точная роль троцкистов во время кровавых событий в Клиши?
"Ряды троцкистов и анархистов в последнее время пополняются испанскими "динамитеросами", которые преследуют свои, особые цели. Сами рабочие должны теперь очень внимательно присматриваться к крайним элементам из своей среды и вылавливать среди них провокаторов, толкающих массу на всевозможные эксцессы".
Полное умолчание о ГПУ и подробное развитие гнусных инсинуаций ГПУ заставляет поставить вопрос: кто такой Андрей Седых? Чему или кому служит этот господин?
А. Л.
Нью-Йорк, 22 октября 1937 г.Почтовый ящик
1. Мл. Очень советуем связаться с нами или указать, как списаться с вами.
2. Нас просят сообщить, что французский товарищ Ж. Ласте (псевдоним), давший показание о пребывании Л. Троцкого в Ройане в период, когда, по утверждению Ромма, Троцкий встречался с ним в Булонском лесу, ничего общего не имеет с фламандским писателем Ж. Ласт.
3. Р-му (запрашивавшему о репортере "Последних Новостей" Вакаре). Прочтите, напечатанное в этом номере письмо из Нью-Йорка о А. Седых. Оно дает ответ и на ваш вопрос.
4. Поступило через Ф. из Англии 74 франка.