Бюллетень Оппозиции

(Большевиков-ленинцев) № 32

Другие номера

№№ 1-2; 3-4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 12-13; 14; 15-16; 17-18; 19; 20; 21-22; 23; 24; 25-26; 27; 28; 29-30; 31; 33; 34; 35; 36-37; 38-39; 40; 41; 42; 43; 44; 45; 46; 47; 48; 49; 50; 51; 52-53; 54-55; 56-57; 58-59; 60-61; 62-63; 64; 65; 66-67; 68-69; 70; 71; 72; 73; 74; 75-76; 77-78; 79-80; 81; 82-83; 84; 85; 86; 87.

№ 32

4-й год изд. - Декабрь 1932 г.

№ 32

Содержание   "Обеими руками" (Сталинская бюрократия и Соединенные Штаты) Л. Троцкий. - Немецкий бонапартизм Письмо из Шанхая Л. Троцкий Крестьянская война в Китае и пролетариат Стратегия действия, а не спекуляций Л. Троцкий. - Что говорят по поводу единого фронта в Праге? Л. Т. - Перспективы американского марксизма Предисловия Л. Д. Троцкого: К польскому изданию "Детской болезни левизны в коммунизме" К иностранным изданиям брошюры "Советское хозяйство в опасности!" (Перед второй пятилеткой) Письмо из Москвы Альфа. - Сталин снова свидетельствует против Сталина Из архива. Уроки III-го Конгресса (скрытая речь Ленина) Кто связал Раковского? Что же это такое? "Большой" и "огромный" Адоратский и Зиновьев Из жизни международной левой Поездка Л. Троцкого в Копенгаген: Заявление большевиков-ленинцев по поводу поездки т. Троцкого. - Ответы Л. Д. Троцкого на вопросы журналистов. - Открытое письмо г-ну Вандервельд Франкфуртским друзьям! Редакции "Октябрьских писем" Греция. - Чехословакия. - Китай

"Обеими руками"

Сталинская бюрократия и Соединенные Штаты

Внутреннее положение Советского Союза делает неизбежным и все более неотложным новый поворот в политике, более радикальный, чем все предшествующие. Это чувствуют все. Многие это сознают. Стоящее в фокусе трудностей и недовольства бюрократическое руководство по-прежнему упорно молчит. Потому ли, что еще само не знает, какой выбрать путь? Или, может быть, потому, что о выбранном уже им пути предпочитает молчать до тех пор, пока он не станет бесповоротным фактом?

Незаметно "втянуть" обманутую, усыпленную, придушенную партию на путь, которого она не хочет, -- таков вообще тактический метод Сталина. Переход от "сухой" системы к "мокрой" в области спиртных напитков никогда партией не решался: бюрократия попросту повышала втихомолку крепость малоалкогольных напитков в фискальных целях и таким путем с 4% перевела страну на 40%. Тот же тактический способ Сталин применяет во всех областях. Тем необходимее зорко следить сейчас за маневрами бюрократии, молчаливо подготовляющей рабочим массам новый "сюрприз". Надо внимательно и недоверчиво оценивать и второстепенные симптомы: в свете общей обстановки они могут позволить поймать бюрократических руководителей с поличным задолго до того, как те доведут новый, может быть, непоправимый поворот до "40%".

В качестве технического советника в Советском Союзе работал в течение известного времени крупный американский специалист сельско-хозяйственного машиностроения, Томас Кэмпбелл. По возвращении в С. Штаты он опубликовал книгу: "Россия -- рынок или угроза". Кульминационным местом этой книги, по крайней мере, в политическом отношении, является изложение обширной беседы автора со Сталиным. Беседа эта, не допускающая, как увидим, никаких сомнений относительно ее подлинности, заслуживает не только воспроизведения, но и внимательной оценки.

"Как только мы уселись, -- повествует Кэмпбелл, -- я объяснил мистеру Сталину, через посредство переводчика, что прежде, чем вступить в какие-либо деловые переговоры, я хотел бы побеседовать с ним откровенно, и не обижая его (!), о моем путешествии в Россию и о многих других вопросах, возникших в моей голове. Он немедленно согласился и движением руки указал на дверь: в три счета секретарь покинул помещение. Я сказал тогда Сталину: "я горячо желаю, мистер Сталин, чтоб вы знали, что я явился сюда без какого бы то ни было намерения вызвать у вас ложные представления. Я не коммунист, я не верю в советскую форму правительства. Я не ученик Билл Хейвуда или Эммы Гольдман, и многие вещи, которые я слышал по поводу вашего правительства, меня отталкивают. Несмотря на это, я чрезвычайно интересуюсь вашим аграрным развитием, так как я инженер сельско-хозяйственного машиностроения и провел почти всю свою жизнь в попытках развить механизированное земледелие Соединенных Штатов.

"Мы имели в этом году плохой урожай в Монтане, а работа, которую ваше правительство мне предложило, интересна. Я не хочу, однако, заключать какое-либо деловое соглашение с вашим правительством, если это не может быть достигнуто абсолютно независимо от моих политических убеждений и на строго деловой почве". После этого Сталин внезапно поднялся со стула, взял мою руку обеими своими руками через стол и сказал, глядя мне прямо в глаза: "Благодарю вас за это, мистер Кэмпбелл. Теперь я знаю, что могу вам доверять. Теперь я знаю, что мы можем взаимно уважать друг друга и, быть может, стать друзьями".

"Он снова уселся и просил меня продолжать. Я объяснил ему, что мы были шокированы в С. Штатах многими вещами, которые мы слышали по поводу советского правительства, как например: конфискация собственности, уничтожение личных прав, национализация женщин и детей, и что сверх всего этого мы думали, что большевики стремятся вмешиваться в дела нашего собственного правительства. Я сказал ему, что ни он, ни его правительство не могли бы ждать дружбы, сотрудничества или признания со стороны нашего правительства, еслиб они пытались когда-либо вмешиваться в наши дела.

"Мистер Сталин ответил немедленно, что он понимает это, и просил разрешения и для себя говорить с той же свободой и без желания обидеть. Ему известно, сказал он, что в нашей стране делались очень неблагоприятные отчеты (о Советском Союзе), и он долго объяснял мне действительные условия в России.

"Он признал, не колеблясь и с обезоруживающей откровенностью, что при Троцком действительно пытались распространить коммунизм во всем мире. Он сказал, что это было первой причиной разрыва между Троцким и им. Что Троцкий верил в мировой коммунизм, тогда как он, Сталин, хотел ограничить свои усилия собственной страной. Он объяснил, что у него нет ни времени, ни денег для попыток коммунизировать мир, даже еслиб у него было желание к этому, и что его собственный основной интерес состоит в том, чтобы улучшить положение народа в России без каких бы то ни было вторжений в правительственные дела других стран.

"Мы говорили о III Интернационале и о других вопросах, относящихся к советской пропаганде. Я должен признать, что мистер Сталин убедил меня в том, что в настоящее время не делается никаких попыток ни с его стороны, ни со стороны других членов советского правительства вмешиваться в дела правительства Соед. Штатови

"Беседа продолжалась долго после наступления ночи, до зари, очень ранней на севере страны. Расставаясь со мной, он сказал мне, что переводчик передаст мне переписанный на машинке текст нашей беседы. И я действительно получил его две недели спустя, в Лондоне, с подписью "И. Сталин" и с примечанием: "Сохраните эту памятку, она станет когда-нибудь важным историческим документом".

Подлинность интервью, как ясно уже из приведенных обстоятельств, стоит вне сомнений. Кэмпбелл не легковесный журналист, гоняющийся за сенсацией, а деловой янки, крупный американский землевладелец и машиностроитель. Его отношение к Сталину вполне благожелательное. В изложении беседы Кэмпбелл опирался не только на свою память, но и на присланный ему официальный текст. Наконец, сообщения Кэмпбелла, несмотря на их исключительную политическую важность, нигде и никогда опровергнуты не были. Эти моменты исчерпывают вопрос о достоверности интервью с формальной стороны. Но еще важнее, пожалуй, внутренняя политическая убедительность беседы, ее соответствие духу людей и обстоятельств. Да и никакой журналист не придумал бы ни этого удвоенного рукопожатия, ни замечательного изложения действительной сущности разногласий между Сталиным и Троцким!

Янки в этой беседе верен себе до конца. Солидный буржуа, у которого в этом году плохой урожай и который поэтому вдвойне не прочь обделать выгодное дельце с безбожными национализаторами женщин, кладет мимоходом ногу на советский стол и похлопывает большевистского вождя по плечу, отчасти покровительственно, отчасти предостерегающе.

Никто не обвинит Сталина за то, что он попытался использовать свидание с Кэмпбеллем, чтоб облегчить соглашение с американским правительством и американским рынком. Но зачем было все-таки "внезапно" срываться с места, хватать руку Кэмпбелла обеими руками и предлагать ему не только "взаимное уважение", но и "дружбу" в придачу? Похоже ли это на то, что представитель рабочего государства ведет деловые переговоры с представителем капиталистического мира? Увы, не похоже. Зато очень похоже на то, что мелкий буржуа заискивает перед крупным буржуа. Этот маленький эпизод, от которого, признаемся, слегка тошнит при чтении, заключает в себе большую разоблачительную силу: он позволяет оценить действительное политическое самочувствие Сталина, который столь решителен и непреклонен в борьбе с оппозиционными коммунистами и недовольными рабочими.

Через 15 лет после Октябрьского переворота Сталин разговаривает с американским капиталистом почти таким же тоном, каким Милюков и Керенский разговаривали с Бьюкененом в бесславные дни коалиционного бессилия. Сходство, однако, не только в тоне беседы, но и в ее содержании. "У вас открыто проповедуется в печати и на улицах необходимость прекращения войны", -- грозно наступал Бьюкенен на февральских властителей. "Это не мы, -- оправдывались Милюков, Терещенко, Керенский, -- это большевики. Но мы с ними справимся". "Смотрите, -- заверял Керенский Бьюкенена, держа его руку в своих двух руках, за неимением третьей, -- смотрите, Ленин уже снова в подполье, а Троцкий -- в Крестах".

Положение Сталина, разумеется, существенно иное, ибо Октябрьская революция -- исторический факт, и "аппарат" опирается на ее социальные последствия. Но политическая задача бюрократии не в том, чтобы распространить Октябрьскую революцию на весь мир: нет, за такую программу Троцкий и выслан из СССР, -- почтительно докладывает Сталин американскому буржуа. Его, Сталина, задача -- улучшить положение русского народа посредством "дружбы" с американским капиталом. К несчастью, однако, как раз в области "улучшения положения народа" политика Сталина дает все более плачевные результаты.

Найдется, пожалуй, мудрец, который скажет: своими заверениями насчет международной революции и пр. Сталин хотел попросту обмануть американца насчет своих подлинных намерений. Что же тут плохого? Стоит ли к этому придираться? Однако, поверить такому объяснению мог бы лишь совершенно безнадежный простак.

Прежде всего: можно ли пытаться обманывать врага такими заявлениями, которые неизбежно должны обезкураживать и деморализовать друзей? Ведь Сталин попросту заявил на весь мир, что его фракция, в противовес левой оппозиции, отказалась от теории и практики международной революции. Можно ли такими вещами играть в дипломатических целях?

Да и в рамках дипломатии подобная игра была бы осуждена на жалкое фиаско. Одной лишь задушевной беседы, хотя бы и длившейся до зари, слишком мало, чтобы произвести действие на правящий класс С. Штатов. Янки -- торговцы серьезные: кота в мешке они не покупают. Словесные заверения должны опираться на факты и вести к фактам. Заявление Сталина -- не уловка, не хитрость; оно является, в сущности, неизбежным выводом из теории социализма в отдельной стране. Оно подготовлялось всей политикой последних лет. И оно может очень скоро оказаться официальной доктриной того нового курса, к которому все более непосредственно подходит бюрократия в результате своей слепоты и своих неудач.

Можно ли, в самом деле, забывать, что советское правительство, неожиданно для всех, поддержало "пакт Келлога"? Продиктованная Сталиным мотивировка, да и то лишь для внутреннего потребления, гласила: хотя пакт Келлога и не идет достаточно далеко, но он представляет собою шаг вперед. Советская дипломатия не обязана, разумеется, говорить вслух все, что думает. Но она не смеет, не подрывая почвы под собственными ногами, делать такие шаги и заявления, которые помогают врагу, обманывая рабочих и ослабляя их бдительность. Пакт Келлога не шаг к миру, а дипломатическое прикрытие самого мощного и опасного из всех империалистических хищников!

Дело не ограничилось пактом. Литвинов поддержал недавно американскую инициативу "частичного разоружения". Советская пресса разоблачала при этом не предложение Хувера, а лишь тех империалистов, которые к нему не присоединялись. Между тем, предложение Хувера, как и пакт Келлога, имеют целью не разоружение или предупреждение войны, а сосредоточение контроля над войной и миром в руках С. Штатов. Подготовить для будущей войны наиболее выгодные исходные моральные и материальные позиции -- такова единственная задача американских империалистов. Если допустить, что советская дипломатия не могла открыто сказать то, что есть, -- это не наше мнение, -- договорить за нее должна была пресса. Но когда вдохновляемая Сталиным дипломатия хватается за предложение Келлога и Хувера "обеими руками", то она этим обманывает мировой пролетариат и ослабляет советское государство.

Если в Амстердаме центристы становятся полностью на почву мелкобуржуазного пацифизма, в значительной мере искреннего и имеющего все же несомненные массовые корни, то в Женеве они примыкают "слева" к империалистскому лже-пацифизму, корни которого в банках и трестах. Эпигоны открыто и демонстративно порывают с революционной традицией ленинизма в вопросах войны. Их непосредственная цель: заслужить доверие американского капитала. Ночная беседа в Кремле служит незаменимым комментарием к речам советских делегатов в Женеве.

Но вопрос не ограничивается дипломатией, и не ей вообще принадлежит в этой области первое место. Где Коммунистический Интернационал? Четыре с половиной года не созывается конгресс Коминтерна, и никому не известно, когда он будет созван, если будет созван вообще. Сталин не находит времени появиться даже на пленуме ИККИ, сдавая руководство людям, которые сами больше всего нуждаются в руководстве. Разве это не намеренная демонстрация неуважения к Коммунистическому Интернационалу? Разве это не означает, что Сталин не только в беседе с американскими буржуа, но фактически, на деле отказался начисто от политики международной революции? Нет, он не обманывал Кэмпбелла. Он лишь с необычной откровенностью изложил собеседнику положение, как оно есть.

Еще один вопрос, притом самый основной, получил замечательно яркое освещение в диалоге Сталина -- Кэмпбелла: вопрос о социализме в отдельной стране. Вопреки всем доморощенным пророчествам, пятилетка вовсе не повысила экономической "независимости". Наоборот, успехи индустриализации расширили и углубили связь советского хозяйства с мировым, а значит и их взаимную зависимость.

Удвоенное рукопожатие Сталина и его почтительный донос американскому капиталу на левую оппозицию представляют собою в последнем счете ни что иное, как политическое выражение экономической зависимости Советского Союза от мирового рынка. Унизительный характер этого "выражения" определяется психологией очень высокого, но все же мелкобуржуазного бюрократа, которого большие факты неизменно застигают врасплох.

Чем больше сталинская фракция будет поворачиваться спиною к международной революции, тем грубее она будет чувствовать свою зависимость от мирового капитала, тем судорожнее будет за него цепляться "обеими руками". Сталинское рукопожатие -- не только символический жест, это -- почти программа. Обвиняя огульно и бессмысленно оппозицию в стремлении передать советскую промышленность иностранному капиталу, Сталин явно готовится к перемене курса международной, как и внутренней политики. Бюрократия, попавшая в тиски, способна на всякие авантюры, в том числе и на предательские. Доверять ей с закрытыми глазами значило бы становиться соучастником предательства. За политикой Сталина в области международных отношений мы обязаны ныне наблюдать не только с неусыпной бдительностью, но и с острым недоверием.

Будем на страже! Будем готовы!

Немецкий бонапартизм

Выборы в рейхстаг подводят к новому критическому испытанию "президентское" правительство. Полезно поэтому напомнить об его социальной и политической природе. Именно на анализе таких конкретных и, на первый взгляд, "неожиданных" политических явлений, как правительство Папена-Шлейхера, метод марксизма обнаруживает свои неоценимые преимущества.

Мы определили в свое время "президентское" правительство, как разновидность бонапартизма. Было бы неправильно видеть в этом определении случайный результат стремления найти знакомое имя для незнакомого явления. Упадок капиталистического общества снова ставит бонапартизм -- наряду с фашизмом и в связи с ним -- в порядок дня. Уже правительство Брюнинга мы характеризовали в свое время, как бонапартистское. Затем, ретроспективно, мы уточнили это определение, как полу- или пред-бонапартистское.

Что сказали на этот счет другие коммунистические и вообще "левые" группировки? Ждать от нынешнего руководства Коминтерна попытки научного определения нового политического явления было бы, конечно, наивностью, чтоб не сказать глупостью. Сталинцы зачислили попросту Папена в лагерь фашистов. Если Вельс и Гитлер -- "близнецы", то над такой мелочью, как Папен, вообще не стоит ломать себе голову. Это та самая политическая литература, которую Маркс называл грубианской и которую он учил нас презирать. Фашизм является на самом деле одним из двух основных лагерей гражданской войны. Протягивая руку к власти, Гитлер прежде всего требовал отдать в его распоряжение улицу на 72 часа. Гинденбург в этом отказал. Задача Папена-Шлейхера -- устранить гражданскую войну, дружески дисциплинировав национал-социалистов и заковав пролетариат в полицейские колодки. Самая возможность такого режима определяется относительной слабостью пролетариата.

САП в вопросе о правительстве Папена, как и в других, отделывается общими фразами. Брандлерианцы молчали по поводу нашего определения, пока дело шло о Брюнинге, т. е. об инкубационном периоде бонапартизма. Когда же марксистская характеристика полностью подтвердилась теорией и практикой президентского правительства, брандлерианцы выступили со своей критикой: мудрая сова Тальгеймера вылетает в поздние ночные часы.

Штутгартская "Рабочая Трибуна" поучает нас, что бонапартизм, поднимающий военно-полицейский аппарат над буржуазией, чтоб защищать ее классовое господство против ее собственных политических партий, должен опираться на крестьян и прибегать к методам социальной демагогии. Папен не опирается на крестьян и не выдвигает фальшиво-радикальной программы. Следовательно, наша попытка определить правительство Папена, как бонапартизм, "никуда не годится". Это строго, но неосновательно.

Как определяют правительство Папена сами брандлерианцы? В том же номере "Трибуны" весьма кстати объявлены доклады Брандлера на тему: "Юнкерски-монархическая, фашистская или пролетарская диктатура"? Режим Папена представлен в этой триаде, как юнкерски-монархическая диктатура. Это вполне достойно "Форвертса" и вульгарных демократов вообще. Что титулованные германские бонапартисты делают юнкерам кой-какие приватные подарочки, это бесспорно. Что эти господа склонны к монархическому образу мыслей, тоже известно. Но чистейший либеральный вздор, будто суть президентского режима в юнкерском монархизме.

Такие понятия, как либерализм, бонапартизм, фашизм, имеют обобщенный характер. Исторические явления никогда не повторяются полностью. Не стоило бы труда доказать, что даже правительство Наполеона III, если сравнивать его с режимом Наполеона I, не было "бонапартистским", -- не только потому, что сам Наполеон III был по крови сомнительным Бонапартом, но и потому, что его отношение к классам, особенно к крестьянству и люмпен-пролетариату, было совсем не то, что у Наполеона I. К тому же классический бонапартизм вырос из эпохи грандиозных военных побед, которых вторая империя совершенно не знала. Но если искать повторения всех черт бонапартизма, то обнаружится, что бонапартизм есть единовременное и неповторимое явление, т. е. что бонапартизма вообще нет, а был некогда генерал Бонапарт, родом из Корсики. Немногим иначе дело обстоит с либерализмом и со всеми другими обобщенными понятиями истории. Когда говоришь, по аналогии, о бонапартизме, надо поэтому указывать, какие именно черты его нашли в данных исторических условиях наиболее полное выражение.

Нынешний немецкий бонапартизм имеет очень сложный и, так сказать, комбинированный характер. Правительство Папена было бы невозможно без фашизма. Но фашизм все же не стоит у власти. А правительство Папена не есть фашизм. С другой стороны, правительство Папена, по крайней мере, в нынешнем его виде, было бы невозможно без Гинденбурга, который, несмотря на финальный разгром Германии в войне, означает в памяти широких народных масс великие победы Германии и символизирует ее армию. Второе избрание Гинденбурга имело все черты "плебисцита". За Гинденбурга голосовали многие миллионы рабочих, мелких буржуа и крестьян (социал-демократия и центр). Они не видели в нем какой-либо политической программы. Они прежде всего хотели избегнуть гражданской войны и поднимали на своих плечах Гинденбурга, как супер-арбитра, третейского судью нации. Это и есть важнейшая функция бонапартизма: возвышаясь над двумя борющимися лагерями, чтоб сохранить собственность и порядок, он при помощи военно-полицейского аппарата подавляет гражданскую войну или предупреждает ее, или не дает ей возродиться. Говоря о правительстве Папена, нельзя забывать о Гинденбурге, на коем почиет благодать социал-демократии. Комбинированный характер немецкого бонапартизма выразился в том, что демагогическую работу уловления масс за него и для него проделали две большие самостоятельные партии: социал-демократия и национал-социализм. Если обе они удивились результатам своей работы, то дела это нисколько не меняет.

Социал-демократия утверждает, что фашизм есть продукт коммунизма. Это верно постольку, поскольку в фашизме не было бы вообще надобности без обострения классовой борьбы, без революционного пролетариата, без кризиса капиталистической системы. Никакого другого смысла лакейская теория Вельса-Гильфердинга-Отто Бауэра не имеет. Да, фашизм есть реакция буржуазного общества на угрозу пролетарской революции. Но именно потому, что эта угроза не является сегодня непосредственной, господствующие классы делают попытку через посредство бонапартистской диктатуры обойтись без гражданской войны.

Возражая против нашей характеристики правительства Гинденбурга-Папена-Шлейхера, брандлерианцы ссылаются на Маркса и выражают при этом ироническую надежду на то, что его авторитет имеет значение и для нас. Трудно попасться в просак более плачевным образом. Дело в том, что Маркс и Энгельс писали не только о бонапартизме двух Бонапартов, но и о других его разновидностях. Начиная, кажется, с 1864 года, они не раз приравнивали "национальный" режим Бисмарка к французскому бонапартизму. И это несмотря на то, что Бисмарк не был псевдо-радикальным демагогом и, насколько мы знаем, не опирался на крестьян. Железный канцлер не поднялся к власти в результате плебисцита, а был назначен своим законным и наследственным королем. И тем не менее Маркс и Энгельс правы. Бисмарк по бонапартистски использовал антагонизм между имущими классами и поднимающимся пролетариатом, преодолел, благодаря этому, антагонизм внутри имущих классов, между юнкерством и буржуазией, и поднял военно-полицейский аппарат над нацией. Политика Бисмарка и есть та традиция, на которую ссылаются "теоретики" нынешнего германского бонапартизма. Правда, Бисмарк по своему разрешил все же проблему немецкого единства и внешнего могущества Германии. Папен же пока что только обещает добыть для Германии "равенство" на международной арене. Разница не маленькая! Но мы и не собирались утверждать, что бонапартизм Папена того же калибра, что и бонапартизм Бисмарка. И Наполеон III был только пародией своего мнимого дяди.

Ссылка на Маркса, как видим, имеет явно неосмотрительный характер. О том, что Тальгеймер не понимает революционной диалектики марксизма, мы догадывались давно. Но мы, признаться, думали, что он, по крайней мере, знает тексты Маркса и Энгельса. Пользуемся случаем, чтоб исправить свою ошибку.

Отвергнутая брандлерианцами наша характеристика президентского правительства получила очень яркое подтверждение с совершенно неожиданной, но в своем роде весьма "авторитетной" стороны. По поводу роспуска "5-дневного" рейхстага ДАЦ

"Дейче Альгемайне Цайтунг", орган тяжелой индустрии.

цитировала 28 августа в большой статье работу Маркса "18 Брюмера Луи Бонапарта" -- с какой целью? -- ни более и ни менее, как в обоснование исторических и политических прав президента ставить свой сапог на шею народному представительству. Орган тяжелой индустрии рискнул в трудную минуту напиться из отравленных источников марксизма. С замечательной находчивостью газета приводила из бессмертного памфлета обширную цитату, объясняющую, как и почему французский президент, в качестве воплощения "нации", получил перевес над раздробленным парламентом. Та же статья ДАЦ весьма кстати напоминала, как весною 1890 года Бисмарк разрабатывал план наиболее удачного государственного переворота. Наполеон III и Бисмарк, в качестве предшественников президентского правительства, названы по имени берлинской газетой, которая в августе, по крайней мере, играла роль официоза.

Цитировать "18 Брюмера Луи Наполеона" по поводу "20 июля фон-Папена", правда, очень рискованно, ибо Маркс слишком желчными чертами характеризовал режим Наполеона III, как господство авантюристов, шулеров и сутенеров. В сущности, ДАЦ можно было бы подвергнуть каре за злостное опорочивание правительства. Но если оставить в стороне это побочное неудобство, то остается все же несомненным, что исторический инстинкт привел ДАЦ как раз туда, куда следовало. Этого, к сожалению, нельзя сказать о теоретическом разуме Тальгеймера.

Бонапартизм эпохи упадка капитализма чрезвычайно отличается от бонапартизма эпохи подъема буржуазного общества. Немецкий бонапартизм не опирается непосредственно на мелкую буржуазию деревни или города, и это не случайно. Именно поэтому мы и писали в свое время о слабости правительства Папена, которое держится только нейтрализацией двух лагерей: пролетарского и фашистского.

Но ведь за Папеном стоят крупное землевладение, финансовый капитал, генералитет, -- так возражают иные "марксисты". Разве имущие классы сами по себе не представляют огромную силу? Этот довод свидетельствует еще раз, что классовые взаимоотношения гораздо легче понять в общей социологической схеме, чем в конкретном историческом виде. Да, за Папеном непосредственно стоят имущие верхи, и только они: в этом-то и заключается причина его слабости.

В условиях нынешнего капитализма вообще невозможно правительство, которое не было бы агентурой финансового капитала. Но из всех возможных агентур правительство Папена является наименее устойчивой. Еслиб имущие классы могли управлять непосредственно, они не нуждались бы ни в парламентаризме, ни в социал-демократии, ни в фашизме. Правительство Папена слишком обнажает финансовый капитал, оставляя его даже без священного Zwickel, предписанного прусским комиссаром Брахтом. Именно потому, что внепартийное, "национальное" правительство способно говорить на деле только от имени социальной верхушки, капитал все более явно остерегается отождествлять себя с правительством Папена. ДАЦ хочет для президентского правительства найти опору в национал-социалистических массах и языком ультиматумов требует от Папена блока с Гитлером, т. е. капитуляции перед ним.

При оценке "силы" президентского правительства нельзя забывать того обстоятельства, что если финансовый капитал стоит за Папеном, то это вовсе не значит, что он падает вместе с ним. У финансового капитала есть неизмеримо больше возможностей, чем у Гинденбурга-Папена-Шлейхера. В случае обострения противоречий остается резерв чистого фашизма. В случае смягчения противоречий можно отступить на линию "рационализованного" парламентаризма. Финансовый капитал будет маневрировать до тех пор, пока пролетариат не наступит ему коленом на грудь. Как долго будет маневрировать Папен, покажет недалекое будущее.

Строки эти появятся в печати, когда новые выборы в рейхстаг останутся уже позади. Бонапартистская природа "анти-французского" правительства Папена должна будет неизбежно обнаружиться с новой яркостью, но также и его слабость. К этому мы в свое время еще вернемся.

Л. Троцкий
Принкипо, 30 октября 1932 г.

Письмо из Шанхая

В процессе развития манчжурских событий до шанхайских событий (28 января) авторитет Гоминдана в массах падал изо дня в день. Даже буржуазия все больше отстранялась от своей партии. Внутри Гоминдана шел развал.

Вспыхнула война в Шанхае и пробудила массы. Трудящиеся вышли на улицу, везде собирались группы людей, обсуждали политическое положение, жадно ловили военные известия, протестовали против правительства Чан-Кай-Ши, обвиняли его в том, что оно не давало крепких войск на шанхайский фронт. Даже многие купцы стали говорить, что Англия, Франция, Америка и другие империалистические государства помогают Японии. "Только Советская Россия могла бы защитить Китай от империализма". Другие говорили: "сейчас мы не боимся коммунизма, только бы коммунисты смогли выгнать японские войска из Китая". Один видный банкир открыто сказал: "пусть коммунистические армии войдут в Шанхай, это все-таки не японские грабительские войска, которые варварски жгли Коммершал Пресс (главнейшая печатная компания в Китае)".

Все эти факты достаточно ярко свидетельствуют о напряженной силе ненависти к японским интервентам со стороны городских масс Шанхая. К сожалению, эти настроения не были использованы: рабочие едва пробуждались, без организации, без руководства, без оружия. Партия оставалась крайне слабой и не способна была повести рабочих на союз с революционными солдатами. Солдаты 19-ой армии были настроены очень воинственно, но Гоминдановское правительство, боясь поднимать массы, вело дело к капитуляции и через командный состав добилось своего.

В эти критические дни наша организация (левая оппозиция) обратилась к официальной компартии с предложением единства действий. Но официальная партия это предложение отклонила. Центр тяжести ее работы по-прежнему находится в районах "Красной армии". В Шанхае сила и влияние партии чрезвычайно слабы. Надо, однако, признать, что левая оппозиция в Шанхае еще слабее, чем официальная партия. Поэтому, движение в пользу всеобщей забастовки и вооружения рабочих потерпело неудачу.

После того, как война уже закончилась, на передний план выдвинулось движение вокруг союза безработных. Хотя движение и не приняло больших размеров, но мы получили все же, благодаря ему, много связей с рабочими, создали на некоторых заводах свои ячейки и пр.

Официальная партия, выступая в качестве представительницы Красной армии, в вопросе о движении безработных, заняла ультра-левую позицию, препятствуя рабочим подавать заявления о материальной поддержке безработных местным муниципальным органам. Когда все источники помощи оказались исчерпаны, а положение безработных достигло крайней остроты, их недовольство направилось против партийного руководства и приняло очень бурные формы: доходило до драк между безработными и коммунистами; последние отошли от масс, опасаясь встречаться с ними лицом к лицу. Эта ложная "непримиримость" официальной партии отразилась и на левой оппозиции, препятствуя нашей работе среди безработных.

Во время вынужденной эвакуации 19-ой армии массы шанхайского населения, в том числе и часть буржуазии, с величайшей ненавистью говорили о правительстве Чан-Кай-Ши, как об изменниках. Такие голоса раздавались всюду: на улицах, в трамваях и находили свой отклик в газетах.

Чан-Кай-ши созвал "совещание спасения государства", пригласив около 500 представителей буржуазии. На совещании присутствовало, однако, немногим свыше ста человек, преимущественно из рядов правительственной бюрократии. Остальные делегаты бойкотировали это совещание, ссылаясь на то, что правительство не пошло на встречу их требованиям: закончить период "воспитательной политики Гоминдана", т. е. партийной диктатуры; стать на путь осуществления конституционных форм управления; легализовать политические партии и т. д.

В самом ЦК Гоминдана не было единства. Такие члены его, как Шин-Фо, Фын-Юй-Сян, Ли-Лей-Жуин и др. поддержали точку зрения тех делегатов, которые бойкотировали совещание спасения. Ван-Тин-Вей стоял на противоположной позиции (из текста письма не ясно, стоял ли Ван-Тин-Вей на противоположной позиции по отношению к Чан-Кай-Ши, или к Шин-Фо и др.).

Разговоры о необходимости восстановления дипломатических сношений с СССР приняли широкий характер не только в массах населения, но и внутри Гоминдана. В том же смысле высказываются и буржуазные газеты. Но правительство не способно ни на что решиться: оно целиком зависит от своего хозяина, т. е. от американского империализма.

В борьбе за свое спасение нанкинское правительство считало необходимым как можно скорее ликвидировать военный конфликт с Японией. Достигнуть этого оно могло только при помощи капитуляции. Эту возможность японское правительство предоставило Чан-Кай-Ши, так как сами японцы, главным образом, по-видимому, по финансовым соображениям, не считали нужным или возможным развивать в данный момент свои шанхайские операции. Получив от Чан-Кай-Ши капитуляцию, Япония условно увела свои войска из Шанхая.

Местные милитаристы Гуан-Дуна воспользовались капитуляцией Нанкина, чтоб под этим предлогом открыть борьбу против правительства Чан-Кай-Ши. Нанкин для нажима на Гуан-Дун использовал разногласия гуандунской группы с группой Гуан-Си и с гидро-авиационными отрядами самого Гуан-Дуна. Если бы гуандунская группа победила, то все недовольные элементы начали бы концентрироваться в Гуан-Дуне, и последний превратился бы в оплот против правительства Чан-Кай-Ши и Ван-Тин-Вея.

Японское правительство, как и буржуазные партии, после захвата Манчжурии, должны были испытывать возрастающее затруднение: антияпонские народные отряды в Манчжурии, большие расходы, трения с империалистскими державами, острота по отношению к Советскому Союзу и т. д. Минусы стали перевешивать возможные выгоды. Правительство заколебалось и не хотело дальше идти. Военщина повела борьбу против слабой политики правительства и официальных партий: отсюда террористические акты 15-го мая. Антагонизм между военщиной и политическими партиями будет расширяться в соответствии с размахом манчжурских событий. Опасаясь военных катастроф, буржуазные партии в то же время бессильны противостоять давлению военщины. 15-е мая послужило толчком более наступательной политики и более явного господства военной клики. И то и другое будет иметь большое значение для дальнейшего развития событий на Востоке.

Программа нанкинского правительства заключается сейчас в следующем: 1) возможно скорее разрешить манчжурский вопрос; 2) разгромить крестьянские отряды ("Красную армию") в некоторых провинциях Южного Китая; 3) преодолеть внутренних противников, прежде всего группы Гуан-Дуна и клику Фын-Юй-Сяна; 4) под предлогом развития индустрии получить заем от империалистических держав. На самом деле деньги, если они будут получены, пойдут на затыкание прорех в бюджете. Дефицит составляет 180 миллионов мексиканских долларов, около 1/5 части годовых расходов; выпущенный внутренний государственный заем даст, по-видимому, меньше половины этой суммы, так что правительству во что бы то ни стало необходимо искать деньги заграницей. Но очень большой вопрос, сможет ли правительство Чан-Кай-Ши при нынешнем внутреннем и международном положении Китая получить внешний заем.

Крестьянская война на Юге Китая распространяется в некоторых провинциях. Последнее время красные отряды направились с Юга на провинцию Фу-Цзян. С Севера идет движение красных отрядов в сторону Ан-Хуэй. Под лозунгом борьбы с "красными бандитами" Гоминдан лихорадочно мобилизует свои войска. Их численность, организация, вооружение и пр. стоят, конечно, выше, чем у крестьянских отрядов. Но "мораль" правительственной армии совсем не на высоте. Большинство солдат не хочет сражаться с крестьянскими отрядами. Разлагает солдат уже одно то, что им четыре-пять месяцев не уплачивают жалованья: деньги либо не отпускаются вовсе, либо перехватываются командным составом. Крестьянские партизаны ведут среди правительственных войск пропаганду за передел земли и ведут не без успеха. При таких условиях Гоминдану справиться с крестьянскими отрядами не так-то легко.

В последние три года стихийные оборонительные бои рабочих то затихали, то вспыхивали. Японское вторжение чрезвычайно разожгло передовых рабочих. Они требовали оружия и смелого отпора. Но интерес рабочих к крестьянскому движению не поднялся на достаточную высоту и обнаруживается крайне неравномерно. Основной причиной этого является фактическое игнорирование официальной партией рабочего движения за последние годы и неправильность ее руководства. Партия все время исходила из того, что революция переживает новый подъем. Между тем, подъем среди рабочих обнаружился лишь за самое последнее время, после длительного периода упадка. И если сейчас наблюдается известное оживление в рабочих кварталах, то прямой заслуги партии в этом мало.

Нужно, с другой стороны, признать, что в борьбе со слепым оптимизмом официальной партии некоторые из наших товарищей впали в противоположную крайность. Они считают, что тяжелые раны, нанесенные пролетариату революцией 1925-1927 гг., еще совсем не зарубцовались, доверие пролетариата к самому себе не воскресло, так что нынешнее положение мало чем отличается от положения 1928 года. Нельзя, говорят они, видеть в неправильности партийной политики причину нежелания масс участвовать в борьбе. На самом деле причина эта глубже: не прошел еще период реакции. А при таком положении нет возможности ставить перед собой задачу борьбы за завоевание власти в ближайший период; борьба должна сейчас по необходимости иметь оборонительный характер. Только после нового экономического оживления, роста численности пролетариата и его веры в свои силы можно будет поставить перед собой задачу завоевания власти. Таким образом экономическое оживление страны должно явиться предпосылкой третьей китайской революции.

Мы, Исполнительное бюро левой оппозиции (большевики-ленинцы), считаем, что изложенная выше точка зрения носит ликвидаторский характер. Положение сегодняшнего дня, по нашему мнению, чрезвычайно отличается от положения 1928 года, т. е. на другой день после тяжкого поражения второй китайской революции. Национальная освободительная борьба, получив новый толчок, питает силы революции. Крестьяне, стремящиеся к земельному переделу и к освобождению от гнета милитаристов и ростовщиков, остаются крайне активной силой революции. Рабочее движение, наиболее пострадавшее в 1927-28 гг., оправляется медленно, но и оно обнаруживает признаки оживления. В этих условиях нашей задачей является руководство пробуждающейся экономической, национальной и политической борьбой рабочих, которая, в связи с общей обстановкой в стране, должна найти пути перехода от обороны к наступлению. При помощи сочетания экономической борьбы рабочих, национальной освободительной борьбы городов и революционного крестьянского движения мы должны подготовить переход на пути к третьей революции.

По отношению к крестьянскому движению, руководимому сейчас официальной партией, мы считаем необходимым направить все силы на укрепление бедняков и партийного руководства, как в красных армиях, так и на советских территориях, а главное -- добиться во что бы то ни стало политического и организационного сочетания городской борьбы с деревенской. Мы решительно осуждаем позицию отдельных наших товарищей, которые склонны начисто отрицать революционное значение крестьянской войны в нынешних условиях. Эти ликвидаторские настроения являются лишь вывороченной наизнанку политикой официальной партии, которая считает возможным создание советского режима силами одних крестьян.

* * *

После манчжурских событий боевое настроение китайских рабочих несомненно растет. Чтобы вознаградить себя за убытки от японской интервенции, туземные и иностранные предприниматели напряженно эксплоатируют рабочих Шанхая, что породило забастовочный отпор. Прошли стачки почтовиков, печатников, телефонистов. Развивается борьба электро-технических рабочих. Руководство стачкой телефонистов принадлежало нам, левой оппозиции, и официальной партии. Борьба электро-технических рабочих стоит исключительно под нашим руководством.

После периода полицейских разгромов, левая оппозиция вообще возрождается и крепнет. Рабочие ячейки на предприятиях в Шанхае растут и ширятся, началась работа среди рабочих железной дороги Тендзин-Пу-Каоу. Нашими центрами являются Шанхай, Пейпин, Гон-Конг. В Шанхае и в Гон-Конге большинство -- рабочие, в Пейпине -- интеллигенты.

Секретарь Исполнительного бюро С. Ч.

15 июня 1932 года.

P. S. Американские товарищи получили из Шанхая короткое сообщение от 2-го августа. Воспроизводим его в переводе из "Милитант".

"Несколько наших товарищей (все студенты-ленинцы, вернувшиеся из Москвы) исчезли неизвестно куда вот уж 11 дней. Один из них является председателем организационного комитета левой оппозиции в Джесфильд Парк (западный Шанхай). Мы потеряли их след сейчас же после нашего последнего тайного собрания. Мы думаем, что они захвачены "Обществом синей блузы"и Это есть новая секретная организация. Полное ее имя: Общество синей блузы Гоминдана в Китае. Оно, примерно, того же типа, что наци в Германии. Его Гитлер это -- Чан-Кай-Шек. Основные ячейки общества состоят из студентов, недавно вернувшихся из московского университета Сун-Ят-Сена, ренегатов партии и студентов военной академии в Вампу, преданных китайскому Гитлеру. Одним из средств их деятельности является убийство. Все интеллигенты войск Чан-Кай-Ши и многие известные политики примыкают к этой организации. Кратко говоря, это есть растущее фашистское движение в Китае.

и"История русской революции" опубликована в Китае. В конце августа или в сентябре мы надеемся восстановить наш легальный еженедельник в Шанхае."

Крестьянская война в Китае и пролетариат

Письмо китайским большевикам-ленинцам

Дорогие товарищи!

После большого перерыва мы получили ваше письмо от 15 июня. Незачем говорить, как нас обрадовало оживление и возрождение китайской левой оппозиции после понесенных ею жесточайших полицейских разгромов. Насколько можно судить отсюда, при крайне недостаточной нашей осведомленности, выраженная в вашем письме позиция совпадает с нашей.

Непримиримое отношение к вульгарно-демократическому взгляду сталинцев на крестьянское движение не может, разумеется, иметь ничего общего с невнимательным или пассивным отношением к самому крестьянскому движению. Выпущенный два года тому назад Манифест Интернациональной левой оппозиции ("О задачах и перспективах китайской революции"), оценивая крестьянское движение южных провинций Китая, гласил: "Обманутая, разбитая, обескровленная китайская революция показывает, что она жива. Будем надеяться, что не так уж далеко то время, когда она снова поднимет свою пролетарскую голову". И дальше: "Широкий разлив крестьянского восстания может несомненно дать толчок оживлению политической борьбы в промышленных центрах. Мы на это твердо рассчитываем".

Ваше письмо свидетельствует, что под влиянием кризиса и японской интервенции на фоне крестьянской войны возрождается борьба городских рабочих. В Манифесте мы писали на этот счет с необходимой осторожностью: "Никто не может предсказать заранее, продержатся ли очаги крестьянского восстания непрерывно в течение всего того длительного периода, который потребуется пролетарскому авангарду, чтобы окрепнуть самому, ввести в бой рабочий класс и согласовать его борьбу за власть с повсеместным наступлением крестьян на своих ближайших врагов". Сейчас, очевидно, можно с большим основанием выразить надежду на то, что -- при правильной политике -- удастся слить рабочее и вообще городское движение с крестьянской войной: это и было бы началом третьей китайской революции. Но пока это все же еще лишь надежда, а не уверенность. Главная работа еще впереди.

В этом письме я хотел бы поставить только один вопрос, который представляется мне, по крайней мере, издалека, в высшей степени важным и острым. Еще раз напоминаю, что сведения, которыми я располагаю, совершенно недостаточны, случайны и отрывочны. Я с благодарностью приму всякие дополнения и поправки.

Крестьянское движение создало свои армии, захватило большие территории и возглавило их своими учреждениями. В случае дальнейших успехов, -- а мы все, разумеется, горячо желаем этих успехов, -- движение сомкнется с городскими и промышленными центрами и тем самым станет лицом к лицу с рабочим классом. Какова будет встреча? Обеспечен ли ее мирный и дружественный характер?

Вопрос на первый взгляд может показаться излишним. Во главе крестьянского движения стоят коммунисты или сочувствующие. Не очевидно ли, что рабочие и крестьяне должны при встрече дружно объединиться под коммунистическим знаменем?

К несчастью, вопрос совсем не так прост. Сошлюсь на опыт России. В годы гражданской войны крестьянство в разных частях страны создавало свои партизанские отряды, выраставшие иногда в целые армии. Некоторые из этих отрядов считали себя большевистскими и возглавлялись нередко рабочими. Другие оставались беспартийными и возглавлялись чаще всего бывшими унтер-офицерами из крестьян. Была и "анархистская" армия под командой Махно. Пока партизанские армии действовали в тылу у белогвардейцев, они служили делу революции. Некоторые из них отличались исключительным героизмом и выдержкой. Но в городах эти армии вступали нередко в конфликты с рабочими и с местными партийными организациями. Конфликты возникали также и при встрече партизан с регулярной Красной армией и в некоторых случаях принимали очень болезненный и острый характер.

Суровый опыт гражданской войны показал нам необходимость разоружать крестьянские отряды сейчас же после того, как Красная армия вступала в область, очищенную от белогвардейцев. Лучшие, наиболее сознательные и дисциплинированные элементы включались при этом в ряды Красной армии. Но значительная часть партизан пыталась сохранять самостоятельное существование и вступала нередко в прямую вооруженную борьбу с советской властью. Так было с анархистской, насквозь кулацкой по духу, армией Махно. Но не только с нею: многие крестьянские отряды, отлично дравшиеся против помещичьей реставрации, превращались после победы в орудие контр-революции.

Конфликты между вооруженными крестьянами и рабочими, чем бы они в каждом отдельном случае ни вызывались, сознательной ли провокацией белогвардейцев, бестактностью ли коммунистов, или неблагоприятным сочетанием обстоятельств, имели под собою одну и ту же социальную почву: различие классового положения и воспитания рабочих и крестьян. Рабочий подходит к вопросам под социалистическим углом зрения; крестьянин -- под мелкобуржуазным. Рабочий стремится имущество, отнятое у эксплоататоров, социализировать; крестьянин стремится его поделить. Дворцы и парки рабочий хочет отвести под общее пользование; крестьянин же, поскольку не может поделить их, склонен бывает сжигать дворцы и вырубать парки. Рабочий стремится решать вопросы в общегосударственном масштабе и по плану; крестьянин же подходит ко всем вопросам в местном масштабе и враждебно относится к планам центра. И т. д.

Разумеется, и крестьянин способен подняться до социалистической точки зрения. При пролетарском режиме все большие массы крестьян перевоспитываются в социалистическом духе. Но это требует времени, годов, даже десятилетий. Если же взять первоначальный этап революции, то противоречия между пролетарским социализмом и мужицким индивидуализмом принимают нередко очень острый характер.

Но ведь во главе китайских красных армий стоят все же коммунисты? Разве одно это не исключает конфликтов между крестьянскими отрядами и рабочими организациями? Нет, не исключает. Тот факт, что отдельные коммунисты стоят во главе крестьянских армий, еще вовсе не меняет социального характера последних, если даже руководящие коммунисты имеют серьезный пролетарский закал. А как обстоит дело в Китае? Среди коммунистических руководителей красных отрядов есть несомненно немало деклассированных интеллигентов и полуинтеллигентов, не прошедших серьезной школы пролетарской борьбы. В течение двух-трех лет они живут жизнью партизанских командиров и комиссаров, воюют, захватывают территории и пр. Они проникаются духом окружающей их среды. Большинство же рядовых коммунистов в красных отрядах состоит, несомненно, из крестьян, которые очень честно и искренне принимают имя коммунистов, но на деле остаются революционными пауперами или революционными мелкими собственниками. Кто в политике судит по названиям и этикеткам, а не по социальным фактам, тот пропал. Особенно, когда дело идет о политике с оружием в руках.

Действительная коммунистическая партия есть организация пролетарского авангарда. Между тем, рабочий класс Китая в течение последних четырех лет находился в угнетенном и распыленном состоянии и лишь ныне обнаруживает признаки оживления. Одно дело, когда коммунистическая партия, твердо опираясь на цвет городского пролетариата, пытается через рабочих руководить крестьянской войной. Совсем другое дело, когда несколько тысяч или даже десятков тысяч революционеров, руководящих крестьянской войной, являются или называют себя коммунистами, не имея серьезной опоры в пролетариате. Именно таково положение в Китае. Это чрезвычайно увеличивает опасность конфликтов между рабочими и вооруженными крестьянами. В буржуазных провокаторах недостатка, во всяком случае, не будет.

В России в эпоху гражданской войны пролетариат в большей части страны стоял уже у власти; руководство борьбой принадлежало крепкой, закаленной партии; весь правящий аппарат централизованной Красной армии был в руках рабочих. И несмотря на все это, крестьянские отряды, несравненно более слабые, чем Красная армия, нередко вступали с ней в столкновение после того, как она победоносно продвигалась в область крестьянского партизанства.

В Китае положение резко отличается, притом полностью к невыгоде рабочих. В важнейших районах Китая власть принадлежит буржуазным милитаристам. В других районах -- вождям вооруженных крестьян. Пролетарской власти еще нет нигде. Профессиональные союзы слабы. Влияние партии среди рабочих незначительно. Крестьянские отряды, преисполненные сознанием одержанных побед, стоят под прикрытием Коминтерна. Они называют себя "Красной армией", т. е. отождествляют себя с вооруженной силой Советов. Получается, что революционное крестьянство Китая, в лице своего правящего слоя, как бы заранее присвоило себе политические и моральные ценности, которые должны были бы, по существу дела, принадлежать китайским рабочим. Не может ли выйти так, что все эти ценности направятся в известный момент против рабочих?

Разумеется, крестьяне-бедняки, -- а таких в Китае подавляющее большинство, -- поскольку они политически мыслят, -- а таких небольшое меньшинство, -- искренне и горячо хотят союза и дружбы с рабочими. Но крестьянство, даже и вооруженное, не способно вести самостоятельной политики.

Занимая в будни промежуточное, неопределенное, колеблющееся положение, оно, в решающие моменты, может идти либо за пролетариатом, либо за буржуазией. Дорогу к пролетариату крестьянство находит не так-то легко, и лишь после ряда ошибок и поражений. Мост между крестьянством и буржуазией составляет городская мелкая буржуазия, главным образом интеллигенция, выступающая обычно под флагом социализма и даже коммунизма.

Командный слой китайской "Красной армии" успел несомненно выработать себе командную психологию. При отсутствии сильной революционной партии и массовых пролетарских организаций, контроль над командным слоем фактически невозможен. Командиры и комиссары являются неограниченными господами положения и, вступая в города, весьма склонны будут смотреть на рабочих сверху вниз. Требования рабочих будут казаться им нередко несвоевременными или неуместными. Не нужно забывать и такой "мелочи", что в городах штабы и учреждения победоносных армий располагаются не в пролетарских хижинах, а в лучших зданиях города, в домах и квартирах буржуазии: это еще более способствует тому, что верхний слой крестьянской армии склонен чувствовать себя частью "культурных" и "образованных" классов, отнюдь не пролетариата.

В Китае, таким образом, не только не устранены причины и поводы для столкновения между крестьянской по составу, мелкобуржуазной по руководству армией и рабочими, наоборот, вся обстановка чрезвычайно увеличивает возможность и даже неизбежность таких конфликтов, причем шансы пролетариата представляются заранее неизмеримо менее благоприятными, чем это было в России.

С теоретической и политической стороны опасность увеличивается во много раз вследствие того, что сталинская бюрократия перекрывает противоречивую обстановку лозунгом "демократической диктатуры" рабочих и крестьян. Можно ли придумать ловушку, более приятную по внешности, более вероломную по существу? Эпигоны мыслят не живыми социальными понятиями, а штампованными фразами: формализм -- основная черта бюрократии.

Русские народники некогда упрекали русских марксистов в том, что те "игнорируют" крестьянство, не ведут работы в деревне и пр. На это марксисты отвечали: мы поднимем и организуем передовых рабочих и через рабочих поднимем крестьян. Таков вообще единственно мыслимый для пролетарской партии путь.

Иначе поступили китайские сталинцы. Во время революции 1925-27 гг. они прямо и непосредственно подчинили интересы рабочих и крестьян интересам национальной буржуазии. В годы контр-революции они перешли от пролетариата к крестьянству, т. е. взяли на себя ту роль, которую у нас выполняли эсеры, когда были еще революционной партией. Еслиб китайская компартия сосредоточила за последние годы свои усилия в городе, в промышленности, на железных дорогах; еслиб она поддерживала профессиональные союзы, просветительные клубы, кружки; еслиб, не отрываясь от рабочих, она учила их понимать, что происходит в деревне, -- доля пролетариата в общем соотношении сил была бы сегодня несравненно более благоприятной. Партия же на деле оторвалась от своего класса. Этим она в последнем счете может нанести ущерб и крестьянству. Ибо если пролетариат будет и дальше оставаться в стороне, без организации, без руководства, то крестьянская война, даже и вполне победоносная, неизбежно упрется в тупик.

В старом Китае каждая победоносная крестьянская революция заканчивалась созданием новой династии, а затем и новых крупных собственников: движение замыкалось в порочный круг. При нынешних условиях крестьянская война сама по себе, без прямого руководства пролетарского авангарда, может лишь дать власть новой буржуазной клике, какому-нибудь "левому" Гоминдану, "третьей партии" и пр., которые на практике мало чем будут отличаться от Гоминдана Чан-Кай-Ши. А это означало бы новый разгром рабочих оружием "демократической диктатуры".

Какие же из этого следуют выводы? Первый вывод тот, что надо смело и открыто глядеть фактам в глаза. Крестьянское движение -- мощный революционный фактор, поскольку оно направляется против крупных земельных собственников, милитаристов, крепостников и ростовщиков. Но в самом крестьянском движении есть очень сильные собственнические и реакционные тенденции, и на известной стадии они могут враждебно направиться против рабочих, притом с оружием в руках. Кто забывает о двойственной природе крестьянства, тот не марксист. Нужно учить передовых рабочих под "коммунистическими" вывесками и знаменами различать действительные социальные процессы.

Нужно внимательно следить за операциями "Красных армий", систематически разъяснять рабочим ход, значение и перспективы крестьянской войны и связывать текущие требования и задачи пролетариата с лозунгами крестьянского освобождения.

На основании собственных наблюдений, отчетов и других документов надо тщательно изучать внутреннюю жизнь крестьянских армий и порядок в занятых ими областях, вскрывая на живых фактах противоречивые классовые тенденции и ясно указывая рабочим, какие тенденции мы поддерживаем, против каких боремся.

Особенно внимательно надо следить за взаимоотношениями между Красными армиями и местными рабочими, не упуская из виду даже и мелких недоразумений между ними. В рамках отдельных городов и районов столкновения, хотя бы и острые, могут казаться незначительными локальными эпизодами. Но при дальнейшем развитии событий классовые конфликты могут принять национальный размах и довести революцию до катастрофы, т. е. до нового разгрома рабочих вооруженными крестьянами, обманутыми буржуазией. Такими примерами полна история революций.

Чем яснее передовые рабочие будут понимать живую диалектику классовых взаимоотношений пролетариата, крестьянства и буржуазии, тем более уверенно они будут искать связи с наиболее близкими им слоями крестьянства, тем успешнее они будут противодействовать контр-революционным провокаторам, как в составе самих крестьянских армий, так и в городах.

Нужно строить профессиональные союзы, партийные ячейки, воспитывать рабочих-передовиков, сплачивать пролетарский авангард, втягивать его в борьбу.

Нужно обратиться ко всем членам официальной компартии со словом разъяснения и призыва. Весьма вероятно, что сбитые с толку сталинской фракцией рядовые коммунисты не сразу поймут нас. Бюрократы будут кричать о нашей "недооценке" крестьянства, пожалуй, даже о нашей "враждебности" к крестьянам (Чернов всегда обвинял Ленина во враждебности к крестьянству). Разумеется, такие крики не смутят большевиков-ленинцев. Когда мы до апреля 1927 г. предупреждали против неизбежного государственного переворота Чан-Кай-Ши, сталинцы обвиняли нас во враждебности к национальной китайской революции. События показали, кто был прав. События дадут проверку и на этот раз. Левая оппозиция может оказаться слишком слабой, чтоб уже на данном этапе дать направление событиям в интересах пролетариата. Но она достаточно сильна и сейчас, чтоб указать рабочим правильный путь и, опираясь на дальнейший ход классовой борьбы, обнаружить перед рабочими свою правоту и свою политическую проницательность. Только так революционная партия может завоевывать доверие, расти, крепнуть и стать во главе народных масс.

Л. Троцкий
Принкипо, 22 сентября 1932 г.

P. S. Чтоб придать своей мысли наибольшую ясность, я намечу следующий, теоретически вполне мыслимый, вариант.

Представим себе, что китайская левая оппозиция развивает в течение ближайшего периода большую и успешную работу среди промышленного пролетариата и получает в его среде преобладающее влияние. Официальная компартия продолжает, тем временем, сосредоточивать все свои силы в "красных армиях" и крестьянских районах. Наступает момент, когда крестьянские войска вступают в промышленные центры и сталкиваются лицом к лицу с рабочими. Каков будет в этом случае образ действий китайских сталинцев? Не трудно предвидеть: они будут враждебно противопоставлять крестьянскую армию "контр-революционным троцкистам". Другими словами, они станут натравливать вооруженных крестьян против передовых рабочих. Так поступали русские эсеры и меньшевики в 1917 г.: потеряв рабочих, они изо всех сил боролись за свою солдатскую опору и натравливали казарму на завод, вооруженного крестьянина на рабочего-большевика. Керенский, Церетели, Дан называли большевиков если не прямо контр-революционерами, то "бессознательными помощниками" и "невольными агентами" контр-революции. Сталинцы менее разборчиво обращаются с политической терминологией. Но тенденция та же: злостное натравливание крестьянских и вообще мелкобуржуазных элементов на передовой отряд рабочего класса.

Бюрократический центризм, как центризм, не может иметь самостоятельной классовой опоры. Но в борьбе против большевиков-ленинцев он вынужден искать опоры справа, т. е. в крестьянстве и мелкой буржуазии, противопоставляя их пролетариату. Борьба двух коммунистических фракций, сталинцев и большевиков-ленинцев, заключает, таким образом, в себе внутреннюю тенденцию к тому, чтоб превратиться в классовую борьбу. Революционное развитие событий в Китае может довести эту тенденцию до конца, т. е. до гражданской войны между руководимой сталинцами крестьянской армией и руководимым ленинцами пролетарским авангардом.

Если бы такой трагический конфликт, по вине китайских сталинцев, наступил, это означало бы, что левая оппозиция и сталинцы перестали быть коммунистическими фракциями, а стали враждебными политическими партиями, имеющими разную классовую основу.

Неизбежна ли, однако, такая перспектива? Нет, я этого совершенно не думаю. В сталинской фракции (официальной китайской компартии) имеются не только крестьянские, т. е. мелко-буржуазные, но и пролетарские тенденции. Для левой оппозиции в высшей степени важно искать с пролетарским крылом сталинцев сближения, развивая перед ним марксистскую оценку "красных армий" и вообще взаимоотношения пролетариата и крестьянства.

Отстаивая свою политическую независимость, пролетарский авангард должен быть неизменно готов обеспечить единство действий с революционной демократией. Если мы не согласны отождествлять крестьянские вооруженные отряды с Красной армией, как вооруженной силой пролетариата; если мы не склонны закрывать глаза на то, что коммунистическое знамя прикрывает в крестьянском движении мелко-буржуазное содержание, -- то мы, с другой стороны, отдаем себе совершенно ясный отчет в огромном революционно-демократическом значении крестьянской войны, учим рабочих понимать это значение и готовы сделать все от нас зависящее, чтоб достигнуть с крестьянскими организациями необходимого боевого соглашения.

Наша задача состоит, следовательно, не только в том, чтобы не допустить политического и военного командования над пролетариатом со стороны мелко-буржуазной демократии, опирающейся на вооруженных крестьян, но и в том, чтобы подготовить и обеспечить пролетарское руководство над крестьянским движением и, в частности, над его "красными армиями".

Чем яснее китайские большевики-ленинцы поймут политическую обстановку и вытекающие из нее задачи; чем успешнее они будут расширять свою базу в пролетариате; чем настойчивее они будут проводить политику единого фронта по отношению к официальной партии и руководимому ею крестьянскому движению, -- тем вернее им удастся не только оградить революцию от страшно опасного столкновения между пролетариатом и крестьянством, не только обеспечить необходимое единство действий между двумя революционными классами, но и превратить их единый фронт в историческую ступень к диктатуре пролетариата Л. Т. Принкипо, 26 сентября 1932 г.

Стратегия действия, а не спекуляций

Письмо пекинским друзьям

Каковы сейчас основные элементы политической обстановки в Китае? Две важнейшие революционные проблемы, национальная и аграрная, получили новое обострение. Затяжной, ползучий, но, в общем, успешный характер крестьянской войны свидетельствует, что диктатура Гоминдана оказалась неспособной ни удовлетворить, ни запугать деревню. Японская интервенция в Шанхае и фактически аннексия Манчжурии обнаружили военную несостоятельность диктатуры Гоминдана. Кризис власти, не сходивший, в сущности, со сцены все эти последние годы, должен был неизбежно обостриться. Борьба военных клик разрушает остатки единства страны.

Если крестьянская война радикализировала те элементы интеллигенции, которые связаны с деревней, то японская интервенция дала политический толчок мелкой буржуазии городов. Это еще более обострило кризис власти. Даже часть так называемой "национальной" буржуазии стала склоняться к выводу, что режим Гоминдана много пожирает, но мало дает. Требование кончать с "воспитательным" периодом Гоминдана означает требование перехода от военной диктатуры к парламентаризму.

В печати левой оппозиции режим Чан-Кай-Ши иногда назывался фашистским. Это определение выросло из того, что в Китае, как и в Италии, военно-полицейская власть сосредоточена в руках одной буржуазной партии, с исключением всех других партий и, особенно, -- рабочих организаций. Но после опыта последних лет, осложненного той путаницей, которую внесли в вопрос о фашизме сталинцы, вряд ли все же правильно отождествлять диктатуру Гоминдана с фашизмом. Гитлер, как в свое время Муссолини, опирается прежде всего на контр-революционную мелкую буржуазию: в этом суть фашизма. Гоминдан не имеет этой опоры. В то время, как в Германии крестьянство идет за Гитлером, а тем самым косвенно поддерживает и Папена, в Китае крестьянство ведет против Чан-Кай-Ши ожесточенную войну.

В режиме Гоминдана есть больше черт бонапартизма, чем фашизма: не имея сколько-нибудь широкой социальной базы, Гоминдан держится между давлением империализма и компрадорства, с одной стороны, революционным массовым движением, с другой. Но бонапартизм может претендовать на устойчивость лишь после того, как земельный голод крестьян насыщен. Этого в Китае нет и в помине. Отсюда бессилие военной диктатуры, которая держится только раздробленностью своих врагов. Но под их возростающим натиском она сама начинает дробиться.

Пролетариат больше всего пострадал в революции 1925-27 г. г., и морально, и физически. Этим объясняется, почему рабочие отстают сейчас от других классов, притом не только от городской мелкой буржуазии, начиная со студенчества, но, в известном смысле, и от крестьян. С другой стороны, совершенно очевидно, что третья китайская революция не только не победит, но и не наступит раньше, чем рабочий класс снова выйдет на арену борьбы.

Предреволюционному политическому состоянию Китая, как нельзя более, отвечают лозунги революционной демократии.

Что крестьяне, каковы бы ни были их знамена, воюют во имя задач мелкобуржуазной аграрной демократии, для марксиста не требует доказательств. Лозунг независимости Китая, снова накаленный до-бела японской интервенцией, есть лозунг национальной демократии. Бессилие военной диктатуры и распад страны между милитаристскими кликами ставят в порядок дня лозунги политической демократии.

Студенты кричат "долой правительство Гоминдана!" Передовые группы рабочих поддерживают этот клич. "Национальная" буржуазия требует перехода к конституционному режиму. Крестьяне восстают против земельной тесноты, военно-чиновничьего гнета, ростовщичества. В этих условиях пролетарская партия не может выдвинуть другого центрального политического лозунга, как Национальное (Учредительное) собрание.

Значит ли это, -- спрашиваете вы, -- что созыва Национального собрания мы требуем от нынешнего правительства? Или мы собираемся созвать его сами? Такая постановка вопроса -- по крайней мере, на данной стадии -- слишком формалистична. В течение ряда лет русская революция сочетала два лозунга: "Долой самодержавие" и "Да здравствует Учредительное собрание". На вопрос, кто будет созывать Учредительное собрание, мы долго отвечали: покажет будущее, т. е. соотношение сил, как оно сложится в процессе самой революции. Тот же подход остается правильным и для Китая. Сделает ли правительство Гоминдана, перед своей гибелью, попытку созвать то или другое представительное собрание; как мы отнесемся к этой попытке, т. е. как мы используем ее в интересах революции, путем ли бойкота или участия в выборах; успеют ли и смогут ли революционные массы выдвинуть самостоятельный правительственный орган, который возьмет в свои руки дело созыва Национального собрания; успеет ли пролетариат уже в процессе борьбы за лозунги демократии создать свои советы; не сделают ли эти советы излишним самый созыв Национального собрания, -- всего этого нельзя сейчас предсказать. Да и задача состоит не в календарных предсказаниях, а в мобилизации рабочих вокруг лозунгов, вытекающих из политической обстановки. Наша стратегия есть стратегия революционного действия, а не отвлеченных спекуляций.

Революционная агитация направляется сейчас, силою необходимости, прежде всего против гоминдановского правительства. Мы разъясняем массам, что диктатура Чан-Кай-Ши есть главная помеха на пути к Национальному собранию и что очистить Китай от милитаристских клик можно только путем вооруженного восстания. Устная и печатная агитация, стачки, митинги, демонстрации, бойкот, каким бы конкретным вопросам они ни были посвящены, должны увенчиваться лозунгами: "долой Гоминдан, да здравствует Национальное собрание".

Чтоб достигнуть действительного национального освобождения, необходимо опрокинуть Гоминдан. Но это не значит, что мы откладываем борьбу с империализмом до низвержения Гоминдана. Чем шире развернется борьба против чужестранного гнета, тем труднее придется Гоминдану. Чем успешнее мы восстановим массы против Гоминдана, тем шире развернется борьба против империализма.

В острый момент японской интервенции рабочие и студенты требовали оружия. От кого? Опять-таки, от Гоминдана. Было бы сектантской нелепостью отказываться от такого требования на том основании, что мы хотим свергнуть Гоминдан. Хотим свергнуть, но еще не свергли. Чем энергичнее будем требовать вооружения рабочих, тем скорее свергнем.

Официальная компартия, несмотря на всю свою ультра-левизну, выдвигает требование "восстановления русско-китайских дипломатических отношений": между тем, этот лозунг направляется непосредственно по адресу гоминдановского правительства. Предъявление такого требования вовсе не означает "доверия" Гоминдану, наоборот, имеет целью еще более затруднить его положение пред лицом масс. Отдельные вожди Гоминдана уже оказались вынуждены повторить лозунг восстановления отношений с СССР. Мы знаем, как далеко у этих господ от слова до дела. Но и здесь, как во всех других вопросах, дело прежде всего сводится к силе давления масс.

Если под кнутом революции правительство Гоминдана прибегнет к частичным уступкам в аграрном вопросе, попытается созвать подобие Национального собрания, окажется вынуждено выдать оружие рабочим, или восстановить отношения с СССР, мы, разумеется, немедленно воспользуемся этими уступками, крепко обопремся на них и в то же время будем с полным правом доказывать их недостаточность, чтобы превратить уступки Гоминдана в одно из орудий для его низвержения. Таково вообще взаимоотношение реформ и революции в политике марксизма.

* * *

Не означает ли размах крестьянской войны, что для лозунгов и задач парламентской демократии в Китае не остается больше ни времени, ни места? Вернемся снова к этому вопросу.

Если китайские революционные крестьяне называют сейчас свои боевые организации "советами", то у нас нет оснований отказывать им в этом имени. Нужно только самим не опьяняться словами. Считать, что советская власть в чисто крестьянских районах может быть последовательно-революционной и устойчивой, значило бы проявлять величайшее легкомыслие. Нельзя игнорировать опыт единственной страны, где советская власть действительно победила. Несмотря на то, что в Петрограде, Москве и других промышленных центрах и районах России советская власть твердо и непрерывно держалась с ноября 1917 года, по всей гигантской периферии (Украина, Северный Кавказ, Закавказье, Урал, Сибирь, Центральная Азия, Архангельско-Мурманский Север) власть советов возникала и падала несколько раз не только в результате интервенций, но и вследствие внутренних восстаний. Китайская советская власть имеет чисто крестьянский, чисто периферический характер, она совершенно лишена еще промышленно-пролетарского оплота. Тем менее она устойчива и надежна, тем менее она -- советская власть.

В статье Ко-Лина, в немецком журнале "Дер Роте Ауфбау", сообщается, будто в Красных армиях рабочие составляют 36%, крестьяне 57%, интеллигенты 7%. Признаюсь, эти цифры внушают мне большие сомнения. Если проценты относятся ко всем вооруженным силам восстания, которые составляют, по словам автора, 350 000 человек, то выходит, что в армии около 125 000 рабочих. Если отнести 36% только к Красным армиям в собственном смысле, то на 150 000 красных солдат придется свыше 50 000 рабочих. Так ли это? А затем: что это за рабочие? Участвовали ли они раньше в профессиональных союзах, в партии, в революционной борьбе? Но и этим еще не решается дело. При отсутствии сильных самостоятельных пролетарских организаций в промышленных центрах, революционные рабочие, без опыта или со слабым опытом, неминуемо в большинстве своем растворяются в крестьянской и мелкобуржуазной среде.

Появившаяся в начале года в печати Коминтерна статья Ван-Минга, насколько я могу судить, чрезвычайно преувеличивает размах городского движения, степень самостоятельности рабочих в этом движении и размеры влияния коммунистической партии. Несчастье нынешней официальной печати в том, что она беспощадно искажает факты ради фракционных интересов. Тем не менее, даже из статьи Ван-Минга не трудно усмотреть, что руководящее место в движении, начавшемся осенью прошлого года, принадлежало студенчеству, вообще учащимся. Университетские забастовки играли значительно более видную роль, чем заводские стачки.

Поднять рабочих, сплотить их, дать им возможность опереться на национальное и аграрное движение, чтобы возглавить и то и другое, -- такова задача. Непосредственные требования пролетариата, как такового (рабочий день, заработная плата, коалиция и пр.) должны составлять основу нашей агитации. Но этого одного недостаточно. Поднять пролетариат до роли вождя нации могут сейчас три лозунга: Независимость Китая, Земля крестьянам (бедноте), Национальное собрание.

Сталинцы думают, что раз воставшие крестьяне называют свои организации советами, значит стадия революционного парламентаризма осталась уже позади. Это большая ошибка. Восставшее крестьянство может послужить опорой для пролетарских советов лишь в том случае, если пролетариат на деле докажет крестьянству свою способность руководить. А без руководства пролетариата крестьянское движение может лишь обеспечить перевес одной буржуазной клики над другой, чтобы затем рассыпаться на свои провинциальные части. Национальное собрание, благодаря своему централизующему значению, составило бы важный этап в развитии аграрной революции. Наличие крестьянских "Советов" и "Красных армий" помогло бы крестьянству выбрать революционных представителей. Только таким путем можно на данной стадии политически связать крестьянское движение с национальным и пролетарским.

* * *

Официальная китайская компартия объявляет своим "основным и центральным лозунгом" в настоящее время -- лозунг национально-революционной войны против японского империализма (см. статью Ван-Минга в журнале "Коммунистический Интернационал", 1932, # 1). Это односторонняя и даже авантюристская постановка вопроса. Борьба против империализма, являющаяся важнейшей задачей китайского пролетариата, не может быть несомненно иначе доведена до конца, как путем восстания и революционной войны. Но отсюда еще вовсе не вытекает, что война с японским империализмом составляет центральный лозунг настоящего момента. Вопрос должен решаться под международным углом зрения.

В начале этого года в кругах Коминтерна считалось установленным, что Япония начала свою военную акцию против Китая, чтоб немедленно же довести дело до войны с Советским Союзом. Я писал тогда, что правительство Токио должно было бы совершенно потерять голову, чтобы рискнуть на войну с Советским Союзом прежде, чем оно хоть сколько-нибудь закрепило за собою манчжурский плацдарм. В ответ на эту оценку положения американские сталинцы, самые грубые и глупые из всех, заявили, что я работаю в интересах японского штабаи Что показали, однако, события последних месяцев? Страх в правящих кругах Японии против последствий военной авантюры оказался настолько велик, что военной клике пришлось отправить к праотцам некоторое количество японских государственных людей, чтобы побудить правительство Микадо довести до конца аннексию Манчжурии. Что война против Советского Союза и сейчас остается весьма реальной перспективой, это совершенно бесспорно, но в политике большое значение имеет время.

Еслиб советское правительство считало, что война с Японией неизбежна теперь же, то оно не имело бы ни права, ни возможности вести мирную политику, т. е. политику страуса. На самом деле советское правительство в течение этого года заключило с Японией конвенцию и соглашение о поставке советской нефти для японского военного флота. Если война неизбежна теперь же, то доставлять японцам нефть значит совершать прямую измену по отношению к пролетарской революции. Не будем здесь входить в обсуждение вопроса о том, насколько правильны те или другие заявления и практические шаги советского правительства. Ясно одно: в противоположность не в меру усердным американским сталинцам московские сталинцы держали курс на мир с Японией, а не на войну.

"Правда" от 24 сентября пишет: "Мировая буржуазия с огромным нетерпением ожидала японо-советской войныи Но строгое невмешательство со стороны СССР в японо-китайский конфликт и твердая политика мира предотвратили конфликт". Если позиция американских и иных крикунов имела какой-либо практический смысл, то только один: они толкали советскую власть на тот же путь, что и мировая буржуазия. Мы вовсе не хотим этим сказать, что они сознательно служили японскому штабу. Достаточно того, что они неспособны сознательно служить пролетарской революции.

Китайский пролетариат пишет на своем знамени не только восстановление дипломатических сношений с Советским Союзом, но и заключение с ним теснейшего наступательного и оборонительного союза. Это предполагает сообразование политики китайского пролетариата со всей международной обстановкой и, прежде всего, с политикой Советского Союза. Еслиб Япония навязала сегодня Советскому Союзу войну, то вовлечение в эту войну Китая должно было бы стать вопросом жизни и смерти для китайского пролетариата и его партии. Такая война открывала бы перед китайской революцией необозримые перспективы. Но поскольку международная обстановка и внутренние условия вынуждают Советский Союз идти на Д. Востоке на очень серьезные уступки, чтоб уклониться от войны, т. е. чтоб по возможности отсрочить ее, а Япония оказывается не в силах начать враждебные действия, -- постольку война против японского империализма никак не может быть центральным боевым лозунгом китайской компартии в настоящий момент.

* * *

Ван-Минг цитирует следующие лозунги китайской левой оппозиции: "Восстановление массового движения", "Созыв Национального собрания" и "Восстановление дипломатических сношений между Китаем и Советским Союзом". На том единственном основании, что эти лозунги плохо, будто бы, обоснованы в статье легального оппозиционного органа, Ван-Минг называет китайскую левую оппозицию "троцкистско-чендусюистской контр-революционной группировкой".

Даже если допустить, что обоснование революционных лозунгов было неудачным, это не придает еще ни самим лозунгам, ни организации, поднявшей их, контр-революционного характера. Но Ван-Минг и ему подобные обязаны говорить о контр-революционности "троцкистов", если не хотят лишиться постов и жалованья.

Будучи столь строги к большевикам-ленинцам, доказавшим свою правоту на всем протяжении китайских событий 1924 -- 1932 годов, сталинцы оказываются как нельзя более снисходительны к самим себе, то-есть к непрерывной цепи своих ошибок.

В дни японского удара по Шанхаю Гоминдан предлагал "единый фронт рабочих, крестьян, солдат, купцов и студентов для борьбы против империализма". Ведь это же и есть знаменитый "блок четырех классов" Сталина-Мартынова! Со времени второй революции чужестранный гнет над Китаем не ослабел, а усилился. Выросло также противоречие между потребностями развития страны и режимом империализма. Следовательно, двойную силу получили все старые сталинские доводы за блок четырех классов. Между тем сталинцы истолковывали на этот раз предложение Гоминдана, как новую попытку обмана масс. Правильно! Но они позабыли объяснить, почему в течение 1924 -- 27 г. г. руководство Коминтерна помогало китайской буржуазии довести обман до конца и почему философия прислуживания Гоминдану нашла свое выражение в программе Коминтерна?

* * *

Разумеется, мы можем и должны выдвигать лозунги местного демократического самоуправления, выборности чиновников народом и пр. Программа демократии по отношению к режиму военной диктатуры представляет большой шаг вперед. Необходимо лишь отдельные и частные демократические лозунги возводить каждый раз к основным и связывать их с задачей революционного сплочения и вооружения рабочих.

* * *

Вопрос о "патриотизме" и "национализме", как и некоторые другие вопросы вашего письма, касаются скорее терминологии, чем существа дела. Стоя за национальное освобождение угнетенных народов революционным путем, большевики изо всех сил поддерживают национально-освободительное движение народных масс -- не только против иностранных империалистов, но и против внутренних буржуазных эксплоататоров национального движения, вроде Гоминдана. Нужно ли нам вводить еще термин "патриотизм", достаточно скомпрометированный и загаженный? Я сомневаюсь в этом. Не выражается ли в этой попытке стремление приспособиться к мелко-буржуазной идеологии и терминологии? Такому стремлению, еслиб оно действительно обнаружилось в наших рядах, необходимо дать беспощадный отпор.

* * *

Многие тактические и стратегические вопросы, если их ставить формалистически, кажутся неразрешимыми. Но они сразу становятся на свое место, если их ставить диалектически, т. е. в перспективе живой борьбы классов и партий. Революционная же диалектика лучше всего усваивается в живом действии. Я не сомневаюсь, что наши китайские единомышленники и друзья, большевики-ленинцы, не только со страстью обсуждают сложные проблемы китайской революции, но и с не меньшей страстью участвуют в развертывающейся борьбе. Мы стоим за стратегию действия, а не спекуляций.

Л. Троцкий
Принкипо, 3 октября 1932 г.

Что говорят по поводу единого фронта в Праге?

Настоящая статья является главой вышедшей не немецком, французском, английском и др. языках брошюры Л. Д. Троцкого "Единственный путь".

"Когда в 1926 году Коммунистический Интернационал заключил единый фронт с социал-демократическими вождями, -- так писал центральный орган чехословацкой компартии "Руде Право" 27 февраля нынешнего года, якобы от имени "Рабкора от машины", -- то он делал это для того, чтобы разоблачить их перед массами, и тогда Троцкий был страшно против этого. Теперь же, когда социал-демократия своими бесчисленными предательствами по отношению к рабочим боям так дискредитировала себя, Троцкий предлагает единый фронт с ее вождямии Троцкий сегодня против англо-русского комитета 1926 года, но за некий англо-русский комитет 1932 года".

Эти строки вводят нас в самую суть вопроса. В 1926 году Коминтерн стремился "разоблачить" реформистских вождей при помощи политики единого фронта, и это было правильно. Но с того времени социал-демократия себя "дискредитировала". Перед кем? За ней все еще идет больше рабочих, чем за компартией. Печально, но это так. Задача разоблачения реформистских вождей остается, следовательно, не выполненной. Если метод единого фронта был хорош в 1926 году, почему он стал плох в 1932?

"Троцкий за англо-русский комитет 1932 года, против англо-русского комитета 1926 года". В 1926 году единый фронт был заключен только сверху, между вождями советских профсоюзов и британских трэд-юнионов, не во имя определенных практических действий масс, отделенных друг от друга государственными границами и социальными условиями, а на основе общей дружественно-дипломатической, пацифистски-уклончивой "платформы". Во время стачки углекопов, а затем генеральной стачки англо-русский комитет не мог даже собраться, ибо "союзники" тянули в противоположные стороны: советские профессионалисты стремились помогать стачке, британские трэд-юнионисты стремились сломить стачечников. Крупные суммы, собранные русскими рабочими, были отвергнуты генеральным советом, как "проклятые деньги". Лишь когда стачка была окончательно предана и сломлена, англо-русский комитет опять съехался на очередной банкет для обмена пошлыми фразами. Политика англо-русского комитета служила, таким образом, для прикрытия реформистских штрейкбрехеров от рабочих масс.

Сейчас у нас идет речь совсем о другом. В Германии рабочие социал-демократы и коммунисты стоят на одной и той же почве, перед одной и той же опасностью. Они перемешаны на заводах, в профессиональных союзах, в учреждениях социального страхования и пр. Дело идет не о словесной "платформе" вождей, а о совершенно конкретных задачах, которые должны непосредственно втянуть в борьбу массовые организации.

Политика единого фронта в национальном масштабе в десятки раз труднее, чем в локальном. Политика единого фронта в международном масштабе в сотни раз труднее, чем в национальном. Объединяться с британскими реформистами вокруг такого общего лозунга, как "защита СССР" или "защита китайской революции", значит писать дымом на облаках. В Германии же дело идет ныне о непосредственной опасности разгрома рабочих организаций, в том числе и социал-демократических. Ждать, чтоб социал-демократия боролась в защиту Советского Союза от немецкой буржуазии, было бы иллюзией. Но вполне можно ждать, что социал-демократия будет бороться в защиту своих мандатов, собраний, газет, касс, наконец, собственных черепов.

Однако, и в Германии отнюдь не рекомендуется впадать в фетишизм по отношению к единому фронту. Соглашение есть соглашение. Оно сохраняется до тех пор, пока служит практической цели, для которой заключено. Если реформистские вожди начинают тормозить или саботировать движение, коммунисты всегда должны поставить перед собою вопрос: не пора ли разорвать соглашение и вести массы далее под собственным знаменем? Такая политика не легка. Но кто же сказал, что привести пролетариат к победе -- простая задача? Противопоставив 26-й год 32-му году, "Руде Право" лишь обнаружило свое непонимание как того, что происходило шесть лет тому назад, так и того, что совершается сейчас.

"Рабкор" от мнимой машины обращает свое внимание также и на приведенный мною пример соглашения большевиков с меньшевиками и эсерами против Корнилова. "Тогда, -- пишет он, -- Керенский действительно боролся в течение известного времени против Корнилова и помогал пролетариату в то время разбить Корнилова. Что германская социал-демократия теперь не борется против фашизма, видит каждое малое дитя".

Не похожий на "малое дитя" Тельман утверждает, что никакого соглашения с меньшевиками и эсерами у русских большевиков против Корнилова вообще не было. "Руде Право", как видим, идет по другому пути. Соглашения оно не отрицает. Но по его мнению, соглашение оправдывалось тем, что Керенский действительно боролся против Корнилова, в отличие от социал-демократии, которая подготовляет фашизму путь к власти. Идеализация Керенского здесь совсем неожиданна. Когда Керенский стал бороться с Корниловым? В тот час, когда Корнилов занес казачью шашку над головой самого Керенского, т. е. вечером 26 августа 1917 года. За день до того, Керенский находился еще в прямом заговоре с Корниловым с целью совместного разгрома петроградских рабочих и солдат. Если Керенский стал "бороться" с Корниловым или, вернее, не сопротивлялся в течение известного времени борьбе против Корнилова, то только потому, что большевики не оставили ему другого выхода. Что Корнилов и Керенский, два заговорщика, порвали друг с другом и вступили в открытый конфликт, это явилось до известной степени неожиданностью. Что германский фашизм и социал-демократия должны прийти в столкновение, это можно и должно было заранее предвидеть, уже хотя бы на основании опыта Италии и Польши. Почему же допустимо было заключить соглашение с Керенским против Корнилова и почему нельзя проповедывать, отстаивать, защищать, подготовлять соглашение с массовыми социал-демократическими организациями против фашизма? Почему надо разбивать такие соглашения везде, где они складываются? А так именно поступают Тельман и Ко.

"Руде Право" с жадностью ухватилось, конечно, за мои слова о том, что соглашение о боевых действиях можно заключать с самим чертом, его бабушкой, даже с Носке и Гжезинским. "Смотрите, коммунистические рабочие, -- пишет газета, -- вы должны, таким образом, вступить в соглашение с Гжезинским, который расстрелял уже столько ваших боевых товарищей. Сговоритесь-ка с ним, как совместно бороться против фашистов, с которыми он совместно сидит на банкетах и заводских правлениях"и Весь вопрос перенесен здесь на почву фальшивого сентиментализма. Такой довод достоин анархиста, старого русского левого эсера, "революционного пацифиста" или самого Мюнценберга. Марксизмом тут и не пахнет.

Верно ли, прежде всего, что Гжезинский -- палач рабочих? Безусловно верно. Но разве Керенский не был палачом рабочих и крестьян в гораздо более широком объеме, чем Гжезинский? Между тем, "Руде Право" одобряет задним числом практическое соглашение с Керенским.

Поддерживать палача в той его работе, которая направлена против рабочих, есть преступление, если не измена: таков именно был союз Сталина с Чан-Кай-Ши. Но если бы тот же китайский палач оказался завтра в войне с японскими империалистами, практические боевые соглашения китайских рабочих с палачом Чан-Кай-Ши были бы вполне допустимы и даже обязательны.

Сидел ли Гжезинский на банкетах вместе с фашистскими вождями? Не знаю, но вполне допускаю. Однако, Гжезинскому пришлось после того посидеть в берлинской тюрьме, -- не во имя социализма, конечно, а только во имя того, что ему очень не хотелось очищать свое теплое местечко бонапартистам и фашистам. Если бы компартия хоть год тому назад заявила открыто: против фашистских громил мы готовы бороться совместно даже с Гжезинским; еслиб эту формулу она сделала боевой, развивала ее в речах и статьях, пустила глубоко в массы, Гжезинский не мог бы в июле сослаться, перед рабочими, в защиту своей капитуляции, на саботаж компартии. Ему пришлось бы либо пойти на те или другие активные шаги, либо безнадежно скомпрометировать себя в глазах собственных рабочих. Разве это неясно?

Конечно, даже и в том случае, если бы Гжезинский оказался, логикой своего положения и давлением масс, втянут в борьбу, он оставался бы крайне ненадежным, насквозь вероломным союзником. Его главной мыслью было бы: поскорее перейти от борьбы или полуборьбы к соглашению с капиталистами. Но приведенные в движение массы, хотя бы и социал-демократические, вовсе не так легко останавливаются, как обиженные полицей-президенты. Сближение их в борьбе с рабочими коммунистами позволило бы вождям компартии гораздо шире влиять на социал-демократических рабочих, особенно пред лицом общей опасности. А ведь в этом и состоит последняя цель единого фронта.

* * *

Сводить всю политику пролетариата к соглашениям с реформистскими организациями или, еще хуже, к абстрактному лозунгу "единства" могут только бесхребетные центристы типа САП. Для марксиста политика единого фронта есть лишь один из методов в ходе классовой борьбы. В известных условиях этот метод совершенно не годен: бессмысленно было бы пытаться заключить с реформистами соглашение для совершения социалистического переворота. Но бывают условия, когда уклонение от единого фронта может погубить революционную партию на многие годы. Таково положение в Германии в настоящий момент.

Наибольшие трудности и опасности, сказали мы выше, политика единого фронта представляет в международном масштабе, где труднее формулировать практические задачи и организовать массовый контроль. Так обстоит прежде всего дело с вопросом о борьбе против войны. Шансов на совместные действия здесь гораздо меньше, а возможностей извернуться и обмануть у реформистов и пацифистов гораздо больше. Этим мы не хотим, конечно, сказать, что политика единого фронта в этой области исключена. Наоборот, мы требовали, чтобы Коминтерн непосредственно и прямо обратился ко Второму и Амстердамскому Интернационалам с предложением совместного конгресса против войны. Задача Коминтерна должна была бы при этом состоять в том, чтоб выработать как можно более конкретные обязательства применительно к разным странам и разным обстоятельствам. Если бы международная социал-демократия оказалась вынуждена пойти на такой конгресс, то вопрос войны, при правильной политике с нашей стороны, можно было бы, как острый клин, вогнать в ее ряды.

Первое условие для этого: полнейшая ясность, как политическая, так и организационная. Дело идет о соглашении миллионных пролетарских организаций, сегодня еще отделенных глубокими принципиальными противоречиями. Никаких двусмысленных посредников, никаких дипломатических маскировок и пустых пацифистских формул!

Коминтерн, однако, и на этот раз умудрился поступить наперекор азбуке марксизма: отказавшись вступить в открытые переговоры с реформистскими интернационалами, он за кулисами открыл переговоры с Фридрихом Адлером черези пацифистского беллетриста и путаника первого ранга, Анри Барбюсса. В результате этой политики Барбюсс собрал в Амстердаме полузамаскированные коммунистические или "примыкающие", "сочувствующие" организации и группы совместно с пацифистскими одиночками всех стран. Наиболее честные и искренние из последних, -- а таково меньшинство, -- могут, каждый в отдельности, сказать о себе: "я и моя путаница". Кому и для чего нужен этот маскарад, эта ярмарка интеллигентского тщеславия, эта мюнценберговщина, переходящая в прямое политическое шарлатанство?

То обстоятельство, что брандлерианцы (см. их штутгартскую "Трибюне" от 27 августа) старательно отмежевываются от нас и в этом вопросе, поддерживая маскарад Сталина, Мануильского, Лозовского, Мюнценберга, меньше всего является для нас неожиданным. Показав образец своей политики единого фронта в Саксонии в 1923 году, Брандлер-Тальгеймер поддерживали затем сталинскую политику в отношении Гоминдана и англо-русского комитета. Как же им упустить случай стать под знамя Барбюсса? Без этого их политическая физиономия была бы не завершена.

Вернемся, однако, в Прагу. Через 5 месяцев после опубликования разобранной выше статьи та же газета напечатала статью одного из вождей партии, Кл. Готтвальда, носящую характер воззвания к чешским рабочим разных направлений в пользу боевого соглашения. Фашистская опасность грозит всей центральной Европе; отбить наступление реакции может только единство пролетариата; нельзя упускать время, сейчас уже "без пяти минут двенадцать". Воззвание написано очень горячо. Напрасно только Готтвальд, вслед за Зейдевицем и Тельманом, клянется, что он преследует не интересы партии, а интересы класса: такое противопоставление совершенно неприлично в устах марксиста. Готтвальд клеймит саботаж социал-демократических вождей. Незачем говорить, что тут правота целиком на его стороне. К сожалению, автор ничего прямо не говорит о политике ЦК германской компартии: видимо, он не решается ее защищать, но не смеет и критиковать. Сам Готтвальд, однако, довольно правильно, хотя и не решительно, подходит к больному вопросу. Призывая рабочих разных направлений сговариваться на заводах, Готтвальд пишет: "Многие из вас скажут, может быть: объединитесь вы там наверху, а мы уж внизу легко достигнем соглашения. Мы думаем, -- продолжает автор, -- что самое важное, это чтоб рабочие сговорились внизу, а что касается вождей, то мы уже сказали, что мы объединимся даже с чертом, если он будет против правящих и за интересы рабочих. И мы говорим вам открыто: если ваши вожди хотя бы только на один момент откажутся от союза с буржуазией, если они хотя бы только в одном деле действительно пойдут против правящих, мы будем это приветствовать и будем их в этом деле поддерживать".

Здесь сказано почти все необходимое и почти так, как надо. Готтвальд не забыл даже упомянуть черта, имя которого привело редакцию "Руде Право" в благочестивое негодование пять месяцев перед тем. Правда, Готтвальд оставил без внимания чортову бабушку. Но бог с ней: для единого фронта мы готовы ею пожертвовать. Может быть, Готтвальд, с своей стороны, согласится утешить обиженную старуху, предоставив в ее полное распоряжение статью "Руде Право" от 27 февраля, вместе с "рабкором" от чернильницы?

Политические соображения Готтвальда применимы, надеемся, не только к Чехословакии, но и к Германии. Так и нужно было сказать. С другой стороны, руководство партии не может ограничиваться, ни в Берлине, ни в Праге, голым провозглашением своей готовности идти на единый фронт с социал-демократией, а должно эту готовность проявить активно, наступательно, по большевистски, в совершенно определенных практических предложениях и действиях. Именно этого мы и требуем.

Статья Готтвальда, благодаря тому, что в ней звучит реалистическая, а не ультиматистская нота, сейчас же встретила отклик социал-демократических рабочих: 31 июля в "Руде Право" появилось, в числе других, письмо безработного печатника, вернувшегося незадолго до того из Германии. В письме виден рабочий демократ, несомненно зараженный предрассудками реформизма. Тем важнее прислушаться, как политика германской компартии отразилась в его сознании. "Когда осенью прошлого года тов. Брейтшейд, -- так пишет печатник, -- обратился с призывом к компартии начать совместные действия с социал-демократией, то он вызвал этим у "Роте Фане" взрыв настоящего бешенства. Тогда социал-демократические рабочие сказали себе: "теперь мы знаем, насколько серьезны намерения коммунистов насчет единого фронта".

Вот действительный голос рабочего. Один такой голос больше помогает решению вопроса, чем десятки статей беспринципных бумагомарак. Брейтшейд на самом деле никакого единого фронта не предлагал. Он лишь пугал буржуазию возможностью совместных действий с коммунистами. Еслиб ЦК компартии немедленно же поставил вопрос ребром, он загнал бы правление социал-демократии в трудное положение. Но ЦК компартии поспешил, как всегда, поставить в трудное положение самого себя.

В книжке "Что же дальше?" я писал как раз по поводу выступления Брейтшейда: "Не ясно ли, что за дипломатическое и двусмысленное предложение Брейтшейда надо было немедленно ухватиться обеими руками, выдвинув, с своей стороны, конкретную, хорошо разработанную практическую программу совместной борьбы с фашизмом и потребовав совместного заседания обоих партийных правлений, с участием правления свободных профсоюзов? Одновременно надо было ту же программу энергично двинуть вниз, во все этажи обеих партий и в массы".

Своим отрицательным ответом на пробный шар реформистского лидера ЦК компартии превратил в сознании рабочих двусмысленную фразу Брейтшейда в прямое предложение единого фронта и внушил социал-демократическим рабочим вывод: "наши хотят совместных действий, а коммунисты саботируют". Можно ли представить более ошибочную и нелепую политику? Можно ли было лучше помочь маневру Брейтшейда? Письмо пражского печатника с замечательной наглядностью показывает, что Брейтшейд, при содействии Тельмана, своей цели достиг вполне.

"Руде Право" пыталось видеть противоречия и путаницу в том, что, отвергая соглашение в одних случаях, мы признаем его в других и считаем необходимым каждый раз заново определять объем, лозунги и методы соглашения, в зависимости от конкретных обстоятельств. "Руде Право" не догадывается, что в политике, как и во всех других серьезных областях, надо хорошо знать: что, когда, где и как. Не мешает также понимать: почему.

В нашей критике программы Коминтерна мы четыре года тому назад наметили некоторые элементарные правила политики единого фронта. Считаем не бесполезным напомнить о них здесь.

"В реформизме всегда заключена возможность предательства. Но это еще не значит, что реформизм и предательство в каждый момент тождественны. С реформистами могут быть временные соглашения, когда они делают шаг вперед. Когда же они, испугавшись развития движения, предают его, сохранение блока с ними означает преступное попустительство предателям и прикрытие предательства.

"Важнейшее, незыблемое, неизменное правило всякого маневра: не смей никогда сливать, или смешивать, или переплетать свою партийную организацию с чужою, хотя бы сегодня и самою "дружественною". Не смей идти на такие шаги, которые прямо или косвенно, открыто или замаскированно подчиняют твою партию другим партиям или организациям других классов, урезывают свободу твоей агитации, или делают тебя ответственным, хотя бы отчасти, за политическую линию других партий. Не смей смешивать знамена, не говоря уже о том, чтобы становиться на колени перед чужим знаменем".

Сейчас, после опыта с конгрессом Барбюсса, мы прибавили бы еще одно правило:

 

"Соглашения можно заключать лишь открыто, на глазах масс, от партии к партии, от организации к организации. Не смей прибегать к двусмысленным маклерам. Не смей выдавать дипломатические сделки с буржуазными пацифистами за единство пролетарского фронта".

Л. Троцкий
Принкипо, 2 сентября 1932 г.

---

Ленин о бюрократизме

"Понятное дело, что возродившийся в советских учреждениях бюрократизм не мог не оказать тлетворного влияния и среди партийных организаций, так как верхушки партии являются верхушками советского аппарата: это одно и то же".

(Речь на Московской губернской парт. конференции 20 ноября 1920 г., т. XVIII, ч. 2, стр. 199).

---

Перспективы американского марксизма

Дорогой товарищ Кальвертон!

Я получил ваш памфлет "За революцию" и прочитал его с интересом и с пользой для себя. Доводы ваши против американских рыцарей чистой реформы очень убедительны, некоторые -- прямо великолепны. Но, насколько я понимаю ваш запрос, вы хотите от меня не литературных комплиментов, а политической оценки. Я тем охотнее пойду вам навстречу, что проблемы американского марксизма приобретают в настоящее время исключительную важность.

По своему характеру и построению ваш памфлет более всего приспособлен для мыслящих представителей академической молодежи. Игнорировать ее ни в каком случае не приходится. Наоборот, нужно уметь говорить с нею на ее языке. Однако, вы сами неоднократно выдвигаете в вашей работе ту элементарную для марксиста мысль, что низвержение капитализма может быть совершено лишь пролетариатом. Революционное воспитание его авангарда вы справедливо провозглашаете главной задачей. Но в вашем памфлете я не нахожу к этой задаче моста, ни даже указания, в каком направлении его следует искать.

Есть ли это с моей стороны упрек? И да и нет. По существу ваша книжка представляет ответ особой разновидности мелкобуржуазных радикалов (в Америке они, кажется, донашивают имя "либералов"), которые готовы принять самые смелые социальные выводы под условием, чтоб политически это им ничего не стоило. Социализм? Коммунизм? Анархизм? Очень хорошо, но не иначе, как путем реформ. Преобразовать сверху донизу общество, семью, мораль? Великолепно, но непременно с разрешения Белого Дома и Тамани Хол. Против этих претенциозных и бесплодных тенденций вы развиваете, как сказано, очень победоносную аргументацию. Но самый спор неизбежно принимает при этом характер домашнего диспута в интеллигентском клубе, где есть свое реформистское и свое марксистское крыло. Так, в Петербурге и Москве 30 -- 40 лет тому назад академические марксисты спорили с академическими народниками: должна ли Россия проходит через капитализм или нет? Как много воды утекло с тех пор!.. Уже одна необходимость ставить вопрос так, как вы его ставите в вашем памфлете, ярко характеризует политическую отсталость Соединенных Штатов, самой передовой по технике страны. Поскольку вы не можете, да и не имеете права, вырываться из американских условий, постольку в словах моих нет упрека.

И в то же время он есть. Ибо, наряду с памфлетами и клубами, где ведутся академические споры "за" и "против" революции, в рядах американского пролетариата, при всей отсталости его движения, имеются различные политические, в том числе и революционные группировки. О них вы ничего не говорите. Ваш памфлет не упоминает ни о так называемой социалистической партии, ни о коммунистической, ни о промежуточных образованиях, ни, тем более, о враждующих фракциях коммунизма. Это значит, что вы никого никуда не зовете. Вы разъясняете неизбежность революции. Но интеллигент, которого вы убедили, может спокойно докурить свою папиросу и перейти к очередным делам. Постольку в словах моих имеется элемент упрека.

Я не стал бы выдвигать на первое место это обстоятельство, еслиб мне не казалось, что ваша политическая позиция, насколько я ее представляю себе по вашим статьям, типична для довольно многочисленной и теоретически весьма квалифицированной прослойки левой интеллигенции в С. Штатах.

Говорить о партии Хилквита-Томаса, как об орудии пролетарской революции, конечно, не приходится. Не достигнув и в отдаленной степени могущества европейского реформизма, американская социал-демократия усвоила все его пороки и, едва выйдя из детства, впала в собачью старость. Я надеюсь, что вы с этой оценкой согласны и, может быть, не раз высказывали даже подобные суждения.

Но в памфлете "За революцию" вы не говорите о социал-демократии ни слова. Почему? Мне кажется, потому, что, высказавшись о социал-демократии, вы оказались бы вынуждены тут же дать оценку и коммунистической партии. А это не только щекотливый, но и чрезвычайно ответственный вопрос, налагающий обязательства и влекущий последствия. Может быть, в отношении вас лично я ошибаюсь. Но многие американские марксисты явно и упорно избегают определять свою партийную позицию. Они числятся "друзьями" Советского Союза, "сочувствуют" коммунизму, пишут статьи о Гегеле или о неизбежности революции, -- и только. Между тем этого недостаточно. Ибо инструментом революции является партия, не так ли?

Я не хотел бы быть ложно понят. Под стремлением уклониться от практических последствий ясной позиции я разумею отнюдь не заботу о личном благополучии. Правда, кое-каких квази-"марксистов" коммунистическая партия отпугивает именно тем, что собирается вывести революцию из дискуссионных клубов на улицу. Но с такими снобами спорить о революционной партии вообще не стоит. Речь идет у нас о других, более серьезных марксистах, которые отнюдь не склонны пугаться революционного действия, но которых нынешняя коммунистическая партия смущает своим низким теоретическим уровнем, бюрократизмом, отсутствием действительной революционной инициативы. А в то же время, говорят они себе, это самая левая партия, связанная с Советским Союзом, некоторым образом "представляющая" его, -- можно ли на нее нападать и допустимо ли ее критиковать?

Оппортунистические и авантюристические пороки нынешнего руководства Коминтерна и его американской секции слишком очевидны, чтобы на них нужно было настаивать; во всяком случае, немыслимо да и незачем в рамках настоящего письма повторять то, что сказано на эту тему в ряде самостоятельных работ.

Позволяю себе отослать к нью-иоркской еженедельной газете "Милитант" и к ряду книг и брошюр, выпущенных Pioner Publishers. Газета и издательство принадлежат американской Коммунистической Лиге (126 East, 16 Street, New-York City).

Все вопросы теории, стратегии, тактики и организации успели стать предметом глубоких разногласий в коммунизме. Сложились три основные фракции, успевшие проявить себя на величайших событиях и проблемах последних лет. Борьба между ними приняла тем более острый характер, что в Советском Союзе каждое расхождение с правящей ныне группой приводит к немедленному исключению из партии и государственным репрессиям. Марксистская интеллигенция в Соединенных Штатах, как и во всех других странах, поставлена перед альтернативой: либо молчаливо и покорно поддерживать Коммунистический Интернационал, как он есть; либо быть зачисленной в лагерь контр-революции и "социал-фашизма". Одна часть интеллигенции выбирает первый путь, т. е. с закрытыми или полузакрытыми глазами следует за официальной партией; другая часть бродит без партийного пристанища, защищает, где может, Советский Союз от клеветы и ведет абстрактную проповедь в пользу революции, не указывая, через какие ворота нужно идти ей на встречу.

Различие между этими двумя группами, впрочем, не так уж велико. И там и здесь -- отказ от выработки собственного мнения и от мужественной борьбы за него; а ведь революционер с этого начинается. В обоих случаях перед нами тип попутчика, а не активного строителя партии пролетариата. Конечно, попутчик лучше врага. Но марксист не может быть попутчиком революции. К тому же исторический опыт свидетельствует, что в самый решительный момент вихрь борьбы отбрасывает большинство интеллигентских попутчиков во враждебный лагерь. Если они и возвращаются назад, то только после упрочения победы. Максим Горький -- наиболее яркий, но совсем не единственный пример. В нынешнем советском аппарате, к слову сказать, до самых высоких его вершин, очень значителен процент людей, открыто стоявших пятнадцать лет тому назад по ту сторону Октябрьской баррикады.

Нужно ли напоминать, что марксизм не только истолковывает мир, но и учит, как изменить его? Воля есть движущий элемент также и в области познания. Марксизм лишь до тех пор правильно истолковывает политическую действительность, пока стремится к ее революционному преобразованию. Марксист, который, по тем или другим побочным соображениям, не доводит своих выводов до конца, изменяет марксизму. Глядеть поверх различных фракций коммунизма, чтоб не ангажироваться и не компрометировать себя, значит игнорировать ту работу, которая, через все противоречия, формирует авангард класса; значит -- прикрывать себя, точно щитом, абстракцией революции от колотушек и синяков реального революционного процесса.

Если левые буржуазные журналисты суммарно защищают Советскую республику, как она есть, то они делают прогрессивное и похвальное дело. Для марксистского революционера этого совершенно недостаточно. Задача Октябрьской революции -- не забывайте! -- еще не разрешена. Только попугаи могут тешиться повторением слов: "победа обеспечена". Нет, не обеспечена! Победа есть проблема стратегии. Нет такой книги, в которой была бы заранее предуказана правильная орбита первого рабочего государства. Нет и не может быть такой головы, которая заключала бы в себе готовую формулу социалистического общества. Пути хозяйства и политики надо еще лишь определять на опыте, вырабатывать коллективно, т. е. в постоянном столкновении идей. Марксист, который ограничивается суммарным "сочувствием", не принимая участия в борьбе вокруг вопросов индустриализации, коллективизации, режима партии и пр., стоит не выше "прогрессивных" буржуазных информаторов, типа Дуранти, Луи Фишера и др., наоборот, ниже их, ибо злоупотребляет званием революционера.

Уклоняться от прямых ответов, играть в прятки с великими проблемами, отмалчиваться и выжидать или, еще хуже, успокаивать себя тем, будто нынешняя борьба в большевизме есть дело "личных амбиций", -- значит потакать умственной лености, поддаваться худшим предрассудкам филистерства и обрекать себя на прострацию. На этот счет, хотел бы я надеяться, у нас с вами разногласий не будет.

Политика пролетариата имеет большую теоретическую традицию, и в этом один из источников ее силы. Образованный марксист изучает разногласия между Энгельсом и Лассалем по поводу европейской войны 1859 года. Это необходимо. Но если дело идет не о педанте марксистской историографии, не о книжном черве, а о пролетарском революционере, -- в тысячу раз важнее и неотложнее выработать себе самостоятельное суждение о революционной стратегии в Китае 1925 -- 1932 годов. Именно на этом вопросе борьба внутри большевизма обострилась впервые до разрыва. Нельзя быть марксистом, не заняв позиции в вопросе, от которого зависит судьба китайской революции, а заодно и индийской, т. е. будущее чуть не половины человечества!

Очень полезно изучать, скажем, старые разногласия русских марксистов насчет характера будущей русской революции, -- разумеется, по первоисточникам, а не по невежественным и недобросовестным компиляциям эпигонов. Однако, неизмеримо важнее выработать себе ясное представление о теории и практике Англо-русского комитета, "третьего периода", "социал-фашизма", "демократической диктатуры" в Испании и политики единого фронта. Изучение прошлого тем ведь, в конце концов, и оправдывается, что оно помогает разбираться в настоящем.

Нельзя марксисту-теоретику пройти мимо конгрессов Первого Интернационала. Но тысячу раз неотложнее изучение животрепещущих разногласий по поводу амстердамского конгресса 1932 года "против войны". Чего стоит, в самом деле, самое искреннее и горячее "сочувствие" Советскому Союзу, если оно сопровождается индифферентизмом по отношению к методам его обороны?

Есть ли сейчас для революционера тема более важная, более захватывающая, более жгучая, чем борьба и судьба германского пролетариата? Можно ли, с другой стороны, определить свое отношение к проблемам германской революции, минуя разногласия в лагере немецкого и международного коммунизма? Революционер, который не имеет мнения о политике Сталина-Тельмана, -- не марксист. Марксист, который имеет мнение, но молчит, -- не революционер.

Недостаточно проповедывать пользу техники. Надо строить мосты. Как оценили бы молодого медика, который, вместо работы в операционном зале, ограничивался бы чтением жизнеописаний великих хирургов прошлого? Что сказал бы Маркс о теории, которая вместо того, чтобы углублять революционную практику, служила бы для отгораживания от нее? По всей вероятности, он повторил бы свою саркастическую фразу: "нет, я не марксист".

Все говорит за то, что нынешний мировой кризис поставит большую веху на историческом пути С. Штатов. Самодовольному американскому провинциализму приходит во всяком случае конец. Те общие места, которыми неизменно питалась американская политическая мысль во всех своих разветвлениях, израсходованы до конца. Всем классам нужна новая ориентировка. Предстоит радикальное обновление не только оборотного, но и основного капитала политической идеологии. Если американцы столь упорно отставали в области социалистической теории, то это не значит, что они должны отставать всегда. Можно, без риска, сделать обратное предсказание: чем дольше янки довольствовались идейными обносками прошедших времен, тем более мощный размах получит в Америке революционная мысль, когда пробьет, наконец, ее час. А он близок. Подъема революционной теории на новую высоту можно в ближайшие десятилетия ждать с двух сторон: от азиатского Востока и от Америки.

Пролетарское движение передвигало в течение последних ста с лишним лет свой национальный центр тяжести несколько раз. Англия, Франция, Германия, Россия -- таково историческое чередование резиденций социализма и марксизма. Нынешняя революционная гегемония России меньше всего может претендовать на длительный характер. Самый факт существования Советского Союза, особенно до победы пролетариата в одном из передовых государств, имеет, разумеется, неизмеримое значение для рабочего движения всех стран. Но непосредственное влияние правящей в Москве фракции на Коммунистический Интернационал уже стало тормазом для развития мирового пролетариата. Оплодотворяющая идейная гегемония большевизма сменилась за последние годы удушающим гнетом аппарата. Гибельных последствий этого режима доказывать не нужно: достаточно указать пальцем на руководство американской коммунистической партии. Освобождение от безыдейной бюрократической команды стало вопросом жизни и смерти для революции и марксизма.

Вы совершенно правы в том, что авангард американского пролетариата должен уметь опереться также и на революционные традиции собственной страны. В известном смысле можно признать лозунг: "американизировать" марксизм. Это не значит, конечно, пересмотреть его основы и методы. Попытка М. Истмана выкинуть за борт материалистическую диалектику в интересах "инженерного искусства" революции представляет заведомо безнадежное и, по своим возможным последствиям, ретроградное предприятие. Система марксизма полностью выдержала историческое испытание. Именно теперь, в эпоху капиталистического заката, -- войн и революций, бурь и потрясений, -- материалистическая диалектика раскрывает полностью свою несокрушимую силу. Американизировать марксизм значит -- укоренить его в американской почве, проверить его на событиях американской истории, разработать его методом проблемы американской экономики и политики, ассимилировать мировой революционный опыт под углом зрения задач американской революции. Большая работа! За нее пора приниматься, засучив рукава.

По поводу стачек в С. Штатах, куда перенесен был распадавшийся центр Первого Интернационала, Маркс писал 25 июля 1877 года Энгельсу: "каша там заваривается, и перенесение центра Интернационала в Соединенные Штаты в конце концов еще вполне оправдает себя". Через несколько дней Энгельс отвечал ему: "Всего только двенадцать лет после отмены рабства, и движение уже достигло такой остроты!" Оба они, Маркс и Энгельс, ошиблись. Но, как и в других случаях, они ошиблись в темпе, а не в направлении. Великая "каша" по ту сторону океана несомненно заваривается; перелом в развитии американского капитализма неизбежно вызовет расцвет критической и обобщающей мысли; и, может быть, совсем уже не столь долгий срок отделяет нас от перенесения теоретического очага международной революции в Нью-Йорк.

Перед американскими марксистами открываются поистине грандиозные, дух захватывающие перспективы!

С искренним приветом

Л. Троцкий
Принкипо, 4 ноября 1932 г.

Предисловие к польскому изданию "Детской болезни левизны в коммунизме"

Предлагаемая польским читателям работа Ленина написана в апреле и мае 1920 г. Международное коммунистическое движение в то время не выходило еще из детского возраста; его болезни были поистине детскими болезнями.

Осуждая формальную "левизну", радикализм жеста и фразы, Ленин тем более страстно отстаивал действительную революционную непримиримость классовой политики. Этим он -- увы! -- не застраховал себя от злоупотреблений со стороны оппортунистов разной масти, которые за истекшие после выхода этой книги 12 лет сотни и тысячи раз ссылались на нее в защиту беспринципного примиренчества.

Сейчас, в условиях мирового кризиса, от социал-демократии во многих странах отделяется левое крыло. Попадая в щель между коммунизмом и реформизмом, подобные группировки объявляют обычно своей особой исторической задачей создание "единого фронта", или, еще шире, "единство рабочего движения". Этим примиренческим лозунгом исчерпывается, в сущности, физиономия "Социалистической рабочей партии" в Германии, руководимой Зейдевицем, К. Розенфельдом, стариком Ледебуром и др. Немногим, по-видимому, отличается от "Социалистической рабочей партии" в Германии, насколько я могу судить отсюда, та польская политическая группировка, к которой принадлежат доктор Иозеф Крук и др. Теоретики таких формаций при случае очень охотно ссылаются на ленинскую "Детскую болезнь левизны". Они забывают только объяснить, почему они всегда считали Ленина неисправимым раскольником.

Суть ленинской политики единого фронта состоит в том, чтобы, при наличии борющихся и непримиримых программ и организаций, дать пролетариату возможность совершить сомкнутыми рядами хотя бы и небольшой практический шаг вперед; но на основе этого практического шага масс Ленин стремится не затушевать и смягчить политические противоречия между марксизмом и реформизмом, а, наоборот, вскрыть их, сделать их достоянием масс и тем укрепить революционное крыло.

Проблемы единого фронта суть проблемы тактики. А мы знаем, что тактика подчинена стратегии. Линию нашей стратегии определяют исторические интересы пролетариата в свете марксизма. Этим мы не хотим преуменьшить значение тактических вопросов. Стратегия без соответственной тактики осуждена оставаться безжизненной кабинетной абстракцией. Но не менее безнадежно превращать частный тактический метод, как бы он ни был важен в данный момент, в панацею, в универсальный рецепт, в исповедание веры. Первым условием революционного применения политики единого фронта является непримиримый разрыв с беспринципным примиренчеством.

Книга Ленина, казалось, нанесла фальшивому радикализму смертельный удар. Третий и четвертый конгрессы Коминтерна почти единогласно превратили выводы этой книги в резолюции. Но в течение следующего периода, начало которого совпадает приблизительно с болезнью и смертью Ленина, мы наблюдаем поразительное, на первый взгляд, явление: ультра-левые тенденции снова всплывают на поверхность, приобретают силу, приносят ряд бедствий и затем сходят со сцены, чтоб снова появиться в еще более резкой и злокачественной форме.

Формалистические и плоские протесты против каких бы то ни было соглашений с реформистами, против единого фронта с социал-демократией, против единства профессионального движения, поверхностные доводы за создание своих собственных "чистеньких", как выражается Ленин, профессиональных союзов -- все эти "ультра-левые" соображения не стали ни серьезнее, ни умнее от того, что излагаются ныне не детскими фальцетом, а бюрократическим басом. Откуда же этот поразительный рецидив?

Мы знаем, что политические течения не висят в воздухе. Уклоны и ошибки, если они упорны и длительны, должны иметь классовую базу. Говорить об "ультра-левизне", не определяя ее социальных корней, значит марксистский анализ заменять игрой понятий. Между тем правые, т. е. оппортунистические критики сталинизма, как, напр., брандлерианцы, и сейчас сводят все ошибки Коминтерна к простому идеологическому недоразумению, превращая ультра-левизну в над-социальное, над-историческое, своего рода мистическое начало, вроде злого духа, который искушает благочестивых христиан.

Дело обстоит совсем не так. События с исчерпывающей полнотой показали, что те ошибки, которые были в свое время у отдельных лиц и групп действительно лишь проявлением незрелого политического возраста, возведены ныне в систему и стали сознательным оружием борьбы за господство целого политического течения: бюрократического центризма. Дело тем менее идет о бесплотном духе ультра-левизны, что одна и та же политическая группировка, руководящая ныне Коминтерном, чередует с ультра-левыми ошибками грубо-оппортунистические действия. В известные моменты сталинская фракция даже не перемежает во времени радикализм с оппортунизмом, а применяет их одновременно, в зависимости от потребностей фракционной борьбы.

Так, в настоящее время мы наблюдаем, с одной стороны, принципиальный отказ от политики каких бы то ни было соглашений с немецкой социал-демократией; с другой стороны, мы являемся свидетелями анти-военного конгресса, построенного на соглашении с буржуазными и мелко-буржуазными пацифистами, французскими радикалами и франк-массонами, или с претенциозными одиночками, типа Барбюсса, которые считают себя призванными объединить третий и второй Интернационалы.

Те простые и, как всегда, исчерпывающие доводы, которые Ленин приводит в пользу "соглашений", "компромиссов", неизбежных уступок и пр., как нельзя лучше служат также и для того, чтоб показать, за какую черту эти методы не смеют переходить, не превращаясь в свою противоположность.

Тактика единого фронта не есть универсальный принцип. Она подчинена более высокому критерию: объединению пролетарского авангарда на основе непримиримой марксистской политики. Искусство руководства состоит в том, чтобы каждый раз, на основании конкретного соотношения классов, определить, с кем, для какой цели и в каких пределах допустим единый фронт и в какой момент он должен быть разорван.

* * *

Еслиб мы стали искать законченный образец того, как не надо, как нельзя вести политику единого фронта, мы не нашли бы ничего лучшего -- вернее, ничего худшего, -- как амстердамский конгресс "всех классов и всех партий" против войны. Этот пример заслуживает того, чтоб его разобрать по пунктам.

1. Коммунистическая партия должна, при всех и всяких соглашениях, от мимолетных до наиболее длительных, выступать открыто, под собственным знаменем. В Амстердаме партии, как таковые, вообще не были допущены. Как будто борьба против войны не есть политическая, а следовательно, партийная задача. Как будто эта борьба не требует наивысшей ясности и точности мысли. Как будто какая-либо другая организация, помимо партии, способна дать наиболее ясную и законченную постановку вопросов борьбы против войны. Между тем фактическим организатором конгресса, исключившего партии, являлся Коминтерн!

2. Коммунистическая партия должна искать единого фронта не с отдельными адвокатами и журналистами, не с симпатичными знакомыми, а с массовыми рабочими организациями и, следовательно, в первую голову, с социал-демократией. Между тем, единство фронта с социал-демократией было заранее исключено. Недопустимым объявлено самое обращение к социал-демократии, т. е. открытая проверка силы давления социал-демократических масс на их верхи.

3. Именно потому, что политика единого фронта заключает в себе оппортунистические опасности, компартия обязана исключать всякого рода двусмысленное посредничество и дипломатию за спиной масс. Между тем, Коминтерн счел нужным, в качестве формального руководителя, закулисного посредника и знаменосца, выдвинуть французского писателя Барбюсса, опирающегося на худшие отбросы реформизма и коммунизма. Без ведома масс, но явно по поручению президиума Коминтерна, Барбюсс вступил в переговоры о конгрессе с Фридрихом Адлером. Но ведь единый фронт сверху недопустим? Через посредство Барбюсса, оказывается, допустим. Незачем говорить, что заправилы второго Интернационала в области политического маневрирования дадут Барбюссу сто очков вперед. Закулисная дипломатия Барбюсса обеспечила второму Интернационалу возможность уклониться от участия в конгрессе под наиболее благовидными предлогами.

4. Компартия имеет право, даже обязана привлекать к делу и слабых союзников, -- если это действительные союзники, -- но так, чтобы не отталкивать этим рабочие массы, т. е. своего основного "союзника". Между тем участие в конгрессе отдельных буржуазных радикалов, членов правящей партии империалистской Франции, не может не отталкивать французских социалистических рабочих от коммунизма. Немецким пролетариям также не легко объяснить, почему можно идти в общих рядах с вице-председателем партии Эррио или с пацифистским генералом Шенаихом и почему недопустимо предложение совместных действий против войны реформистским рабочим организациям.

5. Самое опасное в политике единого фронта -- иметь дело с мнимыми величинами, выдавать фальшивых союзников за действительных и тем обманывать рабочих. Между тем именно это преступление совершили и совершают организаторы амстердамского конгресса.

Французская буржуазия целиком является сейчас "пацифистской"; не мудрено: каждый победитель стремится помешать побежденному начать войну реванша. Французская буржуазия ищет везде и всюду гарантий мира, т. е. гарантий неприкосновенности награбленного. Левое крыло мелко-буржуазного пацифизма готово искать этих гарантий даже в эпизодическом соглашении с Коминтерном. Но в первый же день войны все эти пацифисты окажутся на стороне своего правительства. Они скажут французским рабочим: "В борьбе за мир мы шли на все, даже на амстердамский конгресс; но нас вынудили к войне, -- мы за защиту отчества". Участие французских пацифистов в конгрессе, который практически никого ни к чему не обязывает, в момент войны пойдет целиком на пользу французскому империализму. Можно, с другой стороны, не сомневаться, что, в случае войны за "равноправие" в области мирового грабежа, генерал Шенаих и ему подобные будут полностью на стороне своего немецкого отечества и используют в его интересах свой свежий амстердамский авторитет.

Индийский буржуазный националист Патель участвовал в конгрессе по той же причине, по которой Чан-Кай-Ши участвовал "с совещательным голосом" в Коминтерне. Такое участие неминуемо повышает авторитет "национальных вождей" в глазах народных масс. Любому индийскому коммунисту, который назовет на собрании Пателя и его друзей изменниками, Патель ответит: "Еслиб я был изменником, я не мог бы быть союзником большевиков в Амстердаме". Сталинцы вооружили индусского буржуа против индусских рабочих.

6. Соглашение во имя практической цели ни в каком случае не должно оплачиваться принципиальными уступками, замалчиванием существенных разногласий и двусмысленными формулировками, которые дают возможность каждому участнику вкладывать в них собственное толкование. Между тем, манифест амстердамского конгресса весь построен на уловках и двусмысленностях, на игре слов, на маскировке противоречий, на гордых обетах без содержания, на торжественных клятвах, ни к чему не обязывающих. Члены буржуазных партий и франк-массонских лож "осуждают" капитализм! Пацифисты "осуждают"и пацифизм! На другой же день после конгресса, генерал Шенаих в статье, напечатанной в журнале В. Мюнценберга, именует себя пацифистом. Осудив капитализм, мелкие и не мелкие буржуа возвращаются в состав капиталистических партий и вотируют доверие Эррио. Разве это не недостойный маскарад, не постыдное шарлатанство?

Марксистская непримиримость, обязательная при применении единого фронта вообще, становится вдвое и втрое обязательнее, когда дело идет о таком остром вопросе, как война. Решительный голос одного Либкнехта имел во время войны несравненно большее значение для развития немецкой революции, чем сентиментальные полупротесты пацифистов из независимой партии. Во Франции не нашлось ни одного Либкнехта. Одна из причин состоит именно в том, что во Франции пацифизм -- франк-массонский, радикальный, социалистический, синдикалистский -- образует очень плотную среду лжи и лицемерия. Ленин требовал, чтобы на всякого рода конгрессах "против войны" искать не объединительных общих мест, а, наоборот, ставить вопрос так ясно, отчетливо и резко, чтоб заставить пацифистов обжечь себе пальцы и отскочить, -- и тем дать урок рабочим. Так, в инструкции советской делегации, собиравшейся в 1922 г. на конгресс против войны в Гаагу, Ленин писал: "Мне кажется, что если у нас будет на гаагской конференции несколько человек, способных на том или другом языке сказать речь против войны, то всего важнее будет опровергнуть мнение о том, будто присутствующие являются противниками войны, будто они понимают, как война может и должна надвинуться на них в самый неожиданный момент, будто они сколько-нибудь сознают способ борьбы против войны, будто они сколько-нибудь в состоянии предпринять разумный и достигающий цели путь борьбы против войны".

Представьте себе на одну минуту Ленина, который голосует в Амстердаме пустой и трескучий манифест рука об руку с французским радикалом Г. Бержери, с немецким генералом Шенаихом и индусским национал-либералом Пателем. Противоестественность этой картины лучше всего измеряет глубину падения эпигонов!

* * *

В книге Ленина нет ни одной формулы, от которой нам приходилось бы отказываться сейчас. Но эта работа написана 12 лет тому назад. На систематическом искажении ленинской политики и на злоупотреблении ленинскими цитатами сложилось целое направление -- бюрократический центризм, которого не было, когда Ленин писал свою работу.

Сталинское направление отнюдь не бесплотно. Оно имеет социальную опору: многомиллионную бюрократию, выросшую из победоносной, но изолированной пролетарской революции в отсталой стране. Собственные кастовые интересы бюрократии вырабатывают у нее оппортунистические и националистические тенденции. Но это бюрократия рабочего государства, окруженного буржуазным миром. Она на каждом шагу приходит во враждебные столкновения с социал-демократической бюрократией капиталистических стран. Определяя направление Коминтерна, советская бюрократия накладывает на него печать противоречий собственного положения. Вся политика эпигонского руководства качается между оппортунизмом и авантюризмом. "Ультра-левизна" перестала быть болезнью детского возраста. Она стала одним из методов самосохранения фракции, все более тормозящей развитие мирового пролетарского авангарда. Борьба с бюрократическим центризмом является ныне первейшей обязанностью каждого марксиста. Уже по одному этому должно горячо приветствовать издание замечательной работы Ленина на польском языке.

Л. Троцкий
Принкипо, 6 октября 1932 г.

Из московского сообщения

В последнюю минуту

24 и 25 ноября арестованы Наркомснаб РСФСР Эйсмонт, Завдортранспорт Толмачев, быв. Наркомзем А. Смирнов, Доссер и др. Смирнов, Эйсмонт и Толмачев обвиняются в том, что они якобы образовали тройку, ставящую себе целью создание организации для низвержения Сталина. Эйсмонт будто бы понес повинную и показал, что о существовании "тройки" знали Рыков и Томский.

Арестована также другая группа: Немченко, Гинзбург и др. по такому же обвинению.

иКаменев сослан в Минусинск. Зиновьев -- в Кустанай. Стэн -- в Акмолинск. Слепков -- в Тару. Рютин заключен в Челябинский изолятор. Смилге предложено покинуть Москву.

Наши связи и работа расширяются.

Москва, 6 декабря 1932 г.

Предисловие к иностранным изданиям "Советское хозяйство в опасности!"

Успехи первых двух лет пятилетки показали буржуазии всего мира, что с пролетарской революцией дело обстоит гораздо серьезнее, чем казалось вначале. Интерес к советскому "опыту" чрезвычайно вырос. Целый ряд видных буржуазных изданий в разных странах стал давать сравнительно объективную хозяйственную информацию.

Международная коммунистическая печать тем временем подхватила наиболее оптимистические оценки советской печати, грубо преувеличила их, якобы в интересах агитации, и превратила в экономическую легенду.

Мелкобуржуазные демократы, отнюдь не спешившие создать себе мнение о таком сложном факте, как Октябрьская революция, обрадовались возможности найти для своих запоздалых симпатий опору в цифрах пятилетки. Они великодушно "признали", наконец, советскую республику в награду за ее экономические и культурные достижения. Многим из них этот акт нравственного героизма доставил возможность совершить интересную поездку по удешевленному тарифу.

Неизмеримо достойнее, разумеется, защищать социалистическое строительство первого рабочего государства, чем притязания Уолстрит или Сити. Но строить какие-либо расчеты на тепловатых симпатиях этих господ к советскому государству можно так же мало, как и на антипатиях амстердамского конгресса к милитаризму.

Люди, типа Вэббов (а они не худшие в этой среде), совсем не склонны, конечно, ломать себе голову над противоречиями советского хозяйства. Ни к чему себя не обязывая, они главным образом стремятся использовать завоевания советов для того, чтобы устыдить ими и подтолкнуть вперед правящие круги своей страны. Чужая революция нужна им, как подсобное орудие их реформизма. Для этой цели, как и для собственного душевного спокойствия, "друзьям СССР", как и международной коммунистической бюрократии, нужна простая, однородная, как можно более утешительная картина успехов СССР. Всякий, кто нарушает эту картину, -- враг и контр-революционер.

Грубая и вредная идеализация переходного режима особенно укрепилась в интернациональной коммунистической печати за последние два года, т. е. в такой период, когда противоречия и диспропорции советского хозяйства уже проложили себе дорогу на страницы официальной советской печати.

Симпатии, основанные на легендах и фикциях, шатки. Люди, которые для своих симпатий нуждаются в вымыслах, ненадежны. Надвинувшийся вплотную кризис советского хозяйства неминуемо, и притом в достаточно близком будущем, разрушит слащавую легенду и, можно не сомневаться, оттолкнет многих дешевых друзей на путь безразличия, если не враждебности.

Гораздо хуже и опаснее то, что советский кризис застигнет совершенно неподготовленными европейских рабочих, в первую голову коммунистов, и может сделать их восприимчивыми к социал-демократической критике, насквозь враждебной советам и социализму.

В этом вопросе, как и во всех других, пролетарской революции нужна только правда. В настоящей небольшой работе мы считаем необходимым выдвинуть со всей резкостью противоречия советского хозяйства, неполноту и неустойчивость многих завоеваний, грубые ошибки руководства и опасности, стоящие на пути к социализму. Предоставим мелко-буржуазным друзьям расходовать розовую и голубую акварель. Мы считаем более правильным густой черной краской обвести слабые и незащищенные пункты, откуда грозит прорыв врага. Крики о нашей враждебности Советскому Союзу настолько глупы, что несут в себе собственное противоядие. Уже ближайшее будущее принесет новое подтверждение нашей правоты. Левая оппозиция учит рабочих предвидеть опасности и не теряться при их наступлении.

Кто приемлет пролетарскую революцию не иначе, как со всеми удобствами и пожизненными гарантиями, тому с нами не по дороге. Рабочее государство мы берем таким, как оно есть, и говорим: это наше государство. Несмотря на наследие отсталости, на голод и хвосты, на бюрократические ошибки и даже гнусности, в этом государстве рабочие всего мира должны зубами и когтями защищать свое будущее социалистическое отечество.

Мы служим советской республике прежде всего тем, что говорим о ней рабочим правду и тем учим их прокладывать путь к лучшему будущему.

Л. Троцкий
Принкипо, 22 октября 1932 г.

Сталин снова свидетельствует против Сталина

Ревизия принципов большевизма привела неотвратимо к ревизии истории большевизма. В частности, то, что ныне именуется историей Октябрьской революции, есть совершенно искусственное и противоречивое построение, преследующее частные и личные задачи вершителей сегодняшней политики, а не восстановление и объяснение фактов прошлого.

В 1922 году Я. Яковлеву, нынешнему наркомзему, поручено было составить "Историю Октябрьской революции". Тот факт, что ЦК редактором работы Яковлева назначил заранее Троцкого, показывает, как далек был тогда ЦК, несмотря на отсутствие Ленина, от мысли направить против Троцкого историю Октябрьской революции. Поворот и в этой области начался только в 1924 году. Яковлев никакой истории Октябрьской революции, правда, не написал. Но он успел выпустить несколько сборников исторических материалов, снабдив их своими предисловиями. Можно установить такой, примерно, закон: правдивость предисловий Яковлева обратно пропорциональна квадрату времени, протекшего до издания каждого сборника. Проще: чем дальше, тем размашистее врал Яковлев. В 1928 году, в предисловии к протоколам второго съезда советов, Яковлев уже осмелился утверждать: "ибольшевики не поддались "конституционным иллюзиям", отказавшись от предложения тов. Троцкого приурочить восстание обязательно (?) ко 2-му съезду советов и взяли власть до открытия съезда советов". (Второй всероссийский съезд советов", Госиздат, 1928, стр. XXXVIII).

Из цитаты вытекает, что, в вопросе о сроке восстания и о методах его, ЦК под руководством Ленина провел политику, противоположную политике Троцкого. Фальшь этой конструкции, которая принадлежит не Яковлеву, а его вдохновителям, прежде всего Сталину, разбивается вдребезги о факты и документы, приведенные в последнем томе "Истории" Троцкого. Но в числе свидетельских показаний в "Истории" отсутствует одно, пожалуй, наиболее красочное.

23 апреля 1920 года московская организация праздновала пятидесятилетие Ленина. Невольный "виновник" торжества уклонился от чествования и явился только под самый конец его, чтоб выразить надежду на то, что партия в будущем откажется от удручающей системы юбилейных чествований. Ленин ошибся в этих своих надеждах. Юбилейные чествования приняли в дальнейшем принудительный характер. Но это вопрос особый.

Докладчиком на чествовании выступал Каменев. Кроме него говорили: Горький, Ольминский и Сталин. Еще далекий от предвиденья дальнейшего развития событий, Сталин поставил себе в коротенькой и очень нескладной речи задачей "отметить одну черту (Ленина), о которой никто еще не говорил -- это скромность, признание своих ошибок". Оратор привел два примера: первый -- относительно бойкота государственной думы (1905 год), второй -- относительно срока и метода Октябрьского восстания. Приведем дословно рассказ Сталина об этой второй "ошибке" Ленина:

"В 1917 году, в июле, при Керенском, в момент, когда было созвано демократическое совещание и когда меньшевики и эсеры строили новое учреждение -- предпарламент, который должен был поставить на рельсы переход к учредилке, вот в этот момент у нас в ЦК было решение идти вперед по пути укрепления советов, созвать съезд советов, открыть восстание и объявить съезд советов органом государственной власти. Ильич, который в то время скрывался, не соглашался и писал, что эту сволочь (демократическое совещание) надо разогнать и арестовать. Мы понимали, что дело обстоит не так просто, зная, что совещание состоит в половине, или, по крайней мере, третьей своей части из делегатов фронта, что арестом и разгоном мы можем только испортить все дело и ухудшить отношения с фронтом. Все овражки, ямы, овраги на нашем пути нам были виднее. Но Ильич велик, он не боится (?!) ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится угроз и говорит: "бери и иди прямо". Фракция же видала, что невыгодно тогда было так действовать, что надо обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы пошли дальше по пути укрепления и предстали (?) 25 октября перед картиной (?) восстания. Ильич, улыбаясь, хитро глядя на нас, сказал: "да, вы правы были". Это опять нас поразило. Иногда т. Ленин в вопросах огромной важности признавался в своих недостатках (?)и" ("50-летие В. И. Ульянова-Ленина", 1920, стр. 27 -- 28).

Речь Сталина не вошла ни в какие сборники его "сочинений". Между тем, она в высшей степени интересна. Прежде всего, она не оставляет камня на камне от позднейшей легенды, наиболее "научно" формулированной Яковлевым: будто ЦК, под руководством Ленина, сокрушил конституционные иллюзии Троцкого в отношении сроков и методов восстания. По Сталину (т. е. по Сталину 1920 г.) выходит, наоборот, что в этом вопросе ЦК был единодушен с Троцким против Ленина.

В своих вспоминаниях 1924 года Троцкий рассказывал, как Ленин, появившись в Смольном, в ночь на 25-ое, сказал ему: "что ж, можно и так. Лишь бы взять власть". Историк Ярославский в 1930 г. с негодованием отвергал достоверность этого рассказа: ведь переворот совершен был Центральным Комитетом по Ленину -- против Троцкого; как же мог Ленин сказать: "можно и так"? Между тем, от Сталина мы узнаем, что Центральный Комитет, "несмотря на все требования Ильича", вел свою линию на съезд советов и "предстал 25 октября перед картиной восстания"; Ленин же по прибытии в Смольный заявил: "да, вы правы были". Можно ли себе представить более убедительное, хоть и невольное подтверждение рассказа Троцкого и более сокрушающее опровержение всех позднейших вымыслов?

Юбилейная речь Сталина поучительна и другими своими чертами и черточками. Какая убийственная примитивность в характеристике людей и обстоятельств! Самый план ЦК Сталин изображает неправильно: "Итти вперед по пути укрепления советов, созвать съезд советов, открыть восстание и объявить съезд советов органом государственной власти". Это ведь и есть та самая механическая схема, которую Ленин не без основания обвинял в конституционных иллюзиях: созвать ранее съезд советов, чтобы лишь затем объявить восстание, значило бы дать противнику возможность нанести удар съезду советов до восстания. Невольно возникает вопрос: не явились ли опасения Ленина результатом его свидания со Сталиным? На самом деле, план, осуществленный затем на деле, состоял в том, чтоб в процессе мобилизации масс под лозунгом съезда советов, как высшего органа страны, и под прикрытием этой легальной кампании, подготовить восстание и ударить в подходящий момент, близкий к съезду советов, но вовсе не обязательно после открытия съезда.

Сталин делает грубую ошибку в центральном пункте Октябрьской стратегии именно потому, что он самостоятельно не продумывал вопросов переворота, ни во время событий, ни после них. Тем легче ему было благословить впоследствии Яковлева на то, чтоб недодуманные до конца его собственные, сталинские, стратегические мысли подкинуть Троцкому, а Сталина объединить с Лениным в борьбе против "конституционных иллюзий"! Из одного этого эпизода теоретический уровень эпигонов выступает во всем своем ужасающем убожестве.

Случайно попавшая в наши руки маленькая книжка юбилейных речей 1920 года не составляет какого-нибудь исключения. Не только архивы партии и советских учреждений, но и официальные издания до 1924 года представляют собою своего рода динамитный фундамент, на котором высится надстройка эпигонской идеологии. Каждый кирпич фундамента грозит взрывом. В больших, как и в малых вопросах, традиция большевизма полностью на стороне левой оппозиции.

Альфа

Письмо из Москвы

Я имел возможность объехать с группой иностранцев целый ряд крупнейших индустриальных центров и несколько сельско-хозяйственных областей (проехали всего 9000 клм.).

Для того, чтобы дать общую картину всего того, что нам пришлось видеть, достаточно будет назвать только те крупные заводы, совхозы и колхозы, которые мы посетили: Путиловский завод (Ленинград), Амо и Трехгорная мануфактура (Москва); в Нижнем-Новгороде -- Автомобильный завод и "Социалистический город" (жилищное строительство); в Саратове -- Комбайный завод; в Сталинграде -- Тракторный; в Ростове -- Сельмашстрой, около Ростова -- совхоз Верблюд; в Батуме -- Нефтеочистительный завод; Харьковский тракторный; Днепрострой.

Первое, что безусловно бросается в глаза, -- это огромная стройка. Совершенно правильно один рабочий Путиловскаго завода в ответ на вопрос, "как в Союзе?", -- ответил: "Весь Союз в лесах, а все мы, вот видите, -- плотники". Между прочим, с этим рабочим мы беседовали около получаса. Он нам рассказывал о положительных и отрицательных сторонах строительства: "Вот, -- говорит он, -- реконструкция и новое строительство на нашем заводе -- все это очень хорошо, но это лишь количественные показатели. Качественно у нас дело обстоит гораздо хуже". И пальцем указал на целое здание, в котором хранится брак, ломаные машины и пр. "С нас требуют большие темпы -- мы с этим согласны, но тогда давайте лучше поесть", и в связи с этим рассказывал нам об ухудшении качества борща, отсутствии мясаи "От плохого питания страдает работа". Между прочим, на Путиловском заводе на вопрос рабочему, что вы сегодня получили к обеду, он нам ответил: "Суп да радио". (Этот рабочий производит впечатление действительно искреннего советского строителя).

Москва и Ленинград производят именно в смысле стройки сильное впечатление. Масса асфальту (за последнее время булыжник заливается асфальтом, а не вынимается, как это делалось раньше; немецкие инженеры, по словам советской публики, якобы одобряют это). Построена автоматическая телефонная станция. Больше видно автомобилей, автобусов. Много новых домов, повсюду надстраивают этажи. В том числе и на Лубянке. "Работы очень, мол, много, поэтому нужны еще два этажа", -- говорят москвичи. (Кстати, достроенные этажи всегда отличаются от основных, но не то у ГПУ -- достроенные художественно выполнены, "под" основные).

* * *

С первого взгляда вся эта стройка производит очень солидное впечатление, но, к сожалению, лишь только с первого взгляда. Один пример, бросающий яркий свет на все строительство. Это было на Сталинградском тракторном заводе. Сам по себе завод и асфальтовая дорога, ведущая к нему, производят при беглом осмотре благоприятное впечатление. Но увидев очень большую площадь, заполненную сотнями тракторов (стоящих там долгое время), мы спросили одного из рабочих: "почему вы не отправляете эти тракторы на сельхозработы?" Рабочий, качая головой, ответил: "да эти-ж тракторы не готовы, диспропорции нас убивают (текстуально). Иногда мелочи не хватает: вот, напр., у нас форменный голод на винты. А потом публикуют в газетах, что мы мало тракторов делаем, и ругают нас за это. Необходимо нам давать своевременно материалу, сырья". Выпроваживая нас с тракторного завода, этот рабочий, показав нам новые жилища, сказал: "Вот глядите -- справа бараки, а слева Америка (т. е. новые дома). Придется нам частично переселяться в "Америку", только с инвентарем из бараков. Мебели совершенно нет, и представляете себе, что получится. "Америка" превращается в бараки". (При этом он рассказал некоторые случаи с комсомольцами, которые, будучи вселены в новые квартиры, совершенно обезобразили стены разными надписями, испакостили все и пр. На этой почве были большие скандалы на заводе).

Такое же впечатление произвели на нас почти все другие заводы. Так, напр., на ХТЗ (Харьковском тракторном заводе) в беседе с группой рабочих один из них заявил нам: "Ведь то, что нам не хватает, забирает другой завод, так что: одно из двух -- или нашему заводу, или другому, вот видите-ли, не только в капиталистических странах, но и у нас плана нет". Общая картина на ХТЗ аналогична положению на Сталинградском тракторном.

* * *

Осмотрев Днепрострой и убедившись в действительно колоссальных успехах строительства на этом участке, -- хотя, вероятно, и там не хватает своих "винтов", -- мы на обратном пути на станции Запорожье, в ожидании поезда (ночью), на вокзале встретили большую группу (42 человека) рабочих с Кривого Рога. Узнав, что тут иностранцы, они начали расспрашивать о жизни рабочих заграницей, в особенности в Германии. На вопрос, а есть ли в Германии безработица, мы несколько удивленно подтвердили, что в Германии имеется около шести миллионов безработных (немцы были возмущены вопросом: "Разве не знают в СССР, что у нас миллионы безработных?!") Спрашивавший рабочий резко крикнул нам в ответ: "врете"! На нас это произвело ошеломляющее впечатление. Когда мы его прижали к стене, он в присутствии всех рабочих заявил (точнее крикнул, он больше кричал): "А у вас безработные лучше живут, чем у нас работающие на производстве. Знаем мы ваших "голодающих" безработных. А вы пробовали уже (к нам) жить на 48 рубл. в месяц? Вот у нас в Кривом Роге такой особенный социализм: кум на куме сидит; если, например, продуктики прибывают в наш город, то рабочие, которые должны были бы получить их в первую очередь, в действительности не получают: продуктики кум передает куму -- и так без конца. К чорту с таким социализмом и с такой советской властью". На вопрос, в каких условиях живете, тот же рабочий ответил: в бараках. Между тем пришел встречный поезд. С него сошла группа красноармейцев и чинов ГПУ (низших). Красноармейцы вступили в дискуссию. И узнав, как информирует иностранцев этот рабочий, они ему кричали в лицо: "эх, ты -- трепач, обманываешь иностранцев". На это рабочий резко ответил: "а какой же я трепач? -- вот все мои товарищи могут подтвердить, что я сегодня целых восемь часов работал, что живу в тяжелых условиях, что питаемся одним хлебом". Лишь тогда, до того молчавшая, группа рабочих зашевелилась. Один из них, с 32-летним производственным стажем, настоящий рабочий, подошел к "трепачу" вплотную (мы боялись, что будет драка): "Все это так, все это верно, но почему же ты ничего не делал против всего этого безобразия?! 3 -- 4 раза обжалуешь -- не послушают, а вот в пятый раз могут послушать. А за то, что ты ничего против этого безобразия не делал, а иностранцам рассказываешь, тебя и всю эту кумовскую шваль перерасстрелять надо". Часть рабочих поддержала говорившего, часть по-прежнему молчала. "Трепач" стал сдержаннее. Характерна откровенность дискутирующих рабочих. Они, совершенно не стесняясь, рассказывают вам о своих нуждах.

иКвалифицированный хозяйственник-текстильщик рассказывает: в связи с последними постановлениями о легкой индустрии пошли бюрократические разговорчики, что, вот-де, мол, весной или летом удастся одеть публику. -- Откуда может быть одежда, когда нет сырья, когда целые заводы стоят? Причины Иваново-Вознесенской стачки не только в отсутствии питания и задержки выплаты зарплаты, но и в требовании неимоверных темпов, при полном отсутствии сырья (шерсти и пр.).

Средняя советская семья Х. Отец -- хлебозаготовитель, один сын -- рабочий, другой -- квалифицированный металлист, дочери -- частью на заводах, частью мелкие служащие. Не плохо обеспечен один отец, наезжающий, впрочем, не больше двух раз в год домой. Все остальные питаются лишь одним хлебом (только во время сезона немного еще овощей). Первый сын зарабатывает 80 рублей (квалифицированный), второй сын -- 95. Семья -- советская. Мать жалуется на Торгсин. Принесла пару старых золотых вещей (кольцо, часы). Все разломали, взвесили ии обвесили. Жалобы, что веса больше, привели к угрозам. Почему не жалуетесь дальше? Куда там, хорошо, что меня оставили в покое.

Иностранцы-туристы берут с собой ресторанные меню, чтобы потрясать заграницей чудовищными ценами.

Голод зимой должен еще обостриться, так как не будет овощей. Рабочие так и говорят. Идет рабочий по улице и впереди себя на руках несет несколько помидор и огурцов: "Вот помидорчики скоро кончаются, что тогда будети"

* * *

Несмотря на огромное жилстроительство, -- жилплощадь все уменьшается. Сейчас уже хорошей комнатой считается -- комната в 6 кв. метров. Стройка -- плохого качества. Пришлось видеть целый ряд комнат в домах, построенных всего год тому назад, с потолками и стенами в трещинах, просачивается вода; центральное отопление -- холодное, а то печи не функционируют и т. п. Но строительство это -- в Москве. Вокруг Москвы (как и в провинции) целые леса бараков. Строительство в больших городах -- лишь островки в море бараков.

Усталые от перенапряжения, полуголодные рабочие перед тем, как попасть в плохую квартиру, попадают в трамвай. Висят на площадках, буферах -- всюду. На висящих висят другие: так и держатся за них ("в охапку", как говорят в Москве). При входе в трамвай: "Двигай вперед, а то все ребра переломаем". Дама кричит: "отдайте руку, руку отдайте". В трамваях открыто говорят, ругают советскую власть. Трамвайный анекдот: Проходит один, два, три трамвая -- влезть невозможно. В четвертый, наконец, можно попасть -- только номера не видно (так залепили).

Рабочие на крупных заводах производят очень культурное впечатление. В столовых, где часто обедает тысяча человек, не слышно ругани. Цитированные выше ответы ряда рабочих свидетельствуют о том же. За это же говорит рост потребностей. На Сельмаше один рабочий, произведший на нас впечатление вполне советского, говорил: "За что мы боролись, во имя чего делали революцию; посмотрите на наши квартиры, пищу, одежду, трамваи. Так нельзя дальше".

* * *

"Великое переселение народов" (как говорят крестьяне)! Трое суток мы ехали на пароходе по Волге. Перед пристанями капитан и матросы в ужасе: на пристанях в ожидании парохода скопилась колоссальная масса крестьян. Вход не отделен от выхода: давка. На пароход бросаются лавой. На одной пристани крестьяне хотели ворваться в I-ый класс. Матросы: "туда нельзя, там туристы". Крестьяне: "мы тоже туристы, только с мужицкими сундучками". Бросается в глаза мешочничество. Все с мешками и сундуками. На одной пристани мы наблюдали следующую сцену. Муж попал на пароход, жена на пристани; бросает мужу мешок. Матросы вырывают у него мешок и бросают ей назад. Она ревет, молит, бросает снова. Опять вырывают. "Эх вы, сволочи, мешочники". Так и уехал мужик без жены и без мешка. Пароход забит неимоверно. Крестьяне бегут со всем добром, на пристанях -- не сходя с места, ждут по несколько дней парохода. Немцы говорят: их держат здесь хуже, чем у нас скот, здесь нет классов, есть люди и есть скот. Матросы грубы. Пароход отчаливает. Не попавшие на пароход мужики висят, болтаясь сапогами в воде. Матросы на пристани здоровенными ударами сапога в зад висящим впихивают их в пароход: "Влезай, раз-туды твоюи"

"Куда едете?" -- "Переселяемся". -- "Куда?" -- "А черт его знает -- едем в город, а говорят, что там лучше. Скотину взяли, хлеб забрали, в колхоз загнали. Вот говорят в Н-ных земляные работы. Копать вместе будем, в бараках спать будем". Немец спрашивает: "Кто их пригласил на работу? государство?" Мужики хохочут. "Пригласилии Ты что, из Америки приехал, что ли?.." Кроме хлеба у них ничего нет, да и хлеба вдоволь нет. А как они выглядят! Грязные, вшивые. Крестьянка кормит ребенка грудью, а у нее на шею вши ползут.

* * *

В пролетариате есть дифференциация, в деревне впечатление "единого фронта". Друг друга поддерживают. Если рабочие ругают советскую власть, то они все же пропитаны советскими настроениями и о реставрации знать ничего не хотят. Рабочий требует удовлетворения своих потребностей от советской власти; вопрос у него сводится к недостаткам, бюрократизму, безобразиям, а не к системе. Крестьяне же в своих разговорах выражают чисто антисоветские настроения. Рабочие, спрашивая о загранице, интересуются ростом коммунизма, хотя многие и не верят, если им рассказывать положительное ("все равно революции не будет"). Крестьяне делают другие замечания. "Да, скоро пробьет наш час"; "эх, войну бы". И как только подходят советские, смолкают, на дальнейшие расспросы отвечают неохотно -- боятся. Один крестьянин говорит (с криком): "грабят нас и все отдают городу". Другой поправляет: "да куда же "городу", просто -- кучке грабителей, вот это будет правильнее. Хлеба, овощей хочешь -- давай ширпотреб".

Случайное посещение колхоза под Владикавказом. Колхозникам живется не плохо, но вражда окружных деревень. На ночь выставляют стражу: соседние деревни не идут в колхозы, портят у колхозников машины и пр. Очень ценный комбайн был ночью совершенно разбит крестьянами ближайшей деревни. С лопатами и пр. колхозники пошли на деревню. Был настоящий бой, выбили стекла в избах и т. д. Колхозники сами называют это "войной". Колхозники говорят: "Несмотря на то, что нам лучше живется, -- строим баню, школу, -- чувствуется, что над нами нависла туча". Что такое за туча, они не уточнили, но неопределенно показали на окружающие деревни. Все ждут крупных событий.

Крестьянский тыл стоит пока в оппозиции к советской власти, и чувствуется во всем полный разрыв. "Давайте продукты ширпотреба" -- вот лозунг, который выдвигают крестьянские массы на деревне, как в индивидуальном, так и в коллективизированном секторе.

* * *

Бумажные деньги, которые крестьянин получает, с одной стороны, по твердым ценам в порядке контрактации, и, с другой стороны, в порядке свободной торговли (базары, ларьки и т. д.) -- мало реального дают крестьянам. Они требуют, главным образом, правильного обмена своих сельско-хозяйственных продуктов на индустриальные. Поскольку этого нет, постольку и крестьянский тыл стоит в оппозиции к советской власти.

Деньги не играют никакой роли, потеряли всякую ценность. Например, покупают ("массовое" явление) совсем ненужные вещи. Зачем тебе? Чтоб обменять.

Вообще же, когда говоришь с крестьянами, получаешь впечатление, что они находятся в выжидательном положении, ожидая что-то крупное, серьезное, которое должно совершиться в недалеком будущем. Есть даже часть крестьянства, которая одним глазом посматривает за рубеж. Неизвестно, в какую сторону и куда она двинет. Все дальнейшее развитие, в конечном итоге, зависит от дальнейшей политики и тактики ВКП.

Немец дарит старую пижаму. "Буду носить летом, как брюки". Штаны часто из одних заплат. На некоторых станциях есть кипяток. Роскошь. На большинстве нет и холодной воды. Хорошо выпеченный, вкусный хлеб -- роскошь. Часто в хлебе можно есть только корку, мякоть неудобоварима. Немцы оставляют на столах горы мякиша.

* * *

Люди из аппарата совершенно перестали говорить в последнее время об отстающих темпах: все головы заняты одним вопросом -- продовольственным. Уверены в том, что в случае неразрешения этого вопроса в ближайшее время могут произойти большие волнения на этой почве. Когда спрашиваешь честного аппаратчика: "каким путем представляете вы себе разрешение продовольственного вопроса?" -- часто отвечают: "вот в этом-то и весь ужас, вся безвыходность положения". Что предпринимают верхи, мы не знаем, нас не информируют. Все чаще слышится имя Троцкого. Говорить боятся, бросают лишь замечания, сразу же переходят на другие темы, потом снова возвращаются. Среди старых кадров партии никто не верит в "контр-революционность". Вспоминают, как Троцкий говорить умел, объяснить. Вспоминают гражданскую войну, где и что говорил Л. Д. В тех же кругах с большим уважением говорят о Раковском. "К сожалению, он в Сибири". Спрашивают, что делает Троцкий, что написал, есть ли у него организация. О работе левой оппозиции заграницей очень мало информированы. Старый член партии Х. говорит: "Ленин уж наверно на меня не обиделся бы, еслиб я рядом с ним висящий портрет Сталина снял и повесил бы портрет Троцкого. Не хватает нам Ильича" (это часто). Нередко можно услышать от среднего аппаратчика: "Хорошо было бы, еслиб Троцкий вернулся". Иные добавляют с опаской: "если вернется он, будет нас тысячами расстреливать".

Если старые кадры партии так относятся к Троцкому и Раковскому, то у молодежи иначе. Старых вождей партии не знают, знают только Сталина.

* * *

В обществе старых большевиков недавно выступал Пятницкий. В его речи сквозила резко капитулянтская нотка перед фашизмом. Фашизм побеждает. Но центр -- это Польша. Там революция ближе, чем где бы то ни было. Капитулянтская нотка многим не понравилась: нет перспективы, КИ подчинен интересам НКИД.

На одном из заседаний Бюро МК решили строить хладобойню на Красной Пресне. Вызвали по этому вопросу около 30 специалистов. После длительного обсуждения решили -- строить. Специалисты ушли; перешли ко второму пункту дня. Вдруг приходит (всегда запаздывающий!) Каганович. Прерывает докладчика и спрашивает, что решили по первому пункту. Узнав, что решили строить, Каганович отвечает: "Чепуха", вносит свое предложение, что хладобойню строить не надо. Предложение единогласно принимается, как до того единогласно было принято (после трех часов обсуждения) обратное предложениеи

Из архива

Уроки III-го конгресса

Скрытая речь Ленина

III-й Конгресс Коминтерна собирался в Москве через три месяца после "мартовских дней" 1921 года в Германии. Молодое руководство немецкой коммунистической партии, еще не остывшее после мартовских боев, рассуждало, примерно, следующим образом: так как теперь революционная эпоха, то нам, революционному авангарду, надо идти вперед, не останавливаясь перед препятствиями и увлекая своим примером рабочий класс. Это значило исходить не из конкретной обстановки и не из действительного состояния пролетариата в разных его группировках, а из общей характеристики эпохи, как революционной. Такова вообще историко-философская основа революционного авантюризма. В 1921 году эта философия была намечена только робкими штрихами. Через 10 лет она была разработана, канонизирована, бюрократизирована -- под именем теории "третьего периода".

Напомнить об отношении Ленина к этой теории тем важнее, что одна из его наиболее ярких речей до сих пор скрывается от читателей в архиве Коминтерна. Мы имеем в виду речь, произнесенную Лениным 17 июня 1921 года, на заседании ИККИ, накануне открытия III-го Конгресса. В пояснении приводимых ниже выдержек из этой речи необходимо напомнить, что ультра-левизна обнаруживалась в то время почти во всех партиях. Часть французской делегации проповедывала, например, -- правда, задним числом, -- отказ призывного возраста 1919 года от военной службы. Делегат из Люксембурга обвинял французскую компартию в том, что она не "воспрепятствовала" занятию Люксембурга французскими войсками. Троцкий, выступивший с речью против оппортунистической политики Кашена-Фроссара, оказался вынужден, как он объяснил, начать свою речь с критики ультра-левых. Он доказывал, что нельзя победить милитаризм пассивным сопротивлением одного призывного возраста ("класса 1919", как говорят французы), а нужно активное выступление всего рабочего класса. Он доказывал, что если пролетариат в целом не подготовлен к совершению революционного переворота, то он не может и помешать военной оккупации Люксембурга. Попытки при решении такого рода "частных" вопросов проявить ту силу, которой не хватает для разрешения основного вопроса, т. е. завоевания власти, ведут к авантюризму, -- этот путь может оказаться гибельным для молодых коммунистических партий.

Зиновьев, Бухарин, Радек стояли на стороне ультра-левых. Но так как они не знали, как выступит Ленин, то сами воздержались от открытой борьбы, а подтолкнули Бела-Куна, который выступил в защиту не только мартовской стратегии в Германии (за эту стратегию он лично нес значительную долю вины), но и ультра-левой критики люксембуржца и части французской делегации, в том числе Лапорта, будущего фашиста.

Ленин в заседании не присутствовал. Узнав о развертывающихся прениях, он затребовал стенограмму и, явившись затем в заседание ИККИ, произнес неистовую речь против ультра-левых.

"Тов. Бела-Кун полагает, что ошибаются только оппортунисты, -- на самом деле ошибаются также и левые. У меня имеется стенограмма речи тов. Троцкого. Согласно этой стенограмме, Троцкий говорит, что такого рода левые товарищи, если они будут продолжать идти по тому же пути, убьют коммунистическое движение и рабочее движение во Франции (аплодисменты). Я в этом глубоко убежден. И поэтому я пришел сюда, чтобы протестовать против речи тов. Бела-Куна, который выступил против тов. Троцкого, вместо того, чтобы его защищать, -- что он должен был бы сделать, если бы хотел быть подлинным марксистом...

"Тов. Бела-Кун думает, что быть революционером значит везде и всюду защищать левых. Подготовка революции во Франции, в одной из самых крупных европейских стран, не может вестись одной какой-нибудь партией. Завоевание профсоюзов французскими коммунистами -- вот что меня радует больше всегои

"Когда я смотрю на великолепную работу коммунистической партии, когда я вижу все эти ячейки в профсоюзах и в других организациях, я говорю: победа революции во Франции обеспечена, если левые не наделают глупостей. И когда говорят, подобно т. Бела-Куну, что хладнокровие и дисциплина не оправдали себя, -- это глупость в духе левых. Я пришел сюда, чтобы сказать левым товарищам: если вы последуете такому совету, вы убьете революционное движение"и

Переходя к вопросу об оппортунистических ошибках французской компартии, Ленин сказал:

"Возьмем другой пример: Марселя Кашена и других, которые во французской палате приводят франко-английское согласие и говорят, что в этом гарантия мира. Это -- оппортунизм, и партия, которая это допускает, не коммунистическая партия. Разумеется, в нашей резолюции мы должны указать, что такие-то и такие-то выступления не могут быть терпимы, что это не по коммунистически. Но нужно, чтобы критика была конкретна. Нужно клеймить оппортунизм. Но настоящий оппортунизм партии, который отражается в речи Кашена, не подвергается критике. Вместо того, чтобы его критиковать, критикуют это выражение (Троцкого) и дают новые "советы". Вот, что сказал тов. Троцкий в своей речи (цитируется немецкая стенограмма речи тов. Троцкого).

"Поэтому тов. Лапорт был абсолютно неправ, а тов. Троцкий, протестуя против этого, был совершенно прав. Быть может, поведение французской партии было не совсем коммунистическим. Я готов это допустить. Но в настоящий момент подобная глупость (отказ от военной службы и пр.) разрушила бы коммунистическое движение во Франции и в Англии. С призывом 19-го года революцию не делают. Тов. Троцкий был тысячу раз прав, когда твердил это. А тут еще люксембургский товарищ, который упрекал французскую партию в том, что она не саботировала оккупации Люксембурга. Вот! Он думает, что это вопрос географический, как полагает и т. Бела-Кун. Нет, тут вопрос политический, и тов. Троцкий был совершенно прав, протестуя против этого. Это очень "левая", очень революционная и очень вредная для французского движения глупость"и

"Я знаю, -- продолжал Ленин, -- что среди коммунистической молодежи есть настоящие революционеры. Критикуйте оппортунистов на конкретной почве, указывайте на ошибки официального французского коммунизма, но не делайте глупостей сами. Когда массы все больше и больше подходят к вам, когда вы идете к победе, тогда нужно завоевывать профсоюзы. Большинство профсоюзов великолепно поддается подготовке, и если мы этого добьемся, то это будет величайшая победа. Буржуазная демократия ничего больше не стоит, а в профсоюзах как раз преобладают вожди-бюрократы из 2-го и 2 1/2-го Интернационала. В профсоюзах нужно прежде всего завоевать надежное марксистское большинство. И тогда мы начнем делать революцию не с помощью призыва 19-го года и не с помощью тех глупостей, на которых специализировался Бела-Кун, но, наоборот, путем борьбы против оппортунизма и против глупостей, которые делают левые. Быть может, это не будет даже борьбой, а лишь предостережением против речей Марселя Кашена, -- при открытой борьбе против традиций оппортунизма -- и предупреждением против левых глупостей. Вот почему я счел своим долгом поддержать в основном все то, что сказал тов. Троцкий, и заявить, что политика, защищаемая тов. Бела-Куном, недостойна защиты со стороны какого бы то ни было марксиста, какого бы то ни было коммуниста".

Кто связал Раковского?

В 1918 году румынские захватчики Бессарабии обратились к жителям Могилева со следующим воззванием:

[Приведена фотография. Текст воззвания.

Мирные жители города Могилева

СДАЙТЕ НАМъ РАКОВСКАГО СВЯЗАННЫМъ, ИНАЧЕ МЫ НЕ ПРЕКРАТИМъ БОМБАРДИРОВКУ.

МЫ ХОТИМъ МИРА, А РАКОВСКИЙ ХОЧЕТъ ВОЙНУ.

Выбирайте, его или насъ.

Только сдайте нам Раковскаго будете иметь мир и мы пошлем Вам продовольствие.

Румынская армiя

То же на немецком языке.

Friedliche Einwohner der Stadt Mogilew

Liefert uns Rakowski geiesselt aus, dann werden wir die Beschief??g einstellen.

Wir wollen den Frieden und Rakowski will den Krieg. Wahlt zwischen ihm und uns.

Liefert Rakowski aus. Ihr werdet Frieden haben, und wir senden euch Lebensmittel.

Die Rumanische Armee.]

Но советская революция не связала Раковского и не выдала его врагам: он нужен был ей; ему впереди предстояла большая работа.

В октябре 1927 года правящая французская реакция потребовала отозвания Раковского из Парижа. Чичерин в ноте от 12 октября 1927 года возражал против "отозвания господина Раковского, усилиям и энергии которого франко-советская конференция в значительной мере обязана достигнутыми результатами". Но именно своей энергией и своими талантами революционного дипломата Раковский и стал ненавистен французской буржуазии. Его пришлось отозвать.

Но Сталин отозвал Раковского только для того, чтобы выполнить желание румынской буржуазии: он связал Раковского по рукам и ногам и, если не выдал его в Бухарест, то приковал его к Барнаулу.

Что же это такое?

"Экономическая Жизнь" комментирует постановление ЦКК об исключении "контр-революционной группировки". Статья представляет собою непревзойденный образец пресмыкательства. На двух небольших колонках читаем:

"Под испытанным руководством Центрального Комитета во главе с товарищем Сталиным";

Дальше:

"иленинской партии во главе со своим вождем и учителем, товарищем Сталиным";

После этого:

"Нашей партии, под руководством товарища Сталина, вернейшего ученика Ленина";

Сейчас же вслед за этим:

"Трудящиеся нашей страны и всего мира видят в лице товарища Сталина непоколебимого борца за дело социализма, под руководством которого (?) они успешно идут от победы к победе";

И наконец:

"Под знаменем Ленина и под испытанным руководством лучшего его ученика, товарища Сталина"и

Все это пишется не по поводу дня рождения Сталина, не по случаю его тезоименитства и не на предмет юбилея "шести условий". Нет, пятикратное славословие возносится в статье, посвященной исключению двух десятков членов партии.

В той же статье находим афоризм, заслуживающий бессмертия: "Партия навсегда разоблачила контр-революционную сущность фракционной борьбы против генеральной линии партии и против ее ленинского руководства". Всякое руководство "ленинское", ибо оно руководит, и всякая его линия "генеральна", и всякая борьба против линии контр-революционна. Это разоблачено -- "навсегда". И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

"Большой" и "огромный"

В отчете "Рабочей Москвы" о сентябрьской демонстрации молодежи сообщается: "На здании правительственных учреждений большой портрет Ильича". Через несколько строк после этого: "Огромный портрет Сталина на здании исторического музея". Все в пропорцию: большому Ильичу -- большой портрет; огромному Сталину -- и портрет огромный.

Адоратский и Зиновьев

В 1923 году Адоратский писал по поводу зиновьевской "Истории партии":

"Лекции т. Зиновьева -- лишь беглые очерки, но они дают правильную перспективу, в общем набрасывают верно контуры движения и действительно сослужат службу, как хорошее введение к изучению истории партиии" ("Пролетарская революция", 1923, # 5, стр. 344).

Интересно бы знать, какого мнения Адоратский, заменяющий ныне Рязанова, держится на сей вопрос сегодня?

Из жизни международной левой

Поездка Л. Д. Троцкого в Копенгаген

Датская студенческая социал-демократическая организация пригласила в начале осени тов. Троцкого прочитать в Копенгагене доклад о русской революции. Датское социал-демократическое правительство согласилось дать визу -- на 8 дней! -- под условием, что лекция будет иметь строго научный характер и что лектор не будет вмешиваться во внутренние дела Дании. После изрядных колебаний и проволочек французское правительство согласилось выдать транзитную визу, без права остановки во Франции.

14-го октября т. Троцкий вместе с Н. И. Седовой и тремя товарищами: Я. Франкель (чехословак), О. Шюсслер (немец) и П. Франк (француз) выехали из Константинополя на итальянском пароходе.

В Пирее греческие власти не разрешили т. Троцкому сойти на берег. Это не помешало греческой левой оппозиции устроить Н. И. Седовой горячую встречу при осмотре ею Акрополя. Когда пароход проходил, ночью, Коринфским каналом, греческие большевики-ленинцы ("аршиа-марксисты") устроили с обоих берегов канала неожиданную манифестацию. Клики "Да здравствует Троцкий!", "Да здравствует Коммуна!" произвели большое впечатление на итальянскую команду парохода, как и на пассажиров.

В Неаполе власти дали возможность т. Троцкому и его спутникам осмотреть, -- конечно, под надзором агентов полиции, -- развалины Помпеи.

В Марселе опасных пассажиров приняла с парохода моторная полицейская лодка, доставившая их в укромное место, откуда они, в сопровождении полицейского агента, направились в автомобилях в Лион. Дальнейший путь до Парижа проделан был по железной дороге, в сопровождении нескольких французских товарищей, выехавших навстречу, в Марсель и Лион.

В Париже путешественникам довелось провести лишь один час, на вокзале, в ожидании поезда на Дюнкирхен. При посадке на датский пароход французский полицейский комиссар не позволил секретарю местного профессионального союза портовых рабочих повидаться с т. Троцким. При сохранении внешней корректности французская полиция сделала вообще все, чтоб подвергнуть путешественников, во время их 24-часового следования по Франции, наиболее полной изоляции.

Русская белогвардейская печать и рука об руку с нею печать французской реакции открыла бешеную кампанию против т. Троцкого и его спутников. Во французской полиции получались многочисленные письма на ту тему, что Троцкий не должен выехать из Франции без трех пуль в затылке и пр. Мобилизация общественного мнения реакции была так ярка, что французские сталинцы не решились ни на какие враждебные манифестации. Даже "Юманите" ограничивалась одними лишь краткими фактическими сообщениями о путешествии.

Не лишне отметить следующий эпизод. Член политбюро французской компартии Ракамон на вопрос французского левого оппозиционера т. Жерара, не думают ли сталинцы устроить в Дюнкирхене враждебную манифестацию и тем довести дело до столкновения, ответил: "Ни в каком случае! Еслиб нам пришлось по этому поводу открыто выступить, мы сказали бы буржуазии, чтоб она предоставила нам, коммунистам, улаживать наши споры в нашей собственной среде!" Очень хорошее правило. Мы увидим, однако, как далеки сталинцы от его соблюдения.

В провинциальной политической обстановке Дании, где основные политические разграничения выступают в смазанном виде, местная комбюрократия попыталась было сперва выполнить полученную из Москвы директиву: встретить Троцкого враждебно. В двух-трех пунктах следования небольшие, заранее подготовленные группы -- в 10 -- 20 человек, не более, -- встречали или провожали поезд враждебными возгласами или отдельными неуверенными свистками, свидетельствовавшими одновременно и о растерянности сталинцев и -- увы! -- о слабости датского коммунизма.

Очень скоро, однако, и в Дании обнаружилось действительное расположение политических сил. Датская корона стала центром борьбы с "троцкизмом". Один из датских принцев, подражая Гамлету, заявил, что "в датском королевстве что-то гнило", раз оно допускает Троцкого в свои границы. Придворный чин, заведующий радио, отказал "по принципиальным мотивам" в передаче доклада Троцкого по стране. Социал-демократическое правительство охотно воспользовалось услугой со стороны черносотенных монархистов, ссылаясь при этом вполголоса на сопротивление короля. Фашистский орган писал о необходимости изгнать из Дании "кровавого Троцкого". Центральный орган с.-д. партии брал изо дня в день все более враждебный тон по отношению к приехавшему докладчику. Местные ком-бюрократы вяло и неуверенно вели свою кампанию против "троцкизма". прибывшие из разных стран левые оппозиционеры посещали коммунистические собрания (увы, очень малочисленные: 40 -- 50 человек), вели беседы с рядовыми товарищами и убеждались, что с их стороны нет и тени враждебности по отношению к левой оппозиции.

Доклад на немецком языке, перед аудиторией в 2 1/2 тысячи человек прошел без всяких инцидентов. Часть доклада, направленного целиком на объяснение и оправдание Октябрьской революции и Советской республики, была зафильмована. Уже в ближайшие после доклада дни в одном из самых больших кинематографов Копенгагена раздавались со сцены фразы: "Я говорю перед вами, как коммунист!" "В объяснение Октябрьской революции Ленин сказал: "цепь мирового капитализма порвалась на самом слабом звене" и пр., и пр.

В день лекции т. Троцкий по радио передал в Америку на английском языке, в течение двадцати минут, содержание своего доклада и уже через час получил из Америки приветственные телеграммы от друзей.

Одна из американских компаний зафильмовала, кроме того, заявление т. Троцкого по поводу нынешнего мирового кризиса на трех языках: немецком, французском и английском. Та же фирма зафильмовала для интернациональной левой оппозиции десятиминутную речь т. Троцкого, на немецком и французском языках, о задачах большевиков-ленинцев. Разумеется, все эти работы выполнялись на основе не политических симпатий, а голого "хозрасчета". Так или иначе интернациональная левая оппозиция получила в свои руки важные орудия пропаганды и, в частности, опровержения сталинских клевет.

Первоначально правительство Стаунинга собиралось, по-видимому, продлить т. Троцкому пребывание в Дании на две-три недели в лечебных целях: слишком конфузно казалось обнаружить, что от права убежища не осталось и следа. Но решающие факторы не дремали; из посольств "соседних" и не-соседних стран шли вежливые, но настойчивые протесты. Кроме того, как передавали на ухо социал-демократы, "король не хочет ни в каком случае терпеть дальнейшее пребывание Троцкого в Дании".

Шведское студенчество пригласило т. Троцкого на доклад в Стокгольме. Социал-демократические министры отвечали с хитрой улыбкой: "мы не возражаем против приезда Троцкого на неделю, но возражаети Колонтай". Так, демократия прятала свою несостоятельность то за датского короля, то за советскую посланницу.

Правительство Стаунинга постановило: Троцкий должен немедленно покинуть пределы Дании. На беду демократии ближайший пароход из Дюнкирхена отходил только через три дня. Министра юстиции это, однако, не смущало: 8 дней истекли, Троцкий должен уехать сегодня". Один из членов делегации возразил: "Но нельзя же требовать, чтобы Троцкий по этому поводу утопился". Демократический министр выгнал (в буквальном смысле слова!) делегацию из своей квартиры. Троцкий и его спутники оказались вынуждены пересечь в автомобиле всю Данию, чтобы погрузиться на пароход за сутки до его отплытия.

Можно не сомневаться, что весь этот эпизод не пройдет бесследно -- ни для социал-демократии, ни для официального коммунизма. Трусливая реакционность социал-демократического правительства, как и позорное сотрудничество сталинских агентов со всеми силами европейской реакции раскроют глаза не одному датскому и европейскому рабочему на действительную группировку политических сил.

* * *

Московское радио от 27-го ноября, сообщавшее датской и европейской полиции, будто в Копенгагене собралась "тайная конференция троцкистов", не может не вызвать краску жгучего стыда у каждого революционного рабочего. До какого унижения и бесчестия Сталин довел звание коммуниста! У датского социал-демократического правительства это радио сняло большую тяжесть с плеч: оно могло больше не колебаться насчет высылки Троцкого.

Собравшиеся в Копенгагене двадцать оппозиционеров дали единодушную оценку всем событиям, связанным с копенгагенской поездкой т. Троцкого, в особом заявлении, которое мы печатаем ниже.

Заявление большевиков-ленинцев по поводу поездки т. Троцкого

1. Враждебные коммунизму политики и журналисты пытаются выдвинуть против левой оппозиции то обстоятельство, что т. Троцкий воспользовался визами буржуазных и социал-демократических правительств для своей поездки. Примерно с таким же правом можно поставить коммунисту в укор, что он ездит на капиталистических пароходах.

2. Коммунизм не "отрицает" демократии, ни как принцип, ни, тем более, как факт. Коммунизм указывает лишь на ограниченную историческую роль буржуазной демократии. Она облегчала в известную эпоху формирование пролетарских организаций. Но она не способна разрешить социальную проблему. Пример сегодняшней Германии исчерпывает этот вопрос.

3. Во всех старых парламентских странах буржуазная демократия проживает остатки старого капитала. Это относится, в частности, к праву убежища. Оно существует ныне в Европе только для контр-революционных беженцев, не для революционеров. Свежий опыт с пребыванием т. Троцкого в Дании обнаруживает это с новой силой.

4. Тот факт, что левой оппозиции пришлось воспользоваться инициативой социал-демократической студенческой организации, объясняется уже одним тем, что сталинский аппарат сделал для данного времени невозможным выступление подлинных большевиков-ленинцев перед официальными собраниями коммунистической партии. Незачем говорить, что доклад т. Троцкого был с начала до конца посвящен защите Октябрьской революции и Советского Союза.

5. Социал-демократическое правительство, наиболее левое крыло буржуазной демократии, допустило въезд т. Троцкого в Данию только потому, что считало неудобным для себя отказать в этом собственной студенческой и рабочей молодежи и слишком грубо обнажить на частном вопросе свой не только антисоциалистический, но и антидемократический характер.

Как только, однако, вопрос встал о простом продлении срока визы, "демократия" показала, что между нею и белой русской эмиграцией, требовавшей отказа в визе, разногласие измеряется всего-на-всего восемью днями.

6. Каждый режим должен быть судим прежде всего по своим собственным законам.

Режим диктатуры не может и не хочет останавливаться перед нарушением принципов и правил формальной демократии. Он должен быть судим с точки зрения того, способен ли он обеспечить переход к новому обществу.

Демократический режим, наоборот, должен быть судим с точки зрения того, в какой мере он способен ввести борьбу классов в рамки демократии.

7. Пример датской визы иллюстрирует полную несостоятельность современной демократии даже во второстепенных и частных вопросах. Под давлением мировой империалистской реакции мелкобуржуазная демократия, даже в сравнительно "мирной" Дании, не способна поддержать свой "престиж" предоставлением революционеру убежища хотя бы на несколько недель. Можно ли хоть на минуту поверить, что демократия способна, при помощи своих опустошенных принципов и формул, предотвратить гражданскую войну?

8. Позорное место в борьбе классовых сил вокруг вопроса о визе заняла сталинская фракция. Она изо всех сил противодействовала предоставлению т. Троцкому визы через свою дипломатию. Кобецкий в Дании, Коллонтай в Швеции грозили экономическими и иными репрессиями. Поскольку социал-демократия еще колебалась, сталинская агентура заключала союз с буржуазной частью коалиции против социал-демократов.

Помогая империалистской буржуазии ломать остатки права убежища, сталинцы закончили прямым и открытым доносом капиталистическим правительствам и их полиции на мнимую "конференцию троцкистов" в Копенгагене.

9. Бешеная травля со стороны русской белой эмиграции и влиятельной империалистской печати, с плохо замаскированными призывами к террористической расправе над т. Троцким; вероломство социал-демократических верхов по отношению к собственным массам; наконец, сталинский донос европейской полиции на большевиков-ленинцев сливаются в одно неразрывное целое. Для дополнения картины остается прибавить, что важным элементом противодействия праву убежища явились датская династия и связанные с нею остатки русской династии.

10. Перед мировым рабочим классом снова во всей яркости обнаруживается, что большевики-ленинцы, авангард авангарда, ставятся правящими всего мира вне закона.

11. Донос сталинской бюрократии, через ТАСС, не только политически позорен, но и ложен с фактической стороны. Никакой "конференции троцкистов" в Копенгагене не было. Кто следит за печатью левой оппозиции и за ходом подготовительных работ, тому известно, что конференция может состояться не ранее, чем через два-три месяца.

12. Верно, однако, то, что встревоженные неистовой травлей мировой реакции друзья и единомышленники т. Троцкого, несмотря на материальные трудности и препятствия, поспешили на выручку в Копенгаген из ближайших к Дании стран. Факт крепкой внутренней спайки международных большевиков-ленинцев проявился с замечательной силой. Но интернациональная конференция остается по-прежнему задачей ближайшего будущего.

Ответы Л. Д. Троцкого на вопросы журналистов

Доволен ли я результатами своей поездки? Весьма. Не рассчитывал ли я пробыть в Дании более продолжительное время? Да, я надеялся, что после моего доклада мне будет дана возможность проделать в течение нескольких недель курс лечения одновременно с моей женой. Отказ датского правительства не явился, однако, для меня какой-либо неожиданностью. Я очень далек от демократических иллюзий, а следовательно, и от разочарований.

Возможность посетить Данию была открыта для меня отнюдь не принципами демократии (право убежища, свобода собраний и пр.), а игрой политических интересов. Левые круги студенчества и рабочей молодежи проявили желание устроить мою лекцию в Копенгагене. С.-д. правительству тем неудобнее было отказать им в этом, что в рабочем классе наблюдается в настоящее время несомненный сдвиг влево. Я сохранил за своей лекцией, согласно условию, строго исторический и научный характер. Но правительство нашло, очевидно, что 8 дней слишком достаточно для того, чтоб удовлетворить интерес к тем идеям, которые я защищаю.

Мои осведомленные друзья сообщили мне, что главное противодействие против предоставления мне возможности проделать курс лечения (если не считать придворных кругов, фашистов, русской белой эмиграции, руководящих кругов социал-демократии и пр.) исходило от агентов советского правительства. Я, к сожалению, лишен возможности опровергнуть это последнее сообщение. Я хотел бы только подчеркнуть, что дело здесь идет не об интересах советского государства или русского народа, а об особых интересах фракции Сталина.

27-го ноября ТАСС оповестил мир по радио, будто в Копенгагене собралась тайная "конференция троцкистов" западных европейских стран. Трудно назвать это сообщение иначе, чем ложным доносом. Оно представляет собою донос, ибо является апелляцией к полицейским репрессиям против моих политических единомышленников. Оно представляет ложный донос, ибо никакой конференции в Копенгагене не созывалось.

Датские власти очень хорошо осведомлены о том, что происходило в действительности. Мои друзья в разных странах Европы были крайне встревожены кампанией в европейской реакционной печати. Они привели эту кампанию в связь с недавними разоблачениями левой печати о подготовлявшемся организацией генерала Туркула террористическом акте против меня. Около двух десятков моих единомышленников прибыли из шести ближайших к Дании стран. После вполне мирного исхода моего доклада все они разъехались по домам, кроме нескольких человек, которые решили проделать со мною обратный путь.

Чем объясняется неслыханное радио-сообщение ТАСС, как и образ действий некоторых советских агентов в вопросе о визе для меня? Прежде всего внутренним положением в СССР. Совершенно нелепы и фантастичны усиленно распространяемые снова известной частью печати слухи -- в который раз? -- о предстоящем "крушении советской власти". Но совершенно неоспоримо, что личное положение Сталина окончательно пошатнулось. Ошибки его политики ясны сейчас для всех. В партии очень сильно стремление восстановить коллективное и более компетентное руководство. Отсюда новый поток репрессий против так называемых "троцкистов". Моему другу Раковскому, бывшему председателю Совета народных комиссаров Украины, затем послу СССР в Лондоне и Париже, после трех лет ссылки, срок продлен еще на три года. Все это официально мотивируется тем, что левая оппозиция ("троцкисты") ведет будто бы "контр-революционную" работу против Советской республики. Мой доклад в Копенгагене, речь по радио для Америки, интервью для звукового фильма позволили мне формулировать наше действительное отношение к Советской республике, не изменившееся с Октября 1917 года. Отсюда исключительные усилия правящей ныне в Москве группы вытеснить меня из Западной Европы. Тот факт, что сталинская фракция нашла многочисленных союзников и помощников на этом пути, вполне отвечает природе вещей.

Если я не увожу из Копенгагена новых представлений о природе буржуазной демократии, зато я возвращаюсь с самыми лучшими воспоминаниями о любезности и гостеприимстве датского народа. Я мог бы привести совершенно исключительные примеры из этой области, невозможные, пожалуй, ни в какой другой стране Европыи

Вы спрашиваете об условиях моей жизни в Турции? На этот счет циркулирует немало ложных представлений. Разумеется, я прибыл в Турцию недобровольно. Но неверно, будто турецкое правительство подвергает меня каким-либо ограничениям. Остров Принкипо мы с женой выбрали по климатическим соображениям. Со стороны турецких властей мы не раз встречали внимание и содействие.

3 декабря 1932 г.

Открытое письмо

Милостивый государь,

г-н Вандервельд!

Несколько лет тому назад Вы обратились ко мне с открытым письмом, если не ошибаюсь, по поводу репрессий против меньшевиков и эсеров. Вы вообще и неизменно выступали против большевиков во имя принципов демократии. Это ваше право. Если Ваша критика не производила необходимого действия, так это потому, что мы, большевики, исходили из принципов революционной диктатуры.

Русские социалисты-революционеры, ваши единомышленники по демократии, открыли против нас в свое время террористическую борьбу. Они ранили Ленина и пытались взорвать мой военный поезд. Преданные советскому суду, они нашли в Вас одного из своих наиболее горячих защитников. Правительство, к которому я принадлежал, разрешило Вам не только прибыть в Советскую Россию, но и выступать на суде адвокатом тех, которые пытались убить вождей первого рабочего государства. В своей защитительной речи, которую мы опубликовали в нашей печати, Вы неизменно апеллировали к принципам демократии. Это Ваше право.

4-го декабря 1932 года я оказался проездом, со своими спутниками, в гавани Антверпен. Я не претендовал ни проповедывать диктатуру пролетариата, ни выступать защитником арестованных бельгийским правительством коммунистов и стачечников, которые, насколько я знаю, отнюдь не покушались на жизнь членов бельгийского правительства. Некоторые из моих спутников, в том числе моя жена, хотели посмотреть Антверпен. Одному из них необходимо было по делам путешествия посетить одного из местных консулов. Им всем категорически отказали в праве ступить на бельгийскую территорию хотя бы под конвоем. Та часть порта, где стояли наши пароходы, была тщательно оцеплена. По обеим сторонам парохода -- справа и слева -- стояли наготове полицейские суда. С борта нашего парохода мы имели возможность произвести смотр полицейским агентам демократии, военным и штатским. Это было внушительное зрелище!

Число фликов и буров -- Вы мне разрешите для краткости эти фамильярные обозначения -- превосходило число моряков и грузчиков. Пароход походил на временную тюрьму, прилегающая часть порта -- на тюремный двор. Старший полицейский снял копии с наших документов, -- хотя мы не направлялись в Бельгию и, как сказано, не были допущены в Антверпен, -- и потребовал объяснения со мною по поводу того, что в паспорте я значусь под другим именем. Я отказался от разговоров с бельгийской полицией, к которой у меня не было никакого дела. Полицейский офицер попытался действовать угрозой: он-де вправе арестовать всякого, кого пароходный рейс случайно занес в бельгийские воды! Должен признать, что ареста все же не последовало.

В моих словах прошу не усмотреть какой-либо жалобы. Было бы смешно жаловаться на подобные пустяки пред лицом всего того, что совершают ныне над трудящимися массами всех частей света и, в особенности, над коммунистами. Но антверпенский эпизод кажется мне достаточным поводом, чтоб вернуться к Вашему старому открытому письму, на которое я в свое время не ответил.

Я не ошибусь, надо надеяться, если причислю Бельгию к демократиям? Война, которую вы вели, была ведь войной за демократию. После войны Вы стояли во главе Бельгии в качестве министра и даже премьера. Что же еще нужно, чтоб довести демократию до полного расцвета? На этот счет, думаю, у нас не будет спора. Почему же все-таки от этой демократии так воняет старой прусской полицейщиной? И можно ли думать, что демократия, которая испытывает нервное потрясение при случайном приближении к ее границам большевика, окажется способной нейтрализовать классовую борьбу и обеспечить мирное превращение капитализма в социализм?

В ответ Вы напомните мне, конечно, о ВЧК, о ГПУ, о ссылке Раковского и о моей собственной высылке из Советского Союза. Этот довод бьет мимо цели. Советский режим вовсе не прикрашивается павлиньими перьями демократии. Еслиб переход к социализму был возможен в государственных формах, созданных либерализмом, не было бы надобности в революционной диктатуре.

Относительно советского режима можно и должно поставить вопрос: способен ли он научить рабочих борьбе с капитализмом? Но бессмысленно требовать от пролетарской диктатуры соблюдения форм и обрядностей либеральной демократии. У диктатуры свои методы и своя логика, очень суровая. Жертвой этой логики становятся нередко и пролетарские революционеры, создававшие режим диктатуры. Да, ходом развития изолированной рабочей страны, преданной международной социал-демократией, бюрократический аппарат получил могущество, опасное для социалистической революции. Я не нуждаюсь в напоминаниях об этом. Но пред лицом классовых врагов я несу полностью ответственность не только за Октябрьскую революцию, породившую режим диктатуры, но и за Советскую республику, какою она сложилась сегодня, включая и то правительство, которое выслало меня за границу и лишило прав советского гражданства.

Мы разрушили демократию, чтоб справиться с капитализмом. Вы охраняете капитализм якобы во имя демократии. Где же она? В антверпенском порту ее во всяком случае не оказалось. Были флики, буры, жандармы с винтовками. Но не оказалось и тени демократического права убежища.

И все же я покинул воды Антверпена без малейшего пессимизма. Во время обеденного перерыва на палубу вышли из трюма и собрались с пристани грузчики. Их было два-три десятка, этих крепких, спокойных фламандских пролетариев, покрытых густой угольной пылью. Их отделяла от нас цепь сыщиков. Грузчики молча наблюдали картину, взвешивая взглядом каждого из участников. Вот рослый грузчик подмигнул нам в сторону сыщиков в шляпах. С нашей палубы ответили улыбкой. Среди грузчиков прошло движение. Свои узнали своих. Я не говорю, что антверпенские грузчики -- большевики. Но они правильным инстинктом определили свое место. Расходясь на работу, все дружески улыбались нам, многие подносили к каскеткам расбухшие пальцы в знак приветствия. Это -- наша демократия.

Когда пароход уходил вниз по Шельде, в туманной мгле, вдоль кранов, парализованных кризисом, с пристани раздавались прощальные клики приветствия неизвестных, но верных друзей.

Дописывая эти строки между Антверпеном и Флиссингеном, я посылаю рабочим Бельгии братский привет.

Л. Троцкий Франкфуртским друзьям!

Спасибо за письмо и за вырезку из "Франкфуртер Нахрихтен". Незачем говорить, как радуют меня ваши успехи. Пусть они не выражаются в ближайшее время большими числами. Значение их тем не менее очень велико. В нынешних условиях к левой оппозиции не примкнет карьерист, искатель должностей, журналист, ищущий газеты, и пр. Левая оппозиция бедна и находится под ударами не только господствующих классов, но и сталинской бюрократии. К нам идут только глубоко преданные пролетарской революции люди. Это -- кадровые элементы. Вооруженные правильным методом, они найдут дорогу к массе.

Статья "Франкфуртер Нахрихтен", как и многие другие статьи буржуазной прессы, очень ясно показывает, что классовый враг прекрасно понимает опасность той политики, которую защищает левая оппозиция. Как ни кричат сталинцы насчет нашей "контр-революционности", буржуазия никак не хочет верить им и считает нас -- не без основания -- своими наиболее непримиримыми врагами. Будущее покажет, что она права.

"Франкфуртер Нахрихтен" говорит о теоретической атаке Троцкого против "гамбургского портового рабочего" Тельмана. Цель этого противопоставления слишком ясна: сыграть на струнках рабочего самолюбия и тем оградить официальную партийную бюрократию от влияния критики большевиков-ленинцев. Нынешняя сталинская тактика, как уже сказано, гораздо менее опасна.

Незачем говорить, что критика моя направлена не против "портового рабочего" Тельмана, а против очень высокого бюрократа, который каждому критическому рабочему стремится заткнуть кулаком рот. Но если Сталину эта операция удается все меньше, несмотря на государственную власть, то Тельману и подавно не задушить марксистскую мысль в немецком пролетариате.

Желаю вам дальнейших успехов в работе.

Ваш Л. Троцкий
Принкипо, 5 ноября 1932 г.

Редакции "Октябрьских писем"

Уважаемые товарищи!

Мои берлинские друзья сообщили мне о вашем желании получить от меня статью для вашего издания. Так как вы ведете борьбу за то, чтоб повернуть САП с нынешнего центристского пути на путь коммунизма, то я, разумеется, готов оказать вам всяческое содействие.

Сейчас я хотел бы в нескольких словах обратить внимание ваших читателей на в высшей степени поучительную заметку в САЦ от 28 сентября, под заглавием "Восстание членов партии в КПД". Заметка эта не только сообщает очень интересный факт из внутренней жизни КПД, но и бросает яркий свет на руководство самой САП. Я выделю в этой заметке три пункта, каждый из которых имеет прямо-таки программное значение.

1. Подзаголовок заметки гласит "Против ультра-левого зигзагообразного курса руководства". Какой смысл имеют эти слова? Может быть ультра-левый курс, но не может быть курса "ультра-левых зигзагов". На самом деле сталинцы совершают зигзаги между ультра-левизной и оппортунизмом: именно в этом и выражается центристский характер сталинской фракции. Но Зейдевиц, как и Брандлер с Тальгеймером, видят в сталинской политике только "ультра-левизну", закрывая глаза на ее не менее внушительные оппортунистические повороты и подвиги. В то же время, однако, САЦ заимствует у левой оппозиции слово "зигзаги" для определения сталинского курса. Получается эклектическая бессмыслица.

Брандлерианцы говорят только об ультра-левизне сталинцев, ибо зигзаги в сторону оппортунизма брандлерианцы проделывали и проделывают вместе со сталинцами. Что касается Зейдевица и Ко, то они совершенно не продумали путь пролетарской революции со времени мировой войны на всех его этапах. Критику левой оппозиции они, конечно, считают сектантством. Тем менее критически они пережевывают мудрость Тальгеймера.

2. Заметка САЦ излагает статью # 6 газеты внутрипартийной оппозиции. К сожалению, я этого издания ("Критический партийный голос") не видел. Изложение САЦ вызывает живейший интерес. Оппозиционный журнал подвергает резкой критике как политику официального руководства, так и партийный режим. САЦ сообщает далее о "письме одного делегата амстердамского антивоенного конгресса, которое вскрывает всю пустоту и театральность этого предприятия". Крайне яркий и важный симптом!

Каково, однако, отношение самой САЦ к голосу внутрипартийной коммунистической оппозиции? Читаем: "То, что здесь критикуется и требуется, полностью отвечает тому, что САП со времени своего существования говорила по отношению к КПД. Это самое действительное подтверждение правильности нашей политики".

Я не имею возможности проверить это утверждение САП на всех вопросах, ибо в моем распоряжении, как сказано, нет "Критического партийного голоса". Но достаточно, пожалуй, одного вопроса об Амстердаме. Где и когда САЦ характеризовала амстердамский конгресс, как пустое театральное предприятие! Доктор К. Розенфельд представлял САП на антивоенном конгрессе. Разоблачал ли он там беспринципность блока сталинцев с буржуазными радикалами, франк-массонами, пацифистскими генералами и индусскими националистами? Голосовал ли он против трескучего и вероломного манифеста, стирающего все грани между марксизмом и пацифизмом? Поддержал ли он возражения 6-ти представителей Интернациональной левой оппозиции? Присоединил ли он свою подпись к нашему Манифесту? Как будто нет. Представитель САП занял свое место в амстердамском театральном представлении на роли покорного актера.

На каком же основании САЦ пишет о "подтверждении правильности нашей политики"?

3. Заметка кончается словами: "Только полное изменение курса, реформа КПД и Коминтерна снизу до верху могут тут помочь". Реформа? Значит, реформа возможна? Значит, КПД и Коминтерн еще не осуждены историей на слом? Но по какому же праву САП объявляет себя третьей партией и собирается перенять наследство СПД и КПД? Самостоятельная партия может иметь только один путь: путь ликвидации КПД. Путь реформы есть, наоборот, путь возрождения КПД. Между этими двумя противоположными путями надо выбирать. Самое слово "реформа" -- в отношении партии и Коминтерна -- заимствовано САЦ из платформы левой оппозиции. Как и почему? Потому что внутри коммунистической партии потянуло свежим ветерком. САЦ хочет доказать свое родство с внутрипартийной оппозицией. Само по себе стремление завоевать новую группу вполне законно для каждой политической организации. Но необходима принципиальная основа. Этой основы у руководства САП нет. Оно выступает от имени самостоятельной партии и в то же время говорит о "реформе" КПД. Оно объединяется на международной арене со всякими безнадежно-центристскими организациями и в то же время говорит о реформе Коминтерна.

Такое руководство способно довести любую организацию до гибели. Об этом я хотел вам сказать со всей необходимой откровенностью.

Л. Троцкий
Принкипо, 7 октября 1932 г.

Греция

Экономический кризис в Греции очень усилился. Денежная единица (драхма) потеряла около 50% своей стоимости. Удар по жизненному уровню рабочего класса вызвал в последние месяцы стачечное движение (около 20 стачек, с 35 000 бастовавших). Несмотря на то, что часть этих стачек была предана реформистами (которые руководили большинством стачек), движение очень подняло настроение в рабочем классе и вызвало сочувствие в радикализируемом крестьянстве. Перед лицом этих фактов греческая левая оппозиция выдвинула лозунг конгрессов рабочих в каждом городе, на которых были бы представлены пропорционально их силе все течения в рабочем классе. Эти конгрессы должны, в контакте с крестьянскими комитетами, руководить борьбой.

Работа, проведенная греческой оппозицией во время парламентских выборов, очень плодотворно отразилась на выборных результатах. Она также приблизила наших товарищей к широким слоям членов официальной партии. "Единый фронт" с официальной партией был реализован в доселе небывалых размерах, несмотря на все попытки сталинского руководства сорвать совместную работу с левой оппозицией. В целом ряде районов (Каламата, Шитион, Едесса, Кефалония и др.) левые оппозиционеры работали с представителями официальной партии в общих комитетах по выборам. Очень характерно, что выборные результаты именно в этих районах были относительно удовлетворительны; совместная же работа оппозиции с официальной партией вызвала энтузиазм в рядах рабочих и бедных крестьян. Единый фронт с партией удалось создать и в больших городах: в Афинах, Салониках, Волосе, Кавалла и др.

Результаты выборов могли бы быть несравненно выше, если бы силы левой оппозиции были лучше использованы и особенно, если бы партия не совершила грубой ошибки, выступив на выборах не под своим коммунистическим знаменем, а под маской "рабоче-крестьянского блока". Характерно также, что в тех районах, где официальным руководителям удалось сорвать совместную работу с левой оппозицией, партия потеряла. Напр., в Митилене, где партия саботировала всякое сотрудничество с левой оппозицией и выступала, как и повсюду, под названием рабоче-крестьянского блока, она потеряла 1000 голосов в сравнении с августом 1931 г. Буржуазно-демократическая же "рабоче-крестьянская партия" (со сходным названием!) выиграла 4600 голосов. В целом ряде сельско-хозяйственных областей коммунистическая партия потеряла в пользу "аграрной" партии. Всего партия собрала 56 000 голосов (4,8%) против 41 000 (4,3%) в 1926 году. Эти цифры показывают, что результаты выборов находятся значительно ниже объективных возможностей. 1926 год был годом относительной стабилизации капитализма; 1932 год -- год глубокого кризиса и радикализации масс. Между тем прирост коммунистических голосов незначителен.

Греческая левая оппозиция провела во время выборной борьбы большое число собраний, выпустила и распространила по всей Греции 150 000 листовок; ряд наших товарищей был арестован. Номера органа левой оппозиции к выборам разошлись целиком (7000 тираж). В общем, проникновение идей левой оппозиции в партийную и околопартийную массу, установление товарищеских связей -- все это удалось в течение последней выборной кампании лучше, чем когда бы то ни было.

Ряд членов партии выявил свое недовольство в письмах Центральному Комитету, который отвечал авторам грубой бранью в печати.

Выборную кампанию наши товарищи соединили с кампанией в пользу всеобщей амнистии (в греческих тюрьмах и ссылке находятся около 1000 борцов рабочего класса). Эта кампания успешно развивается, несмотря на отказ официальной партии примкнуть к ней.

Жестокой критике подвергли наши товарищи тактику сталинцев по отношению к подготовлявшемуся перед выборами военному перевороту. Сталинцы не только не разоблачили это движение, но "толерировали" его и даже, по всем данным, находились в связи с инициаторами военного переворота. После продолжительного молчания сталинцы ответили на критику наших товарищей обвинением в том, что они-де, мол, прикрывают Венизелоса слева, ибо борются с элементами, работающими против Венизелоса.

Делегирование на Амстердамский конгресс против войны левых оппозиционеров рядом греческих профессиональных союзов и организацией инвалидов войны вызвало бешеную травлю сталинцев против этих организаций. При этом сталинцы не брезгали никакими средствами (побоищами с вызовом полиции и т. п.). Но захватить руководство в этих организациях сталинцам не удалось.

Проезд т. Троцкого через Пирей вызвал большое движение в среде рабочих. Многочисленные обсуждения и дискуссии закончились решением спуститься в Пирей (из Афин, 3 часа пути пешком). С 6-ти часов утра большая толпа левых оппозиционеров и революционных рабочих ожидала прихода парохода. Разгоняемые полицией рабочие собирались вновь и вновь. Чтоб помешать "троцкистским" демонстрациям, полиция пустила слух о том, что греческие сталинцы подготовляют враждебные демонстрации против т. Троцкого. Эти слухи проникли и в печать. На самом деле в Греции не было не только враждебных демонстраций сталинцев, но, наоборот, многие члены партии пошли вместе с левыми оппозиционерами встречать Троцкого. Ночью при проходе парохода, на котором находился т. Троцкий, через Коринфский канал он был встречен кликами приветствий.

Чехословакия

Ниже мы печатаем выдержки из письма т. Нойрата, посвященного истории и распаду чешской правой оппозиции: одна часть ее перешла к социал-демократии; другая часть ее, во главе с т. Нойратом, присоединилась к международной левой оппозиции. Распад чешской правой оппозиции (которую "Правда", как ни в чем ни бывало, называет "троцкистской"!) -- факт весьма значительный. Левая оппозиция давно предвидела это развитие: социал-демократическая часть правых перейдет к с.-д., коммунистическая -- к коммунизму, в частности к левой оппозиции. Организации правых обречены на развал. Чешская правая оппозиция только показывает всей международной организации правых ее завтрашний день.

* * *

"иСоциалдемократия выигрывает главным образом материально, притом исключительно в коммерческом смысле слова. Несколько домов, маленькая типография и небольшое количество абонентов провинциальной газеты -- вот и весь выигрыш с.-д. Кроме того, за исключением Муна, Стирк и Хайс, с.-д. не получает ни одного человека, который играл когда-либо какую-либо роль в рабочем движении. Кроме этих 3 функционеров к социал-демократии перешли разве 5 -- 6 десятков рабочих.

Однако, случай этот важен по другой причине. Хула, Муна, Запотоцкий -- это было когда-то (лет 10 тому назад) программой и к тому же не плохой. Эти 3 товарища вели за собой революционную часть чешского пролетариата не только против Сукупа и Немеца, но и против Шмераля, который и после декабрьской борьбы упорно работал, как противник создания Коммунистической партии Чехословакии.

В декабре 1921 г. у левого крыла чешской с.-д. был забран Народный дом и орган "Право Лиду", которыми оно овладело на чрезвычайном съезде партии, на котором, правда, не присутствовали правые. Правление партии провело эти при помощи государственных чиновников. После этого Шмераль под громадным давлением масс должны были призвать ко всеобщей стачке.

Рабочий класс был побежден в этой борьбе (декабрьская борьба). Одной из важнейших причин этого поражения было отсутствие Компартии. В декабрьской борьбе Хула, Муна и Запотоцкий были арестованы и осуждены. Через два года их амнистировали. Из тюрьмы им часто удавалось передавать резолюции и советы, которые почти целиком были направлены против саботажа Шмераля. Если дело все-таки дошло до основания КПЧ (в 1922 г.), то главным образом потому, что триумвират толкал Шмераля вперед.

Сейчас Хула не состоит ни в какой партии. В ожесточении он отодвинулся далеко направо и потерял всякую связь с рабочим движением. Муна никогда не давал партии новых идей. Он жил популярностью, приобретенной у чешских рабочих, благодаря тому обстоятельству, что он был свидетелем Октябрьской революции. До 1924 г. он усердно пытался служить коммунистическому движению. В 1925 г. он пошел с Бубником, потом с Илеком, наконец, несколько шагов с так наз. руководством Фрид-Рейман, чтобы потом перейти в оппозицию. Но оппозицию разводил он по существу только против того, что КП упорно не признавала его "профессиональным вождем". Теперь он докатился до с.-д., против которой не только по существу, но и лично боролся долгие годы. Запотоцкий же и Шмераль стали теперь вождями партии. В 1924 г. они объединились с Бубником для открытой и ожесточенной борьбы против Коминтерна. Они конспирировали с с.-д., центральный орган которой приводил длинные отчеты о внутренних совещаниях и постановлениях КПЧ. Шмераль и Запотоцкий никогда не переставали быть социалдемократами. Они и сейчас не изменились, и именно это делает их пригодными в роли руководящих чиновников сталинизма.

Социал-демократия очень ловко использовала этот случай в своей прессе, так что несведущий читатель мог получить впечатление большого успеха. Сначала Муна попробовал обделать делишки со сталинцами. Официальная партия послала его старого друга Запотоцкого на переговоры. Запотоцкий принес некоторые условия, которые Муна не мог или не хотел принять и во всяком случае не принял. Запотоцкий же покончил разговор следующим классическим заключением: "на одной навозной куче нет места для двух петухов". Кто является петухами, мы не знаем, однако, не безынтересно, что принципиальная дискуссия между группой Муна и официальной партией окончилась признанием того, что компартия есть навозная куча, и вопрос только в том, какой петух на ней размахивает крыльями.

Не менее интересно и то, что органы партии хотя немного и побранились, но в общем помалкивают и не требуют от Шмераля и Крейбиша выступлений против Муны. Они нуждаются в осторожности, ибо Муна мог бы начать "раскрывать душу" и показать изумленному коммунистическому миру, что он уже во время бубникского кризиса, вместе со Шмералем, Запотоцким и Крейбишем находился на путях заговора с с.-ди."

Китай

Давно разыскиваемый чан-кай-шековской полицией тов. Чен арестован и ныне сидит в тюрьме под угрозой смертной казни. "Арест Чена, -- пишет шанхайский "Times", -- рассматривается, как одно из важнейших событий в борьбе с коммунизмом". Тов. Чен является одной из наиболее выдающихся фигур китайского революционного движения. Родившись в 1879 г. в богатой семье, Чен-Ду-Сю с ранних лет проявлял революционную активность. После поражения революции 1911 года, т. Чен не поддался реакции и поставил перед собой задачу борьбы за молодежь; он создал ежемесячник "Молодежь", который сыграл большую роль в развитии современной китайской культуры. Кафедру литературы Пекинского университета Чен-Ду-Сю пришлось покинуть под давлением реакционно-консервативных сил. В 1920 году т. Чен организует компартию. Его называют в Китае "отцом китайского коммунизма". В 1921-22 годах т. Чен был дважды арестован. Но власти были вынуждены его отпустить: слишком грозна была волна массовых протестов против ареста Чена. В 1922 г. Чен-Ду-Сю был представителем китайской компартии на IV Конгрессе Коминтерна. Во второй китайской революции он защищал и проводил гибельную политику Сталина-Бухарина. Поражение революции раскрыло ему глаза. В 1929 году т. Чен впервые ознакомился с работами Л. Д. Троцкого по китайскому вопросу. В своей известной декларации (см. "Бюллетень" # 15 -- 16) т. Чен сделал все политические выводы из опыта ложной политики и поражения. Он примкнул к левой оппозиции и вскоре стал вождем ее объединенной организации. Последние месяцы перед арестом т. Чен был серьезно болен: арестован он был в постелии

Вместе с тов. Ченом арестован целый ряд китайских товарищей.

Международная левая должна повести активную борьбу за спасение наших товарищей. К их судьбе надо привлечь внимание рабочих всех стран.

Южная Африка

Последние информации из Южной Африки сообщают, что образовавшаяся в течение последних месяцев "Коммунистическая Лига Африки" насчитывает около 2000 членов. Лига состоит исключительно из туземцев негров. Под непосредственным влиянием ее находятся профессиональные союзы, насчитывающие 10 000 членов. "Коммунистическая Лига Африки" заявляет себя полностью солидарной с международной левой оппозицией.

В Японии образовалась, пока небольшая, группа левой оппозиции, приступающая к изданию работ международной левой на японском языке.

Группа левой оппозиции создалась в Колумбии (Южн. Америка)

Полицией Пилсудского конфискована брошюра, выпущенная польской оппозицией против Амстердамского конгресса.

С большим успехом развивает свою работу американская оппозиционная Лига и особенно бельгийская оппозиция. О последней мы надеемся дать подробный отчет в след. номере.

Почтовый ящик

Тов. Т., приславшему привет от Вет-а. Твердо рассчитываем, что Вы с нами свяжетесь. Ждем вестей.

Получено: от А. -- 40 м., от Ш. -- 45 м., от S. S. -- 3 долл.

Товарищи-сочувствующие, не откладывайте денежной помощи! Бюллетень нуждается. На денежных отправлениях указывайте отправителя-иностранца. Ждем отклика!